Текст книги "Книга теней"

Автор книги: Е. Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

– Когда это Вы успели привыкнуть? – не выдержал Аид Александрович.

– Поэтому, – не-обращая-внимания-на-происки, торопилась председатель-Сычикова-З.И.. – нас не могло оставить равнодушными это его помешательство, которое мы приняли глубоко к сердцу. Весь день первого апреля мы провели в искреннем волнении, многие из нас лишились сна и отдыха...

– Вот это напрасно! – по-ходу-дела комментировал Аид.

– ...сна и отдыха, да. И были охвачены тревогой за судьбу нашего друга и коллеги. Отделение соматической психиатрии и некоторые из больных буквально осиротели...

– Почему только некоторые из больных? Все осиротели! Я и сам осиротел! – Аид не отставал...

– Когда к вечеру того же дня я застала в раздевалке медсестру Кабанову, мне даже показалось, что глаза ее застилали горькие слезы. Практически ни один человек не остался безучастным. Уже в четыре часа члены месткома собрались в ординаторской, чтобы решить, чем можно помочь жене и близким сумасшедшего. Мы приняли постановление купить цветы супруге Медынского А.А. и пойти к ней на другой день для оказания посильной помощи в дальнейшем...

– Почему в дальнейшем? Сразу надо оказывать!

– Были собраны материальные средства, некоторую значительную сумму выделили из фонда месткома...

– А куда она делась? Мне не давали!

– Но каково же было наше, я не побоюсь назвать это своим именем, негодование, когда на следующий день мы узнали, что то была только грубая первоапрельская шутка!

– Дерьмо я, – признался Аид Александрович и уронил голову на пол. Какое же я дерьмо!

– И я дерьмо, – присоединился Рекрутов.

– Мы все дерьмо, – обобщила нянька Персефона.

– Не нужно говорить за всех! – с чувством собственного достоинства произнесла председатель-Сычикова-З.И.

– Да! – горячо подхватил Аид Александрович. – Пусть председатель-Сычикова-З.И. сама скажет, что она дерьмо!

– Ну это уж... я не знаю, конечно... Товарищи! Я не буду тут перед вами умалять значения Медынского А.А. как врача и профессора, но сейчас он интересует меня как личность. И личность эта вызывает мое глубокое волнение.

– Наверное, Вы влюблены в меня, – элегически заметил Аид Александрович.

– Нет... мое волнение связано с другим.

– Кто он, коварная? – взревел Аид.

– Шуточки Ваши – плоские.

– Плотские? – Аид сексуально улыбнулся.

– Я не буду говорить, – решила наконец председатель-Сычикова-З.И.

– Не обижайтесь, лапочка. – Рекрутов сложил руки на груди. – У Аида Александровича просто настроение хорошее. Судите дальше нас!

– Отстаньте.

Аид Александрович встал и поскреб лысину.

– Тогда я сам буду судить себя, – сказал он самоотверженно. Беспощадно и бескомпромиссно. – И вдруг рявкнул: – Встать! Суд идет!

– Я не позволю превращать судилище в балаган! Как председатель товарищеского суда я выношу Вам протест. И считаю Ваше поведение неприличным для человека!

– Уймись, – устало попросила нянька Персефона. – Что ты орешь-то? Ну, пошутил человек – с кем не бывает?

Все смотрели на председателя-Сычикову-З.И. с интересом. Ей пришлось встать.

– У меня все, – сказала она.

– А меня, что ж, не будут судить? – Нянька Персефона, кажется, всерьез считала себя в чем-то виноватой.

– Вас-то за что? – смеялись вокруг.

– Ну как же... Я ведь вас-то веником охаживала, словами поносила погаными... машину вот разбила! – Она кивнула на пишущую машинку, которую давно уже починили. – Надо, значит, и меня судить по справедливости, по советским законам!

– Серафима Ивановна, Вам будет дано слово, а пока попрошу не вмешиваться. Так, товарищи, какие будут предложения? Продолжать товарищеский суд или как?

– Продолжать! – послышались веселые голоса. – Слово имеет записавшаяся Тюрина Ольга Тимофеевна.

Записавшаяся Тюрина Ольга Тимофеевна сначала никак не отделялась от стула, но потом все-таки отделилась, чего никто уже не ожидал.

– Толста ты, гляжу я на тебя, Тимофевна, – усугубила нянька Персефона, кручинясь. – Прямо в зоосаде тебя показывать, да смотреть не пойдут!

Тюрина Ольга Тимофеевна не обижалась, когда с ней попросту, по-народному.

– Все мы знаем Медынского Аида Александровича, – начала она без комплексов, – около сорока лет проработавшего в институте. За долгие годы совместного труда на поприще соматической психиатрии он зарекомендовал себя с положительной стороны и пользуется большим авторитетом среди подчиненных. Активно участвует в общественной жизни отделения, являясь его заведующим. Однако за все последнее время он показал себя с отрицательной стороны. Он... – Записавшаяся запнулась и сразу же забыла слова. – Он груб и неделикатен с подчиненными... морально неустойчив сильно. И политически... Записавшаяся совсем растерялась, поскольку этим "политически" испугала прежде всего себя, – и ...вообще. Предлагаю его осудить.

– На десять лет с пребыванием в колонии строгого режима, – вяло заключил Аид.

– Я этого не говорила, – предупредила докладчица, опять образовывая монолит со стулом.

– Слово предоставляется записавшемуся Приходько Константину Петровичу.

Константин Петрович был пунцов, как рассвет. Он производил впечатление человека, только что вышедшего из бани, где его отхлестали березовым веником по лицу, причем отхлестали за дело. Росту был низкого... даже какого-то искусственно низкого. Приходько начал нетривиально:

– Вы знаете, что Аид Александрович мой фронтовой друг. – В слове "друг" услышалось три "р". – Но, несмотря даже на это, я вынужден признать его поведение в последнее время... э-э... плохим. Я сейчас говорю не как парторг – э-э... как индивид говорю. И как индивиду мне... э-э... больно, что он так подшутил над друзьями и приятелями, преданными ему душой и телом.

– Костя, – поморщился Аид Александрович, – оставьте ваше тело себе. Да и душу вашу оставьте в этом теле.

– Вот... опять! – подчеркнул Константин Петрович. – Поведение Аида Александровича антиобщественное и... э-э... античеловечное. Даже дружба, – в слове этом опять был переизбыток звуков "р", – не мешает мне смотреть на вещи... э-э... смело и называть их своими именами.

– Костя, – опять не сдержался Аид Александрович, – ну я понимаю, Ольга Тимофеевна дура, но Вы-то, вроде бы..

– Это как же Вы обзываете меня дурой? – очень удивилась Ольга Тимофеевна.

– Просто тут прозвучал призыв называть вещи своими именами – вот я и попробовал. – Аид Александрович снова повернулся к Косте. – Ну, что Вы так взволновались, Костя? Я же по дррружбе! – он как мог приналег на звук "р".

– Знаете что! – С Константином Петровичем случился приступ альтруизма. – Вы совсем, между прочим, распоясались. Никто, действительно, не давал Вам права оскорблять уважаемую женщину!

– Видите ли, Костя, – растерялся Аид Александрович, – я ни капельки не уважаю эту женщину, как, впрочем, и Вы, судя по вашим недавним словам, напомнить? Старая, кстати сказать, острота – насчет количества извилин и места их локализации...

– Ну, Константин Петрович, – зашипела Ольга Тимофеевна, – я вам покажу, сколько у меня извилин!

– Да-да, – воодушевился вдруг Рекрутов, – расколите перед ним череп пусть убедится, гадина!

Тут уж стало неизвестно, кому оскорбляться, – и на всякий случай оскорбились все.

– Заткнитесь! – заорала Ольга Тимофеевна.

– Вы это кому? – вежливо спросил Аид Александрович.

– Вам!

В общем-то, Аид попался под горячую руку. Но тут же и отвел эту руку, ответив:

– Ми-и-илочка моя! Я терпел Вас тут, когда вы были просто дурой. Но вы на глазах превращаетесь в дуру агрессивную, а таковую терпеть я не стану. Я ведь, если Вы помните, еще заведую отделением.

Это был веский аргумент, о котором как-то действительно немножко забыли. Пришлось некоторое время помолчать.

– Слово предоставляется записавшейся лаборантке Майкиной Инне Викторовне. – Председатель-Сычикова-З.И. снова взяла власть в свои руки.

– Они что же, с ночи записывались? – поинтересовался Рекрутов. – Очень уж список длинный.

Майкина была женщиной пожилой, и, должно быть, поэтому на лице ее, круглом, как будильник, торчали усы, сильно напоминавшие стрелки. Говорила Майкина басом.

– Я тоже хочу сказать, – без околичностей вступила она, – что с Аидом Александровичем Медынским произошли за последнее время разительные перемены к худшему. Он стал грубый и нетерпимый к критике. Это особенно убедительно показано им на сегодняшнем товарищеском суде. Я не хотела поминать старое, но помяну. Он однажды назвал меня курицей, десятого декабря в прошлом году, а в начале года еще и пробкой обозвал, что я рассматриваю как недопустимое в межличностных отношениях. – Этими "межличностными отношениями" она сразила всех наповал. – И еще один раз я ушла домой раньше на два часа, потому как у меня кашель разыгрался катаральный, а он на другой день сказал, что я клизма...

– И кашель сразу прошел, – закончил мысль Аид Александрович.

– Нет, не прошел, а лишь усилился! – отомстила Майкина басом.

– Зачем же Вы по пути на работу мороженое ели?

– Я? Ела? Ничего я не ела!

– Крем-брюле за пятнадцать копеек в бумажном стаканчике.

– Видите? Видите? – всполошилась Майкина. – Я считаю, что все записавшиеся товарищи правы, характеризуя его только с отрицательной стороны!

– Кто еще хочет выступить? – вонзилась в гущу событий председатель-Сычикова-З.И.

– Я хочу выступить, – встал Рекрутов.

– Вы не имеете права голоса. Сядьте.

– Почему это? Я совершеннолетний. Паспорт могу показать! Показать? То-то... Я коротко скажу: мы должны молиться на Аида Александровича, давайте прямо сейчас начнем. На колени! – Рекрутов так неожиданно взревел к концу, что весь товарищеский суд вздрогнул-единым-вздрогом.

– Сядьте, Рекрутов! – заорала председатель-Сычикова-З.И. – Сядьте и ждите, когда о Вас будуть говорить. Вот придет представитель – тогда и скажете в свое оправдание.

– Сейчас я выступлю, – поднялась нянька Персефона. – Вот тут Майкина записывалась, а все знают, что она никогда на месте не бывает: то у нее кашель, то насморк... Молчи, молчи, милая! Я вместе с Аидом Александровичем всю жизнь. И ничего кроме хорошего, сказать о нем не могу. И строгий он, и когда грубый, и дурашливый, а человек исключительный. С его и спрос-то не такой, как с других. Что это вы все тут разошлись-то больно?

– Ой, ладно, Серафима Ивановна! – махнула рукой председатель-Сычикова-З.И. – Нам всем понятно, что вы Медынскому Аиду Александровичу давно симпатизируете, это дело ваше. И нечего тут сочувствия искать.

Нянька Персефона беспомощно глядела по сторонам – действительно, сочувствия не было на лицах. Она осторожно села на свое место, тихонько перекрестясь.

– Ну вот что, – поразительно спокойно сказал вдруг Аид Александрович, решительно вставая со своего места и подходя к председательскому столу. Дело ясное. Довольно уже истязать наши органы слуха записавшимися. Я старый человек и понимаю, что подчиненные начинают дерзко вести себя с начальниками тогда, когда им позволяют это более высокие начальники. Вы, стало быть, получили такое позволение – чего ж огород городить? Мне известно, все вы давно ждете, когда я освобожу место заведующего...

– Не все, Аид Александрович! – крикнула с последнего ряда совсем молоденькая Леночка Кругликова. – Не все, не думайте! – И осеклась: никто не поддержал ее.

– Спасибо, Лена. Спасибо. И, надо вам сказать, я действительно освобожу это место: не нужно прибегать к столь... гм... выразительным способам, чтобы ускорить и без того быстро протекающий процесс. Мне странно только, что молчат врачи. Что от имени врачей... от имени медицины высказываются люди, выполняющие в отделении, мягко говоря, не основные функции. Ну, что ж... Бог вам судья. К счастью, мой уход из института пришелся на такое время, когда я закончил исследования, которые вел много лет. Они завершились для меня весьма неожиданно – и я мечтал, как незадолго до сложения с себя обязанностей заведующего отделением соберу врачей и расскажу им о том, к чему пришел и к чему помогли мне прийти знающие люди. Но вам, дорогие коллеги, как я теперь понимаю, все это вряд ли будет интересно. Живите в мире между собой и... попытайтесь выбирать себе более достойных ораторов, которым вы в дальнейшем будете поручать говорить от своего имени. Благодарю за внимание.

Дверь открылась. Без стука вошел пасмурный п-р-е-д-с-т-а-в-и-т-е-л-ь.

– Пожалуйста, Илья Фомич, – распростерла объятья председатель-Сычикова-З.И. – С Рекрутовым не начинали еще.

Илья Фомич громко поздоровался и уселся за стол, куда, видимо, и полагалось усесться.

– Так, товарищи. Нам осталось лишь резко осудить антиобщественное поведение товарища Медынского Аида Александровича, заведующего отделением соматической психиатрии. Кто за то, чтобы осудить ... или есть другие предложения?

– Есть, – тускло произнесла нянька Персефона, но, взглянув на Аида Александровича, опустила голову.

– Пожалуйста, Серафима Ивановна! – Председатель-Сычикова-З.И. была сама любезность. – Что вы предлагаете?

Нянька Персефона неуклюже поднялась.

– Я предлагаю... не осуждать.

– Итак, есть два предложения. Голосуем за первое. Кто за то, чтобы резко осудить?

Руки начали подниматься и поднялись почти все.

– Кто против?

Четыре руки.

– Кто воздержался?

Еще две руки.

– Есть смысл голосовать за второе предложение?

– Есть! – не унималась нянька Персефона. Аид Александрович смотрел на нее с состраданием.

– Кто за второе предложение? Прошу голосовать. Те же четыре руки.

– Кто против?

Фактически все остальные.

– Кто воздержался?

Двое.

– Переходим ко второму вопросу. Илья Фомич, в каком порядке будем осуждать?

– Может быть, – вежливым голосом начал Илья Фомич, – сначала попросим Сергея Степановича самого рассказать об исследованиях, которые он ведет на базе института?

– Слово предоставляется Рекрутову Сергею Степановичу, – приняла предложение председатель-Сычикова-З.И.

Рекрутов медленно поднялся. Был он розовощек и до неприличия здоров. Невинными глазами посмотрел вокруг, улыбнулся.

– Рассказать, значит, об исследованиях?

– Не нужно! – крикнул со своего места Аид Александрович. Он вскочил и забормотал, как безумный: – Рекрутов тут вообще ни при чем, это я вел записи... около тридцати лет. Рекрутова тогда и в помине не было...

На этих словах бесшумно открылась дверь, и в комнату вошли трое. Мужчины без возраста. В хороших костюмах светлых тонов, в пестрых летних рубашках. Легкими шагами подошли они к Рекрутову и как бы отгородили его от товарищей-судей.

– Попрощайтесь с теми, кто дорог Вам, – дружелюбно сказал ему один из них.

Взгляд Сергея Степановича метнулся в сторону Аида, но Аид не отрываясь смотрел на незнакомцев.

– Вы из Элизиума? – спросил он по-древнегречески.

– Да, – по-древнегречески отвечали ему.

– Почему же Вы не забираете меня?

– Царь Аид сам решает, когда ему появляться в Элизиуме. А Рекрутов наш эксперимент: это тень, надолго внедренная в мир. Сам он ничего не знает об этом.

– Кто проводит эксперимент?

– Это государственная тайна.

– Попрощайтесь с теми, кто дорог Вам, – повторил тот же голос.

– Навсегда? – спросил Рекрутов.

– Ой, какая безграмотность! – рассмеялся собеседник.

Отделение соматической психиатрии не дышало. Рекрутов подошел к Аиду Александровичу и второй раз в жизни обнял его: казалось, через объятие это передается от одного поколения к другому весь опыт, вся медицина и вся философия...

Потом Рекрутов подошел к няньке Персефоне и тоже обнял ее. Ничего не поняла нянька Персефона, кроме того, что прощается она с Рекрутовым не по своей воле. Она часто-часто заморгала, и легко побежали молчаливые быстрые слезы. Вдруг нянька Персефона расстегнула кофточку и, почти сорвав с груди крохотное распятие, надела его на шею Рекрутову. "Господь с тобой, сынок", сказала и аккуратным старческим крестом перекрестила Сергея Степановича. Тот склонил голову.

Повременил, еще раз огляделся, нашел глазами Леночку Кругликову и, подойдя к ней, поцеловал ей руку.

– Все, – обратился он к незнакомцам. – Я готов.

– Сергей Степанович, – сухо проговорил Аид. – Мы скоро увидимся.

– Я знаю, – спокойно солгал Рекрутов. – До встречи.

Четверо подошли к стене и на глазах у отделения соматической психиатрии превратились в тени: тени сжались и исчезли в пространстве.

Судить товарищеским судом больше было некого.

...А через несколько мгновений совсем обескураженная Тень Рекрутова предстала перед другими тенями, разместившимися в тени-огромной-лаборатории.

– Слава Всевышнему, – сказала одна из них, – никаких изменений нет.

– А тут, кроме Вас, никто и не ждал никаких изменений. И Ваши ссылки на сто второй закон Тени Ньютона совершенно несостоятельны... – Очень крупная тень, взяв тень-мела и подойдя к тени-доски, начала какие-то бесконечные преобразования тени-формулы, смысл которой был совершенно непонятен Рекрутову. К Рекрутову подошла Тень Ассистента.

– Вы, пожалуйста, извините их: этот день для них самый большой праздник. Они ждали его тридцать два года – все то время, пока Вы пребывали на Земле. Позвольте, я объясню Вам, что произошло. Или нет... лучше Вы сами спрашивайте – я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.

– Меня... арестовали? – тихо спросила Тень Рекрутова.

– Упаси боже! – рассмеялась Тень Ассистента. – Будьте спокойны... даже ничего общего.

– А я смогу вернуться туда?

– К кому?

– К... Аиду Александровичу, к няньке Персефоне...

– Они скоро будут здесь.

– Здесь – это где? Где мы находимся?

– В главной лаборатории ЦПИК – Центра по Изучению Контактов Атлантиды.

– Атлантиды?

– Историю Атлантиды Вы узнаете позднее. А пока в нескольких словах о Вашей истории. В 1931 году Тени Фарадея удалось лабораторным путем получить искусственную точечную тень, то есть точечную тень, не отбрасываемую никаким конкретным носителем. Это открытие держали в тайне от САТ – Совета Атлантических Теней, не одно тысячелетие управляющего Атлантидой и в настоящее время содержащегося под стражей. Никто, кроме теней сотрудников нашей лаборатории, об этом открытии Тени Фарадея не знал. А здесь все надежные тени... Еще двадцать лет ушло на опыты по созданию гипотетического носителя – в результате появились Вы, особым способом... сейчас вряд ли стоит вдаваться в подробности. Потом Вы были переведены в естественные условия земной жизни: в одном из родильных домов города Новосибирска Вы осчастливили ни о чем не подозревавшую Ольгу Николаевну Рекрутову, у которой во время родов погиб ребенок. Мы решили не забирать Вас обратно до той поры, пока на Земле остаются любящие Вас люди, или до той поры, пока Вы не попадете в критическую ситуацию. Сегодня именно такая ситуация – и мы освободили Вас от пребывания в условиях эксперимента.

– Какова же цель вашего эксперимента?

– Хорошая цель, – опять рассмеялась Тень Ассистента. – Видите ли, получается, что мы сможем возвращать людям их утраты... А?! Мы сможем возвращать людям их утраты! – И Тень Ассистента так высоко подпрыгнула, что коснулась тени-потолка.

Тень Рекрутова не все поняла, но ощущение праздника передалось и ей: оно на минуту даже заглушило чувство тоски от невозможности вернуться на Землю.

– Простите, Вы сказали, что Аид Александрович...

– Вы действительно встретитесь с ним в недалеком будущем, – с ним и с Серафимой Ивановной, – все поняла Тень Ассистента. – Они заканчивают свои витальные циклы на Земле. На сей раз их появление здесь будет отмечено особым образом: исследования Аида Александровича привели к тому, что он впервые за последние тысячелетия вернется сюда сознающей себя тенью – тенью Царя Аида: мы очень ждем его. Он и его супруга Персефона снова станут царствовать в Элизиуме – и тогда многое у нас изменится. Так что не тоскуйте о них преждевременно. Взгляните лучше сюда.

Тень Рекрутова повернула тень-головы на кивок Тени Ассистента. И увидела две знакомые – ах, какие знакомые! – тени... правда, самую капельку утратившие уже черты индивидуальности, но все равно!

– Мама. Отец! – воскликнула Тень Рекрутова и бросилась в направлении к ним. Оставим их, любезные читатели: они уже очень давно не виделись...

– Извините, дорогой мой и хороший! – Тень Заведующего Лабораторией наступала на Тень Старшего Помощника. – Ваше преобразование этой формулы не совсем верно. Вспомните, пожалуйста, поправку к девяносто восьмому закону Ньютона о преломлении теней в пространстве на основании сорок четвертого закона гравитации – и Вам станет ясна Ваша неточность.

– Но как, по-Вашему, тогда соотносится это с теорией Тени Эйнштейна о безотносительности теней?

Тени Заведующего Лабораторией и Старшего Помощника спорили, а вокруг них стояли, покатываясь со смеху, другие тени, уже оставившие все свои споры и осознавшие важность сегодняшнего события, которое в данную минуту входила в историю под названием "Феномен Рекрутова".

А между тем понемножку начинался праздник. Уже бегали по тени-лаборатории проворные тени лаборанток, украшая тени-стен тенями-цветов и освобождая тень-лаборатории от всех ненужных теней-предметов. Уже раздавались тени-звонков в тенях-домов Тени Фарадея, Тени Ньютона, Тени Ломоносова... Великие Тени приглашались в Хоровод – так назывался любой праздник в области, пограничной области Вечной Тьмы, а в область Вечной Тьмы век от века ссылались елисейские тени "за непослушание".

"Непослушание" же проявляли в основном Великие Тени... Впрочем, ни одна из них так и не попала в область Вечной Тьмы – каждую едва ли не на конечной точке пути перехватывали тени сотрудников Главной лаборатории Центра по Изучению Контактов, в незапамятные времена учрежденного на Атлантиде. ЦПИК состоял из теней специалистов, а уж кому как не им знать цену неизживаемой индивидуальности!

И зазвонила тень-главного-телефона в Главной лаборатории. Сколько раз тени сотрудников лаборатории вздрагивали от тени-этого-звука: по тени-телефона звонила обычно только Тень Председателя САТ.

– У тени-телефона Тень Заведующего Лабораторией.

– С вами говорит Тень Ученого.

– Секундочку! – Тень Заведующего Лабораторией нажала на тень-кнопки, подключая тень-микрофона, – и над тенью-лаборатории зазвучал глуховатый голос Тени Ученого.

– Собрание атлантических теней только что избрало меня Главной Тенью Атлантиды, а я смущен... что без Вашего ведома.

– С нашего ведома, высокочтимая Тень Ученого! Мы в курсе всех последних событий.

– Спасибо. Спасибо... А тут всех интересует, как Ваши дела.

– Наши дела прекрасны. У нас скоро Хоровод.

– По какому поводу?

– По поводу самой большой научной удачи в истории Атлантиды -"Феномена Рекрутова".

– Рекрутова? Подождите... На Земле я видел по телевизору человека с такой фамилией. Он рассказывал о преемственности жизней. К сожалению, я не успел познакомиться с ним.

– Это был не человек. Это была тень, особым образом внедренная в мир.

– Ах, вот как... Вы знаете, я заметил, что в чертах его нет истории! Поздравляю, от всех нас поздравляю вас!

– Собирайтесь к нам! – уже кричала в тень-трубки Тень Заведующего Лабораторией.

– Можно всем собираться?

– Да, да! Всем атлантическим теням, всем елисейским теням, ускользнувшим от Теней Верховного Руководства Элизиума, дни которого тоже сочтены, всем теням живых – мы ждем!

Уже в два часа ночи поименованные тени были в сборе: они разместились в тени-огромного-сквера возле тени-корпуса ЦПИК. На тени-трибуны стояли Тени Членов Почетного Президиума – и в их числе:

Тень Ученого.

Тень Заведующего Лабораторией.

Тень Старшего Помощника.

Тень Фарадея.

Тень Эйнштейна.

Тень Ньютона.

Тень Рекрутова.

Тень Тайного Осведомителя.

...В тени-огромного-сквера кружилась Тень Большой Музыки. То была сто шестая симфония Тени Бетховена – "К вечности".

– Тени Дам и Тени Господ!

(Так начала Тень Ученого, обращаясь ко всем присутствующим, едва откружилась и унеслась в Вечность тень-последнего-аккорда).

Поздравляем вас всех, дорогие наши! Сегодня самый большой праздник в истории Атлантиды: сегодня усилия живых и мертвых в познании универсума объединились! Несколько тысячелетий ждали мы этого дня. Несколько тысячелетий поиски лучших умов Атлантиды и Земли были направлены к одному построить мост между жизнью и смертью. Сегодня этот мост построен. К величайшему счастью нашему, на торжественном митинге присутствуют тени живых, чьим талантам и разуму мы тоже обязаны сегодняшним праздником. Носители теней этих спят сейчас в Москве, но тени – бессмертные их тени! – с нами. Попросим же их оказать нам честь подняться на тень-трибуны:

Тень Эммы Ивановны Франк.

Тень Эвридики Александровны Эристави.

Тень Петра Васильевича Ставского.

Тени ребят из ансамбля "Зеленый дол":

Тень Евгения Николаевича Зайцева.

Тень Павла Сергеевича Игумнова.

Тень Аллы Николаевны Петровой.

Тень Владимира Игоревича Константинова.

Тень Станислава Борисовича Штейна.

Тень Сергея Дмитриевича Затонского.

Особенно хочется поприветствовать:

Тень Марка Теренция Варрона, говорящего ворона!

(В тени-огромного-сквера аплодировали – долго, очень долго).

К сожалению, мы не можем попросить подняться на трибуну Тень Царя Аида и Тень Персефоны: их носители, Аид Александрович Медынский и Серафима Ивановна Светлова в настоящее время не спят, они бродят по Москве, переживая события плохого дня. Пожелаем им сердечной беседы и душевного покоя.

(Названные Тенью Ученого тени живых стояли на тени-трибуны небольшой группкой и очень смущались).

Почетный Президиум Атлантических Теней постановил считать упомянутые тени живых Почетными Тенями Атлантиды – на веки веков.

(И снова аплодировали тени Атлантиды – долго, долго, долго).

Там, на Земле, Аид Александрович Медынский почти решил проблему человеческого бессмертия и вплотную подошел к феномену витальных циклов. Что же касается теней, стоящих перед нами, то носители их оказали неоценимые услуги в поисках форм контактов между живыми и мертвыми: добрые, отважные и мужественные носители эти бесстрашно ступили на стезю бессмертия! Они доказали, что лучшие представители человечества готовы с честью выдержать испытание Знанием.

Центр по Изучению Контактов на Атлантиде, ведя непрерывную борьбу с Советом Атлантических Теней, совершил сегодня самое значительное открытие за последние тысячелетия. Оно войдет в историю под названием "Феномен Рекрутова" и свидетельствует о том, что Атлантида сможет возвращать человечеству его утраты.

Последние слова Тени Ученого вызвали такие овации, что на Земле раздался страшный гром, разбудивший всех спящих. Тени живых мгновенно улетучились с тени-трибуны. Возвращались они в разное время – последней (вернувшейся через час) тенью была тень Эммы Ивановны Франк.

К этому времени на тени-трибуны стояла уже Тень Петра. Тень Эммы Ивановны застала лишь финал речи.

–...контактной метаморфозы. Таким образом, Тень Ученого, или Станислав Леопольдович -да простят мне употребление здесь земного его имени, столь любимого всеми нами, – один взял на себя заботу о духовной стороне контакта между царством мертвых и живыми. Как высок может быть дух человека, мы поняли только после знакомства с магистром. Что нельзя забывать историю души своей, мы поняли только после знакомства с ним. Что прежде чем предстать перед Высшим Судом, Божьим Судом, каждый предстанет перед глазами равных себе, мы поняли только после знакомства с ним... Мне повезло меньше других: я лишь раз говорил со Станиславом Леопольдовичем... простите, Тенью Ученого, в этом витальном цикле. Но жалеть ли мне о несостоявшихся встречах, если в одном из прошлых моих витальных циклов, в восемнадцатом веке, я сподобился быть учеником магистра Себастьяна, как звали его тогда. И только теперь я отдаю себе отчет в том, что такое не проходит бесследно. Можно истребить память, можно добровольно или под сильным нажимом изжить в себе индивидуальность, но душа – помнит, душа – остается собой, что бы ни сделали с ней. И пусть все прекрасно, пусть фанфары, пусть знамена, пусть гимны... тут же, рядом, – легким облачком, бабочкой, тенью: ду-ша.

Тень Петра отошла от тени-микрофона, а атлантические тени, наученные опытом прошлой овации, лишь тихонько зашелестели тенями-ладоней.

А на тени-трибуны царила уже Тень Марка Теренция Варрона – мудрого свидетеля и очевидца того, что не один только раз живем на свете, что жили и будем жить дальше. Гортанно произнесла она на двадцати семи языках единственное слово:

–Д-у-ш-а.

Спящим в Москве Эмме Ивановне, Эвридике, Петру, ребятам из "Зеленого дола" снились в ту ночь удивительные сны, не-за-бы-ва-е-м-ы-е.

Глава ДВАДЦАТАЯ

УЖИН в обществе восьмерок

Конечно, Эвридика опаздывала на ужин: как вообще везде и на все опаздывала. В приглашении, полученном ею накануне, значилось:

"Дорогая моя Эвридика Александровна Эристави, приглашаю Вас на ужин по случаю летнего вечера. Ужин состоится по адресу; Москва, ул.Немировича-Данченко, д.5/7,кв. 109. Прошу не опаздывать: начало в 20-20. С.Л."

А было уже 21-10... При этом Эвридика еще только на Пушкинской площади. Она опаздывает на пятьдесят минут. Стыдно.

Эвридика почти бежала по Горького, постоянно заглядывая в пакет с изображением носорога-в-джинсах, где мирно посиживал Марк Теренций Варрон: он никуда не опаздывал и уж, наверное, в точности знал, зачем его пригласили. А Эвридика не знала. Так и не удалось обсудить этого с Петром: почему-то он все время переводил разговор на вообще-другое. В последнее время Петр предпочитал помалкивать о восьмерках – и Эвридику это немножко сердило.

– Скажи, по крайней мере, что ты думаешь о подписи? – приставала Эвридика. – С.Л. – это ведь нонсенс! С какой стати, он ведь не может быть Станиславом Леопольдовичем? Или может, Петр? Ты же знаком со Станиславом Леопольдовичем! Произвел он на тебя впечатление такого человека?

Но только улыбался Петр и отшучивался.

– Чертовщина жизни... – говорил. – В том-то и есть, – говорил, чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность!

Сворачивая налево, Эвридика чуть ли не нос к носу столкнулась с Эммой Ивановной Франк.

– Вы... на Немировича, 5/7? – ошеломленно спросила девушка, забыв даже поздороваться.

– А Вы? – запыхавшаяся Эмма Ивановна (шла снизу, в гору) остановилась.

– Конечно, – засмеялась Эвридика. – И мы обе с Вами опаздываем, Госпожа Двойник!

– О, я везде всегда опаздываю, Эвридика! – сокрушилась Эмма Ивановна и взглянула на платье Эвридики. – Последняя его шутка: мы обе в зеленом.

– Станислава Леопольдовича? – наконец уже по адресу могла спросить Эвридика.

– Не думаю, – странно реагировала Эмма Ивановна. – Это была бы уже полная заморочка...

Они долго разбирались с подъездами огромного дома-корабля, увешанного тенями МХАТа и словно через миг отплывающего в Элизиум.

Подниматься пришлось высоко, под самое небо.

– Ну конечно, – сказала Эмма Ивановна. – Только здесь и могло такое твориться. Тринадцатый этаж.