Текст книги "Русские подвижники 19-ого века"

Автор книги: Е. Поселянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

ВОССТАНОВИТЕЛЬ РЕКОНСКОЙ ПУСТЫНИ СХИМОНАХ АМФИЛОХИЙ

I

Происхождение дивного по жизни своей старца Амфилохия, восстановителя Реконской пустыни, в точности неизвестно.

Есть рассказы о том, что он был сын финляндца, служившего при Рижской лютеранской церкви, и воспитан был в лютеранстве. Но, придя в возраст, познал истину православия и присоединился через Св. Миропомазание к православию. Притом указывают на нерусский акцент в речи о. Амфилохия. Однако, такое утверждение нельзя признавать неоспоримым. Люди, входившие с о. Амфилохием в близкое духовное общение, склонны думать, что он был дворянин и образован; выговор же его объясняется отсутствием зубов.

Есть основания предполагать, что о. Амфилохий, родившийся около 1740 г., т. е. к началу царствования императрицы Елисаветы Петровны, долго состоял в военной службе. Затем смиряя себя, был он в деревнях у крестьян работником, пастухом, а затем убогим странником ходил по святым местам, был в Иерусалиме и во время одного из странствований, на озере Ильмене, отморозил в ступне правую ногу, болевшую у него до смерти.

Вероятно, во время отечественной войны, когда, по множеству убитых, легко это было сделать, достал он себе паспорт на имя мещанина Андрея Иванова Шапошникова.

Уже древним старцем 70–80 лет, будучи на богомолье в знаменитом чудотворною иконою Богоматери Тихвинском, Новгородской губернии, монастыре, – о. Амфилохий получил совет от юродивого Бориса поселиться в Рекони.

По преданию, Реконская пустынь, в 45 в. от Тихвина, основана в весьма отдаленное время на том месте, где в XIII веке звероловы обрели в глуши леса на камне, у берега реки, чудотворную икону Живоначальныя Троицы. Царем Алексеем Михайловичем пустынь была жалована землею (до 2,000 дес.), но в 1762 г. была приписана к Тихвинскому монастырю; вскоре затем вовсе упразднена, а уцелевший от пустыни единственный тесный деревянный храм приписан к Озерскому церковному погосту. Никаких других построек, даже развалин, при храме не было. В сторожке жил пономарь Захаров, присматривавший за церковью; вокруг на далекое расстояние не было жилья, и повсюду сплошной почти дремучий лес и болота. Богослужение в храме совершалось очень редко причтами соседних сел, или Тихвинскими монахами.

Выпросив позволение поселиться у сторожа, старец был у него в роде работника, а кроме того, ходил в глушь для молитвы. Полиция, заподозрив его в неблагонадежности, делала ему притеснения, требуя, чтоб он открыл свое действительное происхождение; когда, наконец, и хозяева стали гнать его, он думал навсегда уйти из этого места, но соседние заозерские крестьяне упросили его остаться и неподалеку от церкви, в лесу, на возвышенном месте, помогли ему устроить землянку.

Уже в то время крестьяне почитали старца за покровителя и отца своего, без слова его не начинали ни сеять, ни жать, и замечали, что не удаются им те дела, которые делают они против благословения о. Амфилохия.

По смерти сторожа Троицкой церкви, новгородский архиерей, по отзыву священника и местных жителей о достойном поведении о. Амфилохия, – поручил ему наблюдение за храмом, и старец продолжал снова отшельническую жизнь, часто углубляясь в лес, принадлежавший некогда упраздненной пустыни, где подрядчики, рубившие дрова, – встречали его. Бывая на богомолье в Тихвине, старец в 1822 г. получил пострижение с именем Адриана, а в 1832 г. – облечен в схиму, и назван Амфилохием. Монашество его было тайное. Одевался он всегда в мирское рубище, а схимником показывался весьма редко, только дома и по особым причинам.

Радея о храме, о. Амфилохий собирал пожертвования, исправлял ветхости, увеличил число колоколов. Но участие старца к этому месту должно было выразиться в размерах поразительных. Ему, бедному незнаемому страннику, обязана пустынь полным восстановлением своим.

Как самое дело, длившееся несколько десятков лет, так особенно участие в нем о. Амфилохия, замечательны.

Земли, принадлежавшие упраздненной Реконской пустыни, как незаселенные крестьянами, должны были, по отобрании монастырских земель в казну, при Екатерине II, оставаться в духовном ведомстве. Между тем, в 1820 г., значительнейшая часть этой земли отмежевана частному лицу, а затем наследниками его продана купцу.

Когда пономарь Захаров обратился в Тихвинское духовное правление, об отпуске леса на поправку церкви и на колокольню, это прошение послужило началом дела восстановления пустыни. Через семь лет, по подаче прошения, Тихвинский уездный суд опредлил храму отвесть количество земли, установленное для сельских приходских церквей; было отмерено 45 десятин, и больше уже ни церкви, ни восстановленной затем при ней пустыни ничего не отводилось.

В это время, по собственному свидетельству старца, о. Амфилохий трижды являлся преп. Александр Свирский, повелевая ему ходатайствовать о возвращении всей отчужденной земли и восстановлении обители, и обещая свою помощь. О. Амфилохий решился, несмотря на несомненную, по-мiрски, невозможность этого дела – начать его, и стоять за него до конца.

На решение уездного суда о. Амфилохий послал всеподданнейшую жалобу императору Александру I; ему было отказано, а за подачу жалобы он отсидел 6 месяцев в тюрьме. Тем не менее, он неотступно продолжал хлопотать, и в продолжение 15 лет не получая удовлетворения, в 1837 г. принес снова всеподданнейшую жалобу императору Николаю I. За это, равно как за отказ объявить свое имя и звание, он был заключен в Тихвинский тюремный замок, судим уездным судом и приговорен к наказанию 5 ударами плетей и ссылке в Сибирь. Но в ту минуту, когда дело казалось невозвратно потерянным, единственным ходатаем за погибшее дело явилась помощь Божия.

В Петербурге прошел слух о праведной жизни и беспримерной стойкости старца; в деле приняла участие известная православною ревностью своею, влиятельная Т. Б. Потемкина; и по докладу Государю обер-прокурора Протасова о бескорыстных движениях старца в деле о Реконской земле, велено было старца освободить и оставить в Рекони.

В это же время отысканы подтвердительные документы, и о. Амфилохий, начав дело вновь и получив отказ от Новгородской гражданской палаты, принес жалобу в Правительствующий Сенат; в жалобе, между прочим, значилось:

"Живя многие десятилетия в пустыни и тщательно вопия о правосудии, вот уже пятое десятилетие веду тяжбу, и, за всеми препятствиями, наконец, дохожу до высшего судилища. Умоляю оное оказать справедливую защиту не мне, столетнему старцу, стоящему уже на краю гроба и не имущему в сей тяжбе для себя никакой корысти, а желаю я собственно восстановить древне учрежденную святыню, милостью царя. Впрочем, во всем да будет святая воля Божия".

По разногласию сенаторов, дело было передано в общее собрание департаментов, а оттуда в Государственный Совет. Наконец, состоялось Высочайшее именное повеление: так как владение не может быть восстановлено без нарушения прав частных лиц, то вознаградить Духовное Ведомство суммою, заплаченною настоящим владельцем земли, с добавлением процентов за непользование (всего 42.000 руб. слишком); пустынь же велено восстановить с наименованием ее заштатным общежительным монастырем.

Из полученной суммы 25.000 руб. зачислены в неприкосновенный капитал, а остальные 17.000 р. израсходованы на восстановление пустыни.

II

При окончании дела, о. Амфилохия спрашивали, не укажет ли он кого в настоятели, но он, по смирению, отказался. Тогда настоятелем был назначен из Валаама о. Даниил, имевший в Петербурге, где заведывал он Валаамской часовней, знакомства, полезные при обновлении обители. Когда о. Даниил с несколькими монахами прибыл в Реконь, о. Амфилохий не вышел к нему на встречу, а принял его, сидя в своей землянке. У о. Даниила явилась мысль, что старец недоволен его назначением, и это послужило причиною нерасположения о. Даниила к старцу. О. Амфилохий выговаривал иногда приехавшим монахам за их недостатки, это не нравилось им. Монахи же, видя, что о. Амфилохий живет своеобразно, были на него немирны. От неудовольствий их о. Амфилохий ушел за 3 версты от монастыря, и поселился в землянке (теперь там стоит скит); стечение народа к старцу становилось все значительнее, и он, получая приношения, одною рукою передавал бедным то, что другою принимал от имущих.

Настоятель же требовал, чтоб он все получаемое отдавал в монастырь. Старцу стали делать разные притеснения, отняли у него послушника, и выгоняли тех усердствующих богомольцев, которые желали служить ему. Наконец, благочинный Новгородских монастырей потребовал, чтоб о. Амфилохий переселился в пустынь; митрополиту Исидору были посланы о старце и его самочинии крайне неблагоприятные отзывы.

В это время о. Амфилохий призвал к себе чрез богомольцев-мужиков священника, подвизавшегося в то время в одной из соседних областей, в селе, и очень чтимого народом. Ему поручил старец идти к митрополиту, объяснить его положение и хлопотать о дозволении устроить на месте землянки церковь, для образования при ней скита. Хотя священник не был еще близко известен митрополиту, но, по настоянию старца, взялся за это дело. После многих препятствий, он был допущен к митрополиту.

– Какого мнения ты об о. Амфилохии? – спросил митрополит.

– Святой старец.

– А чем?

– Он подвижник, живет в землянке.

– Разве не знаешь ты, что и находившиеся в прелести подвергали себя истязаниям?

– Он прозорлив.

– А не есть ли и это прелесть?

– Позвольте, владыко, вам сказать: если б он был точно в прелести, то с радостью согласился бы жить в монастыре, где его будут прославлять и кадить ему; а он ведет тяжкую жизнь в землянке, и много за то терпит.

– К нему, мне донесено, водку носят ведрами.

– Позвольте, владыко, вам сказать: это вы слышали или от благочинного, или от настоятеля?

– Да, от них.

– Тысячи народа к нему ходят, и никто ничего подобного не видал. Пошлите, владыко, на самое место верных людей. Тогда вы узнаете всю правду.

Когда три лица, имевшие тайное поручение от митрополита расследовать отзывы об о. Амфилохии, поехали в пустынь, старец ждал их. Встретя их, он позвал их: "Пойдемте, пойдемте ко мне" – и прямо объявил: "Скажите митрополиту, чтоб он разрешил постройку скита. Ну, да он разрешит; скажет: "Надо его послушать, а то Бог накажет за старика".

Когда посланные вернулись к митрополиту и объявили ему просьбу старца, он сказал: "Ну делать нечего, надо его послушать, а то Бог накажет за старика".

– Владыко, этими словами он предсказал ваше разрешение.

Не получая еще формального разрешения, о. Амфилохий начал строить церковь, и митрополит поспешил оформить дело.

С тех пор митрополит Исидор относился к о. Амфилохию с неизменным уважением; такое же уважение выказывал ему и митрополит Московский Филарет, который прислал ему в благословение икону.

III

Житие о. Амфилохия было крайне тяжкое и напоминает по величию подвигов жития древле прославленных преподобных пустынножителей.

Чувствуя необходимость в полном уединении, о. Амфилохий скрывался в болотах, где девять раз менял места, но всякий раз его отыскивали. Случилось, что к нему пробивались в эти убежища по жердям, положенным на топкой почве, иногда идя по пояс в воде.

Кроме недоброжелательства монахов, его преследовали люди: воры уносили его убогое имущество, вооруженные разбойники требовали от него денег, данных ему на богоугодное дело, раз сожжен был и его шалаш. Разные лица из злобного любопытства производили о нем оскорбительные следствия. Иные глумились над ним, в глаза называли его пустынным медведем и осыпали всякою бранью. В первое время отшельничества о. Амфилохия сильно страшили звери – медведи, волки, барсуки, змеи, но потом он привык к зверям, а они ему повиновались. Он терпел попеременно холод и зной, не меняя никогда своей рубищной одежды. Грудь его была открыта и, говоря, он ударял себя в грудь кулаком.

Смиряя тело свое, старец надевал на голову железный обруч, или в горечи сознания греховности своей привешивал к шее большой камень, носил железные вериги или проволочную рубашку, а в руки часто брал железный посох.

Когда на Реконские болота спускалась снежная зима и заносы отрезывали старца от всего живого, он оставался в течение нескольких недель один, без насущного хлеба. И в обычное время неимоверно было воздержание его. Он питался гнилыми корками хлеба или овсяным толокном, смешанным с золою или песком, древесной корой, мхом и кореньями.

Отдыха и сна о. Амфилохий почти не знал. Днем перебирался он по болоту, по ночам молился, всегда под открытым небом. Когда, по делу восстановления Рекони, он сидел в тюрьме, то совершенно не спал, и ночью подымал всех узников на молитву. Сперва они сердились на него, а потом, когда его освободили, не хотели отпустить его.

По милосердию своему, старец отдавал нуждающемуся последнюю корку, а сам голодал; насекомых, жаливших его, он не убивал, а осторожно сняв с себя, пускал, говоря: "И им хочется пожить на свете".

Не терпя отреченного жития старца, враг спасения страшно искушал его. Он внушал ему безнадежность спасения по множеству грехов, тщетность стараний его о восстановлении монастыря; старцу являлись призраки в виде чувственно соблазнительных картин, трупов, гадов, змий. Иногда, принимая человеческий образ, духи окружали старца и истязали его. В зимние ночи, в трескучие морозы отворялась дверь землянки и старец видел как бы многочисленное воинство, протянутое по болоту версты на две, и тем начинались грозные видения. Но молитвой одолевал старец все искушения.

IV

Еще во время до восстановления Рекони старец пользовался уважением понимавших его лиц. Когда же благополучное окончание дела доказало величие старца, множество народа стало ходить к нему за наставлением. Но он не изменился. Все то же рубище покрывало его, так же ложе его состояло из камня и досок, а имущество по-прежнему из икон и нескольких книг.

Беседуя, старец вдруг, не глядя, открывал одну из этих книг и указывал на отрывок, в котором было заключено то, что выражало положение собеседника. Множество случаев подтверждают прозорливость старца. Он исцелял также больных и люди, пользовавшиеся его советами, видели над собой благословение Божие.

В последний год своей жизни старец часто говорил о приближении смерти.

Как птицы пред далеким полетом делают несколько широких кругов, так и о. Амфилохий удалился еще дальше от обновленной им Рекони на возвышенное место, называемое "Березня". Там земля покрыта гладкой травой, при подошве пригорка журчит ручей. Здесь поставили две келейки: одну старцу, а одну монастырским послушникам. Старцу было тут гораздо более покоя. Уста его постоянно шептали молитву, а иногда слышались восторженные восклицания, из глаз струились слезы.

В половине июля 1865 г. старец окончательно ослабел и слег. Он исповедался и приобщился, соборовался и затем в течение 40 дней приступал ежедневно к исповеди и св. причастию. В течение последних трех дней он не принимал решительно никакой пищи, а только ему давали каплями богоявленскую воду.

Начальство монастыря и в эти последние дни старца не отнеслось к нему внимательнее, чем прежде. Но незлобивый старец говорил тому священнику, который когда-то хлопотал за него у митрополита: "Смотри, не говори ты митрополиту, что меня обижают. Я этого не хочу".

Тщетно посылал старец за настоятелем, желая, вероятно, передать ему последние свои мысли, настоятель не шел.

Тогда чрез посланного старец просил, во-первых, не делать ему гроба, а схоронить в осиновой чурке, и потом хоть на 40 дней зарыть там, где он умрет. Этим хотел исполнить старец имеющий свое основание народный обычай. Настоятель отвечал: "Его дело умереть, а мы без него знаем, как его похоронить".

9 августа старец поднялся, вычитал правило и потом стоял на коленях обедницу и акафист. Кончив, он лег в постель, сложил руки и испустил дух. Ему шел 125 год.

Митрополиту Исидору дано было знать телеграммой о кончине старца, а вместе с тем, ложно передавая просьбу старца, настоятель спрашивал, как поступить, в виду требования старца не хоронить его 40 дней. Велено было действовать обычным порядком.

V

Над могилою о. Амфилохия воздвигнута церковь. У надгробия лежат вериги его. Два исцеления, совершившиеся вскоре по кончине его, положили начало подробным записям, ведущимся в обители о многократных таких явлениях.

С виду о. Амфилохий был совершенно согбенный старец, крепкого сложения. Лицо у него было широкое, с выдающимися скулами, очень живое, и весь он был чрезвычайно живой.

Всякого встречал он и провожал с сердечным назиданием. В тоне голоса его было много приветливости и доброты. Говорил он с великим воодушевлением и силою веры, и редко чья беседа отличалась таким обилием мыслей. Расчеты человекоугодия, земного пристрастия не были известны смелой и свободной его душе.

СТАРИЦА ЕВПРАКСИЯ, ИГУМЕНЬЯ СТАРОЛАДОЖСКОГО УСПЕНСКОГО МОНАСТЫРЯ

В ста шестидесяти верстах от Петербурга, и в тринадцати от уездного города Новой Ладоги, на берегу реки Волхова, расположен Староладожский Успенский женский монастырь.

Об истории этого монастыря сохранилось мало данных; время основания его неизвестно, достоверно только, что он уже существовал в XV и XVI веках, был разрушен шведскими войсками Понтуса Делагарди в 1611 г., но вскоре воссоздан старицею Акилиною. Эта монахиня собрала некоторых из рассеявшихся сестер и била челом царю Михаилу Феодоровичу о возобновлении обители и о возврате ей ее прежних вотчин и угодий. Челобитье старицы было уважено в полной мере, и уже в 1617 г. освящена каменная Успенская церковь.

Имея достаточное количество жертвованной благодетелями и жалованной царями земли, также покосы и рыбные ловли, монастырь мог бы существовать безбедно. Но владение этими землями постоянно нарушалось соседними помещиками, и для обуздания их понадобились даже царские указы.

В 1718 г. в монастырь была привезена царица Евдокия Феодоровна Лопухина, под именем инокини Елены. Были употреблены все меры, чтоб разобщить царицу с внешним миром: запрещено под страхом смертной казни говорить с нею, вокруг монастыря поставлен двойной полисад, прихожане монастыря были отчислены к другому приходу, с запрещением посещать монастырскую церковь, и, наконец, приостановлен прием белиц.

После шестилетнего заключения, при воцарении императрицы Екатерины I, Евдокия Феодоровна была переведена в Шлиссельбург. Сохранились воспоминания, что император Петр I выказывал жалость к заключенной супруге: он посещал ее келью, угощал ее из своего дорожного погребца и заботился о ее жизненных удобствах.

Вернувшись при внуке своем, Петре II, на свободу, Евдокия Феодоровна ничем не оказала расположения к Староладожскому монастырю.

Меры, принятые на время заключения царицы, были отменены в 1728 г.

В настоящее время монастырь, имея более двухсот сестер, содержит приют для девочек, имеет больничный корпус, общую трапезу и несколько церквей; за оградой есть гостиница.

Такова несложная летопись этого малоизвестного монастыря. Эта летопись так скудна, судьба этой обители так мало интересна, что она не выделялась бы ничем среди других полезных, но не исторических рядовых женских монастырей. И однако мимо этого монастыря нельзя пройти безгласно; он приобретает немаловажное значение для лица, чуткого к духовному русскому быту: здесь совершился жизненный подвиг праведной игумении Евпраксии, которая почти в наши дни воскрешала заветы лет древних.

Девица Евдокия происходила из купеческого звания, рано осиротела и, имея склонность к иноческой жизни, тайно ушла от родных и провела десять лет в двух женских монастырях города Арзамаса.

Привыкшей к довольству и удобствам, Евдокии было не легко привыкать к суровой монашеской обстановке. Она не могла сначала выносить общей пищи сестер и питалась одним черным хлебом. Со слезами молилась она о ниспослании ей помощи, и была утешена дивным видением. Во время тяжкой болезни, когда все считали Евдокию умирающею, в то время как в церкви совершалась всенощная, больная заслышала издали пение тропаря Уепения, и при последних словах "избавляеши от смерти души наша", она ясно увидала, как два светлые мужа поставили перед нею икону Успения. Это было так живо, что ей казалось, будто сестры обители хотели утешить ее принесением иконы. С умилением помолилась она горячею молитвою – и тогда изображенная на иконе Божия Матерь точно оживилась, и, сойдя с иконы, осенила рукою Евдокию со словами: "Встань и укрепляйся, ты еще должна послужить Мне много".

Вернувшись из церкви, монахини нашли Евдокию совершенно здоровою.

Когда пребывание Евдокии в Арзамасе стало известно ее дяде, он выписал ее к себе, но не мог удержать ее: она опять ушла от него, и, в сопровождении доверенного старого слуги, отправилась в Старую Ладогу. Придя туда, она отправила его обратно, извещая дядю о поступлении в монастырь.

Принятая благосклонно игумениею, Евдокия вся отдалась молитвенному созерцанию; единственною пищею ее был черный хлеб и квас, которые раз в неделю приносила ей одна ладожская женщина. Послушание Евдокии состояло в чтении псалтири над покойниками. Так она старалась исполнить то, что было бы тяжело другим монахиням.

В декабре 1777 года Евдокия приняла пострижение с именем Евпраксии, а в 1779 г. Староладожская игумения, переведенная в другой монастырь, представила ее митрополиту, как свою желательную преемницу. Высокая жизнь Евпраксии была уже настолько известна, что ходатайство игуменьи было исполнено, и на сорок пятом году жизни Евпраксия была сделана игуменьей.

Теперь ей предстояло много забот по ведению и благоустройству монастыря.

Древний устав в обители подходил всего ближе к отшельническому, скитскому роду жизни; сестры помещались большею частью по две в келлии, и игуменья требовала, чтоб молодые всегда жили под руководством опытных стариц. С особою разборчивостью принимала она новых, особенно молодых монахинь, заботясь о том, чтоб среди них не оказалось привлеченных в монастырь случайными обстоятельствами, а не сознательным и глубоким призванием. Всеми силами старалась она искоренить распри, ссоры, пересуды, пререкания и праздные встречи, и успела в том: нравственный уровень монастыря повысился.

Предметом особо теплых забот игуменьи было благолепие церковное. Она старалась, чтобы не только в праздничные дни, но и в будни церковь была ярко освещена и сияла порядком и чистотою. На большие праздники в монастырь приглашалось для соборного служения окрестное духовенство. Часто случалось, что в тот день, как церковные средства совершенно оскудевали и церковь было уже нечем осветить, неожиданно приносил помощь какой-нибудь незнакомый человек или она приходила из Петербурга, где имя Евпраксии становилось известным.

По глубокой вере своей, игумения с дерзновением предпринимала для благолепия церковного дела, которые казались невыполнимыми, – и довершала их. Скопив немного денег, начала она строить каменную колокольню, но дело стало из-за недостатка средств. Глубоко скорбя о том, Евпраксия провела всю ночь в горячей молитве. На утро, когда она погрузилась в дремоту, ей было видение великомученицы Варвары, которая утешала ее. В тот же час приехала в монастырь помещица Желтухина, передала игуменье пакет с деньгами, как раз в необходимом количестве, и рассказала, что великомученица Варвара во сне дала ей повеление вручить эту сумму игумении.

Когда колокольня была готова, Евпраксия отправилась в Петербург, чтобы лично привезти вылитый там новый колокол. Она ехала за подводой, в легкой повозке. Зима была в тот год лютая, со свирепыми метелями. На полдороге, во вьюгу, ночью, ямщики сбились с пути, подвода застряла в глыбах снега, и лошади стали. Невдалеке были огни в окнах и лаяли собаки. Но Евпраксия не хотела покинуть колокол в поле и идти в деревню, как предлагали ямщики. Она отпустила их с лошадьми, а сама осталась одна среди вьюги, в чистом поле, в своей повозке. Часто высовывалась она наружу, чтоб всмотреться в колокол. Среди ночи она почувствовала вдруг вместо лютого холода, дышавшего повсюду, теплоту. Чудный свет окружал ее повозку, и в этом свете стояли, охраняя Евпраксию, преподобные Александр Свирский, Сергий и Герман Валаамские…

Милостыню, получаемую монастырем, игумения делила сестрам, имея с ними одинаковую долю. Часто волховские рыбаки заходили к ней за благословением пред ловлею и потом приносили ей часть улова, а иногда закидывали для нее особую тоню, и тогда попадалось громадное количество рыбы. Свидетельницей того была, между прочим, именитая помещица, посетившая обитель после рассказов, которые слышала об Евпраксии в Москве.

Постоянно заботилась игумения о больных, слабых сестрах, а по умершим творила поминовение и оставшееся после них имущество раздавала нуждающимся. Сама она не участвовала никогда в поминках, не заботилась об изысканной трапезе для почетных гостей, а с помощью помещика Путилова, сад которого подходит к монастырским стенам, подавала хорошее, но простое угощение в своей келлии, на подносе.

Чрезвычайный подвиг предприняла Евпраксия с первых лет своего настоятельства, для уединенной молитвы. Она много скорбела, что управление монастырем лишило ее прежнего безмолвия, и, после одушевленной молитвы, таинственный голос указал ей возможность уединяться. В четырех верстах от монастыря, в глубине густого Абрамовского леса, был высокий пригорок – Абрамовщина. Туда и решила укрываться Евпраксия от молвы. Она стала ходить на Абрамовщину, после ранней обедни, трижды в неделю, по постным дням, и возвращалась поздно вечером. Под высокой сосной срубила Евпраксия малую бревенчатую часовню, а у подошвы пригорка выкопала колодезь и водрузила над ним большой деревянный крест.

На площадке пригорка подвижница совершала свое молитвенное правило. Оно состояло из чтения Евангелия, Апостола и акафистов. С собою Евпраксия приносила священные книги, свечи с огнивом, старинную шпагу и части св. мощей. Четырехверстный путь, чрез мхи и болота, был тяжел, особенно в осеннюю пору, или зимой, во вьюгу, по глубоким сугробам. Евпраксия ходила туда в мужской тяжелой обуви, а зимой на лыжах. Только от сильного вихря она укрывалась в часовенку, или когда нужно было читать со свечою. Без пищи, усталая от ходьбы, погружалась она в молитву; ее тело было покрыто кровавыми рубцами, и исколото жалами оводов и комаров. Но среди этих вольных страданий, на бесстрашную подвижницу сходило благодатное настроение, радостные очистительные слезы, умиление сердца и духовные откровения. Поздним вечером, тихо напевая стих "День скончавается, конец приближается", возвращалась она в монастырь, в свою нетопленную келлию, которую запирала с утра.

Этот подвиг Евпраксии часто был сопряжен с великими опасностями, от которых она избавлялась Божиим заступлением.

Одним глухим осенним вечером, молясь в часовенке, Евпраксия из-за перегородки увидала высокого человека в оборванной солдатской шинели, с ножом в руке. Она не прервала своего правила, а, когда кончила его и обернулась, солдат стоял на коленях и молился. Он называл ее угодницею Божией, молил о помиловании и рассказал, что ушел из полка и скитался без пищи по лесу; восходящий к небу световой столб привел его к часовне, где он думал найти клад. Непонятный ужас лишил его сил убить инокиню, и наконец, он понял, что она осенена благодатью. Евпраксия просила его прождать ночь, вернулась в монастырь и на следующее утро принесла ему большую просфору и медный рубль денег, наставила его и предсказала, что с этим запасом он благополучно дойдет до Петербурга, и, если с повинною головой придет к начальнику, будет прощен, заслужит свою вину и будет повышен затем в чине. Впоследствии солдат написал ей теплое письмо, где рассказывал, что с напутствием игуменьи, дошел он сытый до Петербурга, прощен был снисходительным начальником, очистил себя службой, и за отличие произведен впоследствии в фельдфебеля.

Однажды, тоже осенним вечером, когда игуменья с приближенною к ней монахинею Елпидифорой должна была возвращаться из пустыни в монастырь, разразилась страшная гроза. Темнота ночи, озаряемая блеском молнии, раскаты грома, завывание ветра, гул колеблемых вихрем сосен – все наводило на монахиню ужас; выход из часовни казался ей бездной, и она умоляла игуменью остаться в часовне на ночь. Но Евпраксия была непреклонна, и, освещая себе путь тусклым фонарем, пошла в бурю. У колодца фонарь задуло ветром. Но тогда засиял тонкий свет, который шел пред ними до ворот монастыря, как полоса дневного света. Игуменья строго приказала монахине хранить это событие в тайне.

Евпраксия не боялась хищных зверей, ютившихся в густой чаще Абрамовского леса; эти звери ласкались к ней.

Дворовый человек соседнего помещика, идя вечером с охоты, увидал Евпраксию, окруженную волками, которые бежали за ней, как собаки. Он подумал, что это неспроста и что она колдунья. Тогда звери бросились на охотника и ему пришлось бы плохо, если б старица не стала скликать их к себе, как стаю галок – и тот убежал, а на утро пред всеми в монастыре благодарил ее. Очевидцы рассказывали, что были свидетелями того, как Евпраксия шла однажды на Абрамовщину на лыжах, над землей, не дотрагиваясь до снега.

Буря сорвала крест с церкви Успения, и Евпраксия, по особому внушению, перенесла его на Абрамовщину и повесила на большом суку сосны, над часовнею. С тех пор, по маленькой лесенке игуменья подымалась ко кресту и зажигала перед ним свечу. Пред этим крестом она получила внезапное и чудесное исцеление руки, переломленной пред самым выходом из монастыря в Абрамовщину, чему свидетельницами были монахини, видевшие утром руку вспухшею и висящею книзу и совершенно здоровою вечером.

Несколько раз, в церкви, чудные видения посещали Евпраксию, и она стояла в восторженном восхищении, словно унесенная от земли, и лицо ее светилось.

Годы шли; Евпраксия достигла уже глубокой старости и, по неотступным просьбам, была уволена на покой. Она перешла в тесную келлию, выходила только в церковь и к своей преемнице, перед которою заступалась за сестер, становясь перед ней на колени. Ей было тяжело, что в храме новая игумения забелила стены, покрытые иконописью, и что храмы лишены прежних огней. Но голос ее не имел более значения.

Приблизилась кончина Евпраксии. Древняя старица Акилина, которую часто видали в ночное время в мантии с жезлом обходящею монастырь, явилась к ней. Поздно вечером постучалась к ней в оконницу и произнесла: "Готовься к исходу – ты скоро соединишься со мной". Когда Евпраксия посмотрела в окно, древняя старица уже удалялась от ее келлии. Евпраксия вышла за ней, но она исчезла пред ее глазами.