Текст книги "Игра в «Мурку»"

Автор книги: Е. Теодор Бирман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

МУРКА

Полковник Громочастный полученным донесением был доволен.

– Ну, насчет порчи бритв вы нас не учите, пожалуйста, работе с клиентом, – нахмурился он. – А ракеты мы продаем в точном соответствии с международным законодательством, а там – не наше дело. И нечего намекать! Еще бы автомат Калашникова вспомнили! Ну и что, что им пол-Африки перекосили! Не мы перекашивали! Сказано: автомат в руках у Маугли! Что еще им можно делать, как не косить других Маугли? Чтобы сено косить, есть другие орудия, мы их не производим на экспорт, у нас их не покупают, и Серега по ним инструктаж проводить не обучен. Да и сами вы уже биты не раз по рукам американцами вашими за торговлю оружием с Поднебесной. Эх, Серега! Спас я тебя от СПИДа африканского, а от СПИДа сионистского, боюсь, уберечь не сумею. А не стоят ли за этой кислотой в бритве ШАБАК с Мосадом? – подъехал опять полковник к третьему пункту. Нет, решил он, не чувствуется здесь рука еврейской спецслужбы, это, пожалуй, кто-то из женщин изощряется в выдумках. Зато чувствуется рука Теодора. Насчет эротических бесед мы догадывались, но точно не знали, а насчет кастрации и дамских романов – это существенно, тут, похоже, проболтался Теодор, не утерпел, распустил павлиний хвост.

О Господи! Читатель! Как же автору стыдно признать, что прав полковник! Как неловко сознаться!

Не поговорить ли нам о чем другом? О возрожденном очаге! О собравшемся в родовых землях народе! О бессмертном языке Великой Книги, вновь шипящем пророчества и хрипящем откровения над Иудейскими горами и Изреэльской долиной, над холмами желтыми Иудеи и холмами зелеными Галилеи, над гладью и волнами Генисаретского озера, вдоль унылой Аравы, над обрывами каньонов, чье дно дальше, нежели другой берег Днепра, на извилистых спусках к Мертвому морю, где застыл акт Творения в причудливых и безжизненных формах!

Увы! Ниоткуда не ждем избавленья. Да! Сыграла «Брамсова капелла» «Мурку» без единой фальшивой ноты!

О тщеславие! Сколько горя ты приносишь моему народу! О бедный народ: с лихим языком и слабыми корешками произведен ты на свет Божий! Нет, не деньги – соблазн и погибель евреев! Что деньги? Приход-расход, средство! Тщеславие – вот истинный капкан для нас! Не удержит журналист сор в избе, вынесет, раструбит на весь мир о прелюбодее на троне, о ворах-министрах! Генералы наши не блюдут военные тайны, и даже полиция, святая святых власти народной, раструбит раньше первого петуха о пойманном негодяе. Да ведь и негодяй – из той же колоды: объявится, растреплется подружкам, в то время как другой, невинный бедолага, за его вину уже лет пять отсидел. И бедолага этот – туда же: сразу – хлоп! Мемуары! «Годы в тюрьме без вины». Тираж, гонорары!

Да были бы Соседи чуть (нет, не умнее, они и так неглупы) повнимательней, уж они бы постарались, обихаживали бы славного еврейского петушка, лили бы ему елей в уши, восхищались бы его великим умом, красотой шестиконечного гребня. И в подходящий момент… видели ли вы когда-нибудь работу резника? Как общается он с петушками и курочками? Достанет из-за спины острый ножичек – чик! И нет евреев на Ближнем Востоке. Но теперь уж, пожалуй, поздно. Предупрежден нами еврейский народ! И если числит себе в заслугу что-нибудь автор, то, конечно, строки эти, подобно римским гусям пробуждающие еврейский народ перед лицом смертельной опасности. Да только услышит ли, захочет ли услышать?

Или, видно, как уж начал он с болтовни да с пергаментов, наплодил идей и пророчеств, мировых религий и чудных теорий, долженствующих исправить Творение Божье, так и закончит с поднятыми к небесам руками и вопиющими в пустыне устами. Уж не избрал ли тебя и впрямь Всевышний в пример и предостережение другим народам: не суесловьте! не предавайтесь великому соблазну тщеславия! Слышишь ли ты меня, о, мой народ? Не слышит, вещает…

ПУТЕШЕСТВИЕ С АРКАДИЕМ

Отпуская Серегу в путешествие с педантом и сухарем Аркадием, человеком к тому же малоразговорчивым, Теодор строил предположения, что из этого может выйти, но так и остался в недоумении.

Аркадий же решил рассказать Сереге о внутриеврейских национальных и социальных противоречиях. На эту мысль натолкнуло его воспоминание о недавнем заседании Кнессета Зеленого Дивана, посвященном сталинской статье 1913 года «Марксизм и национальный вопрос». (Есть нечто жутковато-заманчивое в том, чтобы касаться щупальцев чужих планов почти столетней давности на твое настоящее и будущее.)

– Эта работа Сталина, – сообщал тогда Теодор о своих впечатлениях от прочитанного, – демонстрирует, что может произойти, если грузинские корешки пересадить в русскую почву и обильно удобрить немецкой философией: сначала на шею накидывается петля определения, а затем веревка подтягивается на перекладине доктрины. Почему-то особенно важно было Сталину доказать, что евреи – не нация. Любопытно, как много у него оказалось единомышленников среди самих евреев, что говорит о том, что немецкая философия на русской почве небезопасна и для еврейского ума. Здесь, в Еврейском Государстве, я отчетливо понял, что склонность к доктринерству в русских евреях – рудимент немецкой философии, а всклокоченность ума – следствие пересадки немецкой философии на русскую почву. Например, скажут новому репатрианту из России: «Савланут» («Потерпи, милок»), «ийе бесэдер» («Будет еще лучше») – не верит, являя тем самым упомянутую всклокоченность ума. А вот сказали иному русскому еврею, что в еврейском языке «л» мягче, чем в русском, он эту доктрину сразу воспримет и станет говорить «савлянут», хотя мне это режет слух, словно ведут серпом по… Например, слово «фишалти» (ну, дал я маху, ну и что?) нужно произносить не «фишалъти» и не «фишальти», а «фишал$ти», где $ – средний знак, означающий здравый смысл и соблюдение пропорций.

Эта статья дала также Теодору с Борисом лишний повод вернуться к их излюбленной параллели. На сей раз они составили краткий письменный меморандум, гласивший: «Для практического осуществления социальных доктрин потребовалось приложить насилие в огромных количествах. И в основание доктрины универсализма и многокультурности также заложен акт изнасилования человеческой природы. И чем сомнительней выглядит хрупкий результат, тем больше истеричной святости требуется для укрепления доктрины и тем больше морального превосходства должно обрушиться на головы ее противников».

Теодор приписал, однако, к меморандуму особое мнение: «Следует все же признать, что культура и есть в значительной степени обуздание и изнасилование человеческой природы». Первым делом Аркадий повез Серегу в Савьон, показал виллу, где квартировал сам Бовин, первый посол новой России, к которому репатрианты ходили за советом, словно он – главный раввин Еврейского Государства, а не этот, как его… ну, неважно… «И выбрал Бовин Савьон, а не Герцлию-Питуах, от которой до яхты гораздо ближе, потому что был твердо уверен в то время, что от новой России не проистечет для Еврейского Государства никакой неприятности», – пояснил Аркадий.

«На что он намекает? – насторожился Серега. – Не иначе – еще один русофоб. Хороша „Брамсова капелла“, русофоб на русофобе, поруководи такими. А особенно эта Аталия со стертыми тормозными колодками: а не было ли у вас сексуальной тяги к матери или к старшей сестре? Похоже, только Теодор с Баронессой – люди».

Аркадий между тем припарковался у синагоги в Савьоне. «Он что, меня обратить собрался?» – подумал Серега. Но Аркадий только провел Серегу по парку, повосхищался, хоть и сухарь, его планировкой, травяным холмиком, увитыми местной флорой беседками, канальчиками каменными, по которым вода струится, вытекая из мельничного жернова. Парк Сереге понравился, и синагога ничего, решил он, – даже есть в ней что-то греческое. Еще полюбовались они красивыми домами, которые не всегда видны за зеленью деревьев в Савьоне.

Тут же (для контраста) переехал Аркадий в соседнюю Ор-Иуду. То есть, конечно, в соседний город, отделенный от Савьона небольшим пустырем и большой автозаправочной станцией.

– Обрати внимание, – сказал Аркадий, – Ор-Иуда пишется через «алеф», а не через «аин», то есть это «Свет Иуды», а не «Кожа Иуды».

Перед въездом в город, у автозаправочной станции, представил себе Серега, как стоит Иуда на высоком холме и разливается от него яркий свет во все стороны. Когда же въехали они в город и уже вовсю озирал Серега разворачивающийся перед ним городской пейзаж, представилось ему, что Иуда оступился, поскользнулся, покатился по склонам холма и очень сильно и во многих местах ободрал кожу. Но это еще ничего, могли бы ведь заявиться древние ассирийцы и по скверному своему обычаю содрать с Иуды кожу, чтобы прибить ее к стене на въезде в Ор-Иуду.

Стоп! Стоп! Уязвимый еврейский читатель, не спешите из-за этой фривольной фантазии записать в жидоморы Серегу! Это, ей-богу, не так! Автор готов поклясться любой, самой лютой клятвой, что это не так! Не торопитесь возводить напраслину на русского человека! Увидите, еще разовьется в России ностальгия по назойливому народцу, от которого не знаешь куда деваться, пока он рядом, но без которого словно без внезапно затихшего в ночной спальне комариного писка: ворочаешься, думаешь – куда ж он делся, проклятый? И как он там поживает у себя на пыльной своей прибрежной косе у Средиземного моря?

С пеной у рта станет утверждать автор, что знаком с Россией, что прожил в ней едва ли не сорок лет, то есть больше Набокова, больше Лермонтова, больше Пушкина, даже больше Гоголя, который часто и надолго уезжал из России и даже к нам (то есть в Палестину тогда) заезжал, вот только с нами не свиделся и о визите своем почти ничего не писал. А как жаль, то есть жаль, что не описал, а еще больше, что не свиделся! Он небось только и побывал здесь в Димоне и еще в Ор-Иуде, не знал, каких славных галушек можно отведать в Ганей-Авиве и даже в Кирьят-Моцкине!

А уж мы бы соблазнили его пройтись тель-авивскою набережною в неге, не так, как, согнувшись на промозглом ветру, гуляют надменным Невским проспектом. Не спеша, пройтись, поглядывая на привычных внучек евреев, на худощавый тип с чертами лица мелкими, но такими милыми, что просто сердце ноет. Это, пожалуй, польский тип. То есть, конечно, еврейский, но селекционированный в польских палестинах. Очень хороши эти лица, но немного суровы. Недостает им галльского шарма. Зато встречаются лица с настоящей галльской яркостью из Касабланки, и уж столько в них пылающего, приятного душе жару, что даже в парижской кондитерской таких замечательных лиц ни за что не встретишь!

А уж как бы описал, наверное, Николай Васильевич тель-авивскую набережную, какие краски бы бросил на холст! Был бы на этом холсте и картинный закат, и шумливое море, и рябой морщинный песок, умоляющий волны не лишать его дряблые члены чудных массажей!

Есть в Николае Васильевиче Гоголе что-то родственное Вольфгангу Амадею Моцарту! Где уж скудному перу нашему тягаться с ним, у нас по-настоящему и пера-то нет, так – английские клавиши, на которых отстукиваем мы русские буквы: J – «и» краткое, Y – непонятное англичанину «ы», а твердый знак у нас – клавиша «@», и стоит нам нажать «@», будто слышит наше чуткое ухо с трибуны Организации Объединенных Наций доброе русское «Нет@!» и словно видит наш проницательный внутренний взор в этом возгласе перед восклицанием жилистый, упрямый, отрицающий, палковколесный твердый знак.

И вот этот автор, проживший в России почти сорок лет, повторяет вам снова и снова со всею определенностью: нет, не жидоморы русские люди, и великую литературу создали о том, какие они люди, а о Сереге и подавно нечего говорить! Отличный парень!

Как и по Савьону, ехал Аркадий по Ор-Иуде медленно, хотя причины для этого были разные: в Савьоне люди не бродят по улицам, а минуют их на машинах, иногда дорогих, а иногда – не очень. В Ор-Иуде же нужно быть осторожным по причине образа мыслей и жизненных правил его жителей, отличающихся характером непосредственным и живым и оттого готовых показать себя в любую минуту на середине дороги и там уже, задрав брючину, почесать, например, ногу, ужаленную комаром. Комар же этот, возможно, вцепился в ногу, когда она вместе со всем телом покоилась на оконной полке для цветочных горшков на четвертом этаже. Заметим, что в таком способе самоохлаждения, в отличие от использования кондиционера, есть и экономия, и театральность. Вот только педантичный Аркадий, всякий раз наблюдая эту вечернюю негу, пытался высмотреть, а достаточно ли прочно крепление оконной решетки.

– А это что? – спросил Серега, указывая на сцену у обочины дороги, где грудой лежали обгоревшие книги, стояла полицейская машина и несколько зевак.

– Не знаю, – ответил Аркадий, – может быть, криминальная попытка сжечь бухгалтерию или какие-нибудь другие некстати зажившиеся бумаги.

– Ха-ха! – отозвался Серега сочувственно, – документы нужно жечь профессионально. Документы, как люди, быстро не горят.

– Где же синагога в Ор-Иуде? – поинтересовался он, желая сказать что-нибудь приятное Аркадию. Сослуживцы теперь все-таки.

– Здесь не Савьон, здесь другой подход, – ответил Аркадий, – это у богачей все как в Европе. Те понастроили в прошлом роскошных храмов, а в настоящем времени в них не ходят, одни туристы только торят тропы от одного кафедрального собора к другой древней часовне. А простому еврею религия – дом родной, обыденность, вроде туалета с «ниагарой» в доме. Оттого и синагоги часто не отличишь на вид от утепленного туалета. Не знаю, где в Ор-Иуде синагоги, не замечал, – сказал Аркадий.

Действительно, не очень-то многословен этот ваш Аркадий, скажет Читатель, – ну, уловили мы, что есть социальная пропасть в вашем Еврейском Государстве и что пропасть эта сказывается даже на религиозных привычках. Но при чем тут национальный вопрос? Ну, поняли мы из доклада Сереги, что разные евреи у вас там живут: из Европы, из Азии и даже из Африки. В этом – ваши национальные проблемы? Для этого помянули вы Сталина и его философский труд о том, как забить насмерть марксизмом национальный вопрос?

Черт бы побрал этого вашего Сталина и его попытки отрицать нас как единую нацию! Ну конечно же, речь об этом: велика разница между выходцем из сверкающего Магриба и холодной Польши. Да, есть еврей из страны П., который не ценит евреев из страны Р., а тот недолюбливает евреев из другой страны Р., а все вместе манкируют они евреями из страны М., а собравшись вместе, любит еврей из страны П. с евреями из страны Р., еще одной страны Р. и страны М. перекинуться анекдотцем насчет еврея из страны Г. И вот тут два подхода возможны. Один – назвать это все идиллией; другой же – предаться мечтам: а не воспитать ли нам такой новый еврейский характер, в котором и свобода англичан, и европейский лоск, и набоковская эстетика, и чтоб еврейская склонность к всеобщему бардаку в этом совершенстве как-нибудь нашла себе место?

Простите, Читатель, занесло нас черт знает в какие мелочные рассуждения, пока Аркадий колесит с Серегой по еврейским дорогам. И правда, где они?

Оказалось, интерес Сереги к синагогам (проявленный им из чистой вежливости) привел к тому, что, отвлекшись от национального вопроса и от социальных противоречий, заехали они в Бней-Брак, где живут ортодоксальные евреи так, будто и не уезжали они никогда из Тыкачина в Польше или Новоград-Волынского в Украине. Долго колесили Аркадий с Серегой по переулкам. Всматривался Серега внимательно в лица прохожих, стараясь понять, что у них на уме, а Аркадий в дорожные знаки, тщась разобраться, как ему выехать отсюда хотя бы уж в Рамат-Ган, а не на трассу Гея, как ему было нужно.

Разглядывая спешащие фигуры в черных шляпах, костюмах, тоже черных и все, как один, скроенных так, чтобы поместился в каждом из них хотя бы еще один еврей, на черные плащи, подпоясанные чем-то похожим на ту веревку, которой подпоясывался граф Толстой, выходя в поле, на меховые шапки, словно нимбы венчающие главы праведников даже в жарком августе, подумал Серега: а хорошо бы, может быть, было вернуть их в Россию. По одному такому на каждый квадратный километр необъятных полей великой России, в черном плаще с развевающимися полами, громадной черной шляпе, с вьющимися на бойком ветерке черными пейсами, – и не только птица, колорадский жук и тот в ужасе сбежит куда-нибудь в Украину, и будет торговать Россия по всему миру не только газом и нефтью, но станет главным источником экологически чистой пищи. Простим Сереге его игривые фантазии, он мало понимает в сельском хозяйстве и религии. Скажем только, что около тысячи лет назад была Россия на волосок от принятия иудаизма, и произойди это, лежал бы теперь в мавзолее Ленин с пейсами.

А Аркадий тем временем выбрался из улиц и переулков Бней-Брака (кажется, в Гиватаим), изрядно при этом вспотев. Поездка эта недорого обошлась Аркадию, поскольку все обозначенные в настоящей главе населенные пункты, включая вдруг возникший в самом конце Гиватаим, легко уместятся на площади губернского центра в России, причем совсем необязательно, чтобы столица губернии отличалась блеском, а губернатор, заботясь о своем величии, включал бы в городскую площадь и приписывал к населению города площадь и население окрестных деревень.

Кстати, машина и бензин у Аркадия от его фирмы, и если кто-нибудь из предыдущего замечания об экономности этой экскурсии вывел заключение, что Аркадий «жидится» показать нашему герою свою страну, то мысль эта была совершенно напрасной и несправедливой, и пусть читатель с маленькой буквы, которому она все же закралась в голову, устыдится. Хотя бы на этот раз.

БОГОСЛОВСКИЙ ДИСПУТ

После поездки Аркадий с Серегой поехали к Теодору с Баронессой. Вся компания уже была в сборе.

– А что мы видели! – сообщил Серега радостно. – В ОрИуде жгли бухгалтерию. Вот это по-нашему! – смеялся он.

Сереге показалось, что все смотрят по сторонам.

– Они жгли не бухгалтерию, – сказал Теодор.

– А что? И откуда ты знаешь об этом?

– По радио сообщили.

– Что же такое нужно сжечь, чтобы об этом сообщили по

радио? – удивился Серега.

– Новый Завет, – сказал Теодор таким простеньким тоном, будто в третий раз пожелал здоровья чихнувшему.

– Что?!

– Новый Завет, – снова сказал Теодор, будто приучая Серегу к чему-то обыденному, но Серега смотрел Теодору прямо в глаза, требуя серьезных объяснений. – Я объясню, объясню, ты присаживайся, – сказал Теодор и вздохнул. Все остальные продолжали молчать.

– Это ведь Ор-Иуда, – пояснил Теодор, но, видя, что недоумение Сереги ничуть не рассеялось, продолжил, – никому ведь не придет в голову ссориться с персами из-за того, что они жгут американские флаги и кричат «Смерть Америке!». Это восточный обычай. Разве Россия разорвет дипломатические отношения с Ираном из-за этого? Не разорвет. И Франция с Германией не разорвут. Уверяю тебя, жители Ор-Иуды, в отличие от персов, в свои действия никакого чувства и даже никакой мысли не вкладывали, это исключительно от невинных понятий о справедливости в мире, – сказал Теодор. – Они таким образом тихо протестовали против незаконных происков миссионеров (тоже евреев, кстати), охраняли, по их представлениям, право еврейского народа на свою самобытную религиозность. Точно так же рабочие фабрики по убою птицы жгут автомобильные покрышки, защищаясь от предстоящих увольнений.

– Теодор, – сказал Серега, стараясь быть убедительным, – нельзя так переворачивать все с ног на голову. Хороша невинность! «Там, где начинают жечь книги, рано или поздно начнут сжигать и людей». Между прочим, еврей сказал. Не вам рассказывать об этом, – добавил Серега торжественно. Сереге теперь приходится, кажется, познакомиться с не лучшей чертой Теодора – его стремлением увильнуть от ответственности.

– Эта фраза Гейне, – отвечает Теодор, – один из самых трагических штампов. Я знаю людей из Ор-Иуды: сколько им ни цитируй Гейне, они будут по-прежнему жечь Новый Завет, но ни за что не согласятся жечь людей. Правда, Серега! Я тоже возмущен, но знаю, что это абсолютно бессмысленно. Вот пойди и скажи им: «Там, где начинают жечь книги, рано или поздно начнут сжигать и людей».

– И пойду! И скажу! – заявил Серега и, кажется, собрался на выход.

– Погоди! Ну, скажешь, и что будет? – придержал его Теодор.

– А что бы ни было! – сказал Серега и сжал кулаки.

– Кулаки тебе вовсе не понадобятся. Они будут доверительно смотреть тебе в глаза, может быть, вежливо коснутся рукой твоего локтя и будут спрашивать: «Ну как же это можно: в Еврейском Государстве стучаться в двери к незнакомым людям и предлагать им Новый Завет?» И будут укоризненно качать головой. «Разве можно, – спросят, например, они, – прийти в деревню Глушково Курской области, стучаться в двери и предлагать жителям Талмуд?» И что ты им на это ответишь?

– Откуда они знают про деревню Глушково в Курской области?

– Когда мне было года три, мой отец получил там место следователя после окончания института. Мать говорила, что у него лежал тогда пистолет под подушкой, но я его не видел. Зато хорошо помню, что там постоянно вспыхивали пожары из-за молний, и бабушка говорила матери: «Мане, гей памилах, с-из гличик». («Мария, ходи осторожно. На улице лед, ты можешь поскользнуться» – идиш.). И вот представляешь, пожар, гололед, а к тебе стучатся в дверь и предлагают Талмуд?

– Теодор, что за чушь ты несешь? – возмутился Серега, – какой может быть гололед в Глушково, если молния и пожар?

– Ну хорошо, – согласился Теодор, – молнии – летом, гололед – зимой. Все равно: люди падают на льду, ломают конечности, или бегут с ведрами тушить пожар, а в это время стучится к ним кто-то в дверь и предлагает Талмуд!

– Нехорошо – соглашается Серега.

– Или вот мой приятель в студенческие годы был послан в колхоз помогать в уборке урожая. Их разместили по домам местных жителей. Он попал в дом к одинокой старушке, которая частенько ругала жидов, не подозревая в нем еврея. Он решил не реагировать, но однажды не выдержал и сказал: «Вот ты ругаешь евреев, а сама молишься на этого еврея в углу». «Он не еврей», – ответила старушка. «А кто?» «Русский», – сообщила она, немного подумав. И вот представь себе, что в руки этой старушке сунули еврейский молитвенник, – говорит Теодор, – она его раскрывает и видит… Боже правый! Вместо начала книги – хвост ее, и страшные значки на страницах расселись, будто пауки с тараканами свадьбу справляют! Что бы она, по-твоему, сделала?

– Перекрестилась бы, – ответил Серега сдержанно.

– Пожалуй, – согласился Теодор тоже очень сдержанно.

– И что же, это у вас тут повседневная практика – жечь Новый Завет? И в Савьоне тоже жгут его?

– Нет, что ты! Скандал в прессе уже начался. А в Савьоне такого произойти не может – там к христианству относятся с таким же трепетом, как просвещенные европейцы к евреям и синагогам.

Наконец Серега улыбнулся, и его резидентура словно ждала этого:

– Сережа, тебе коньяку с лимоном или виски со льдом? – спросила Баронесса.

– Водки с салом! – буркнул Серега, подводя итог диспуту.

– Будет исполнено! – с готовностью сказала Аталия.