Текст книги "Игра в «Мурку»"

Автор книги: Е. Теодор Бирман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

ВЕЩИЕ СНЫ ТЕОДОРА

Снятся Теодору странные сны. Редко бывают сны, о которых скажешь: ну прямо все как в жизни! Обычно – не так. То, что должно быть слева, вдруг обнаружится справа, то, чему случиться в грядущем привидится прошлым. И всегда есть намек, загадка. К чему бы вот это и это? Потому никогда не откинем мы приснившийся сон вместе с простынями и одеялами, а напротив: прежде чем откинуть простыни и одеяла, задумаемся, на что намекает, о чем предупреждает нас этот сон?

Начался сон с того, что остановился Теодор первым у светофора и стал ждать. Но вместо того чтобы сменился красный свет желтым, а потом и зеленым, стало все незаметно темниться в машине, затекать сумерками, стекло запотело, тикают дворники понапрасну, и все серее, все непроглядней в машине. Ворочается Теодор за рулем, ищет, как ему отыскать светофор. Да зачем ему светофор, если и дороги не видно, и как увидеть серую дорогу, если даже яркого светофора не углядеть? Вот уже и с дыханием что-то не то у Теодора, будто прижало его воздушной подушкой, неизвестно когда выстрелившей из руля. Пытается дверь открыть, выйти, но ремень безопасности не пускает. Отстегнул его кое-как, выползает, качаясь, как слепой, и в самом деле ничего не видя, в расчете, что бросятся к нему сразу люди на помощь. И правда, подхватили его, слепого, чьи-то руки, но руки эти зачем-то лезут ему под рубашку, а одна даже холодной мокрой змеей ползет в брюки, отчего совсем испугался Теодор, начал задыхаться, всхрапнул и, наконец, проснулся. Горела настольная лампа на прикроватной тумбе, книга «Мертвые души» была закрыта, а рукой нащупал Теодор пружину в матрасе, которой раньше никогда не нащупывал, и в затуманенный сном мозг его поползла откудато из детства, словно из киселя, сладко-знакомая фраза: «И что это за матрас такой? На одних пружинах спишь, точно в тюрьме на нарах».

Снова заснул Теодор. На сей раз сон его был светел. Они с Баронессой меняли квартиру. И все, что видел он, было словно мир в «Войне и мире». Сначала перевезли его скарб, спрессованный в один тюк. Затем перевозили аккуратно принадлежности жены, и за перевозкой следила сама Баронесса. Женщина никогда не переезжает с квартиры на квартиру сама по себе, а всегда со свитой ей подчиненных предметов, начиная с любимых платьев, перевозимых прямо на вешалках, чтобы не быть помятыми, коробочек с искусственными и драгоценными украшениями, отправленными в ссылку духами, стопкой нераспечатанных еще колготок и распечатанной коробкой гигиенических пакетов. Лишь разместив на постой свою свиту, может она улыбнуться вам или даже в знак расположения ткнуться в ваше плечо верхнею частью носа, чтобы не двинулся с места мягкий его кончик. И чтоб остались при этом на месте помада на губах и тушь на ресницах… Но что это за переезд, насторожился Теодор во сне? Зачем? У них новый дом, в котором уже есть все, что нужно. Разве что картин на стены можно докупить еще. Непонятно!

Теодор проснулся в недоумении и беспокойстве. Зачем переезд, что это за фраза про матрас на нарах?

НЕПРИГЛЯДНЫЕ ПЛАНЫ АМЕРИКИ

Еще одно задание поручает Сереге и «Брамсовой капелле» полковник Громочастный – узнать планы Америки по размещению сил НАТО в ближнем зарубежье.

– За кого он нас принимает? – возмущается Теодор. – Мало ему ПВО, бритвы с кислотой! И он разве не знает, сколь интимны наши связи с Америкой?

– Америка нам и за мать, и за старшую сестру, – подтвердила Аталия, и Серега на нее покосился было, но потом улыбнулся, и Аталия ему подмигнула.

Идея родилась у Виктора. Нужно отправить кого-нибудь в Америку, якобы искать работу в режимных фирмах, а в «курикулум вите» указать знание языков ближнего зарубежья. Клюнут – значит, есть такие планы.

– Что же, эта ваша «Брамсова капелла» сползает теперь к реальному шпионажу в пользу России против Америки? – спрашивает удивленный Читатель. – Где же ее принципы?

«Брамсова капелла» в щекотливой ситуации, это так. Члены ее хотят помочь Сереге и, видимо, надеются как-нибудь не навредить и Америке. Ведь и Еврейское Государство сильно не планами, а интуицией, укладываемой на фундамент импровизации. То есть решим сейчас проблему с Серегой, а потом посмотрим, как не навредить Америке. Со времен Адама не изобрело человечество более продуктивной системы мышления. Мы, кажется, упоминали уже где-то в другом месте о том, что Германия, лучшая планировщица мира, проиграла две спланированные и инициированные ею войны. Вот вам доказательство от противного. А не поможет интуиция – случай придет на помощь или кто-нибудь, от кого такой помощи никак не ждешь.

– Чтобы искать работу в Америке, нужен грин-кард, – сказала Баронесса.

– Сделаем, – ответил Серега, сопроводив утверждение пренебрежительным жестом.

– Кого делегируем в Америку? – поинтересовался Аркадий. Борис глянул на него с подозрением и ответил:

– Тольку-Рубаху.

Виктору с Аталией Анатолий незнаком, остальные помнят его по курсам иврита. Очень общительный, он ругал Еврейское Государство, не пустившее его в Америку, называл его «израиловкой», язык почти не учил и приходил больше общаться и выпить бесплатного кофе. Теодор, озабоченный в то время своим слабым английским, затеял с ним было разговор на языке Америки, но кандидат в американцы английского языка тоже не знал.

– Что мы здесь делаем? – спрашивал он. – Правительство – дураки, Кнессет – вор на воре, дурак на дураке. Соседям в зубы дать как следует – некому, кругом азиатчина. Да что там – искусственное государство!

– Но ведь ездят все вокруг нас на искусственных ослах японского производства, и вроде ничего, – возразил ему Теодор. – Я вот присматриваюсь к «Субару».

Затронули в беседе цены на авиабилеты в Америку, Толька-Рубаха сказал:

– Куплю как-нибудь билет в Америку в два платежа, а по прибытии в Нью-Йорк второй платеж отменю, пусть ссаживают с обратного рейса. Однажды еще одну шутку придумал на ту же тему:

– Буду в Нью-Йорке, начну звонить каждый день в аэропорт Кеннеди, что в самолете на Тель-Авив бомба, пока рейс совсем не отменят.

– Он же английского не знает, – вспомнил Теодор.

– Вот и хорошо! – ответил Борис. – Только в Москву об этом не стукни! – сказал он Сереге.

«Ну что за сволочь русофобская, – подумал Серега, – когда я на кого-нибудь стучал? Раз окончил школу КГБ, значит, сразу – стукач? Кто окончит школу КГБ, тому стучат, а он до такой пакости никогда не опустится». Серега все же решил смолчать и согласно кивнул: мол, хорошо – не стукну.

– И вы думаете, там клюнут на это? – спросил Аркадий с сомнением в голосе и особенным, обращенным вверх и в сторону ударением в слове «там».

Клюнут – не клюнут, ближнее зарубежье в России при любом раскладе на подозрении, любой материал сгодится, – уверил Виктор присутствующих.

Предложение отправлено было немедленно. Быстрой была и реакция полковника. «Одобряю, – отвечал он Сереге, – только пусть выучит этот ваш Толька-Подштанник киргизский и туркменский языки. И таджикский – тоже».

– Как же это можно? – удивился Пронин, – столько языков изучить.

– Ты потому и работаешь, Володя, на внутреннем фронте, что иностранных языков не знаешь, – нахмурился полковник.

– Сколько там может быть слов на все три языка скопом? – спросил он Пронина. – Пусть все выучит, а иначе не видать этому Подштаннику грин-карда как своих ушей. Так и передай. Между нами, и пятидесяти слов на этих языках ему в Америке за глаза хватит. Был у нас замечательный эксперт по этой стране, В. В. звали…

– Не помню такого среди наших экспертов, – сказал Пронин.

– Он и сам об этом не подозревал, – ответил Громочастный загадочно. – Так вот он докладывал, что в Америке царит уверенность: кто выучит русский алфавит, уже может читать «Анну Карамазову» в подлиннике.

– Думаете, Петр Иосифович, эта информация будет представлять ценность?

Будет – не будет, а все-таки, как говорит Серега, определенный «кисуй тахат»<sup>[16]16
  Прикрытие задницы (ивр).


[Закрыть]</sup> (нелишняя предосторожность). Если будет что не так с ближним зарубежьем, у нас материал готов – предупреждали, предоставляли разведданные из надежных источников. Об английском языке Тольки-Рубахи полковник не спросил, не подумал, не заподозрил.

На очередную пятницу пригласили Тольку-Рубаху на заседание Шпион-Воен-Совета. Решили сказать ему, что имеется конфиденциальная информация от друзей в Америке, что есть шанс туда перебраться, но нужны им эксперты по Туркмении, Киргизии и Таджикистану. Если выучить по тридцати слов в каждом языке, то этого достаточно, чтобы в Америке стать экспертом.

– А вы чего же? – спрашивает Толька-Рубаха.

– А мы за тобой потом, – нашелся Аркадий, – ты у нас будешь вроде разведчика. Помнишь, послал Иисус Навин разведчиков высмотреть земли ханаанские?

– Не помню, – честно сказал Толька.

– Неважно, Толь, – бросил Борис. – Главное, осуществишь мечту.

– Это точно, – ответил Толька-Рубаха, – не увижу, как эти дебилы страну раздают, вместо того чтобы врезать как следует!

– Да уж врезали когда-то римлянам от души, – не сдержался Теодор, – страна ведь – не лошадь, загонишь, другую из конюшни не выведешь.

– Да тебе-то что? Ты же уедешь, – сказал вдруг Виктор.

Толька-Рубаха в глубине души уверен – нельзя не мечтать свалить отсюда, к тому же в Америку, где все большое и настоящее, где «sky is the limit». Случается сталкиваться ему с молчанием в ответ на его речи, с холодком, но мало ли людей с заморочками. И на сей раз что-то было не так, он даже заерзал, прошелся неуверенным взглядом по лицам и слегка покраснел. «Какого черта! – подумал он, – они же сами меня для этого пригласили».

– Ты не голоден, Толя? – поспешила на выручку Баронесса. – Можно лафу с хумусом и фалафелем.

– Вы еще спойте: «Каше ли… вэ ха-мита коль ках кара…» («Тяжело мне… моя постель так холодна…» – песня на восточный мотив), – Анатолий, кажется, расстроился, потому что получилось грубовато.

– А что? – отозвалась Аталия. – Я могу и танец живота станцевать!

Она выдернула блузку из брюк и стала завязывать ее узлом пониже груди.

– Ничего, Толик! – сказал Борис, поощрительно улыбаясь Аталии, но возвращаясь к теме. – Еврею там устроиться раз плюнуть, а еврею из России – тем более. У них в Америке все больше на законах и правилах. А если сочетать, как только мы, евреи из России, умеем, еврейскую инициативу и русские навыки обхождения с законами, то обоснуешься, глазом моргнуть не успеешь. Евреи там хорошо стоят. Мы как-то с Теодором сидели на совещании в Бостоне, когда еще работали вместе в старт-апе EyeWay Ltd., я усомнился в одном решении, сказал негромко Теодору: «писте халоймес» («несбыточные мечты» – идиш). И тут же, представь себе, улыбнулся каждый третий американский инженер, и все американские инвесторы тоже улыбались, а один из них отвел меня в сторону и сказал: «Борис, мы родились, чтоб сказку сделать былью. Нужно постараться».

Тон, которым все это проговорил Борис, был, на взгляд Теодора, несколько издевательским, а Толька-Рубаха и так уже почувствовал неловкость. Борис же, кажется, вошел во вкус.

– Еврейское Государство – наша гордость, – изрек он, – Америка – наша мечта. Что главнее – гордость или мечта? Конечно, мечта! – добавил он с пафосом.

Теодор с опаской глянул на Баронессу, сдержится ли она, не рассмеется ли, чутье у Баронессы на иронию тренированное, тем более что ее мыслительный процессор, не тратя времени на формулировки, срабатывает быстро.

Вообще Теодор давно уже пришел к выводу, что умение формулировать мысли – отнюдь не есть ультимативный признак ума. Даже наоборот, искусство заключать бесконечно сложные явления в ограничительные и обобщающие суждения на удивление легко осваивается дураками. А Ленин

с Троцким и Гитлер, утверждал он, – впечатляющие и даже ослепительные примеры того, к каким чудовищным последствиям может привести внедрение в массовое сознание обобщающих и хорошо сформулированных концепций. Эти рассуждения Теодора в книге, претендующей на легкость и ироничность, кажутся автору слишком тяжелыми и декларативными. Разум и вкус говорят руке: вычеркни!

– А может, оставим? – спрашивает автора Теодор.

– Нет, – отвечает категорически автор и вычеркивает.

Но Теодор не оставляет размышлений на ту же тему и вечером пишет в знакомую нам тетрадь.

«Две концепции: космополитизм и национальная идея. Первая говорит:

– Я снимаю все проблемы.

Вторая спрашивает:

– Где?

– Что значит – „где“?

– Где это удалось?

– Пока нигде, но я убеждаю, воспитываю, и дело движется. Ведь движется? Признаешь?

– Признаю. Долго еще?

– Что?

– Двигаться.

– Сколько надо будет. Дело-то правильное!

– А нет ли в этом насилия над тем, кто не хочет?

– Чего не хочет?

– Иного рядом.

– Но он же не прав!

– Почему?

– Нужно быть терпимым!

– Как?

– Закалять себя.

– А если затянется?

– Вооружиться терпением.

– А если не получится?

– Надо стараться, надо учиться жить вместе. Эта проблема нелегка, но ее можно и нужно решить и уладить.

– А зачем?

– Что „зачем“?

– Решать и улаживать, если можно не создавать?»

Теперь же все смотрели на Бориса и Тольку-Рубаху. Вид у Теодора, когда он произносит двусмысленные пассажи с издевательским оттенком, – невинный, Борису же не удается спрятать характер. Вот и сейчас – положил ногу на ногу и на высокое колено – ладони, одну на другую, ни дать ни взять писатель Владимир Набоков на старой фотографии.

– Не слушайте их, Толя, – вдруг заявила Аталия, – они никуда не собираются.

Баронесса неожиданно для Теодора изобразила согласие. Теперь уже Борис с Теодором переглянулись. Что это? Женский бунт на корабле? Не иначе как женщины, сговорившись, решили дать сионистский бой за душу Тольки-Рубахи, не поощрить «йериды» (сионистский термин, означающий значительное понижение человеческой ценности вплоть до полного нравственного оскудения, случающееся с субъектами, покидающими Еврейское Государство). Теперь уже заметил Теодор, что и Баронесса и Аталия принарядились сверх обычного, «намазались», по выражению Баронессы, тщательней.

Толька-Рубаха выглядит окончательно сконфуженным.

«Хороша „капелла“, – подумал Серега, – поди исполни с ней третью симфонию Брамса».

Еще поговорили о чем-то постороннем, но смущение оставалось в воздухе, вскоре Толька-Рубаха стал прощаться, пообещал подумать, купить словарь языков Ближнего Зарубежья, и рубаха на нем слегка взмокла, хотя кондиционер работал исправно.

– «Яфей нэфеш!» (прекраснодушные хлюндрики, дрянь людишки, левые интеллектуалы), – ругнулся Борис, когда закрылась дверь за Толькой-Рубахой. – Победили, сберегли Тольку-Рубаху! А как же с Серегой – сионистом «ба дэрех» (в развитии)? Не поможем ему? Не жить ему в Тель-Авиве, в Шхунат-Бавли? Придется ему скрываться от полковника в Нетании, рисковать там жизнью из-за криминальных разборок? В Тель-Авив въезжать тайком, в пробках?

«А не такой уж он русофоб», – подумал Серега и даже сделал вид, что не заметил, какие на него, оказывается, имеются у Бориса планы, и может быть, не только у него одного, а и у прочих его агентов тоже.

Борис бывает резок.

– Г'ыба ищет, где глубже, евг'ей, где луче, – Борис изливает желчь обиженного идеалиста, сожалея только, что лишь два грассирующих «р» в этой фразе не позволяют ему выразить всю глубину своего негативного чувства.

Но тут не сдержался Читатель и сам влез в нашу повесть. Причем он явно выглядит возмущенным.

– Ваш Борис страдает глупой петушиной надменностью, – заявляет он, – эти его брыкания – выходки обиженного мальчишки, чей рыцарский порыв не поддержан и не разделен товарищами! У него все признаки философской незрелости. Он игнорирует современную либеральную мысль, в согласии с которой научились мы не предъявлять к человеку чрезмерных претензий, уважать его свободу, принимать иное, быть просто терпимыми, наконец!

Что тут скажешь Читателю! Прав Читатель. Невозможно с ним спорить. Вот и Набоков – бросил разубеждать англичан насчет большевистского чуда в России, занялся делом и преуспел. Отчего же не следовать примеру великих? Но пока мы рассуждаем, взвился Борис.

– Вы полагаете, – говорит он, обращаясь к обидевшему его Читателю, – что веками формировавшееся понятие об отечестве и связанные с ним эмоции испарились? Не верю! И ксенофобия никуда не делась! Ну, научились ее частью преодолевать, частью скрывать! Скажите, зачем нужна Анти-диффамационная лига в Америке? Не желаю, чтобы меня защищала Антидиффамационная лига! Это отвратительно! Не хочу лиги! Не сметайте мне со стола великодушия крошки терпимости!

Подождем немного, пока улягутся страсти и успокоится Борис.

Подождали.

– А что, если вырастет у Тольки-Рубахи сын – еврейский генерал? – спросила Аталия. – Что? И тогда не жалко?

Компания задумалась. Действительно, уедет Толька-Рубаха, и не вырастут его сыновья еврейскими генералами, затеряются их следы в Оттаве, в Майами.

– Отдельно взятый человек, и Толька-Рубаха тоже, не бывает адекватен самому себе даже в течение одних суток, – сказал Теодор. – Я, например, утром смел, полон творческих сил и агрессии, решителен, а вечером из меня можно веревки вить и на них вешаться, до того я трусоват и склонен к конформизму. Сделаю что угодно, лишь бы всем угодить. Не поручусь, что кто-нибудь из нас не окажется лет через десять под каким-то предлогом, а то и вовсе без предлога на другом континенте.

Борис подозрительно взглянул на Аркадия.

– Между прочим, Америка заселена бывшими англичанами и прочими европейцами, – заметил Теодор Борису.

– Англичане пришли туда хозяевами страны, а Толька-Рубаха останется там тем же, чем был здесь, – заявил Борис, но к радикальному его накалу уже примешалась усталость. Он махнул рукой.

– М-да, мироощущение «там лучше» легко становится частью натуры еврея, – Теодор снова пытается выглядеть глубокомысленным. – Двухтысячелетнее наследие, – вздохнул он и продолжил тираду: – При этом его, еврея, перемещение из одной точки в другую – это как передвижение пешки по шахматной доске.

– Пешка, добираясь до восьмой линии, становится ферзем, – сказал Аркадий. – Разве в Америке еврейская пешка не выходит в ферзи?

– По моим наблюдениям – в ладьи, – ответил Борис.

– Ладья – это ведь тоже неплохо, – отозвался Аркадий.

– Если бы я был Парменионом, мне хватило бы ладьи.<sup>[17]17
  Полководец Александра Македонского Парменион, узнав о предложении Дария уступить Александру половину империи, сказал: «Если бы я был Александром, я бы согласился!», на что Александр ответил: «Если бы я был Парменионом, я бы тоже согласился.»


[Закрыть]</sup>– «Ты хочешь завоевать то, чего мне и даром не нужно», – напомнил Теодор слова Диогена, сказанные Александру. – Разные системы ценностей, только и всего. А помнят и Александра, и Диогена. Ладно, вычеркиваем Тольку-Рубаху, он ведь все равно не выучит ни киргизского, ни туркменского, а тем более – таджикского, – говорит Теодор и на этом, кажется, хочет закруглить обсуждение.

– Вот вы третируете Анатолия, – неожиданно отозвался русский разведчик, – а ведь ваше отношение к нему попахивает классическим европейским антисемитизмом. По какому праву вы пытаетесь навязать ему свой образ мысли и свои ценности? Что же теперь – еврею уже нельзя жить в Америке или, например, в России? – Серега довольно удобно развалился на диване и ел яблоко.

– У него появилось море свободного времени, – Борис улыбался, кивая в сторону Сереги, – книжки читает, пока мы трудимся в поте лица.

Он обратился к Сереге:

– Хочешь назад в Электрическую компанию, умник? Моше небось продрог уже там между проводами, а Хаим устал тащить кабель из бухты?

– Если возвращаться к обычной трудовой деятельности, то, пожалуй, не в Электрическую компанию. Я ведь не только художественные и по истории книги читаю, я занялся ядерной физикой, – заметил Серега.

Яблоко елось, а Серега задумчиво улыбался своей открытой улыбкой. «Брамсова капелла» смотрела на него со вниманием, ожидая возможного продолжения. Серега не мог разочаровать свою агентуру в такой момент.

– У каждого свое понимание свободы, – сказал он, – разве не может, например, еврей полюбить русскую ширь, прикипеть душой к неяркому ее пейзажу, разделить до конца ее непростую судьбу? Вот как поэт Пастернак, например?

– Пастернак? – переспросил Теодор.

– Этот наглец далеко пойдет, – заметил Борис, когда остальные уже давились от смеха.

– Я совершенно серьезен, – сказал Серега. Он положил огрызок яблока на салфетку, другой салфеткой вытер руки и поднял на окружающих глаза, а в них, как в русском небе, – ни капли лжи.

Скоро в салоне установилось молчание. Теодор поднял голову, его глаза показались Сереге теперь темными и очень большими, хотя он точно знал, что они светло-карие и совершенно обычных размеров. Все дело было в его серьезности.

– Ни в одном микроколлективе в России я не был отвержен. Скорее наоборот, – сказал он. – Наверное, поэтому даже тень такой возможности приводит меня в ужас.

Инженерное словечко «микроколлектив» отвлекло Серегу от смысла сказанного.