Текст книги "Русские подвижники 19-ого века"

Автор книги: Е. Поселянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

От живости батюшки выражение его лица постоянно менялось. То он с лаской глядел на вас, то смеялся с вами одушевленным, молодым смехом, то радостно сочувствовал, если вы были довольны, то тихо склонял голову, если вы рассказывали что-нибудь печальное, то на минуту погружался в размышление, когда вы хотели, чтоб он сказал вам, как поступить, то решительно принимался качать головой, когда он отсоветовал какую-нибудь вещь, то разумно и подробно, глядя на вас, все ли вы понимаете, начинал объяснять, как надо устроить ваше дело.

Во все время беседы на вас зорко глядят выразительные черные глаза батюшки. Вы чувствуете, что эти глаза видят вас насквозь, со всем, что в вас дурного и хорошего, и вас радует, что это так и что в вас не может быть для него тайны.

Голос у батюшки был тихий, слабый, а за последние месяцы он часто переходил в еле слышный шепот. Чтоб хоть сколько-нибудь представить подвижничество о. Амвросия, надо понять, какой труд говорить более 12 часов в день, когда язык от устали отказывается действовать, голос переходит в шепот, и слова вылетают с усилием, еле выговариваемые. Нельзя было спокойно смотреть, как старец, страшно изнеможенный, когда голова падала на подушки и язык еле говорил, старался подняться и подробно рассуждать о том, с чем к нему приходили. Вообще, как бы ни был занят батюшка, раз к нему вошли с важным делом, можно было быть уверенным, что он не пожалеет времени – и, пока дело не будет решено, пришедший не почувствует, что им тяготятся и что надо уходить.

Ничто не может сравниться с тем счастьем, какое испытывали дети отца Амвросия при свидании с ним после долгой разлуки. Это одни из тех минут, которых описать нельзя, а нужно пережить.

После дней, проведенных с батюшкою, в мир возвращались подкрепленными и просветленными, а главное, все становилось ясно и просто. При свете правды Христовой, которою жил и которую проповедовал отец Амвросий, – нет уже сомнений, и жизнь вся понятна, все ухищрения разбиваются и пропадают сами собой. "Живи попроще, живи попроще", то есть живи по-Божьи, было одним из любимых советов старца.

После оптинских бесед мир представлялся в своей полной наготе, – тот мир, где взгляды так томительно узки, где сердца так черствы, где так много слов и так мало дела, где крохотные люди становятся на высокие подмостки, и другие раболепствуют пред ними, где в редком слове есть правда, и везде ложь и ложь, тот мир, где больной лепет называют мудростью и где проглядели отца Амвросия, – тот, наконец, мир, за который и страшно, и жалко.

И в этой грустной жизни, в этом мутном потоке, в который погружаются люди без любви и веры, среди жалких уродств вспоминался в сиянии святыни, увенчанный непрестанным подвигом дивный образ отца Амвросия. К этому образу несли все чувства, хотелось видеть его и отдохнуть.

Посетим Оптину теперь, после кончины старца.

Вот Калуга, и мы спускаемся крутым берегом к Оке, а там, за Окой, снова знакомая "прямая дорога, большая дорога", и по сторонам ее, изредка прерываемые сосновыми и лиственными рощами, привольные пространства полей и лугов и синие дали лесов на горизонте. К вечеру, радуя глаз своими линиями, подымается впереди на возвышенности Козельск, а слева, как непорочная невеста, красуется своими белыми стенами, башнями, колокольней церквами на темной зелени нескончаемого соснового бора Оптина пустынь.

Привет тебе, тихое пристанище, где потрудилось для Бога в истинном монашестве столько высоких душ, где обрели покой и обновили силы столько мирян! Слава создателям твоей немерцающей духовной славы, слава святым твоим игуменам и старцам, чьих имен не забудет православный народ, благо теперешним твоим насельникам и трудникам!

Вот свернули с "большака" на собственную монастырскую дорогу, доехали до реки, кликнули паром, монах перевез на тот берег, лошади быстро донесли до гостиницы – и мир остался позади. Теперь пред нами только Оптина, с ее цельным, своеобразным бытом, ее духом, ее интересами, ее преданиями: все новое, другое.

Вы чувствуете этот дух и в радушной и, вместе, чинной встрече старого монаха гостинника, которого вызывают от вечерни и с которым вы вкратце вспоминаете, как давно не были в Оптиной, и расспрашиваете о переменах, чувствуется этот дух и в ласковой охоте, с какою выгружают ваши вещи, и в цветах, пышно растущих на окнах отводимой вам комнаты, и в четвертях, звонко и мирно отбиваемых на колокольне, пока вы чиститесь после дороги.

И вот вы подымаетесь по террасе в монастырь и, минуя соборные двери, проходите к северо-восточному его углу. Там стоят два давних памятника над почившими знаменитыми старцами, Львом и Макарием, и около – недавний… Войдем в эту часовню, прижмемся к холодному мраморному надгробию, на котором иссечены слова: "Бых немощным яко немощен, да немощные приобрящу; всем бых вся", – и попросим, чтобы помянул нас положенный здесь праведник. Это великий старец Амвросий, скончавшийся 10 октября 1891 года, чудотворец еще при жизни, целитель больных сердец, печальник обремененных, наставник и руководитель православной Руси. Если вы знали его – воспоминание о нем, конечно, самое светлое, не повторяющееся воспоминание вашей жизни – "Всем бых вся".

Вы стоите, не видя его, но чувствуя яснее действительности, что вы пришли к живому, и ваша грусть побеждается тою радостью, с какою вы вспоминаете уже начавшиеся великие чудотворения незабвенного дорогого старца.

От его могилы вы побредете по широкой тропинке среди многовекового соснового бора туда, где он жил, в скит. И будете вы думать, что эта тропинка была спасительною для многих в самые страшные, безотрадные, опасные минуты жизни… А неоглядно высокие верхушки сосен будут вести над вашею головой под вечереющим небом непонятный свой шепот, как сотни лет назад, и под сенью их ближе станет вам чувство вечности. Вспоминая о древнем покаявшемся разбойнике Опте, основавшем этот монастырь, и об архимандрите Моисее, нашего века, возведшем его из запустения на высокую степень благоустройства, и об утвержденном здесь старчестве, и о самих старцах, предавшихся вольной муке постоянного обуревания народом, – вы почувствуете, что все это не ушло, все это живо…

Пусть иная толпа стучится к иному старцу, пусть прежние поколения исчезли с земли, и тех старцев «теперь речей исчезло обаянье», но все прежнее смотрит на вас, неизменяемое и нетленное и прежние святые подвижники этих мест стоят пред вами живые, только в новых формах бытия.

Вот деревянные строения, и чрез глубокие ворота в колокольне мимо встречающих вас ликов древних пустынножителей, изображенных во весь рост с хартиями своих поучений, вы проходите в скит. На вас пахнуло свежестью от высоко поднявшихся на стеблях пахучих цветов осени, и завернув направо, вы останавливаетесь пред белым домиком.

Крытое крылечко с сенями, дверь с оконцем – и чрез минуту вы в маленькой комнатке, увешанной иконами и портретами лиц, еще недавно принадлежавших к воинствующей Церкви. Сколько раз в этой комнате ждали вы почившего старца, и бывало, как откроется вам, наконец, его дверь, и вы увидите его обаятельную улыбку, услышите его ободряющий привет – часто веселый, шутливый, – какое вдруг нездешнее счастье переполнит вас, и все горькое и трудное, что вы принесли к нему, рассеивается в лучах льющейся на вас благодати.

Этот небольшой очерк, представляющий собою скорее передачу личных впечатлений от знакомства с великим старцем Амвросием, чем описание его жизни, следует дополнить хоть краткими сведениями о кровном детище о Амвросия – женской общине в Шамордине, о кончине старца и загробных его явлениях!

Шамордино расположено в восхитительной местности – на широкой луговине над крутым обрывом. Густой лиственный лес лепится по почти отвесному скату. А там, глубоко внизу, изгибается серебряной лентой речка Серена. За нею привольные луга, а дальше взбегающая кое-где холмистыми перекатами равнина сливается с горизонтом, оттененная в иных местах далекими борами или перелесками.

Усадьба Шамордино лежала в версте от деревни того же имени и в стороне от большой калужской дороги и принадлежала небогатому помещику Калыгину, жившему здесь со старушкой женой. В 1871 году имение это, в 200 десятин земли, было куплено послушницею старца, вдовою-помещицею Ключаревою (в иночестве Амвросия). И она, и покойный ее муж, богатый помещик Ключарев, чрезвычайно уважали старца и во всем ему подчинялись. Они по благословению старца, разлучась друг с другом, проходили жизнь иноческую. Вот эта мать Амвросия и стала владетельницею Шамордина. За год до продажи имения старику Калыгину было видение: ему представлялась в его имении церковь в облаках.

У матери Амвросии были две внучки близнецы, от ее единственного сына. Потеряв первую жену, мать этих дочек, молодой Ключарев женился вторично, а девочки жили у бабушки. Для этих внучек мать Амвросия и отвела шамординскую усадьбу, где все было поновлено, поставлен новый дом. Мать Амвросия часто приезжала в Шамордино из Оптиной, где она постоянно жила в особом корпусе в окрестностях монастыря. Посещал усадьбу и старец, от которого не раз слыхали тут слово: "У нас здесь будет монастырь". Ходит, бывало, старец по усадьбе, осматривает все, вдруг остановится на каком-нибудь месте, велит вымерить его длину и ширину и поставить колышки. Уже тогда, зная по прозорливости своей, что здесь возникнет обитель, старец обдумывал и прикидывал, где какие будут постройки.

В Шамордине вместе с маленькими барышнями Ключаревыми поселились некоторые бывшие крепостные матери Амвросии, искавшие тишины и молитвы, так что жизнь здесь шла вроде монашеской.

Бабушка, уверенная, что внучки ее будут жить в миру, старалась дать им хорошее светское воспитание. Когда они стали подрастать, бабушка просила старца благословить ее приискать для них француженку, чтоб обучить их бегло говорить по-французски и следить, чтоб они одевались наряднее. Но старец не позволил ей этого сделать, что ее сильно огорчало.

Девочки были крестными дочерьми старца и с раннего детства отличались глубокою набожностью. Они часто молились, очень любили оптинские длинные службы и так твердо знали порядок богослужения, что сами служили всенощные с иерейскими возгласами. Они подвижничали, отказывались от мяса и ели его лишь по убеждению бабушки Амвросии. Бабушка выражала опасения, что они повредят тем свое здоровье, а старец отвечал ей: "Пусть молятся – они слабого здоровья". Старушка не понимала слов прозорливого старца, который другим прямо говорил о своих крестницах: "Ничего: они знают, что готовятся туда".

Однажды приехала в Оптину помещица, близкая духовная дочь о. Амвросия, и ей мать Амвросия излила свое горе. "Вы знаете, – говорила она, – можно ли в нашем кругу обойтись без иностранных языков? Поговорите об этом с батюшкой!" При свидании со старцем посетительница коснулась этого вопроса, говоря, что ей удобно приискать хорошую иностранку. Ответ батюшки был таков "Нет, не делай ты этого. Детям не надо француженки. Я к ним поместил отличную благочестивую русскую особу, которая их наставит и приготовит к будущей жизни. Знаешь ли: дети жить не будут; а на место них в имении будут за них молитвенницы. Ты только не говори этого матери Амвросии". Не желая огорчать заботливую старушку, посетительница сказала ей, что о. Амвросий приказал с иностранкой повременить, но передала немедленно весь разговор со старцем мужу.

Желая обеспечить благосостояние внучек и вследствие настойчивых советов старца, мать Амвросия приобрела еще три дачи: Рудново, Преображенское и Акатово, не совсем понимая, к чему покупает такое количество леса, точно собираются строить целый город. Положила она на имя внучек и капиталец, причем было оговорено, что, в случае смерти их, в шамординской усадьбе должна быть устроена женская община, и для обеспечения ее дела послужат три упомянутые дачи и капитал, положенный на имя барышень Ключаревых.

13 марта 1881 года мать Амвросия скончалась, и оставшиеся после нее еще в большем сиротстве десятилетние внучки, унаследовав эти имения, продолжали жить со своими нянями, воспитательницей и сестрами-послушницами в Шамордине.

Так прошел год. Сиротки-сестры Вера и Любовь жили тою же тихой жизнью, горячо любя друг друга и никогда не расставаясь. Они не знали детских шалостей, одевались просто, ценили иноческую жизнь, монашеское богослужение. В крестницах великого старца все сильней разгорался огонек любви к Богу. Не раз говорили они своим няням: "Мы не хотим жить более 12-ти лет: что хорошего в этой жизни?"

Между тем отец их не одобрял уединенную жизнь сестер и определил их Орел в пансион; на лето 1883 года была приготовлена для них дача. Всею душою рвались сиротки из непривычного для них мира под крылышко старца Амвросия. В мае они, прежде чем поселиться на даче, приехали в Оптину. 31 мая обе они заболели дифтеритом. Их положили в разных комнатах, исповедовали и приобщили. Пока хватало у них на то сил, они часто писали к батюшке записочки, в которых просили его св. молитв и благословения.

4 июня скончалась Вера, а 8 за нею последовала Любовь.

Теперь нужно было во исполнение воли матери Амвросии учреждать в Шамордине женскую общину.

Мы не будем следить шаг за шагом за развитием дела, первое, так сказать, зерно которого мы только что видели.

Необходимо сказать только, что Шамординская обитель удовлетворяла ту горячую жажду милосердия к страждущим, которою всегда полон был о. Амвросий. Сюда он посылал многих беспомощных.

Приходит к батюшке молодая женщина, оставшаяся больною вдовой в чужой семье. Свекровь ее гонит и говорит: "Ты, горемычная, хоть бы удавилась тебе не грех!" Старец выслушивает ее, всматривается в нее и говорит: "Ступай в Шамордин!"

Муж бросил тяжко больную жену: ее летом привезли к старцу. Батюшка вышел к ней, благословил и шутливо проговорил: «Ну, этот хлам-то у нас сойдет, отвезти ее в Шамордино!» Там прожила она до смерти десять лет.

Приходит горемыка из Сибири, отдает ему свою дочку и говорит: "У нее нет матери. Что я с нею буду делать! Возьмите ее!" Старец отдает девочку в Шамордино.

Из таких бесприютных детей составился обширный Шамординский приют. Старец любил, бывая в Шамордине, приходить в этот приют. Дети нежно теснились к нему, и он садился среди них на лавку. Они запевали ему сочиненную в честь него песнь "Отец родной" или пели тропарь Казанской иконе, которой посвящена обитель. И, слыша эту хвалу детей, укрытых здесь от зла и грязи, ждавших их в миру, под покров Царицы Небесной, он не мог сдержать своего волнения. Переполненное любовью сердце его трепетало, и слезы ручьем текли по бледным впавшим щекам его.

1 октября 1884 года в общине освящен был первый храм. На весь этот день старец затворился в своей келье и молился.

В первое свое посещение шамординской усадьбы, войдя в дом и увидев в зале большую Казанскую икону, старец остановился пред нею и долго на нее смотрел и, наконец, сказал: "Ваша Казанская икона Божией Матери, несомненно, чудотворная. Молитесь ей".

Теперь число сестер старцевой обители, возведенной в монастырь, много уж превысило пять сотен, воздвигнуты великолепный громадный многоглавый собор, замечательная трапеза, все расширяется и благотворительная деятельность обители.

Первою настоятельницею Шамордина была Софья Михаиловна Астафьева, рожденная Болотова, окончившая короткую жизнь свою в подвигах. Ее заменила здравствующая доселе игуменья Евфросиния, усерднейшая послушница старца.

Необыкновенно красив вид этого благословенного места – духовного города, воздвигнутого на спасение стольких душ великим старцем (Адрес – ст. Подборки Калужской губернии).

Что-то необыкновенное запечатлело и лежащую верстах в 5 от Шамордина усадьбу Рудново, где о. Амвросий часто проводил по нескольку дней и где открыл он при особых обстоятельствах колодец, воду из которого в последнее время своей жизни всегда держал в своей келье.

Еще при жизни своей старец, бызвыходно живший в Оптиной, с посещением лишь в летнее время Шамордина. являлся за сотню верст людям, его никогда нс видавшим и даже никогда о нем не слыхавшим. В этих явлениях своих он или предостерегал от опасности, или наставлял, как исцелиться от болезни, или тут же исцелял.

Жена сельского священника, приехав в Оптину, рассказывала там, что однажды ночью, когда и она и муж ее спали в отдельных комнатах, она почувствовала, что ее будят. "Вставай скорее, говорил голос, а то мужа убьют!" Открывши глаза, она увидела, что пред нею стоит монах. Думая, что это воображение ее рисует ей такое необыкновенное явление, она заснула, и опять была разбужена тем же монахом, и опять заснула. Тогда, дергая ее за одеяло, монах говорил ей: "Скорей, как можно скорей беги: вот, сейчас беги!" Вскочив с постели, она побежала в зал, ведший в кабинет мужа, и в дверях кабинета увидела кухарку, шедшую туда с большим ножом, чтоб зарезать священника. Приход жены спас его. Чрез несколько времени, приехав к своей сестре, бывшей тоже за священником, она увидала на стене портрет являвшегося ей монаха и тут в первый раз услыхала имена отца Амвросия и Оптиной пустыни.

Г-жа А. Д. Карбоньер была тяжко больна и лежала, не вставая, в постели. Раз видит она, как о. Амвросий входит в ее комнату, приближается к постели, берет ее за руку и говорит: "Вставай! Полно тебе болеть!" – и затем становится невидим. Тогда же больная, жившая в Козельске, встала и пешком пошла в Шамордино благодарить своего исцелителя. О. Амвросий принял ее, но велел ей молчать о том до своей смерти.

У одного состоятельного помещика служил бедный многосемейный дворянин. Помещик, продав имение, отказал бедняку. Положение было крайнее. Слышав о мудрости и доброте о. Амвросия, он решился идти в Оптину за советом. Вскоре видит он в окно странника в монашеской шапке и с палочкой. Любя принимать странников, он сейчас зазвал его к себе, угостил, чем мог, рассказал о своем горе, потому что собирается в Оптину. Странник сказал, что о. Амвросий переехал в Шамордин, и советовал спешить, чтоб застать его. Когда странник ушел, жена дворянина посоветовала вернуть его и предложить ему ночевать у них. Но странника не могли найти. Придя в Шамордин, бедняк узнал в о. Амвросии бывшего у нею странника. Упав старцу в ноги, он хотел открыть ему все, но старец оказал ему: "Молчи, молчи!" Затем он указал на стоявшую тут же барыню и промолвил: "Вот у ней будешь служить и успокоишься". Барыня эта, богатая помещица, дала ему хорошее место в своем имении.

Наступало последнее время жизни старца. Летом 1890 года он переехал в Шамордино. Осенью несколько раз собирался он ехать обратно – и всякий раз занемогал. Видно, на то была воля Божия, чтоб отдать ему свое последнее дыхание родному детищу – Шамордину.

К концу зимы 1891 года о. Амвросий страшно ослабел, но весной силы как будто вернулись. Раннею осенью стало опять хуже. Посетители видели, как иногда старец лежал, сломленный усталостью: голова бессильно падала назад, язык еле мог произнести ответ и наставление; чуть слышный, неясный шепот вылетал из груди, а он все жертвовал собой, никому не отказывал.

В это время старец говорил несколько загадочные слова, которые объяснились потом, когда он умер и в которых он предсказывал обстоятельства своей кончины.

Уже некоторое время калужский преосвященный требовал возвращения старца в Оптину. Что мог ответить ему старец, кроме того, что говорил и другим: именно что задержался в Шамордине по особому смотрению Божию. Когда ему говорили что могут отвезти его в Оптину силой, он говорил: "Я знаю, что не доеду до Оптиной; если меня отсюда увезут, я на дороге умру".

Все лето в Шамордине ожидали приезда архиерея.

– Как встречать нам владыку? – спрашивали сестры старца.

– Не мы его, а он нас будет встречать, – отвечал старец.

– Что для владыки петь?

– Мы пропоем ему аллилуйя, – отвечал старец.

– Батюшка, о многом владыка будет спрашивать у вас.

– Мы с ним потихоньку будем говорить, никто не услышит.

Когда один близкий старцу монах объявил, что владыка скоро будет, старец, всегда принимавший архиереев в келье, теперь сказал: "Ну что ж, ступай в церковь и приготовь место, где мне стоять".

С 21 сентября старец занемог; появились крайняя слабость, потеря слуха и голоса, сильная боль в ушах, лице, голове и во всем теле.

Затем на несколько дней ему полегчало, но глухота продолжалась, и вопросы писались для него на большом листе, и он давал устно ответы.

С 6 октября положение ухудшилось. Всякий час можно было ожидать конца. Старец был особорован, а 9 числа приобщен ближайшим своим учеником и преемником, о Иосифом. В этот день приезжал проститься со старцем оптипский настоятель о. Исаакий. Видя изнеможение больного старца, он заплакал. Батюшка, увидев о. настоятеля, поднял руку и снял с себя шапочку.

Батюшка неоднократно говаривал: "Вот целый век свои я все на народе, – так и умру". Это и случилось.

Утром в четверг 10 октября силы совсем оставили старца. Он лежал без движения. Уста уже не шевелились. О. Иосиф поехал в оптинский скит, чтоб привезти приготовленные для себя старцем погребальные одежды – между прочим, холщовую рубашку о. Макария, на которой о. Амвросий сделал собственноручную надпись: "по смерти моей надеть на меня неотненно".

В одиннадцать часов прочитан был канон Божией Матери на исход души. Когда прочли отходную, старец начал кончаться. Он дважды сильно вздохнул, потом поднял правую руку, сложил ее для крестного знамения, донес ее до лба, потом на грудь на правое плечо и, донеся до левого, сильно стукнул рукой о плечо – и дыхание прекратилось. Потом он вздохнул еще в последний раз. Было ровно половина двенадцатого дня.

Долго стояли все кругом в оцепенении. Светел и покоен был лик старца. Его озаряла неземная улыбка.

В самую минуту кончины старца епископ Виталий выехал из Калуги в Шамордин и был глубоко поражен, получив в пути известие о его кончине.

Горя Шамордина не описать словами. Сестры не отходили от тела своего учителя. По их горячим просьбам, когда старец лежал уже в гробу, был расшит большой пароман, покрывавший лицо почившего. Лицо было чудное, светлое, с выражением привета, какое было у батюшки, когда после долгой разлуки он встречал дорогих своих детей. От угара свечей или тесноты, даже капельки пота были заметны на светлом лице старца, как у живого.

11 числа гроб перенесен был из настоятельского корпуса, где почил старец, в церковь. Между Оптиною и Шамординым шел спор о том, где хоронить старца. Спор разрешен был Св. Синодом, назначившим местом погребения Оптину.

Отовсюду съезжались лица всех сословий. Всего в Шамордине собралось до восьми тысяч народу. Панихиды служились по желанию народа днем и ночью. Народ приносил платки, куски холста, прося приложить к телу старца, и принимал их обратно как святыню.

13 утром прибыл преосвященный и прямо направился к церкви, где в это время пели по окончании "непорочных" слова аллилуйя, аллилуйя аллилуйя – о чем говорил старец: "Мы пропоем владыке аллилуйя".

После литургии, отслуженной архиереем, и надгробных речей началось торжественное отпевание. Прощание с телом сестер длилось до трех часов.

14 октября состоялось перенесение тела в Оптину. Погода была ненастная. Холодный осенний ветер насквозь пронизывал путников, а непрерывный дождь обратил землю в глубокое месиво. Но все время гроб, сопровождаемый тысячами народа, несли на руках. Часто останавливались для совершения литии, но под конец, когда полил проливной дождь, литии служились без остановок, на ходу. В селах по пути, при погребальном звоне, священники в облачениях, с хоругвями и иконами выходили из церквей, селяне прикладывались ко гробу и присоединялись к шествию. Замечено было, что, несмотря на сильные дождь и ветер, горевшие свечи, окружавшие гроб старца, не погасали во все время пути.

Уже несколько темнело, когда шествие стало приближаться к Оптиной. Навстречу гробу вышло все духовенство города Козельска и граждане. Подобно черной туче плыло к обители шествие. Высоко над головами виднелся черный гроб, таинственно освещенный пламенем горящих свечей. Чуть колеблясь, он точно плывет по воздуху. Казалось, то было перенесение мощей. Какое благодарное было во всех настроение!

Когда шествие ступило на устроенный для этого случая из паромов мост чрез Жиздру, увидали, как особняком от всех, не видя грязи, не чувствуя ветра и дождя, в скромной одежде, с невыразимым чувством немого сосредоточенного горя в каждом движении шел на встречу гроба нынешний старец, иеросхимонах Иосиф, более 30 лет неотлучно находившийся при почившем.

15 октября было совершено погребение. Старец положен рядом с учителем своим о. Макарием.

В последние годы о. Амвросий заказал иконописцу изображение Богоматери, которое назвал Спорительница хлебов и которое представляет Богоматерь в облаках, благословляющую снопы на сжатом поле. Он установил праздновать этой иконе 15 октября, и это был день его похорон.

Вот еще замечательное обстоятельство.

В начале своей предсмертной болезни о. Амвросий велел одной монахине читать книгу Иова. В этой книге, между прочим сказано, что от смрада ран этого праведника бежала даже его жена. Этим примером старец как бы предварял, что и с ним по смерти случится то же. Действительно, вначале от тела ощущался мертвенный запах. Давно старец об этом прямо говорил своему келейнику о. Иосифу, и на вопрос его, отчего это так будет, отвечал: "Это мне за то, что при жизни я принял слишком много незаслуженной чести". Но, чем больше проходило времени ото дня смерти, тем менее этот запах ощущался: в последний же день от тела почившего уже шло благоухание.

Любовь старца так же стремится и теперь на помощь людям, как и во время земной его жизни.

У одной москвички был сильно болен муж. Врачи уж отказались от него. В одну ночь видит он у своей постели старца, который молится над ним и говорит. "Отслужи молебен св. Амвросию Медиоланскому". С этими словами старец скрылся. Больной приказал это жене, и она отслужила молебен. Он приобщился, начал поправляться, но никому не рассказывал об явлении. Когда он совсем оправился, явился ему опять тот же старец и сказал: "Ты теперь совсем здоров. Зачем же ты скрываешь и не говоришь о своем исцелении? Надо говорить. А старец пред тобой – оптинский Амвросий".

А вот свидетельство об исцелении жителя Глазовского уезда Вятской губернии Николая Яковлевича Широкова.

"Н. – пишет Широков, – весьма был болен – страдал болью ног и головы.

26 ноября 1846 года приносит отец мой от сельскою священника книгу "Душеполезное чтение", в которой я нашел статью про о. Амвросия. Прочитав ее и размыслив немного, начал я душевно молиться к о. Амвросию об исцелении моих недугов и, помолившись, уснул тонким сном. Только что успел заснуть, как вдруг заблистал предо мною необычайный свет, который скоро исчез – только остался один след от него в виде облака: и вдруг слышу шаги идущего человека. В скором времени вижу пред собою мужа, украшенного сединами, в мантии с крестом на груди. Подошел он к моей постели и говорит: "Чадо Николае, восстань, поспеши в церковь, отслужи молебен св. Амвросию Медиоланскому, и получишь скорое облегчение". Он взял меня за руку, благословил и дотронулся посохом до моих ног, которые и почувствовали тотчас облегчение. Дал мне поесть что-то вроде просфоры, и, когда накрыл голову мою мантиею, я в голове почувствовал облегчение. Старец еще раз благословил меня, и я облобызал его светлую руку, и при этом спросил его: "Как звать вас по имени? " Он мне ответил: "Кому я велел тебе отслужить молебен, того и я ношу имя. Я – иеросхимонах Амвросий из Оптиной пустыни". Сказав это, он сделался невидим. Пробудившись, я весьма обрадовался, что выздоровел, и родные тоже были рады. Все таки об этом явлении я не открыл им вскоре, а записал его в свою памятную книжку. Но вот явление опять повторилось. О. Амвросий явился мне лежащим в гробу, повитый в схиму, и говорит: "Что же ты, раб Божий Николай, умалчиваешь о делах милости Божьей, не сообщаешь Оптиной пустыни об исцелении?" Только поэтому я и сообщаю о вышесказанном, и прошу вас, о. Иосиф, не оставить без внимания мой рассказ"…

Но много, много страниц потребовалось бы для того, чтобы вполне ясно описать о. Амвросия.

Счастливая страна, где являются такие люди! дивное, дорогое имя "отец Амвросий".

Его праведный образ, глубокая мудрость, вдумчивый прозорливый взгляд на всю жизнь и на отдельные существования людей, бесконечная сила сочувствия и сожаления, милующее и греющее сострадание в невыразимом обаянии пронесли это имя среди тех, кому нужны были теплое сердце и духовная подмога. В наш сухой и холодный век он был ярким воплощением заповеди о всепрощающей, безграничной любви, в наш слабый век греха и отчаяния был подвижник пред Богом за русскую землю.

Все сведения о последних днях жизни старца, кончине и погебении его, равно и о посмертных явлениях, почерпнуты из прекрасного подробного жизнеописания старца, выпущенного Оптиной пустынью в 1900 году.