Текст книги "Книга теней"
Автор книги: Е. Клюев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Правда, с тенями живых дело обстоит проще: они темнее и, стало быть, заметнее; кроме того, их меньше. Поэтому тень живого проще найти в Элизиуме. И когда с такой тенью встречается елисейская тень, спящему снятся на земле удивительные сны – сны, похожие на явь: встречи, которых уже не может быть или которых еще не может быть... Встречи всех со всеми в любом месте и в любое время!
А на церемонию вручения награды Тень Ученого не явилась по уважительной причине: незадолго до этого она оказалась на Гоголевском бульваре, где на скамеечке – недалеко от дома – плакал маленький, но очень хороший человек Игорь: он вспоминал о собаке – огромной разноцветной собаке, которая приходила в гости к нему, когда-он-был-совсем-еще-маленьким. От того, что слезы все равно уже текли, ему становилось особенно жалко себя: тогда слезы текли еще сильнее, но мальчик даже не вытирал их – просто наклонил голову, чтобы никто не видел. А собаки не было, не было, не могло быть!
Однако возникло вдруг шумное дыхание возле самого уха – Игорь поднял глаза. Собака стояла рядом – именно та, большая и разноцветная, которая навещала его раньше. Игорь заревел в голос, потому что подумалось ему, надувают его, бедного, – и нет на самом деле никакой собаки!
– Уходи, – сказал он ей. – Ты кажешься!
Собака завиляла хвостом – нет, замахала хвостом: такими хвостами не виляют... И легла у ног Игоря. Тогда он протянул к ней руку – собака уронила на руку большущий розовый язык, рука сделалась влажной, а слезы высохли.
– Мальчик, ты потерялся? – вдруг услышал он над собой противный какой-то голос. Вельветовый человек смотрел на него взглядом милиционера. С кем ты разговариваешь?
– С собакой, – растерялся ребенок. – Вы разве не видите?
– Что же я должен видеть? – Вельвет насторожился.
– Вы должны видеть собаку....
– Но я не вижу собаки!
– Тогда, наверное, Вам надо надеть очки, – серьезно сказал мальчик и побежал по аллее.
Большая разноцветная собака все время бежала за ним – и догоняла его, и хватала за пятки, и убегала вперед, а потом возвращалась, обязательно возвращалась. Запыхавшись. Игорь повалился на скамейку и сказал собаке: Зачем ты так редко приходишь?
Собака опустила голову и посмотрела на Игоря исподлобья, но виновато: дескать, дела, брат... времени совсем мало, прости.
– Ты, наверное, очень занятая собака, – понял Игорь. – И, конечно, дружишь со многими мальчиками.
Собака обиделась и отошла в сторону. Отвернулась от Игоря и стала смотреть на урну. Игорь подошел к ней.
– Хорошо, – вздохнул он. – Будем считать, что ты только моя собака, что ты абсолютно моя собака. Ты редкоприходящая абсолютно-моя-собака. Так и должно быть: друг – это когда он мой друг и больше ничей. А если он еще чей-нибудь друг, значит он мне мало друг или полдруга... даже меньше.
Мальчик гладил собаку по спине и говорил. Собака внимательно слушала его и понимала.
– Но если ты только моя собака, я должен тебя кормить. Иначе никто не будет кормить тебя и ты ослабнешь. Ты мороженое любишь?
И они побежали к станции метро "Кропоткинская", там Игорь купил мороженое, достав из-за подкладки пятнадцать копеек. Он разломил мороженое пополам и протянул половину собаке. Та потупилась: извини, не могу, не люблю мороженое... или что-то в этом роде. И качнула хвостом. Мальчик расстроился было, но быстро все понял и рассудил так:
– Ты, значит, не хочешь есть? Тогда я съем один, можно? А обедать я не пойду. Потому что, когда я вернусь, вдруг тебя уже не будет? Я теперь не маленький и знаю одну вещь... сказать? – Он наклонился к висячему уху собаки, приподнял его и прошептал туда: – Уже через минуту все может стать иначе!.. Понимаешь?
И собака не то кивнула в ответ, не то просто опустила голову к земле: голова ее, должно быть, много весила. Потом подошла совсем близко к Игорю, положила огромную голову к нему на колени и вздохнула – тяжело, как море. Наверное, она сейчас уйдет. Игорь хотел, было опять плакать, но не стал.
– Если тебе надо идти, ты иди. Я буду тебя ждать. Всегда буду ждать. На той скамейке, где сегодня. Только ты приходи сразу как освободишься, чтобы я... чтобы я не разуверился. – И он поцеловал собаку в самый нос. Быстро поднялся и быстро пошел в сторону Сивцева Бражка. У маленькой лестницы обернулся: собака смотрела ему вслед. Потом затрусила по бульвару. Игорь перестал смотреть на нее, чтобы не бежать назад.
Тень Ученого проследила за тем, как он перешел дорогу и исчез в переулке – маленький, но очень хороший человек. Она сделалась совсем тусклой, Тень Ученого: так обычно бывает, когда вечер. Конечно, Тень Ученого опоздала уже всюду... впрочем, сцена на бульваре того стоила. Церемонию вручения награды, скорее всего, отменили. Или перенесли на другое время. Только бы не на ночь! Тень Ученого страдала, когда приходилось пропускать Большое Собрание в Элизиуме. Ей постоянно казалось, что именно в эту, пропущенную, ночь как раз и должна была состояться встреча с Тенью Ученика. Сам он погиб, но тень-то его куда исчезла? Тень Ученого предполагала самое страшное, и самое страшное было: ссылка Тени Ученика в область тьмы...
Тени живых становились все более тусклыми: понятное дело, вечер. И пора было подумать о том, чтобы вернуться на Атлантиду. Тень Ученого укоротилась, сжалась, собралась в клубок и, как мячик, катапультировалась в привычном направлении. Привет, Атлантида, дом, кров! Привет всем!
– Ну, что там у них новенького?
Опять эти вопросы, пустые эти вопросы... Вопросы, на которые как ни ответишь – все плохо. Боже мой, что их интересует, тени Атлантиды! Они ведут себя так, словно месяц назад утратили носителей и потому в курсе всех земных событий – сиюминутных, суетных, преходящих...
– У них... – Тень Ученого хорошо понимает, что опять не расскажет ничего интересного этим теням. – У них необыкновенно ранняя весна: представьте себе, уже прилетели все птицы, а на цветочных базарах продают гиацинты – это зимой-то в Москве!
– Ах, Вы опя-я-ять о Москве... И чего Вы туда постоянно летаете!
– Хороший народ, – вздохнула Тень Ученого, – один из последних, в котором отдельные люди пока интересуются вопросами о душе.
– Они все еще строят коммунизм?
– Думаю, что да. Но я ни с кем не обсуждал этой темы.
– А что пишут?
– Каюсь, не поинтересовался. Что-то пишут... Но вот какая штука: огромные очереди за мороженым, один мальчик минут двадцать стоял. Россия она и есть Россия.
– Хоть общее-то настроение там какое?
– Общее? – Тень Ученого не понимала, когда вопросы формулировались таким образом. – Настроение... что же... весеннее настроение, хорошее. Все без шапок давно ходят и улыбаются чаще, чем обычно. Вас это интересует?
Конечно же, их интересует не это. Тень Ученого едва ли способна все-таки понять, что их интересует. Во всяком случае, какие-то странные вещи. Непонятно даже, почему их заинтересовала "контактная метаморфоза": вроде бы, этот аспект жизни не должен был их занимать. Их сферы – политика, идеология, наука... оно, конечно, немножко смешно, если учесть, что речь идет о тенях Атлантиды – острова, затонувшего бог знает когда! Казалось бы, у них было время подумать о вещах более серьезных...
Что и говорить, размышления на подобные темы огорчали Тень Ученого. Атлантида, увы, обманывала его ожидания: она тоже оказывалась всего-навсего государством – пусть и очень развитым, пусть даже идущим впереди прогресса, но г-о-с-у-д-а-р-с-т-в-о-м... Системой. А в пределах Системы Тень Ученого существовать не могла. Конечно, когда-нибудь это плохо для нее кончится тут и думать нечего. Обольщаться же насчет ордена... что такое орден? Одна из форм поощрения Системой верного своего представителя. Способ признания его заслуг перед Системой. Авансирование преданности.
– Решением Специальной Комиссии Тень Ученого за успешное проведение эксперимента под названием "контактная метаморфоза" награждается тенью-ордена, – закончила Тень Председателя Специальной Комиссии уже звучавшее сегодня вступительное слово.
Тень Ученого подлетела к Тени Председателя и получила тень-ордена.
Полагалось, наверное, произнести ответную речь... Тень Ученого взошла на тень-кафедры и растерялась: за последние двести с лишним лет она забыла, как произносятся речи. А-а, была не была: хотите речь – пожалуйста!
– Тени Дам и Тени Господ! – Весьма старомодное, конечно, начало, но дело не в этом. – Я хорошо понимаю, что от меня требуется. От меня требуется поблагодарить членов Специальной Комиссии за оказанную мне честь. Я и благодарю членов Специальной Комиссии за оказанную мне честь. – Тень Ученого вздохнула. Наверное, этого достаточно. Церемония, к счастью, не слишком долгая: можно еще успеть на Большое Собрание в Элизиум.
– Что она говорит?!
– Это неуважение ко всем нам!
– Прежде всего, это попрание наших традиций, причем демонстративное попрание!
– Пусть тогда убирается в Элизиум!
Тень Ученого поняла, что произошло, слишком поздно: она произнесла вслух то, о чем собиралась только подумать!.. А Атлантида уже гудела гудела монотонно, на одной ноте... этакий рой пчел, летящих-в-одном-направлении. Тень Ученого взглянула туда, где была Специальная Комиссия. Члены Специальной Комиссии поспешно совещались. Стало быть, все пропало? И сейчас Тень Ученого под конвоем спровадят в Элизиум, где этого только и ждут... Где каждую ночь Совет Атлантических Теней выделяет специальные тени на время Большого Собрания: следить, не появится ли в Элизиуме тень-нон-грата, чтобы схватить ее и уничтожить тут же, без суда и следствия. Значит, напрасны все предосторожности, предпринимавшиеся Тенью Ученого, все ухищрения, к которым она прибегала, дабы ее не узнали в Элизиуме... Значит, прощай, Тень Ученика?
– Я прошу внимания! – Тень Ученого почти с удивлением услышала свой голос. – Я прошу внимания... Высокочтимые Тени! Прежде чем решать, что со мной делать, вам следует выслушать меня. Это в ваших интересах – один раз узнать правду о себе. Потом вы забудете мои слова, но изредка – время от времени – они все-таки будут беспокоить вас... впрочем, только беспокоить не больше. Не нужно бояться: я не представляю угрозы для вас, что бы ни говорил. Ведь Атлантида сильна единством-своих-рядов: какое бы то ни было брожение умов исключается в вашем обществе, в обществе единомышленников. Так что малая толика сомнения не опасна для столь надежной государственной системы. Напротив, она придаст вашему существованию известную пряность.
...И сделалось тихо на Атлантиде: пчелы насторожились. Члены Специальной Комиссии перестали совещаться. Это не была тишина внимания. Это была тишина ужаса, состояние оцепенения цепи, жесткой фиксации каждого ее звена. Ну что ж... тем лучше.
– Высокочтимые Тени! Легендарные Тени затонувшего острова... Естественная логика жизни предписывает не поручать слепцам строить дороги. По дорогам, проложенным слепцами, невозможно проехать – значит, дороги эти не нужны.
Когда я думаю о том, чем занимаетесь вы, мне все время видится именно эта картина: слепцы строят дороги. Множество слепцов, забывших о своем недуге и с упоением предающихся деятельности, результаты которой заведомо не принесут пользы... Вы, мертвые Тени мертвых людей, добровольно отказавшиеся от жизни в силу, может быть, и объективных обстоятельств (сейчас не время разбираться с этим), взяли на себя задачу просвещения живых. Вы посылаете им "щадящие", как вы их называете, сигналы-с-того-света, приветствуете новые формы "щадящих" контактов и считаете себя великими гуманистами, исполненными самых благих намерений. Но я не возьму на себя смелость говорить о ваших намерениях: они могут быть тысячу раз благими. Я расскажу вам о результатах вашей работы... то есть о безрезультатности вашей работы, в чем мне приходилось неоднократно убеждаться там, на Земле. Вы ведь знаете, что я часто отправляюсь туда – в отличие от вас, не снисходящих... Так слушайте: сигналы, посылаемые вами, не читаются как сигналы, посылаемые вами. Позволю себе вспомнить коротенькое стихотворение Александра Блока, был такой русский поэт. В стихотворении этом говорится о том, как "из ничего – фонтаном синим – вдруг брызнул свет..." И о том, как потянулись к нему, и о том, как он стал принимать различные очертания и оттенки – "зеленый, синий, желтый, красный – вся ночь в лучах! И, всполошив ее напрасно, – зачах". Вам это никого не напоминает, высокочтимые Тени? Мне это напоминает вас. Ведь именно вы ставите перед собой задачу, недостойную атлантических традиций, всполошить живых, и только. В этом, может быть, вы достигли больших успехов – и нужно быть бесчестной тенью, чтобы отрицать их...
Я не отрицаю ваших успехов, поверьте. Хотя бы потому, что тысячи и тысячи теней с благоговением говорят о них в Элизиуме: для этих теней вы служите примером вечного подвига на почве восстановления единства мира. Так думал и я, находясь на Елисейских полях. И усматривал в этом великую гуманистическую миссию Атлантиды. Но уже здесь мне стало понятно, что легенда об Атлантиде сильно искажает реальность. И я заявляю со всей ответственностью: Атлантида – не то, что говорят о ней.
Щадящие контакты... На первых порах, когда мне только объяснили их сущность, я подумал: какая дальновидность! какая забота о человечестве! какое самоотречение! Щадя рассудок живых, они, великие Тени, отказываются от прямых контактов с ними, обрекая себя на вечную изоляцию... Однако чем дальше, тем больше я понимал: предпочтение так называемых щадящих контактов есть следствие крайнего эгоизма атлантических теней. Вместо того, чтобы веками работать над созданием совершенного человека – человека, ощущающего жизнь и смерть как этапы вечного и неуничтожимого круговорота бытия... человека, несущего в себе пространственно-временной универсум, вы, высокочтимые Тени, поощряете в живых узость и косность представлений о бытии, боясь разрушить хоть один из человеческих предрассудков и мотивируя это любовью к человеку! А ведь человека надо воспитывать... надо выращивать в нем свободную личность, не зависящую от условий места и исторических обстоятельств. Да, тысячу, предположим, лет назад щадящих контактов было достаточно, чтобы поколебать уверенность человека в однократности бытия: он видел нечто сверхъестественное и немедленно делал вывод о присутствии в мире п-о-т-у-с-т-о-р-о-н-н-е-г-о. Душа его была открыта для восприятия чуда рассудок обширен, чтобы вместить в себя идею абсолюта: Бога, Мирового Разума... Но человечество постепенно эволюционировало – применительно к развитию человечества должны были развиваться и те формы контактов с тенями, к которым прибегали на Атлантиде. Теперь не хватало щадящих контактов: знаки, посылаемые из мира иного, следовало сделать уже более явными, чтобы каждый знал: не один только раз живем на свете, а жили и будем жить еще. Чтобы каждый верил в реальность встречи потом: просто взглянуть в глаза современнику и просто сказать ему там:
– Ты убил меня.
– Ты обманул меня.
– Ты обокрал меня.
Я не говорю уже о счастливых встречах, о встречах желанных, невозможность которых подтачивает жизнь стольких людей. Просто крикнуть навстречу родному человеку:
– Здравствуй!
И услышать в ответ:
– Здравствуй!
Только религия, эта наглядная философия, одна держала на себе тяжесть заботы о человеке совершенном, о человеке внутреннем – честь и слава ей. Вы же, атлантические Тени, все увеличивали ассортимент щадящих контактов...
И настало время времен, и душа человека закрылась окончательно, а разум закоснел. Прибегнуть ли вам теперь к щадящим контактам – теперь, когда плоть кричит о себе дурным голосом и когда единственно мыслимая для вас форма контактов с живыми есть беспощадный контакт! Тень отца является к Гамлету и требует правды. Тень возлюбленной садится у изголовья постели: – Ты любил меня, помни, я теперь тень. Беспощадный контакт – вот что такое сегодня любовь к человеку. И пока я здесь, я буду работать над исследованием беспощадных контактов – даже вопреки тому, что вся Атлантида занимается щадящими. Поздно, высокочтимые Тени. Вы отстали на много веков. Вы отказались от повторных воссоединений с носителями, интересуетесь теперь лишь внешними сторонами жизни – политика, идеология и прочая дребедень! но, я думаю, вы навсегда утратили чувство почвы. А тень, как известно, можно отбросить лишь на почву. Вне почвы тени нет. Вы самоуничтожились. И сегодня, наверное, никто из вас не сможет сказать в точности, что еще есть в жизни человека, кроме внешних ее сторон...
И последнее. Вы гордитесь тем, что вам некого искать в Элизиуме в часы Большого Собрания: ведь вы все в сборе. Но подумайте о тех, кого вы своим эгоизмом, своим нежеланием следить за эволюцией рода человеческого обрекли на, может быть, вечную разлуку. Какой спрос с теней Элизиума!.. Они утрачивают индивидуальность и забывают о прошлом. Немудрено, что им трудно, иногда невозможно найти друг друга. А повинны в этом вы – хранители индивидуальности, которые не знают, как использовать ее и скучают на огромном своем острове, забавляясь игрушками вроде тени-радио и тени-телевидения... Забыв о тех, кто не хочет или не умеет этого – забывать.
Я в последний раз попал на Елисейские поля двести лет назад – тенью, которая, как и все прочие тени, помнит лишь последний свой витальный цикл. Мне трудно предположить, кем бывал я до этого и почему столь безболезненно расставался с индивидуальностью, вырабатывавшейся в ходе более ранних витальных циклов... Наверное, те формы индивидуальности и в самом деле не стоило сохранять! Но эту, сохраненную мною пусть и частично, я берегу теперь как зеницу ока. Я лишил себя права на новые витальные циклы ценой сохранения памяти о старом и счастлив тем, что мне есть кого искать в часы Большого Собрания. Я ищу одну только тень – тень, которая двести лет назад могла бы крикнуть мне: "Магистр!", но которая к настоящему времени, скорее всего, и не вспомнит обо мне. Я же помню о ней постоянно и буду искать ее до тех пор, пока не утрачу индивидуальность... а добровольно я не утрачу ее никогда! И постараюсь никогда не забыть, кто я такой. Я магистр.
– Магистр!
И полетела по воздуху тень... странного вида тень, а Тень Ученого протянула уже тени-рук – тени островитян расступились. Но в тот самый миг, когда Тень Ученика коснулась Тени Ученого тенью-руки, летящая эта тень вдруг свернулась в подобие мячика, оттолкнулась от Тени Ученого и... Она исчезла из поля зрения, Тень Ученика. Тень Ученого упала замертво, выронив тень-ордена, издавшую тень-звона.
Присутствовавшим было, в общем, понятно, что случилось. Ничего особенно страшного не случилось: просто Тень Ученика срочно понадобилась носителю. Значит, это не была мертвая тень: носитель ее в данное время совершал очередной витальный цикл. Однако совершенно непонятным оставалось, каким образом тень носителя этого сумела сохранить в памяти прежнее свое воплощение: ведь только распростившись со старой индивидуальностью, могла она приобрести новую!
А Тени Врачей уже привели Тень Ученого в тень-чувства. Тень Ученого крутила тенью-головы, не понимая, что произошло... ах, да: магистр! Тень Петра Ставского окликнула его, а уж эту-то тень магистр запомнил как следует. Значит, все-таки не случайно. Не случайно встретились они в троллейбусе, шедшем по Гоголевскому... Однако оставаться на Атлантиде сейчас – тем более после такой "блистательной" речи – форменное безумие. И Тень Ученого – прямо из теней-рук Теней Врачей – ускользнула в мир: точно по знакомой дорожке. Двадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, ближе к утру...
Точно по знакомой дорожке шел уже известный нам Станислав Леопольдович – высокий сухопарый старик: берет, пальто, шотландский шарфик. Шел и ругал себя на чем свет стоит... А свет, к несчастью, стоял на том, что нет ничего случайного в мире, – и пора бы, пора бы вообще отказаться от этого слова "случайность", придуманного людьми, которые не знают, какими путями ходит провидение! Но ведь только такими – непредсказуемыми! – путями и ходит оно... А он-то, дурак старый, три дня гадает, встречаться ему второй раз с Петром или не встречаться! И до сих пор не решил... Игоря вот повидал -маленького-человека-у-которого-нет-собаки, а Петра повидать испугался. Но Игорь-то принял собаку как данность, как первую просто реальность – отодвинутую, правда, далеко в прошлое. Что же касается Петра... С ним Станислав Леопольдович постоянно, весь вечер балансировал на грани второй, елисейской, реальности, то и дело почти срываясь в пропасть, – так что о второй встрече надо было очень-и-очень-подумать. Удержаться на узенькой полоске между бытием и небытием Станислав Леопольдович не мог гарантировать даже себе самому... Один был выход – раскрыть карты. Но так вот взять и сразу раскрыть?..
Однако – "Магистр!"... Значит, помнит душа Петра прошлую жизнь, живя жизнью этой, – не может помнить, а помнит. Сам-то Петр едва ли помнит: быстро, ох быстро живут люди! Но душа не забыла, тень не забыла – это важнее. Да иначе и быть не могло: понимал ведь он, дурак старый, что над пропастью, над тою самою пропастью подхватил Петра три дня назад! И какая разница – тот Петр, другой Петр: че-ло-ве-ка подхватил он над пропастью, просто человека... и держит над ней – ни туда ни сюда.
Измученный мыслями этими, Станислав Леопольдович до самого утра проходил по Гоголевскому: до Гоголя и обратно, от "Кропоткинской" и обратно, до Гоголя и обратно... У метро торговали мороженым. Стал в очередь, постоял с минуту... махнул рукой – отошел. Забавно все-таки ловить себя на человеческих желаниях: съесть или выпить чего-нибудь – не-воз-мож-но: ты тень. Но сильная штука – моторная память, м-да. Издержки контактной метаморфозы... Полное ощущение просто-жизни, ан не жизнь. Что-то вроде самоощущения спящего: именно так ведут себя люди во сне, когда все дается легко и нет ничего невозможного. Ночью за них живет тень: тело безвольно. Днем же – наоборот: тело живет, а тень безвольна. Ночь компенсирует день, день компенсирует ночь – смерть компенсирует жизнь, жизнь компенсирует смерть. На этой тонкой компенсации и основан эффект контактной метаморфозы: жизнь человека есть "смерть" его тени, смерть человека есть "жизнь" его тени... И сон человека есть "жизнь" его тени.
И шагает по Гоголевскому – до Гоголя и обратно – живая тень мертвого человека...
Но Петр! Где теперь дожидаться его? Здесь ли, на бульваре, – там ли, у "Сокола"? Впрочем, есть Провидение – пусть оно позаботится обо всем. "Петр, – скажу я ему, – тень как дух знает все – плоть как материя ничего не знает; тень как дух не ветшает – плоть как материя изнашивается!" Он поймет меня, он один поймет меня – и пусть хоть в нем одном восстановится универсум: он будет знать жизнь своей тени. И вспомнит тогда то, что так прекрасно сформулировано этим русским мудрецом Ломоносовым: ничто не исчезает, все лишь трансформируется!.. Только и требуется – мостик от человека к его же тени, мостик с того света на этот... и как была бы прекрасна жизнь!
Станислав Леопольдович опустился на скамеечку и не заметил рядом с кем. Сидели уже на этой скамеечке – какая разница кто.
– Жизнь и без того прекрасна, – услышал Станислав Леопольдович, взглянул на соседа и невесело улыбнулся.
–Это Вы, – сказал он без удивления. – Опять Вы.
– Опять. Надоел я Вам? – улыбнулся сосед по скамеечке.
– Ну что Вы, нисколько... Вы, значит, все-таки убеждены, что жизнь прекрасна. Даже жизнь в полном неведении!
– Именно в полном неведении и прекрасна, – откликнулся сосед с поспешностью и горячностью, смутился – не то поспешности, не то горячности и объяснил: – Видите ли, дорогой Вы мой... Только полное неведение готовит почву для случайностей – и кому как не Вам знать это! Самое замечательное в жизни и есть то, что все или почти все в ней происходит случайно. Прелесть новизны, извините за выражение... Каждый витальный цикл – новый набор случайностей, какой же тут может быть опыт? Господи, зачем я все это Вам говорю! Ведь я-то только предполагаю, а Вы знаете! Вы побывали уже там – и стало быть, понимаете...
– Я понимаю! Но иногда... часто, как бы сказать, почва уходит из-под ног, знания кажутся неточными...
– А Вы так уж уверены, что Вам нужны точные знания? Что человеку вообще – нужны точные знания? Например, знание того, что Бог есть? И есть, стало быть, кому предъявлять претензии! А посмотрите: маленькое сомнение... крохотное! – и вот уже непонятно, кто виноват в том, что все так, а не иначе: Бог или ты сам. Или во-он тот прохожий человек... И тысячу, тысячу раз прав был Христос: если бы хоть у кого-нибудь из нас набралось веры с горчичное зерно – мы могли бы горы двигать! Но горы стоят на месте, а люди сомневаются... тем и живут. Ведь должны горы стоять на месте! Точное знание – конец мира. А жизнь так и дается – на пробу: в одном витальном цикле -одно, в другом – другое.
– Вы правы, правы... Но для того, чтобы рассуждать как Вы, надо знать про тени. Вам вот повезло, Вы знаете. Вам известно, например, что такое витальный цикл...
– Известно, но, признаться, сомневаюсь и я. Я знаком с прекрасными людьми, утверждающими, что нет никаких теней... нет Элизиума, нет Атлантиды, – и, представьте себе, люди эти живут в согласии с собой. И они тоже правы... И они тоже правы, и Вы правы, и все правы, – серьезно повторил собеседник. – Но, кажется, с Вами хотят познакомиться. Эта дама в третий раз проходит мимо нас. И я подозреваю, что она сумасшедшая. Держитесь, милый Вы человек! – Собеседник исчез мгновенно – как не было.
И подпорхнула к Станиславу Леопольдовичу дама... м-да. В лакированных туфельках по слякоти. И с лакированной сумочкой – неуместнейшим образом театральной. В пальтеце – выцветшем в прошлом веке – с рыжим мехом диковинного животного. Но, наверное, – когда-то – красивая. Наверное-когда-то-очень-красивая.
– Вы, ради бога, простите меня. – Станислав Леопольдович заунывал сразу. – Меня зовут Эмма... Эмма Ивановна... да... Эмма Ивановна Франк.
– Что само по себе очень приятно. Станислав Леопольдович.
– Видите ли в чем дело... Меня зовут Эмма Ивановна Франк. – Второй круг начался немедленно. – И это дает мне право... нет, простите, я хотела сказать... – И сбилась. И замолчала, и казалось – навеки.
– Это дает Вам все права.
– В самом деле? Вы очень любезны. Я не знаю, с чего начать. Это странно... то, что я намерена Вам сказать, и может... способно... произвести такое дикое впечатление, ужас!.. – Как-то даже немножко перепугался Станислав Леопольдович. – Но я скажу, с Вашего позволения. Вчерашней ночью я видела Вас во сне.
– Именно... меня? Спаси6о, конечно...
– Не перебивайте, умоляю Вас. Разумеется, это выглядит... ну, в смысле там... знакомства – так я не преследую этих целей, клянусь Вам!
– Верю! – присягнул Станислав Леопольдович. – Да мы с Вами и не в том возрасте, чтобы... Дама сочла необходимым обидеться.
– Это Вы, может быть, не в том возрасте, а я, извините, в том самом, в котором нужно.
В общем и целом прошел испуг у Станислава Леопольдовича. А дама была в конце концов смешной... и, как бы это обозначить, прелестной – нет, прелестною.
– Простите меня, – с огорчительностью даже исправился Станислав Леопольдович.
– Вы прощены. Так вот, я видела Вас во сне и очень хорошо запомнила. Не стану скрывать, во сне Вы произвели на меня удивительное впечатление.
– А наяву?
– И наяву, – просто сказала Эмма Ивановна Франк. Вот те раз! Кажется, начинался роман.
– Я должна рассказать Вам о себе. И о Вас, как это ни неожиданно. Выслушайте меня по возможности молча.
– Я весь внимание.
– Спасибо. Меня зовут Эмма Ивановна Франк. Эмма Ивановна Франк. ("Я уже никогда не забуду этого имени!" – с тоской подумал Станислав Леопольдович). Я живу здесь... неподалеку. Я певица, я пела... пою. Через час, например, я буду петь. Я пою в одном вокально-инструментальном ансамбле, он называется "Счастливый случай" – прекрасно, правда? Там милые мальчики и девочки, они разрешают мне спеть два-три романса за вечер... тут, в одном ресторане. И, знаете ли... у меня есть публика, на меня идут, я пользуюсь некоторым успехом, да... Но кроме этих мальчиков и девочек – я не говорю, конечно, о поклонниках, что – поклонники!.. – так вот, кроме мальчиков и девочек этих, у меня никого нет: одна я. Прежде я жила с подругой. Она умерла год назад... видите ли, рак. Теперь я совсем одинока. Мужа у меня не было никогда – по моей вине, разумеется. Знаете, почему? Потому что давно... в юности, а впрочем, не так уж и давно, я придумала себе образ – не смейтесь, умоляю Вас!..
– Ни в коем случае, – умирая от смеха, заверил Станислав Леопольдович.
– Образ... человека, которому я могла бы подарить свое сердце. Я никогда не встречала этого человека, но терпеливо ждала. Я ждала всю жизнь. Это Вы. Вы... удивлены?
– Ничуть, – сделался вдруг серьезным Станислав Леопольдович. – Потому что так оно и бывает.
– Так и есть! – усугубила Эмма Ивановна Франк. – Сначала я увидела Вас во сне и считаю своим долгом рассказать Вам, да... Там, во сне, Вы произносили речь, об эволюции человека, да... И я весь день пыталась вспомнить, однако тщетно. Зато вспоминаю другие какие-то подробности сна; там была долгая жизнь – у меня и у Вас, общая. Потом я что-то сделала – и этого не стало, то есть жизни не стало общей, да... Но после, после, а сначала она была – и забавные из нее вспоминаются вещи: все кисет вышивала.
Эмма Ивановна Франк как бы опомнилась на минутку, чтобы остановиться, может быть, – не говорить чтобы дальше.
– Пожалуйста, прошу Вас... кисет – и как же это было? – Станислав Леопольдович смотрел пристально.
– Ах, да я не помню как... я ведь не умею вышивать в жизни, только во сне умею. Вышивала, значит, кисет... Долго и старательно, но Вы смеялись: зачем, дескать! Вы и вообще все время надо мной смеялись, пока мы жили вместе. Но в конце концов я закончила с кисетом – и он Вам даже понравился.
– Это было, – серьезно сказал Станислав Леопольдович. – Я знаю.
– Откуда Вы можете знать?
– Знаю – и все тут.
– Ах, ну да... – Эмма Ивановна смутилась. – Вы добрый... Я вот никак не решусь спросить – жена есть у Вас? Дети?
– Нет. У меня никого нет.
– Я так и думала! – крикнула дама. – Давайте, – тут она перешла на шепот, – давайте жить вместе! Я стану заботиться о Вас, мы можем у меня жить... Вы кем работаете?
– Я... я работаю экспертом.
– Что-то очень серьезное?
– Чрезвычайно, чрезвычайно. – Станислав Леопольдович начертил в воздухе немыслимую какую-то фигуру. – И вследствие этого со мной вообще нельзя жить. Я в командировки часто уезжаю – длительные. Иногда даже на несколько месяцев... на много месяцев.
