Текст книги "Русские подвижники 19-ого века"

Автор книги: Е. Поселянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Не прошло года по кончине о. Иоанна, как на могиле его начали твориться знамения и исцеления. После двух таких исцелений бесноватых над могилою старца, скопление народа, приходившего служить по старце панихиды, умножилось, и монастырские власти, боясь нареканий, донесли преосвященному Харьковскому Макарию (впоследствии митр. Московскому) о случающихся исцелениях и о стечении народном на могиле затворника. Было велено тщательно записывать все такие случаи, с достоверными свидетельствами, завести особую для того книгу и не стеснять народное усердие в служении панихид.

С тех пор много записано исцелений. Наиболее действует дар в о. Иоанне, дарованный ему еще при жизни – изгнания нечистых духов. Одержимые страдают даже при виде изображения старца; затворник являлся многим в видениях, с обещанием помощи. Исцеление большею частью получали на могиле, при возложении мантии: и в меловой келлии – при возложении вериг.

ИЕРОСХИМОНАХ ПАРФЕНИЙ КИЕВСКИЙ

Киево-Печерская лавра, созданная верою и подвигами первоначальников ее, преподобных игуменов Антония и Феодосия, в древние лета воспитала множество великих подвижников благочестия.

Но и в близкие к нам дни она выставляет мужей, удивительных силою религиозного воодушевления, здесь, на земле, вне земных условий, живущих одним небесным. К таким подвижникам принадлежит старец иеросхимонах Парфений.

Отец Парфений родился 24 августа 1790 года, в 40 верстах от г. Тулы, в селе Симонове, Алексинского уезда, где отец его, Иоанн Краснопевцев, был причетником.

О детстве его не сохранилось подробностей; но нужно думать, что жизнь его в долге сельского причетника была убогая, и, конечно, с молодых лет Петр (так звали в миру о. Парфения) – должен был привыкать к терпению и трудам.

Отданный в тульское духовное училище – Петр учился очень хорошо и из училища перешел в семинарию. Раз летом, возвращаясь с братом домой, Петр имел необыкновенное видение. Они расположились ясною ночью под открытым небом. Сердце Петра невыразимо радовалось. Он смотрел в высокое небо и вдруг увидел парящего над собою белоснежного голубя, который все на одном месте реял над ним. – С этого видения жажда чего-то лучшего запала в душу его, все земное ему опротивело, и тяжело было ему между людьми. В одном из песнопений своих о. Парфений вспоминает это видение: "Неописанный Параклите… Памятствую явление в моем возрасте еще младом твоего наития тиха и тонка на мя ленива и нерадива, голубя в виде".

С той поры начал отрок уединяться в лесу на молитв. Здесь было снова ему видение: благообразный инок явился ему и произнес: "Странен монах и земен мертвец" (т. е. монах – чуждый земле пришлец и мертв земному). Эти слова возбудили в Петре желание монашества.

Старший брат, Василий, был уже в монастыре. Родители убеждали его принять место, и уж он решился, как младший брат сказал ему: "Нет мне тогда с тобою части", и родители оставили свои уговоры.

Летом 1814 года, в вакационное время, Петр пошел на богомолье в Киев. В лавре оставался он год у соборного иеромонаха Антония (впоследствии архиепископа воронежского) и был у прозорливых старцев Васиана слепого и Михаила схимника. При входе во врата лавры он дал обет остаться в ней. В 1815 году Петр уволился из семинарии, не окончив курса. Родители его просили определиться на место и поддерживать их в старости. Он готов уже был склониться на их просьбы; но дело женитьбы его дважды расстраивалось, и, наконец, он по прошению, получил совершенное увольнение из епархии. Родители покорились воле Божией. Отец благословил Петра медным крестом, наделил его гривною денег, отдал ему свои единственные сапоги, и они простились. С дороги Петр прислал отцу сапоги назад и дошел в лаптях.

Антоний, уже наместник лавры, принял его ласково и поместил в просфорне.

Труд, молитва, полное послушание и неосуждение – вот чего искал Петр. Вскоре он был поставлен начальником просфорни, и в этом послушании трудился двенадцать лет. Однажды, в час уныния, было ему видение преп. Никодима просфорника, который сказал ему, что всегда посещает то место, где получил спасение.

Не принимая на себя чрезмерных подвигов поста, но в высшей степени умеренный, тихий, спокойный, незлобивый, мирный, – Петр без искушения проходил свой путь. Последнюю одежду готов был он уступить. Поймали раз странника, укравшего у него зимою тулуп. "Не троньте его, – он, бедный, и в тулупе трясется: нам хорошо в тепле, а он – на морозе", сказал он и отпустил странника, дав ему денег и научив его вперед не воровать.

Плотских страстей, плотской борьбы, нечистых помыслов не знал Петр вовсе. И тот путь, царский, которым шел подвижник, привел его к великим духовным дарам.

По пострижении, 20 сентября 1824 года, в монашество, с именем Пафнутия, он увеличил труды. В келлии его было лишь Распятие, икона Пресвятой Богородицы, деревянная голая скамья, столик, фонарь и деревянная чашка. Ночью, кроме молитв, переписывал он свято отеческие книги. Благодатные видения посещали часто избранника Божия, укрепляя его. Во время совершения литургии он удостоился чудного озарения, в котором ему открылось таинство нашего спасения.

Пред рукоположением во священство ему представилось в сновидении, что неведомый ему Архиерей в алтаре Великой лаврской церкви подает ему с престола Евангелие, окруженное неизреченным сиянием, и на ответ его, что он не дерзает, Жена, стоящая одесную Архиерея, в царском одеянии, говорит: "Возьми, Пафнутий, Я поручаюсь за тебя".

Вскоре отец Пафнутий был назначен духовником лавры. Познание падшей оскверненной человеческой природы погружало его в великую скорбь, сокрушало до изнеможения. "Бедные, бедные люди, – говорил он, – если б они знали, какие блага они меняют на смрад греховный", и эту склонность ко греху приписывал врагу спасения.

В 1838 году о. Пафнутий подал прошение о принятии схимы, и в сомнении, разрешат ли ему в столь не старые годы (ему было 48 лет), был подкреплен явлением святителя Парфения. Вскоре митрополит киевский Филарет сам облек его в схиму. И с еще большею всепоглощающею силою предался схимник молитве, которая вросла в сердце и действовала даже во сне. Он видел однажды в таком сне свое сердце, объятое пламенем. Его молитвенное правило состояло из чтения утром, в полдень и вечером по одному евангелисту, совершения ежедневно пения всей псалтири, молитв утренних и вечерних, акафиста Спасителю, Божией матери, поклонения страстям Христовым и песни "Богородице, Дево, радуйся", которую он произносил триста раз.

Его усердие к Матери Божией было необыкновенно. Он имел к Пресвятой Владычице умилительную, нежную и детскую любовь, и эта любовь излилась во вдохновенном к Ней воззвании: "Возлюбленная Богу Отцу дщерь, Безмужняя Эммануила Мати, кристалловидная Параклита, невесто святогласная горлице, белолилейный Творца ковчеже, благородное гнездо орла небесного, несгораемая свеще мирови! Архангельские Гавриилов глас вопию Ти!" "Наипрекраснейшая и добропослушливая Марие, Слову Мати Пречистая! ничего же иного, кроме Божией любве, пожелати не знаю. И в последняя моя – на поклонение ко Иисусови пройти, от злобных стражей мытарств Ты ми помози. На Тебе надеюся и Тобою хвалюся, да во век не посрамлюся, пепел и персть аз".

"Несомненная моя надеждо, Архангельске глас вопию Ти, безгрешная Маргарито, спасающая род наш, Игумения Лавры пещер, обрадованная, радуйся! С Тобою Господь, Тобою же с нами; умилосердися надо мною: грешен есмь, но Твой! Поручница мне и житию исправительница буди. Всего себя вручаю Тебе, Мати Божия. Сохрани мя под кровом Твоим".

"Сердобольная Мати моя, Богородице, и несомненная вся надеждо, под кровом Твоим сохрани меня, погибающа, и в шлем спасения облецы мя, инока". О Благовещении о. Парфений говорит: "Буди благословен и преблагословен день Благовещения Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы". Много раз он имел видения Пречистой Девы. Однажды, прочтя, что Святая Владычица была первою инокинею, он стал размышлять о том и задремал. Тогда он увидел окруженную монахами величественную инокиню с жезлом в руках. Она подошла к нему и сказала: "Парфений, Я – монахиня!" В другой раз Она предстала ему во славе в час скорби, по горячей мольбе его. Он провел несколько лет в тесной келлии, окно которой загородил иконою Пресвятой Богородицы, озаренной лампадою, и говорил: "На что мне свет чувственный: Пречистая – свет очей и души моей". Молясь однажды, чтоб открыла ему Владычица, что есть схимничество, услышал он голос: "Посвятить себя на молитву за весь мир".

Отлученный от всего земного – мирское достояние считал он грехом. Вещи, приносимые ему, связывал в узел и выносил на дорогу. Графиня Анна Орлова однажды, преклонив пред ним колени, сказала: «Отец, чем я тебя могу утешить? – не пожалею и миллионы». – «Вот нашла, чем утешить, – отвечал он, – на что мне этот навоз?»

Отца Парфения смущало, что он не испытал гонения, и что тем путь его скорбей не полон. Но митрополит киевский Филарет успокоил его: "На что тебе гонение, – ты сам себя гонишь. Кто пожелает жить твоею жизнью?"

Величайшею отрадою подвижника было ежедневное совершение литургии в домовой церкви митрополита. Тут во время херувимской, молясь пред престолом с воздетыми руками, видел он однажды отверстое небо, Христа, сходящего на престол, Бога Отца, благословляющего Его снисхождение и парящего над Ним Духа Святого. 13-го ноября 1843 года видел он Златоуста с архистратигом, пришедших к нему на помощь. Однажды, долго повторяя молитву: "Иисусе, живи во мне", – услыхал сладкий и тихий голос: "Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает, и Аз в нем". Накануне нового года, созерцая духовно младенчество Богочеловека, погрузился он в тонкий сон, и увидел двух ангелов, летящих от Востока с Младенцем на руках, Которого они положили пред старцем. Невыразима была красота Божественного Младенца, и от любви, светившейся в его взоре, сердце старца разгоралось.

Весну и лето о. Парфений проводил с митрополитом в Голосеевой пустыни. Там в чаще леса была его келлия; удаляясь в лес, он совершал свои правила. Посетители, приходившие к старцу, отвлекали его от вожделенного безмолвия, но, когда он решил затвориться, ему было видение, что на него напал страшный зверь, а духовные дети отогнали его. Он объяснил себе, что духовными своими детьми обретет он спасение. Неисполненное за день из молитв отлагал он на ночь, так что часто лишь один час оставался на сон.

Истощенная плоть старца казалась прозрачною оболочкою его души. Большие, огненные глаза, пронизывавшие сердце, сосредоточивали всю жизнь.

Редко обличительное слово срывалось с его уст, но тогда и сильных мира он обличал бесстрашно. Последние свои годы старец прожил в келлии у ближних пещер. Большую часть времени он проводил в темной комнате с Распятием и иконою Богоматери. В соседней комнате устроили для него церковь. Его служение исполняло молящихся невыразимым благоговением.

С радостью ждал он дня смерти и, сидя у приготовленного им для себя гроба, говорил о том, как душа, покинув тело, просияет как солнце и будет с удивлением смотреть на свою смрадную темницу; говорил о вере в Пресвятую Владычицу Богородицу, Которую называл "несомненною своею надеждою, при возвращении от земного, бедственного, многоплачевного, скучного, прискорбного и болезненного странничества в небесное, любимое, блаженное, покойное, всевеселящее, немерцающее, бессмертное, нескончаемое, вечное и неизреченное отечество".

Перед кончиною старец простился со всеми. 1855 г., рано утром, в великий праздник Благовещения, совпавший в тот год со Страстною пятницею, о. Парфений был найден бездыханным, сидящим как бы в глубокой думе у дверей келейной своей церкви. Митрополит киевский Филарет на своих руках выносил его гроб и схоронил его в Голосеевской пустыни, в храме Пречистой Девы во имя Ее иконы Живоносного Источника.

ИЗРЕЧЕНИЯ ОТЦА ПАРФЕНИЯ

Потеря благодати страшнее всех потерь.

Чем ближе приближаешься ты к Богу, тем сильнее враг ухватится за тебя.

Никогда не должно последовать своему помыслу, хотя бы он и благ являлся, но испытывать его временем.

Пути высшие должны мы предавать Самому Богу чрез отца нашего и наставника.

Наши желания и намерения рассеиваются, как прах. Итак, всеконечно, должны мы предаться воле Водителя нашего.

Неизреченная польза проистекает из уединения.

Кто стяжал страх Божий, для того нет на земле ни скорби, ни радости.

Чтобы уклониться от смущения и сохранить дух молитвы, уклоняйся от всякого рода бесед и посещений, всему предпочитай уединение и чаще размышляй о смерти.

Пришествие Святого Духа попаляет и истребляет все страсти.

Честь, от человеков бываемая, должна быть ненавистна душе, ищущей спасения и познающей свою немощь.

Для достижения совершенной чистоты не имей привязанности, даже духовной, ни к человеку, ниже к вещи; люби всякого любовью совершенною, как самого себя, но без пристрастия, т. е. не желай присутствия или видения любимого человека и не услаждайся мыслью о нем.

Язычный не исправится на земле.

Кто сам не достиг в меру совершенства и начинает учить других, – погубляет и то, что имел.

Будет только то, что определил Господь.

Делай все вопреки хотения плоти: хочется лечь покойнее – принудь себя на противное; хочется облокотиться, сидя – воздержись; и так во всем.

Должно нудить себя и не хотяща к молитве и ко всему благому.

Для принятия Святого Духа необходимо изнурить плоть: даждь плоть и приими Дух.

Всякая благословенная душа есть проста, справедлива, милостива, любезна, не горда, не злобива, не величава, не прозорлива, воздержна и боящаяся Бога.

Зло пристает к нам, как заразительная болезнь. Если будешь часто обращаться с язычным, с клеветником, с миролюбцем, – и сам незаметно впадешь в те же пороки. И наоборот, обращайся часто с мужем духовным и молитвенником, – в тебя перельются те же добродетели.

У человека нечистого и страстного и вещи его заражены страстями; не прикасайся к ним, не употребляй их.

Не должно рассказывать другим о своих подвигах и молитвенном правиле. Хотя бы это было и не из тщеславия, но у тебя отнимется дар, который ты обнаружил.

Монах должен жить один, а другой с ним – Господь. Монах любит всех людей, но скучает с ними, потому что они отлучают его от Бога.

Без молитвы нельзя снести уединения, без уединения нельзя стяжать молитвы. Молитва истинная есть та, которая вросла в душу и совершается духом.

Никто не возвращался в келлию свою таким, каким вышел из нее.

Святые скорбями совершаются.

Хорошо с Богом везде, а без Него очень скучно и в раю, и в аде.

Чтение Псалтири укрощает страсти, а чтение Евангелия попаляет терние грехов наших, ибо слово Божие "огнь поядаяй есть". Однажды в течение сорока дней читал я Евангелие о спасении одной благотворившей мне души, и вот вижу во сне поле, покрытое тернием. Внезапу спадает огонь с небесе, попаляет терние, покрывавшее поле, и поле остается чистое. Недоумевая о сем видении, я слышу глас: "Терние, покрывавшее поле, грехи благотворившей тебе души; огнь, попаливший его, – слово Божие, тобою за нее чтомое".

Страстные Евангелия прочитывайте, когда прилучится, наипаче в скорбное время.

Молчание собирает, а глаголание расточает.

Буди на тебе благословение Божие, чадо мое духовное, покров несомненной нашей надежды Богородицы и помоществование чудотворцев печерских.

МОЛИТВА ЕЖЕДНЕВНАЯ ИЕРОСХИМОНАХА ПАРФЕНИЯ КИЕВСКОГО

Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий! не попусти, чтобы суетность, самолюбие, чувственность, нерадение, гнев господствовали надо мною и похищали меня у любви Твоей. О, мой Господи, Создатель мой, все упование мое! не остави меня без удела в блаженной вечности, соделай, да и я последую святому примеру Твоему, буду покорен властям, надо мною поставленными даруй мне сию чистоту духа, его простоту сердца, которые делают нас достойными любви Твоей. К Тебе, о, Боже мой! возношу душу мою и сердце мое, не попусти погибнуть созданию Твоему, но избавь меня от единственного и величайшего зла – греха. Соделай, Господи, да переношу с таким же терпением беспокойства и скорби душевные, с какою радостию приемлю удовольствия сердечные. Если Ты хочешь, Господи, можешь очистить и освятить меня. Се предаю себя Твоей благости, прося истребить из меня все противное Тебе и присоединить к сонму избранных Твоих. Господи! отыми от меня праздность духа, погубляющую время, суетность мыслей, мешающую Твоему присутствию и развлекающую внимание мое в молитве; если же, молясь, я уклоняюсь от Тебя моими помыслами, то помози мне, дабы сие развлечение было не произвольно, и отвращая ум, да не отвращу от Тебя сердце. Исповедую Тебе, Господу Богу моему, все грехи моего беззакония, ныне и прежде соделанные перед Тобою, отпусти мне их ради имени Твоего святого и спаси душу мою, которую Ты искупил драгоценною кровию Твоею. Вручаю себя милосердно Твоему, предаюсь в волю Твою, твори со мною по благости Твоей, а не по злобе и беззаконию моему; научи меня, Господи, располагать дела свои так, чтобы они споспешествовали к прославлению имени Твоего святого. Умилосердись, Господи, о всех христианах, услыши желание всех вопиющих к Тебе, избави от всякого зла, спаси рабов Твоих (имена), пошли отраду, утешение в скорбях и милость Твою святую. Господи! молю Тебя особенно о тех, которые меня чем-либо обидели, оскорбили и опечалили или какое-либо зло сделали; не наказывай их, меня ради грешного, но пролей на них благость Твою. Господи! молю Тебя о всех тех, которых я, грешный, опечалил, обидел или соблазнил словом, делом, помышлением, ведением и неведением. Господи Боже! отпусти нам грехи наши и взаимные оскорбления; изжени, Господи, из сердец наших всякое негодование, подозрение, гнев, памятозлобие, ссоры и все то, что может препятствовать любви и уменьшать братолюбие. Помилуй, Господи, тех, которые поручили мне, грешному, недостойному, молиться о них. Помилуй, Господи, всякого просящего Твоей помощи. Господи! сотвори сей день днем милосердия Твоего, подай каждому по прошению его, буди пастырем заблудших, вождем и светом неверующих, наставником немудрых, отцом сирых, помощником угнетенных, врачом больных, утешителем умирающих и приведи нас всех к желанному концу, к Тебе, Пристанищу нашему и блаженному Упокоению. Аминь.

ИЕРОСХИМОНАХ ФЕОФИЛ

Иеросхимонах Феофил был сыном священника Андрея Горенковского, служившего при церкви Рождества Богородицы, в городе Махновке, Киевской губернии.

Он родился в октябре 1788 г., и был одним из двух близнецов. Назвали его при крещении Фомою.

Мать начала разом кормить грудью обоих детей, но Фома, к ее изумленно, не хотел брать груди и чувствовал отвращение ко всему молочному, так что мать с большим затруднением должна была приготовлять ему растительную пищу. Сразу это возбудило в ней неудовольствие к ребенку, а разные суеверия еще разжигали ее, так что вскоре она просто возненавидела сына.

Видя в этом младенце какие-то непонятные ей задатки, мать (ее звали Евфросиния) решилась потихоньку от мужа истребить его.

Она сумела подговорить свою служанку и в одно раннее утро велела отнести ребенка к реке и бросить в воду. Это было исполнено, но сила Божия охраняла его. Младенец вынырнул из воды и спокойно лежал на поверхности, потом его прибило к противоположному берегу и он был выброшен волною на сушу. Тогда служанка, упорная в своем намерении, переправилась через реку, подняла спящего младенца и снова бросила в воду, но волны опять бережно приняли ребенка, понесли его к острову, образовавшемуся вверх по течению реки и сложили на песочную его окраину.

Это так поразило женщину, что она раскаялась. Она в брод перешла реку, в слезах приняла младенца на руки, понесла его к матери и там рассказала о всем, чему была свидетельницею.

Точно обезумев от ненависти, мать выхватила ребенка из рук служанки и бросилась с ним к реке. Выбрав то место, где была мельница, она швырнула его под колесо и в ту же минуту побежала прочь. Тогда вдруг жернова, бывшие в движении, остановились, и от напора воды произошел необычайный шум. Мельник вышел посмотреть, что случилось; колеса, остановленные какою-то силой, дрожали под натиском ударявшей на них воды, а внизу слышались младенческие вопли. Мельник посмотрел туда и увидал в самом водовороте плавающего ребенка. Он поскорее спустился к воде, выхватил ребенка, и жернова тотчас замололи.

В это время служанка, бывшая при первом спасении мальчика в реке и следившая за ним, подошла к мельнику и рассказала ему все. Служанка и мельник, в страхе за участь ребенка, решили открыться его отцу. Но мать все продолжала с ожесточением твердить, что не оставит сына в живых. Единственный способ спасти его – было удалить его из дому. Отец нанял для него кормилицу, которая стала кормить его хлебом, обмакнутым в сыту, и тайно давала знать отцу о его здоровье.

В скором времени отец почувствовал приближение смерти, и поручил сына попечению мельника, который был свидетелем его спасения в мельничном водовороте.

Так как слух о странной участи мальчика распространился по окрестности, и им много занимались, один зажиточный человек просил мельника отдать ему Фому на воспитание, обещаясь его усыновить и сделать своим наследником.

Но не исполнилось мальчику и трех лет, как этот человек скончался, а его вдова, получив все его имущество, уговорила местного священника взять к себе Фому на воспитание. Так он снова был поставлен в ту среду, где родился. У этого священника Фома прожил до семи лет.

Ребенок не выказывал склонности к обычным детским играм и навлекал на себя тем побои и насмешки товарищей. Тогда он уходил с воплем и слезами в лес. Дня через два его находили там пастухи и рассказывали о нем чудные вещи.

Мальчик очень любил церковную службу. Он не пропускал ни одного богослужения и бежал в церковь при первом ударе колокола. Часто заставали его у храма пред запертыми дверями, погруженного в молитву, далекого от всего, что его окружало.

Зная на горьком опыте, что такое сиротство и гонения, он рано стал бедным помогать от своей собственной нищеты. Он лишал себя для того необходимого и раз, увидав мальчика в лохмотьях, снял с себя рубашку и отдал ему, а сам вернулся домой в одном верхнем платье. Но за это воспитатель его строго наказал.

С семилетнего возраста священник стал обучать его грамоте, но вскоре умер. Горько оплакивал его несчастный мальчик. Нужно было, однако, где-нибудь приютиться. Церковный староста решился отвести мальчика к его матери, надеясь, что время смягчило ее прежнюю ненависть.

Но как только яростная женщина завидела сына (она в то время колола лучину), как бросила в него топором и рассекла ему правое плечо.

Староста бросился скорее бежать из этого дома, уводя с собою и ребенка. Дома он перевязал ему раны и оставил при себе, пока его не вылечили.

Разузнав, что в Киеве в Братском монастыре живет дядя Фомы, вдовый священник, староста отвез к нему Фому, сдал его на руки этому монаху и пересказал ему все грустные и трудные обстоятельства его жизни. Здесь и стал жить Фома. При Братском монастыре находится Киевская духовная Академия, и в принадлежащей ей школе Фома обучался.

Безумная мать, наконец, смягчилась. Она заболела неисцелимою болезнию и со слезами раскаивалась в своих поступках с сыном. Особенно подействовал на нее сон, в котором она видела себя пред страшным судом Божиим, а сына кротко молящимся за нее. И сын имел отраду быть при кончине матери, слышал от нее просьбу простить ее и молиться за нее и получил от нее благословение.

Учился Феофил прилежно. Но наука не удовлетворяла запросов его души. Он жаждал тех высших духовных познаний, которые открываются чистым сердцам чрез озарение от Бога. Выше училища он ставил для себя храм, и здесь, среди чтения и пения, он уходил в думы о Боге и в глубочайшую сосредоточенную молитву. Желание иночества охватывало его, и он твердо решил стать монахом.

Недолго жил дядя и, умерев, оставил мальчика без всяких средств и пристанища. Продолжать учиться было невозможно, и Фома определился послушником в Братский монастырь. Здесь он был последовательно определен к послушаниям на хлебне, на кухне, звонарем и пономарем. Углубленный в молитву, кроткий, смиренный и целомудренный, Фома жаждал отречься совсем от мира и произнести монашеские обеты. 11 декабря 1812 г., 23 лет от роду, он был пострижен с именем Феофила, чрез год рукоположен в иеродиаконы. Не имея никакой собственности, Феофил все же исполнял великую заповедь милосердия. Он принимал на себя труды, назначенные другим, исполнял послушания низшей братии, служил богомольцам, приходившим в лавру, оставался по два и по три дня без пищи, чтобы отдать свою долю нуждавшимся.

В 1827 г., рукоположенный во иеромонаха, о. Феофил назначен монастырским экономом, но он просил уволить его от этой обязанности и позволить ему удалиться в пещеры, ископанные в с. Лесниках преп. Феодосием Киево-Печерским. Но ему в том отказали, и тогда Феофил принял на себя тяжкий подвиг юродства. В 1834 г. он был пострижен в схиму с удержанием имени Феофила.

Далек житейской суеты, пренебрегая всеми правилами житейского быта, Феофил удалялся людей и редко с кем разговаривал. Спокойный, задумчивый, всегда с потупленными глазами, он ходил только из келлии в церковь, не пропуская ни одного богослужения.

Он останавливался у церковных дверей или в притворе и стоял неподвижно до конца службы. Всегда около него находилась корзина, ведро, кувшин или другая посуда, которую он всюду носил с собою. Иногда он спускался к Днепру, за водой, и тогда иногда садился в лодку и переправлялся чрез реку, и на том берегу, зайдя в чащу кустарников, предавался молитве. Он не искал перевозчика и, выбрав какую-нибудь чужую лодку, садился в нее и греб сам. Об этом обычае его знали, и ему не мешали.

Старец не любил, чтоб на него обращали внимание, и если кто подходил к нему за благословением, он благословлял спешно и на ходу. Заметив, что его ждут богомольцы, он делал большой крюк, чтоб обойти их, особенно если то были не простолюдины.

– Чего вам нужно от меня, смердящего? – говорил он своим почитателям. – Обращайтесь с чистою верою к Пречистой Божией Матери и св. угодникам Печерским. Они вам все дадут, что нужно. А у меня ничего нет. Подите!..

Когда же к нему в келлию входил какой-нибудь из образованных людей, Феофил говорил: "Я невежа, простец несведущий и неученый; в состязание с вами входить не могу, а пустословить не хочу; чего доброго, вы, нынешние мудрецы, пожалуй, и меня собьете с пути".

Так говорил он людям, гордым своею мнимою мудростью. Но, когда к нему приходил простой человек, жаждавший полезного слова, Феофил принимал его охотно, хотя не удлинял беседы. Он говорил какую-нибудь знаменательную притчу или даже резкий урок, освещавший посетителю все его душевное состояние. Часто он давал какую-нибудь вещь, незначительную, но содержавшую намек на предстоявшую человеку участь.

На внешность свою Феофил, занятый молитвою, не обращал никакого внимания, навлекая на себя от некоторых укоры в неряшестве. Он носил ветхую одежду, всю исшитую белыми нитками; грудь была почти всегда полуоткрыта, на ногах изорванные туфли, а то иногда на одной сапог, а на другой валенок. Голова была иногда повязана грязным полотенцем. Замечали, что, чем неопрятнее он одет, тем неспокойнее внутреннее состояние его души. Когда Феофил приступал к своим келейным молитвам, он надевал на себя мантию, а перед чтением евангелия и акафистов, надевал епитрахиль и фелонь и зажигал три лампады. Опоясанный по телу железным поясом с иконою Богоявления, которой он никогда не снимал, он клал множество поклонов, а для отдыха прислонялся к стене или ложился на узкую скамью. Постоянно занятый внутреннею своею жизнью, он не заботился о порядке в келлии и, когда его спрашивали, как это он допускает у себя такую неустроенность, он отвечал: "Пусть все вокруг меня напоминает мне о беспорядке в моей душе". Кроме стола, налойчика и скамейки, в комнате ничего не было. Печка топилась курящимся нерубленым бревном, и в комнате бывало так холодно, что замерзала вода. Но старец, надев тулуп и валенки, становился на молитву и, весь охваченный ею, уже ничего больше не замечал.

Денег Феофил не брал, а, если, после долгих о том просьб, и соглашался взять, то тут же раздавал их бедным. Чтоб не оставаться праздным, он сучил шерсть, вязал чулки и ткал холст, который давал иконописцам для их работы. Трудясь, он читал наизусть псалтирь и разные молитвы.

Получая пищу из братской трапезы, он перемешивал все вместе – сладкое с горьким и, когда ему говорили, как это он может делать, он отвечал: "Ведь и в жизни сладкое перемешано с горьким". Но часто старец вовсе не касался пищи, оставляя ее всю для бедных и странников. Вообще пост он соблюдал чрезмерный.

В конце 1844 г., крайне ослабев силами, подвижник стал проситься перевести его к Больничной церкви Киево-Печерской Лавры. Но вместо того он определен в Голосеевскую пустынь, лежащую в очаровательной местности в окрестностях Киева.

Многие, по слухам о высокой жизни его, хотели его видеть, и тогда он, для избежания мирской славы, усилил свое юродство. За это он был удален на так называемую Новую пасеку. По значительности расстояния очень было трудно старцу ежедневно приходить к службам, и его перевели неподалеку, в Китаевскую пустынь, окруженную высокими поросшими густым летом горами. Старец уходил в глубь леса и целыми днями погружался в молитву. Еще теперь показывают тот пень, на котором он иногда целыми сутками молился о прощении всего мира, неведущего, что он творит, и скорбел о растлении века.

При внешней угрюмости, кроткий и незлобивый сердцем, он на самые жестокие оскорбления отвечал мольбою о прощении и терпением побеждал злобу.

Замечательную мысль высказал он однажды:

"Молиться надо за врагов. Они большею частью сами не видят, что творят. Да они даже и благодетели наши: нападками своими они укрепляют в нас добродетели, смиряют на земле дух наш, а на небе сплетают нам райские венцы. Род человеческий приходит в изнеможение, подвижники ослабевают в силах, и тем только и спасаются, что их гонят и причиняют им скорби".

Нечасто делился старец своими думами, и лишь в глубоком сознании о необходимости того. "Смотри, – сказал он одному из близких к себе, – не сей пшеницы между тернием, а сей на тучной земле; да и тут еще хорошо разглядывай, нет ли лебеды, чтоб не выросло плевелов, заглушая ростки пшеницы".

Несколько странно стоял старец в церкви. Он обыкновенно отворачивался от людей к стене и никогда не подымал своих опущенных глаз. Так же, когда он участвовал в соборном служении, он стоял в пол-оборот от стоявшего пред алтарем, кланяясь на восток. Один брат спросил его о том: "Бог видит мою простоту, отвечал старец, я делаю все по положенному. Но когда углубляюсь мыслью в совершаемое таинство, то забываю и себя, и то, что вокруг меня. Я вижу во время Божественной литургии луч, крестообразно сходящий с высоты и осеняющий служащих, – но иногда не всех; вижу росу, сходящую на Дары. Тогда все мое существо несказанно восторгается, и во мне все гласит: "Свят, свят, свят, Господь Бог Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея… Я не оправдываю себя, брат, в том как я стою, – я говорю только истину. Но никому не открывай ее".