Текст книги "Игра в «Мурку»"

Автор книги: Е. Теодор Бирман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

ВЫПОЛНИТЬ ЗАДАНИЕ

Перед Теодором и его друзьями встала непростая задача – выполнить задание русской разведки, чтобы помочь Сереге.

– По поводу нейтрализации ПВО на стратегических объектах, – начал Теодор, – думаю, что метод, примененный нами при последнем налете, для русских уже не секрет.

Члены Кнессета с уважением посмотрели на Теодора – в его сейфе хранилась врученная ему самим Президентом Шестиконечная Золотая Звезда, которую он получил за сочиненные им эротические беседы. С их помощью отвлекли от выполнения служебных обязанностей офицеров ПВО противника перед последней операцией. Об авторстве Теодора знать русские не могли. Об этом знало считанное число лиц и Президент государства. Президент знает и вещи посерьезнее, например как посеять в души страх перед текстильной фабрикой в Димоне.

Таким образом, ответ на первый пункт запроса русской разведки был готов. Но тут вдохновение охватило Теодора, и он добавил от себя еще фантастических идей.

– Военные часто склонны готовиться к прошедшей войне, – повторил Теодор всем известную сентенцию. – А время не стоит на месте, и противник не тратит времени зря. Какой контршаг напрашивается сам собою против такого могучего оружия, как эротические беседы? – спросил Теодор самого себя и сам же себе ответил: – Логично предположить, что ответом на применение эротических бесед станет поголовная кастрация офицеров ПВО противника. Предвидя такой ответный шаг, следует отобрать какой-нибудь особо чувствительный и гуманный дамский роман, желательно имеющий касательство к Ближнему Востоку, чтением которого можно будет снова отвлечь их внимание. Это сделать будет нетрудно, такие романы теперь, кажется, пишут в России еврейские женщины, и публика их хорошо раскупает.

По поводу средств противодействия противотанковым управляемым снарядам с предложением выступил Виктор. Он предложил пригласить в гости на экскурсию по христианским местам контролеров качества с того завода в России, где эти снаряды собирают, и просто по-человечески объяснить им все как есть. Они поймут, выразил уверенность Виктор. А что делать, им объяснять не нужно. В России с людьми договариваться всегда предпочтительнее, чем с властью, которая вроде те же люди, но всегда разительно от них отличается.

– Гуманно ли это? – усомнилась Аталия.

– Что именно? – спросил Виктор.

– Ну, что снаряды будут взрываться в руках у противника?

– Гуманность при ведении военных действий, – ответил Виктор, как будто даже обидевшись, – должна выражаться прежде всего в гуманном отношении к собственным солдатам, а те, кто не ценит жизнь, могут обойтись без нее.

Серега внимательно следил за ораторами, которые выглядели гораздо более возбужденными в данный момент, чем в начале беседы, и, кажется, продолжали давний разговор. К речам Аталии нужно относиться особенно серьезно, подумал Серега, если бы ее знаменитая тезка, прославившаяся истреблением потомков царя Давида, довела свое дело до конца, Иисус бы не родился, история была бы другой.

На третий вопрос ответ как раз и предложила Аталия: подземные стратегические объекты вообще не нужно бомбить. Она практически даже развила мысль Виктора, добавив ей некоторой гуманности. Уж если так устроен мир, что в нем продаются сумасшедшим бритвы, то пусть содержат эти бритвы потайные полости с какой-нибудь кислотой, которая разъест бритвы в тот момент, когда деньги за них поступят на счета продающих. Серега отметил умеренность современной Аталии.

И только Баронесса смотрела на все это творчество и сопровождавшее его возбуждение с некоторым недоверием, но ничего не сказала. Серега был и ей симпатичен, и помочь ему следовало.

Все указанные соображения были изложены на бумаге и переданы Сереге, который в уже зашифрованном виде переправил их в Москву.

Под впечатлением этой беседы Теодор вечером, когда все разошлись, поведал сопутствующие мысли тетради в клеточку.

«Психологический феномен, который всегда поражал и очаровывал меня, – писал он, – связан с военной промышленностью. Горы усилий и фантазии тратятся на разработку и производство оружия, шпионаж, контршпионаж, обучение и содержание армии. И значение всех этих усилий равняется либо 100 %, либо 0 %. То есть – была война или не было ее. Конечно, скажут, что в любом случае никогда не 0 %, а больше. Что потому и 0 %, что была готовность на 100 %. Святая правда. И все-таки есть что-то магическое в этом. Вот ты, допустим, работал всю свою жизнь на оборонку, а войны не было. И вот, завершая жизненный путь, думаешь: зачем жил со всеми своими признанными талантами? Лучше была бы война. Пусть бы я в ней даже не уцелел, но в прожитой жизни был бы великий судьбоносный смысл! Потомки чтили бы мое имя. А так – словно играл всю жизнь в песочнице! Кто обо мне вспомнит?! Ну скажет кто-нибудь жалостливый, что вот, мол, благодаря такому-то не было войны. А какой-нибудь N. возразит: а может, и без него не было бы, очень нужно – воевать! И зевнет во всю пасть. И все посмотрят на его замечательные зубы, согласятся и скажут: вот этими керамическими зубами N. ест, улыбается и зевает. Вот это и есть настоящий технический прогресс! И что возразишь на это?»

А когда заснул Теодор, ему снился очень мирный сон. В этом сне изобретен был Кнессетом Зеленого Дивана доллар-самолет, часами висят члены Шпион-Воен-Совета с удочками над океаном. Рыбку – Венику, рыбку – Джексону. Веник и Джексон равнодушно выплевывают рыбьи кости назад в океан, говорят «In God we trust» и надолго замолкают.

ЕСЕНИН – ИЗДАТЕЛЮ. МАТЕРИАЛ НОМЕР 2

Уважаемый Петр Иосифович!

Этой ночью снился мне сон, будто проложила Россия газопровод в полосу Газы и будто палестинцы, по своему обычаю рыть туннели, сразу полезли в этот трубопровод, но, пока я пытался дозвониться до Вас, чтобы предупредить, украинцы стали сверлить в трубопроводе дырки, а оттуда на них вместо газа полезли палестинцы. И тут вроде Вы сами мне позвонили и сказали, что трубопровод называется «Труба Газе, труба Украине» и что пусть теперь в Киеве почешут репу.

Не знаю, к чему этот нелепый сон, наверное, к авансу за мою журналистскую деятельность. Но не могу не признать, что местная жизнь заставляет меня все чаще и все больше задумываться над ближневосточным конфликтом и над путями его разрешения. Если честно, то никаких серьезных мыслей по этому поводу у меня не родилось пока, потому что уже все перепробовано – и войны, и уговоры, но палестинцы, на мой взгляд, невозможно упрямый народ, и ничего лучшего, чем отселить их в Украину, не приходит мне в голову. Может быть, украинцы бы их хоть немного смягчили.

Теодор говорит, что главные события, определившие в двадцатом веке надолго вперед судьбу еврейского народа, – это Холокост, создание Еврейского Государства и тотальный переход с немецкой и русской культурных орбит на англосаксонскую. Но я думаю, он недооценивает роль палестинцев в новом выдвижении евреев на авансцену истории.

На Европу «Брамсова капелла» в деле разрешения ближневосточного конфликта не надеется и ужасно на нее обижена за поддержку палестинцев, хотя Теодор к этому относится философски. Он ссылается на пример Набокова, который тоже не преуспел в попытках объяснить англичанам суть большевизма («Память, говори», глава 13, часть 3), плюнул на них (на англичан), на их социалистические симпатии и погрузился целиком в литературную деятельность. И что? Англичане построили у себя большевизм? Как бы не так! А пар в сочувственных разговорах выпустили. Двум вещам нужно учиться нам в Европе, заявил Теодор, – красоте и лицемерию.

Но Россия, слава Богу, – не совсем Европа, и я все думаю, чем бы мы могли помочь делу. Может быть, пока не все еще палестинцы перебрались в Украину, хорошо бы, подобно Набокову, обратиться к художеству, организовать палестинцам литературные кружки и знакомить их с близкими их душам образцами русской культуры, например, рассказать о том, как спал Рахметов на гвоздях, как топил Герасим собачку, как застрелил Онегин Ленского, а Печорин Грушницкого, как прикончил Раскольников старушку с сестрой. Чеховский рассказ «Спать хочется» про уставшую малолетнюю няньку, задушившую плачущего младенца, – это для самых маленьких. Ну и конечно – «Песня о соколе»:

 
И предложил он свободной птице: «А ты подвинься на
край ущелья и вниз бросайся…»
И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву…
И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью,
сверкнул очами и – вниз скатился.
И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал,
ломая крылья, теряя перья…
Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену,
умчала в море.
А волны моря с печальным ревом о камень бились…
И трупа птицы не видно было в морском пространстве…
 

Тут дело еще в том, что Теодор – большой любитель литературы, ну и остальные члены «Брамсовой капеллы» ей не чужды, так что и я теперь много читаю, наверстываю упущенное за время службы в Африке. И это занятие, я надеюсь, улучшит стиль посылаемых Вам материалов (не чувствуется еще, Петр Иосифович?) с соответствующим влиянием на ожидаемое мною материальное вознаграждение.

До свидания,

Ваш Серега.

Резолюция полковника Громочастного: «Каков, однако, мамзер! (Позаимствованное полковником из лексикона некоторых своих подопечных ласковое прозвище непоседливому смышленому мальчику, близкое эмоционально к украинскому „байстрюк“ и эквивалентное ему по первоначальному смыслу, русское слово „ублюдок“ – абсолютно неприемлемый вариант перевода.) Да помнит ли еще Серега, кому служит, на кого работает? Начинаю сомневаться».

БЕСЕДЫ О РОССИИ

Шпион-Воен-Совет, он же Кнессет Зеленого Дивана, он же просто компания, состоящая из Теодора, Баронессы и их друзей, решили, что Сереге может прискучить сионизм, если они будут слишком надоедать рассказами о нем русскому агенту, как быстро навязли у них в зубах политинформации, марксизмы-ленинизмы, как наскучивает неизменно любая целенаправленная промывка мозгов пусть даже в самых благих и оправданных целях. Даже ежегодный день памяти Холокоста, зная упорство человеческой психики, Теодор впускает к себе не всякий раз, а только тогда, когда какой-нибудь пронзительной деталью, которыми так богата история Катастрофы, вдруг словно хлестнет его по глазам, вроде того рассказа, который он услышал по телевизору от пожилого импозантного мужчины. Этот мужчина, судя даже по нынешнему его виду, был смазливым мальчишкой, когда он лежал на животе на концлагерных нарах, как запечатлено это много раз на старых фотографиях. Но в ту ночь на него взгромоздился кто-то сверху и, стянув с него штаны, заткнул мальчику рот хлебом, и тот ел и молчал. Когда все закончилось, он обнаружил, что шапка его украдена. Лагерные власти, знал каждый твердые немецкие правила, расстреливают тех, кто является утром на перекличку без шапки. Тот, кто кормил мальчика хлебом, не хотел, чтобы ночная любовь и кормежка стали известны. Мужчина с экрана признался, что не знает, чью шапку он украл в ту ночь и кого расстреляли вместо него следующим утром.

Из вышеприведенных соображений решено было в очередную встречу с Серегой поговорить с ним о России, чтобы он комфортнее чувствовал себя в своей шпионской сети. Кроме того, может быть, откроет Серега им глаза на явления в России, ими не понятые, не замеченные, не оцененные. Ведь сведения их о России отрывочны и неполны.

Серега их несколько остудил, заявив, что он в России был за последние годы не чаще их, а в Африке – так и российские телеканалы далеко не везде имеются. Борис поднял тему «Россия и религия».

– В России так устроено общественное сознание, – начал он в своей обычной радикальной манере, – что если новая власть – атеисты, то и в народе нетрудно найти атеиста, а культурная элита выдвигает настоящих христопродавцев, а если новая власть осенит себя крестным знамением, то и народ осеняет, а уж в культурной элите возникают такие яркие людские типы, что кажется, хоть сейчас волоки их на крест, они только будут просить, чтобы гвоздь был не просто гвоздь, а железнодорожный костыль, да поржавее.

«Все-таки порядочный русофоб этот Борис», – не впервые сказал себе Серега. Баронесса, первой заметив тень на Серегином лице, поспешила сказать ему, чтобы он на наскоки Бориса не обращал внимания, он на все и на всех наскакивает, сказала она, и пусть как-нибудь в другой раз попробует Серега расспросить Бориса о еврейской религиозности – еще и не то услышит.

– Вот только жалко российских евреев, – продолжал Борис, дальнейшее развитие мысли увлекало его больше, чем возможность возразить Баронессе, – ведь и им хочется поучаствовать в этом интеллектуальном пиршестве. Ведь это невозможно вытерпеть, чтобы столь важный процесс в жизни общества происходил без их участия. Но ведь не с лапсердаком же и с пейсами! Не с брюками же, заправленными в носки! Не в качестве побочного нонсенса. Они и маются, бедолаги, ищут пути. И наблюдать за их маетой внимательному зрителю – и забавно и грустно. Столько отчаянных прыжков в холодную воду! Столько живых восторгов и очаровательных ужимок! Очень яркие и запоминающиеся сцены бывают. Женщины, как всегда, при этом выглядят непосредственнее, ну, и заходят дальше.

– Меня недавно поразило наблюдение героя Набокова, – сказал Теодор, еще не отцепивший от себя репейник фразы Бориса о кресте и железнодорожном костыле: «…влюбленность англичан в Чехова, влюбленность немцев в Достоевского». Время написания – 1930 год. Из этой фразы, показалось мне, расходятся в разные стороны плавным кругом две жирные линии со стрелками, чтобы в конце концов столкнуться у своего основания.

– А вы… не боитесь? – спросил Серега.

– Чего? – уточнил Борис.

– Бога, – ответил Сергей.

После небольшой паузы Теодор нехотя произнес:

– Религия и национальный вопрос – две области, в которых либеральное общество установило режим молчания, напоминающий своей беспрекословной обязательностью и непререкаемостью итальянскую омерту. При этом тебе в рот кладут облатку, а с последующим поносом предоставляют разбираться в одиночку.

Воспользовавшись паузой в речи Теодора, Борис перехватил инициативу, но тоже не стал отвечать на прямо поставленный Серегой вопрос, а принялся балагурить.

– Я недавно прочел статью, – сказал он, – в которой утверждается, что в человеческом мозгу имеется центр, отвечающий за религию. Причем в статье не объяснено, производит он ее или только обеспечивает биологическую поддержку. Этот центр, скорее всего, лежит где-то недалеко от той области, которая отвечает за различия в мужской и женской психике. Ведь известно, что женщины более склонны ко всему сверхъестественному.

Борис посмотрел на Аталию. Она осветила его улыбкой, в которой было что-то от стоматологических щипцов, которые тоже раскрываются в улыбке, перед тем как взяться за дело. Теодор отметил про себя, что к присутствующим дамам последнее замечание Бориса действительно не относится. Религиозности Баронессы препятствует ее рационализм, Аталии и изотерическому мышлению сойтись невозможно. Изотерическое мышление у женщины – симптом глубокой жизненной неудачи или ее предчувствия, Аталия же не выглядит сломленной ни на йоту. Она это тут же и подтверждает, заявив Сереге, что она лично находится в поиске – она ищет такую религию, которая объяснила бы ей внятно, почему Всемогущему Господу Богу в нашей земной жизни до такой степени все по барабану.

– Кстати, не путайте, – вставил еще Теодор, – на христианство вообще (а не на православие, скажем, или католичество) в России, мне кажется, напирают в основном евреи, полагая, что происхождение Иисуса дает им некоторые если не преимущества, то права, если не права, то претензии на права. Самые оптимистичные выступают с понятием иудео-христианской цивилизации. У меня на этом термине русский Microsoft Office Word 2003 один раз глубоко задумался, а во второй раз и вовсе упал. Но вполне возможно, что виноват в этом не русский Word, а сыроватая американская Vista, а лично мне этот термин нравится, как все, что сближает людей и народы. Вообще-то, – заметил Теодор, – разговоры о России у нас сегодня получаются свернутыми на сторону, как нос еврейского боксера.

– Охота вам щипать русских евреев, – вмешалась в разговор гуманная Аталия, – это бестактно. К тому же они необходимый элемент русского прогресса и выполняют важную функцию в обществе – на них порядочный русский человек оттачивает свою толерантность. Русские евреи, таким образом, – это абразивный инструмент, точильный станок коллективной русской совести!

Ждали продолжения речи Аталии, но поскольку никакого продолжения не последовало, то Теодор еще добавил примирительно, что он вообще-то не против религии и даже симпатизирует протестантизму американского толка.

– Он от атеизма отличается только в одном пункте – в вопросе о существовании самого Бога. Во всем остальном их подход к жизни и базисные ценности не отличаются от подходов и ценностей благонамеренных атеистов. Ведь протестанты, как и атеисты, полагают, что от Бога нельзя получить ответа на вопрос, сколько соли нужно класть в суп.

Компания теперь перешла к другой популярной теме, которая возникает всякий раз, когда речь идет о России, – к русскому капитализму. Рассказали пару старых анекдотов о «новых русских», которые, как оказалось, Серега упустил, находясь в Африке, и, услышав их впервые, очень развеселился. Особенно ему понравился анекдот, в котором старый еврей встречает «нового русского», и «новый русский» говорит старому еврею: «Папа, дай денег».

– Ну, это уже в прошлом, – заметил Серега снисходительно.

Чтобы подчеркнуть сложность и неоднозначность русского капитализма, его неразрывную внутреннюю связь с русской гуманистической традицией, с которой порою грубо срывают шинель на площадях, привел Теодор и такой анекдот: два киллера ожидают свою жертву в подъезде, и, когда далеко за полночь объект ожидания все еще не появляется, один из киллеров говорит другому: «Послушай, я начинаю за него всерьез беспокоиться».

– Все же прав был, наверное, Горбачев, нужно было осторожнее браться за дело, – обронил рассудительный Аркадий.

– А что? – неожиданно согласился Теодор. – Он вообще говорил правильные вещи, но только неправильным тоном. Из-за этого неправильного тона я его тоже не оценил. Еще поговорили о русской культуре. И тут Серега вполне расчетливо замолчал, предвкушая еврейские дифирамбы русской культуре.

– Набоков сказал, – не разочаровал Серегу Теодор, – что русскую историю можно рассматривать с двух точек зрения: как эволюцию полиции и как развитие изумительной культуры. И мне в рамках такого подхода русские евреи послевоенного периода видятся стихийными набоковианцами, поскольку были опасливы насчет КГБ и любили Пушкина.

Последнему утверждению, как азам науки о евреях, учили Серегу и в школе КГБ, где слово «жид» не звучало – это было бы и против фасона, и ставило бы работника элитной службы на одну доску с… Нет, нет, слово «евреи» произносилось без ограничений, принятых в общем русском мире того времени. И это было еще одним признаком избранности школы, которая по части элитного духа и из естественного чувства соперничества очень старалась не уступать некоторым частным

школам Альбиона времен расцвета Британской империи.

Теодор тем временем вспомнил пожилую пару, очень старавшуюся ему с Баронессой хоть чем-то помочь в тот начальный период в стране, когда они были безработны и неприкаянны. Горячее сочувствие этих людей никак не соответствовало их возможностям. Теодор с Баронессой быстро поняли это, но проявляемая стариками симпатия и солидарность подкупали. Пара новых репатриантов приходила в гости к старожилам пенсионерам, встречавшим гостей на веранде, где они сидели, положив ноги на пластмассовые табуретки, и угощали Теодора с Баронессой апельсинами из своего сада.

Тогдашних бесед Теодор вспомнить уже не мог, но фразу старика: «Я был несколько лет в России. У них же ничего нет. Им даже жрать нечего», – в первый раз он пропустил мимо ушей. Повторенная во второй раз, она вызвала у него раздражение. В одно из следующих посещений, когда та же фраза прозвучала в третий раз, Теодор стиснул зубы, но промолчал. Вдвоем с Баронессой они возвращались домой (на съемную квартиру) молча. Старики были милы, очень хотели им помочь обустроиться. Читать им лекцию о «Повестях Белкина» и серебряном веке в русской поэзии было бессмысленно.

– Все было бы хорошо с русской культурой, если бы не князь Андрей Болконский, – вдруг заявил Борис, – он, в некотором смысле, хуже педофила! Вы не представляете, скольких хороших еврейских девушек он попортил еще в 9-м классе, сколько из них его потом ждали, не дождались, сколько из них так никогда из-за него замуж не вышли!

«Нет, этот только похожий на поэта Пастернака Борис – все-таки активный русофоб! – решил про себя Серега. – Такой не то что у поэта – у чекиста кость отнимет!»

За русскую культуру снова встал горой Теодор, которого не зря, видимо, Серега облюбовал на набережной в Тель-Авиве:

– Зато Гоголь своими персонажами сколько еврейских душ успокоил. Ведь тот, кто умеет смеяться над собой, никогда не будет по-настоящему ни для кого опасен. Ах, какая прелесть эти «Мертвые души»! И какая жалость, что русская литература пошла развиваться дальше в сторону серьезности и сам Гоголь погиб в попытке стать серьезным, как того ожидало от него русское общество.

При упоминании о Гоголе лицо Теодора обрело выражение, в котором непонятно чего было больше – мечтательности или сладострастия.

«Вот Теодор соответствует представлениям и потребностям КГБ относительно еврейского населения России, – подумал Серега с одобрением и даже с нежностью. – Наш еврей!»

Самого же Теодора упоминание имени Гоголя, кажется, ввело в такой транс, что могло почудиться, будто посреди домашнего салона поднимается от полу медленно и прямо, будто ухваченный невидимым подъемным краном, громадный Гоголь – и сразу в бронзе, сразу в плаще и с таким значительным и острым носом, какого во всей великой России до него не было и после, наверное, уже никогда не будет.

А хорошо бы, и в Еврейском Государстве вырастить такой нос, подумал Теодор. Когда все разошлись, он поднялся в кабинет, достал том, но не Гоголя, а Набокова, чтобы прочесть еще раз отрывок про полицию и культуру. Нашел, прочел и вдруг рассмеялся, потому что ему в голову неожиданно пришло объяснение того, почему кагебист Серега так легко смешался с ними: человеку на Западе трудно отделить русскую государственность от собственно русских и поверить в то, что в житейской повседневности они парадоксально редко бывают похожи на свое государственное устройство, даже если его поддерживают. Мы же родились в аксиоме этой странности и вполне сжились с ней, сформулировал он.