Текст книги "Крах игрушечного королевства"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Эд Макбейн
Крах игрушечного королевства

Посвящается Ричарду Дэннею.

Все персонажи этой книги вымышлены.

Любое сходство с реальными людьми, покойными

или ныне живущими, является результатом

случайного совпадения.

Глава 1

В штате Флорида кража со взломом остается таковой, невзирая на время суток. Тяжесть приговора не будет зависеть от того, в какое время дня или ночи ты ее совершил. Вот если ты был вооружен или на кого-нибудь напал, тогда да, тогда это будет кража первой степени, и власти вкатают тебе пожизненный срок. В зависимости от способа проникновения в жилище и от того, находился ли кто-нибудь из жильцов в этот момент дома, преступление могут счесть кражей второй степени.

Тогда тебя засадят на пятнадцать лет.

Уоррен собрался провернуть это дело днем – если она все-таки уберется из дому, – и он был без оружия, хотя и владел лицензией на право ношения. Кондоминимум подпадал под определение жилища, так что если его здесь застукают, ему будет грозить пятнадцать лет тюрьмы, поскольку, по законам штата Флорида, тайное проникновение в любое здание или транспортное средство без позволения владельца считается первейшим доказательством преступных намерений.

Но он в любом случае туда войдет.

Если, конечно, она наконец соберется и уйдет по делам.

А пока он включил радиоприемник.

Я направил в федеральный суд Калузы жалобу с просьбой о возбуждении дела. Судья Энтони Сантос удовлетворил иск и назначил слушание на двенадцатое сентября. За это время судебные исполнители переслали повестку Бретту и Этте Толанд, владельцам фирмы «Тойлэнд, Тойлэнд», приказав им явиться в суд. Сегодня был вторник, двенадцатое число, девять утра – и уже стояла кошмарная жара.

Первое, что сказал Сантос, увидев меня:

– Как ваше самочувствие, Мэттью?

Мне отчаянно хотелось, чтобы окружающие перестали интересоваться моим самочувствием.

Или чтобы я начал чувствовать себя хорошо.

Больше всего это походило на вспышку, следующую за крупной аварией. Вокруг было абсолютно темно, но наверху бушевала гроза.

Вспышки молний перемежались раскатами грома. Я стоял в глубокой яме, которая медленно, но неуклонно заполнялась угольно-черной водой. Сперва она дошла мне до пояса, потом до груди, потом до горла. Я был прикован к стене этой бездонной ямы, и пока гроза ярилась где-то там наверху, зловонная черная вода дюйм за дюймом поднималась, и наконец дошла мне до ноздрей. Но внезапно ослепительно-белая молния ударила совсем рядом – может, даже, в саму яму. Мокрые каменные стены содрогнулись, а я оглох от грохота, ослеп от этой вспышки, и…

И отчаянным прыжком выскочил из ямы.

Вот так это выглядело для меня.

Возможно, вы, выйдя из комы, будете воспринимать свое состояние как-нибудь иначе.

– Со мной все в порядке, ваша честь, – ответил я.

– Обе стороны готовы к слушанию? – спросил Сантос.

– Я, Мэттью Хоуп, представляю истца, Элайну Камминс.

– Я, Сидни Бреккет, представляю ответчика, фирму «Тойлэнд».

Бреккет был лучшим в Калузе специалистом по ведению дел, касающихся авторских прав. Он прославился, выиграв дело о незаконном использовании торговой марки «Огненный опал». Я же был лучшим в Калузе специалистом широкого профиля, и прославился тем, что не далее как в апреле этого года схлопотал две пули – в руку и в грудь. Теперь со мной уже все было в порядке. Нет, правда. Со мной все в порядке, черт подери!

– Я вижу, что жалоба, письменные показания свидетелей и краткое письменное изложение дела обеими сторонами наличествуют, – сказал Сантос. – Потому, я думаю, мы можем перейти к сути дела, не тратя время на длительные вступления. Надеюсь, вы объяснили вашим уважаемым клиентам…

– Да, ваша честь…

– Да, ваша… – …что цель данного слушания – определить, действительно ли фирма «Тойлэнд, Тойлэнд» – в дальнейшем именуемая просто «Тойлэнд», – при создании и продаже игрушечного медвежонка, именуемого ими Глэдис Косоглазик, нарушила авторские права мисс Камминс. Мисс Камминс, на вас лежит обязанность доказать, что вы являетесь владелицей ныне действующих авторских прав и торговой марки на медвежонка, именуемого вами Глэдли, и, пунктом первым, предоставить доказательства незаконного использования защищенных патентом деталей. Вторым пунктом вы должны доказать незаконное использование торговой марки. Это всем понятно?

– Да, ваша честь, все это было объяснено моему клиенту.

– Мои клиенты осведомлены о сути дела, ваша честь.

– Я полагаю, – сказал Сантос, – что адвокаты также объяснили, что запатентовать идеюнельзя. Защитить можно лишь выражениеидеи. Например, недостаточно будет показать, что обе стороны, и истец, и ответчик, использовали идею косоглазого медвежонка, зрение которого исправляется при помощи очков. Для того, чтобы доказать факт нарушения авторских прав, следует доказать, что было скопировано выражениеэтой идеи. Суть нарушения авторских прав заключается не в том, что ответчик использовал общую идею работы истца, а в заимствовании конкретного образа, в котором истец воплотил свою идею. Точно так же, чтобы доказать факт незаконного использования торговой марки, следует показать, что подобное использование названий и отличительных черт изделия может привести к путанице при продаже. Отличительные черты изделия могут подпадать под действие закона о защите торговой марки, но только в том случае, если они являются неотъемлемыми, или если при продаже они приобретают вторичное значение. Это ясно?

– Да, ваша честь.

– Да, ваша честь.

– Надеюсь, вы также объяснили, что судебное решение может быть вынесено лишь после экспертизы?

– Да, ваша честь.

– Да, ваша…

– Прежде чем мы перейдем к слушанию дела, я должен упомянуть, что суд всецело осознает необходимость решения данного вопроса, поскольку Рождество уже не за горами, и вне зависимости от того, какая сторона выиграет дело, медвежата должны вовремя поступить в продажу. Но, с другой стороны, именно потому, что суд учитывает коммерческие интересы обеих сторон, он не намерен принимать поспешных решений.

Лицо Сидни Бреккета, сидевшего по другую сторону зала суда, за одним столом со своими клиентами, было непроницаемо каменным. Или скучающим. А может, и тем, и другим одновременно. Этот коренастый круглолицый человечек, которого угораздило родиться похожим на Ньюта Джингрича, сейчас сидел рядом с двумя более симпатичными людьми, мистером и миссис Бретт Толанд, ныне обвиняемыми в краже плюшевого медвежонка.

– Я должен также упомянуть, что правила процедуры слушания совпадают с правилами процедуры судебного разбирательства, – сказал Сантос. – Единственное отличие заключается в отсутствии присяжных. Сперва дают показания свидетели истца…

Я считал, что в наше время не осталось людей, не знакомых с этой процедурой, по крайней мере в той ее части, которая совпадает с уголовным правом. Все, кому только не лень, последние двадцать два года, шесть месяцев, три недели и двенадцать дней смотрели мыльную оперу «Дело Симпсона», и знали все детали чуть ли не лучше меня. Я жалел об отсутствии присяжных, потому что они, обычные граждане, могли бы заметить допущенные мною ошибки, и возможно, в письменном виде сообщить мне, что я – паршивый, никуда не годный адвокат. Обожаю получать такие письма. Когда я очнулся в больнице Доброго Самаритянина, то обнаружил целую груду писем от посторонних людей, которые считали, что я сам виноват в том, что меня подстрелили, и еще в том, что я недостаточно быстро вышел из комы. Я бы, конечно, с удовольствием встал с операционного стола минут через десять, будь на то моя воля, но, увы, здоровье не позволило… Само собой, я вообще предпочел бы обойтись без всех этих проблем. Я вовсе не был счастлив схлопотать пулю. Вы сами как-нибудь попробуйте поймать пулю, а я тогда напишу вам письмецо, когда вы не сумеете выйти из этой чертовой комы.

А мне еще говорят, что после выздоровления я стал каким-то нервным.

– …А затем адвокат ответчика проводит перекрестный допрос.

Потом приходит очередь свидетелей ответчика, и, соответственно, перекрестный допрос проводит адвокат истца. Если у какой-либо из сторон есть какие-либо вопросы, пусть она сообщит об этом сейчас. Я хочу, чтобы все присутствующие полностью понимали суть происходящего.

Вопросов ни у кого не было.

– В таком случае, мистер Хоуп, – сказал Сантос, – если вы готовы, мы можем начать.

«Да выйдешь ты когда-нибудь?» – подумал Уоррен.

Обычно он ездил на стареньком, видавшем виды сером «форде», который прекрасно подходил любому представителю его профессии, не желающему оповещать всех жителей штата Флорида о своих планах и намерениях. Но проблема заключалась в том, что она отлично знала этот «форд». Он столько раз возил ее на этой машине, что сбился со счета.

Потому припарковывать машину перед ее домом было бы в высшей степени неразумно. Если в потрепанном сером «форде» сидит чернокожий мужчина, то кто же это может быть, если не старина Уоррен Чамберс?

Поэтому сегодня Уоррен приехал не на «форде», а на взятой напрокат красной «субару» с помятым левым крылом, да и припарковал он ее на углу, в тени огромного баньянового дерева, ронявшего свои листья на капот с той же непосредственностью, с какой голубь роняет помет. Отсюда Уоррен мог наблюдать за воротами гаража, расположенного под ее домом.

Он тоже хорошо знал ее машину. Он узнает ее в ту же секунду, как она выедет. Если, конечно, она вообще выедет.

Над ухом у Уоррена принялась жужжать муха.

Вот и посиди тут с открытым окном.

Черт бы побрал Флориду и всю здешнюю мошкару!

Нужно следить за выходом. С этой стороны стоянки на цементе нарисована большая белая стрела, указывающая внутрь. А с другой стороны – такая же стрела, но указывающая наружу. «Ну выходи же, – подумал Уоррен. – Стрела указывает тебе путь, так воспользуйся этим указателем».

Он посмотрел на часы.

Девять часов тридцать семь минут.

«Время-то как летит», – подумал Уоррен.

Элайна Камминс – или Лэйни, как она предпочитала себя называть, – была высокой и стройной тридцатитрехлетней женщиной. Ей была присуща та элегантная небрежность, которую обычно приписывают уроженкам Флориды, но на самом деле Элайна переехала сюда из Алабамы всего лишь пять лет назад и до сих пор говорила с заметным южным акцентом. Сегодня утром она была одета в длинную плиссированную шелковую юбку и пуловер из хлопчатобумажной пряжи. Никаких чулков – длинные загорелые ноги и легкие туфли на низком каблуке и с плетеным ажурным носком. На правой руке – единственное золотое кольцо, то же самое, которое было на ней, когда Элайна впервые пришла ко мне в контору. Элайна тогда назвала его викторианским кольцом-печаткой. Оно было сделано в виде сердечка и украшено мелкими цветочками. Золото кольца и золотисто-пшеничный тон одежды прекрасно гармонировали со светло-русыми волосами Элайны, забранными в хвост и перевязанными зеленой лентой под цвет ее глаз. Эти зеленые глаза были обеспокоенными и внимательными. И еще они слегка косили. Это вовсе не портило Элайну, и я упомянул об этом лишь затем, чтобы в точности передать все подробности.

Человека, о котором англичанин скажет, что тот косит, в Америке назовут косым или косоглазым. Хотя иногда в Америке могут назвать косым человека, который вовсе не косит, а просто смотрит на вас, полуприкрыв глаза – ну, например, щурится от солнца. Забавный, однако, язык у этих колонистов, а? Лэйни нельзя было назвать косоглазой. То есть ее глаза не смотрели в переносицу. Но все-таки она косила – когда ее левый глаз смотрел прямо на вас, правый был повернут чуть в сторону. Этот дефект был важен для ее иска – я даже надеялся, что именно он поможет нам выиграть, – но в то же время каким-то странным образом придавал Лэйни уязвимый, и при этом чертовски привлекательный вид. Элайна положила руку на Библию и поклялась говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды, и да поможет ей Бог.

– Назовите, пожалуйста, ваше имя, – попросил я.

– Элайна Камминс.

Голос у нее был мягким, словно теплый летний ветерок, дующий над рекой Теннесси. Чуть косящие зеленые глаза расширились, и в них появилось выражение ожидания. Левый глаз смотрел прямо на меня, а правый – на американский флаг, стоящий за креслом судьи. Полные чувственные губы слегка приоткрылись, как будто Элайна ожидала следующего вопроса, затаив дыхание.

– Ваш адрес, пожалуйста.

– Северная Яблочная улица, дом 1312.

– Является ли это одновременно адресом вашей фирмы?

– Да. Я работаю дома, в небольшой студии.

– Как называется ваша фирма?

– «Просто класс!»

– Какого рода деятельностью вы занимаетесь, мисс Камминс?

– Я придумываю детские игрушки.

– Когда вы начали этим заниматься?

– Десять лет назад, после того, как окончила Род-Айлендскую школу дизайна.

– И с тех пор вы постоянно занимались созданием детских игрушек?

– Да.

– Все эти десять лет вы работали самостоятельно?

– Нет, раньше я работала на другие фирмы.

– Работали ли вы в фирме «Тойлэнд», выступающей ответчиком по этому делу?

– Да, работала.

– В качестве кого?

– В качестве дизайнера.

– Вы придумывали игрушки?

– Да, детские игрушки.

– Вы придумали Глэдли Косоглазика в то время, когда работали на фирму «Тойлэнд»?

– Нет, конечно!

– А когда вы придумали этого медвежонка?

– В апреле этого года.

– А когда вы ушли из фирмы «Тойлэнд»?

– В январе.

Я подошел к столу истца. На столе сидели два почти одинаковых игрушечных медвежонка. Тот, которого я взял, был девятнадцати дюймов высотой. Тот, который остался сидеть на столе, был на дюйм ниже. Оба они были плюшевыми. У каждого на шее висели очки на золоченой цепочке.

– Ваша честь, – спросил я, – могу я обозначить этот предмет как первое вещественное доказательство истца?

– Можете.

– Мисс Камминс, – сказал я, – вы узнаете этот предмет?

– Да.

– Что это такое?

– Это мягкая игрушка, которая называется Глэдли Косоглазик. Я придумала ее, запатентовала, и зарегистрировала торговую марку.

– Я предлагаю считать этого медведя вещественным доказательством, ваша честь.

– Возражения будут?

– Никоим образом, – подал голос Бреккет. – Суть наших разногласий заключается в том, что этого медвежонка придумала не мисс Камминс.

– Принято к сведению.

– Мисс Камминс, внешний вид этого медвежонка придуман вами?

– Да, мной.

– Известно ли вам, существовала ли до вашего медвежонка другая игрушка, которая называлась бы Глэдли Косоглазик?

– Насколько мне известно – нет.

– Вы зарегистрировали торговую марку Глэдли Косоглазика?

– Да.

– Ваша честь, могу я обозначить этот документ как второе вещественное доказательство истца?

– Обозначайте.

– Мисс Камминс, посмотрите на этот документ. Вы его узнаете?

– Да. Это регистрационный сертификат на Глэдли.

– Вы, конечно, имеете в виду медвежонка Глэдли?

– Да, я имею в виду медвежонка Глэдли Косоглазика. Косящие глаза – его уникальная отличительная черта. Так же, как корректирующие очки. Они являются неотделимой частью его товарного облика.

– Ваша честь, я предлагаю считать этот сертификат вторым вещественным доказательством.

– Возражения будут?

– Нет.

– Ваша честь, могу я также представить на рассмотрение суда следующий документ?

– Обозначьте его как третье вещественное доказательство истца.

– Мисс Камминс, посмотрите на этот документ. Что это такое?

– Это авторское свидетельство на Глэдли.

– К свидетельству прилагаются какие-либо рисунки?

– Да, конечно.

– И они в точности изображают внешний вид вашего медвежонка?

– И его очков.

– Ваша честь, я предлагаю считать авторское свидетельство и прилагаемые к нему рисунки еще одним вещественным доказательством.

– Возражения будут?

– Нет.

– Мисс Камминс, – сказал я, – как бы вы описали Глэдли?

– Это косоглазый медвежонок с большими ушами, глупой улыбкой и очками, которые можно на него надевать.

– И все эти элементы его внешности придуманы вами?

– Да.

– А что, в мире нет других игрушечных медвежат с большими ушами?

– Есть. Но они не похожи на Глэдли.

– А с глупой улыбкой?

– Да сколько угодно! – воскликнула Лэйни и изобразила эту самую глупую улыбку, заставив, в свою очередь, судью Сантоса заулыбаться – тоже довольно по-дурацки, надо заметить. – Но они тоже не похожи на Глэдли.

– А существуют ли другие косоглазые игрушечные медвежата?

– Насколько мне известно – нет.

– Тогда защищенные свидетельством об авторском праве косящие глаза вашего медведя являются его уникальной особенностью.

– Да.

– Как и имя, присвоенное ему в торговой марке.

– Да.

– А его очки? Существуют ли другие медвежата, которые носили бы очки?

– Возможно, но не такие.

– А чем эти очки отличаются от остальных?

– Они исправляют его косоглазие.

– Подобных очков не имеет никакой другой игрушечный медвежонок в мире?

– Ни один, насколько мне известно.

– Когда вам впервые пришла идея сделать такого медвежонка?

Наконец-то она появилась.

Точнее, появилась ее машина, темно-зеленый «шевроле», здорово напоминающий серый «форд» Уоррена, – точно такой же неприметный. Он медленно выбирался со стоянки, словно песчаная акула. Она посмотрела по сторонам и повернула вправо. Уоррен подождал, пока «шевроле» скроется из вида, потом посмотрел на часы. Без десяти десять.

«Дадим ей еще пять минут», – подумал он.

Лучше убедиться, что она не забыла дома какую-нибудь фигню и не захочет за ней вернуться.

По словам Лэйни Камминс, в Калузе до сих пор существуют тупички и переулки, попав в которые, можно подумать, что время потекло вспять. Ее дом вместе с примыкающей к нему студией стоял как раз в одном из таких переулков. Именно так должна была выглядеть Калуза – а на самом деле и вся Флорида, – в сороковые-пятидесятые годы.

Я никогда не считал Калузу тропическим раем. Даже весной, когда все вокруг цветет, здесь не наблюдается такого буйства красок, как, скажем, на Карибских островах. На мой взгляд, преобладающим цветом в Калузе является отнюдь не зеленый, а бурый, как будто трава, кусты и деревья покрыты изрядным слоем пыли. Даже бугенвилия и гибискус кажутся какими-то вялыми и блеклыми по сравнению со своими собратьями, произрастающими в настоящих тропиках.

Но в апреле…

Апрель – тот самый месяц, когда к Лэйни впервые пришла идея сделать Глэдли, и тот самый, когда я валялся пластом в отделении интенсивной терапии больницы Доброго Самаритянина и пребывал в коме, – так вот, апрель – это совсем другое дело.

Лэйни рассказывала, что в апреле улочка, на которой она живет, превращается в настоящие джунгли, и о цивилизации напоминает только узкая полоса асфальта. Вход на Северную Яблочную улицу – не путать с Южной Яблочной – находится в полутора милях от моста, соединяющего Шуршащий риф с материком. У въезда стоит дорожный знак, обозначающий тупик. В полном соответствии с этим знаком Северная Яблочная улица пробегает два квартала, потом плавно разворачивается и движется обратно.

Пройдясь по этой улочке – стоящие на ней дома крыты гонтом, а на окнах висят жалюзи, – вы можете полюбоваться, как выглядела Калуза в старые добрые времена, пока не стала землей обетованной для паломников со Среднего Запада и из Канады. Здешние дома буквально тонут в густых зарослях капустных и карликовых пальм, красных бугенвилий, розовых бугенвилий, пурпурных бугенвилий, белых бугенвилий, образующих сплошную стену, неряшливых перечных деревьях, увешанных лохмотьями испанского мха, золотых деревьев, усыпанных желтыми гроздьями, розового олеандра, золотой аламанды, лилового вьющегося лантана, красновато-ржавого креветочника, желтого гибискуса, розового гибискуса, красного гибискуса, бутылочных деревьев с их длинными красными соцветиями – последнее прибежище ботанического великолепия Калузы, рай для птиц, чье яркое-оранжевое или синевато-пурпурное оперение то и дело мелькает среди растительности.

Жители этой улицы утверждают, что это последний уголок настоящей Флориды.

Они, пожалуй, имеют в виду, что этот уголок выглядит одновременно захолустным, заросшим, диким, зловонным, потайным и безмолвным. Вам так и кажется, что сейчас на дорогу вперевалочку выйдет аллигатор или из-за кустов появятся полуобнаженные калузские индейцы. Вместо этого вам на глаза попадаются загорелые молодые солнцепоклонники – некоторые из них действительно ходят полуобнаженными. Они проживают здесь по шесть-семь человек в доме и берутся за любую работу, позволяющую проводить пять дней в неделю на открытом воздухе, и два – на пляже. В двух кварталах, образующих Яблочную улицу, проживает больше садовников, чистильщиков бассейнов, маляров, красящих здания, мойщиков окон, водников-спасателей и лодочников, чем во всем штате Небраска.

По крайней мере три здешних дома занимает публика, претендующая на принадлежность к миру искусства, но как раз в этом нет ничего необычного ни для штата Флорида в целом, ни для Калузы в частности.

Калуза любит называть себя Афинами южной Флориды. Это прозвище заставляет моего компаньона Фрэнка – перебравшегося сюда уроженца Нью-Йорка, – фыркать и ехидничать. Четыре человека из жителей Яблочной улицы гордо называют себя художниками, еще шесть – скульпторами, и шестеро – писателями. Но единственный профессионал, проживающий на этой улице, – это Лэйни Камминс. В конце концов, она опытный дизайнер, хотя ни одна из придуманных ею игрушек и кукол, как и изобретенная ею настольная игра, не расходилась так хорошо, как рассчитывали компании, на которые она работала.

Стены ее крохотной студии увешаны игрушками, которые она создавала сперва для компании «Мир игрушек» в Провиденс, где Лэйни работала в течение года после окончания Рисди, потом для компании «Детство» в Бирмингеме, неподалеку от ее родных мест, и наконец, для «Тойлэнд, Тойлэнд», уже здесь, в Калузе, где она проработала три года, а в январе этого года уволилась.

Идея сделать Глэдли впервые пришла к ней где-то в начале апреля – точной даты она не помнит, в чем честно и признается суду. Вокруг ее дома растет так много деревьев и кустов, что в студии всегда, даже среди ясного дня, царит полумрак. Потому она работает при свете большой лампы дневного света, которая висит над столом – зарисовывает приходящие ей в голову идеи, потом развивает их. При работе она всегда носит очки. Точнее говоря, она носит их постоянно, а не только на работе. Сейчас она сняла их исключительно по просьбе Мэттью, который хотел, чтобы судья Сантос заметил ее косоглазие и проследил связь между ее внешностью и обликом игрушечного медвежонка. Стробизм, – так называется этот дефект зрения, – появился у нее еще в детстве, когда ей было три года. По крайней мере, именно тогда ее мама заметила, что правый глаз ее дочки слегка косит. Исправить этот недостаток при помощи очков не удалось. Две операции также потерпели неудачу. Правый глаз продолжал косить. (Когда Лэйни было шестнадцать лет, ее мать по секрету сообщила подруге, что у ее дочки «косоглазие» – она почему-то не любила употреблять термин «стробизм»). Сейчас Лэйни рассказала суду о состоянии своего зрения, изящно обойдя тот факт, что слово «стробизм» происходит от греческого слова «стробос», что означает «косой» – так-то, ребята. Самое что ни на есть раскосое косоглазие, черт бы его побрал!

Глэдли пришел к ней из песенки.

В тот день она работала с раннего утра, возилась с моделью пожарной машины. Вести машину должна была кукла, а еще несколько кукол с длинными рыжими волосами – огненно-рыжими, почти такого же цвета, как сама машина, – должны были висеть по бокам. Лэйни как раз вылепила всех кукол из воска и прикрепляла их к модели машины, сделанной из деревяшек и проволоки, когда поймала себя на том, что напевает себе под нос…

Идеи действительно иногда появляются именно таким образом, – пояснила она суду.

…одну мелодию. А потом она запела ее вслух – старую детскую песенку:

– Мишка косолапый по лесу идет…

…и вдруг ей вспомнилось, что в детстве она иногда оговаривалась и пела «мишка косоглазый по лесу идет», и как над ней из-за этого смеялись. И внезапно она подумала «О Господи!» – ей представилась целая серия игрушек, которая начиналась с Глэдли Косоглазого Медвежонка, Черепашонка в распашонке – да мало ли сколько идей можно почерпнуть из детских песенок!

Она тут же отодвинула пожарную машину подальше, достала блокнот и начала рисовать – склоненная набок голова медвежонка, косящие глаза, черный треугольный носишко и простодушная улыбка…

И при этих словах Лэйни продемонстрировала суду первый набросок Глэдли.

– Ваша честь, я бы хотел предложить считать рисунок мисс Камминс вещественным доказательством.

– Возражения будут?

– Нет.

В тот день Лэйни сделала около двадцати эскизов с изображениями Глэдли. Она работала с утра до позднего вечера, захваченная лихорадочным порывом вдохновения, а потом пошла спать, усталая, но чрезвычайно довольная. Посреди ночи она проснулась от рези в глазах и пошла в ванную, чтобы закапать глаза «Визином». Потом Лэйни вспомнилось, какое жестокое разочарование она испытала, когда офтальмолог в Бирмингеме сказал, что вторая операция оказалась безрезультатной. И, стоя в ванной с пипеткой в руках, Лэйни подумала: «Я приведу в порядок глаза Глэдли!» – и снова помчалась в студию. Она нацепила свои очки и принялась рисовать очки для Глэдли.

– Я прошу считать эти восемнадцать рисунков мисс Камминс вещественными доказательствами, ваша честь.

– Возражения будут?

– Нет.

– Может быть, засчитать их как одно вещественное доказательство, мистер Хоуп?

– Как будет угодно суду.

– Тогда это будет пятым вещественным доказательством истца, – сказал Сантос.

– Насколько я понимаю, – начал я, – если надеть эти очки Глэдли на нос…

– Да.

– …то его глаза начинают выглядеть нормальными.

– Да. Если надеть очки и посмотреть на его глаза…

– Не могли бы вы продемонстрировать это? – перебил ее я, и протянул Лэйни медвежонка, на шее которого болтались висящие на цепочке очки. Лэйни взяла очки, водрузила их медвежонку на мордочку, поверх черного треугольного носика, и зацепила их дужками за медвежьи ушки.

Словно по волшебству, косые глаза в то же мгновение стали выглядеть нормальными.

– Вы надеваете очки, – сказала Лэйни, – и глаза больше не косят.

– Как вы добились такого эффекта, мисс Камминс?

– Я нашла оптометриста, которые сделал мне эти очки по заказу.

– У вас есть спецификация на эти очки, мисс Камминс?

– Да.

– Я прошу вас предъявить третье вещественное доказательство, свидетельство об авторском праве на этого медвежонка, и проверить прилагающиеся к нему заверенные копии. Наличествуют ли там спецификации, которые вы только что упомянули?

– Да, наличествуют.

– Прилагались ли эти спецификации к вашему заявлению о регистрации авторских прав?

– Да, они были частью этого заявления.

– И, таким образом, они попали под защиту авторских прав, не так ли?

– Я протестую!

– Протест принят.

– Ваша честь, могу я…

– Слушаю вас, мистер Бреккет.

– Ваша честь, – вопросил Бреккет, – разве компетенция мисс Камминс позволяет ей знать или комментировать закон об авторском праве?

– Я ведь принял ваш протест – разве не так?

– Совершенно верно. Благодарю вас, ваша честь. Но кроме того, ваша честь, очки как таковые нельзя подвести под охрану свидетельства об авторских правах. Они не являются предметом, на который можно получить авторские права. Авторские права не защищают идею или систему, они защищают лишь выражение этой идеи.

– Да, я знаю, – согласился Сантос. – Я знаю, чем идея отличается от ее конкретного выражения.

– Я в этом не сомневаюсь, ваша честь. Но адвокат противной стороны высказал предположение, что авторское свидетельство на медвежонка распространяется и на очки медвежонка…

– Ваша честь, – вмешался я, – очки являются частью товарного вида медвежонка. И в качестве таковых…

– Это будет решать суд. Давайте дослушаем показания.

– Благодарю вас, ваша честь, – поклонился Бреккет.

– Мисс Камминс, – вернулся я к прерванной теме, – вы владеете этими спецификациями?

– Я заплатила за их проектирование и взамен приобрела все права на эти чертежи и их использование.

– Известно ли вам, использовались ли прежде такие чертежи кем-нибудь другим?

– Насколько мне известно – нет.

– Известно ли вам, использовал ли кто-нибудь прежде подобное приспособление в виде очков для косоглазого медвежонка?

– Насколько мне известно – нет.

– Очки, будучи надетыми, создают впечатление, что косоглазие исправляется. Использовал ли кто-нибудь раньше это приспособление подобным образом?

– Насколько мне известно – нет.

– Вы первой придумали применить его в подобных целях?

– Да.

– Вы пришли к этой мысли самостоятельно?

– Да.

– Что составляет самую суть закона об авторском праве, – констатировал я. – Оригинальная манера исполнения, сознанная незави…

– Решение вопроса о сути закона об авторском праве находится в компетенции суда, – перебил меня Бреккет, – а не в…

– Протест принят, – сказал Сантос. – Следите за своими выражениями, мистер Хоуп.

На задворках этого дома – как и почти всякого жилого дома, построенного в сороковые-пятидесятые годы, – воняло плесенью и гнилью.

Дом был построен из шлакоблоков и выкрашен белой краской. Там, где плесень угнездилась особенно давно, появились зеленовато-серые полосы.

Над входом в каждую секцию – по подсчетам Уоррена, их было двенадцать на каждом этаже, – на прогнивших столбах, изъеденных к тому же термитами, красовался рифленый навес из зеленого пластика. Уоррен осторожно вошел в длинный коридор. Осторожно – поскольку единственной деталью внешности, не поддающейся перемене, был его цвет кожи.

Можно попросить у приятеля напрокат помятую красную «субару», можно переодеться в бежевый тропический костюм, придающий тебе вид заезжего торговца недвижимостью или банкира, который зашел позвонить, но если ты негр, ты все равно будешь неуместно выглядеть в доме, в котором все жильцы белые. Потому Уоррен очень осторожно прошел по длинному коридору – лучи солнца пронизывали пластик, и окрашивали пол и нижнюю часть белых стен в ядовито-зеленый цвет. Уоррен молился, чтобы ни одна из дверей не отворилась, и в коридор никто не вышел. Он был чернокожим, который тайком проник в здание без позволения владельца либо жильца, но он не был грабителем, и ему не хотелось бы, чтобы его приняли за такового.

В бумажнике у Уоррена лежала ламинированная карточка, выданная в соответствии с 493-м пунктом статута Флориды. Она давала своему владельцу право вести расследование и собирать информацию в различных обстоятельствах некриминальными способами, подробно перечисленными в статуте. Теперь Уоррен достал эту карточку из бумажника, чтобы с ее помощью открыть дверь двадцать четвертой секции – ее секции. Он ловко просунул карточку между дверным косяком и язычком паршивенького замка, вдавил язычок и почувствовал, что дверь подалась. Потом Уоррен проскользнул в секцию и сразу же закрыл за собой дверь.