Текст книги "Теплая вода под красным мостом"

Автор книги: Ё. Хэмми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Фортепианная струна

Перед воротами моего дома стоял незнакомый мужчина.

Дело было субботним вечером. Я возвращался после клубной работы, которую веду в школе высшей ступени после занятий. В школе я преподаю искусство. Я уже подходил к дому, когда увидел мужчину. Пройдя налево по автобусной дороге, я уже входил на нашу улочку, над которой, словно живой туннель, нависают ветки сакуры. До дома оставалось метров десять. Из-за ветвей сакуры доносились звуки пианино. Я отметил про себя, что это этюд Фридриха Бургмюллера. А до сих пор был Фердинанд Бейер. Оставалось не более восьми метров. Я замедлил шаг.

Моё внимание привлёк не столько внешний вид мужчины, сколько пластиковый пакет, который он держал в руках. Зажав пакет подмышкой, он двумя руками бережно поддерживал его. Я разглядел всё это на ходу. Мужчина не обратил на меня внимания. По крайней мере, ему и в голову не пришло, что я могу быть хозяином этого дома. Иначе вряд ли он продолжал бы вот так спокойно стоять здесь, даже не поприветствовав меня кивком головы.

Мужчина запустил правую руку в пакет. Извлек оттуда какой-то маленький чёрный комочек. Издалека я даже не рассмотрел, что это такое. Может, камешек? Мужчина бросил его за ворота, во двор. Тут я сбился с шага. Предмет явно упал на землю, но характерного звука падения я не услышал.

Во дворе у меня гараж без крыши, хотя самой нет. Год назад, когда истёк срок после технического осмотра, я избавился от неё. Вместо машины завёл тощую, слабую утку. Она жила у нас во дворе, в квадратном загончике из бамбуковых щитов, скрепленных петлями, площадью метра два. Загончик пристроен прямо к воротам. Бетонный пол этого сооружения всегда усыпан помётом, словно по нему разбросали горчицу с семечками; утка вся перемазана помётом, так что перья у неё тоже обрели цвет горчицы.

Последнее время птица почти ничего не ела. Мои домашние говорили, что она, видно, скоро умрёт. С того места, где я сейчас находился, утку ещё не было видно. Её присутствие выдавало только слабое покрякивание. Определённо реакция на мужчину или на брошенный им во двор комочек.

И тут я увидел голову утки. Она клевала что-то чёрное. Её жёлтый клюв издавал дробь, похожую на стрельбу из игрушечного автомата. И это при том, что в последнее время она страдала отсутствием аппетита.

Я замедлил шаг рядом с мужчиной. Мы стояли перед воротами из нержавеющей стали. Мужчина снова запустил правую руку в пластиковый пакет. Его тонкие длинные белые пальцы ухватили какой-то чёрный комочек. Он пробормотал:

– Это цикада, певчая цикада. Ваша утка любит таких цикад. Но нельзя давать слишком много: может расстроиться желудок. Сегодня я принёс только три штуки…

Не отрывая глаз от птицы, мужчина бросил в загончик вторую цикаду. Переваливаясь вправо-влево на перепончатых лапах, утка подошла к насекомому и схватила его своим клювом, похожим на пластмассовую пластинку. И тогда цикада, с виду мертвая, издала шипение, словно в воду бросили раскаленную гальку. Мужчина слегка рассмеялся, и воздух у его губ задрожал.

И тут я вдруг заметил, что в ветках сакуры до сих пор стрекочут цикады. Хотя стояла уже вторая декада сентября. Пение цикад, как шум волн, лилось в уши, заглушая звуки пианино.

Лоб мужчины был настолько велик, что казалось, будто всё остальное – глаза, нос и рот – сосредоточены в нижней части лица. Глаза под тонкими бровями смотрели строго в одну точку, не двигаясь, словно зафиксированные в определённом положении. Они были абсолютно безмятежны. Возможно, в тот вечер из-за причудливого освещения радужки его глаз показались мне сине-фиолетовыми.

– Вообще сейчас погибает много цикад, которые опоздали умереть в срок. Бывает, лежит цикада на спинке, подумаешь, что мертвая, – а она ещё жива… Едва жива. Перед самой смертью, словно под действием некоего импульса, цикады на мгновение возвращаются к жизни, – сказал он нараспев, будто стихи читал.

С этими словами он извлёк из пластикового пакета ещё одно, последнее насекомое и бросил его утке. У него были очень длинные руки. Иногда это, наверное, неудобно. Из-под серого летнего костюма повеяло слабым свежим ароматом. Подняв глаза на ветку сакуры, мужчина заметил:

– Эта ветка здорово выдаётся вперед. Видите?

У него большие удлинённые глаза. Цвета индиго. Губы тонкие, немного похожие на женские. На вид лет тридцать пять.

– Недавно как раз с этой ветки упала цикада. Отпела, отстрекотала свою последнюю песню и встретила конец жизни. Цикада умерла не сразу и успела подползти к нему. А он, рад стараться, с большим удовольствием взял и съел её. Вот я сегодня и принёс ему целых три, – снова заговорил мужчина.

Мужчина говорит «он». Значит, понимает, что это селезень. Раз уж он знает пол моей утки, тогда, может быть, стоит сказать, как её зовут, подумалось мне: селезня мы назвали Кастро в честь Фиделя Кастро. Но я тут же передумал, решив, что своей откровенностью могу дать повод для разного рода расспросов о нашей семье.

Кастро вытянул свою слегка запачканную шею, пытаясь заглотить цикаду. На шее появилось небольшое утолщение, которое медленно перемещалось вниз. Прежде чем селезень проглотил цикаду, она успела издать какой-то глухой шипящий звук – так мне показалось.

– Так хочется его помыть… – проговорил мужчина, достал белый носовой платок, протёр им пальцы, помахал Кастро рукой и пошёл в направлении небольшого парка в глубине жилого квартала. Просунув клюв через ворота, Кастро проводил мужчину низким кряканьем. Худая серая спина растворилась в вечерней мгле.

Этот мужчина наверняка придет сюда ещё раз. Я предчувствовал это. Открыв ворота, я посмотрел на наш дом серого цвета.

1

Мы вчетвером поглощаем приготовленную женой запеканку из морепродуктов. Жена сказала, что в каждой порции по три креветки, по два морских гребешка и по куску белой рыбы, должно быть так, уточнила она. Мне тут же подумалось, что в кухонной мойке грудой навалены скорлупки двенадцати креветок, двенадцать удаленных из креветок длинных темных внутренностей, и коробка из пенополистирола, в которой хранились восемь морских гребешков и рыба.

За спиной жены, у окна, на низенькой полке небрежно поставлены друг на друга кастрюля из жаропрочного стекла для приготовления рыбы и морепродуктов на пару и кастрюля для приготовления белого соуса. Трёхцветная кошка по кличке Нэкос слизывает остатки присохшего соуса. Кухня забита немытой с утра посудой, там же валяется миксер для взбивания пены при запекании морепродуктов, пустая банка из-под грибов, пакет пшеничной муки, бутылка белого вина, бумажный молочный пакет; так что две кастрюли – для рыбы и белого соуса – перекочевали в столовую. Словом, самая обычная картина.

Между кастрюлями стоит прозрачная ваза для цветов. Месторасположение вазы не менялось уже очень давно. В ней несколько космей, но вода в вазе уже приобрела желтоватый оттенок, так что рядом с обеденным столом устало поникли головками цветущие осенью светло-красные цветы. Полуувядшие цветы и кастрюля с присохшими остатками белого соуса. Я уже перестал замечать какие-либо перемены в расположении предметов.

Послышался тонкий далёкий голос цикады, похожий на характерное жужжание, возникающее при коротком замыкании. За ужином я рассказал о том, что наш селезень Кастро ест цикад.

Всё трое дружно оторвались от тарелок с запеканкой из морепродуктов – будто их подбросила невидимая пружина:

– Странно! Ведь у него совсем не было аппетита. А вообще-то утки едят цикад?

Облизывая морской гребешок, жена сказала, что наш селезень скоро сдохнет, так что мужчина, скорее всего, соврал. На её овальном лице выделяется крупный и слегка темноватый нос. При внимательном рассмотрении на кончике носа жены можно разглядеть множество чёрных угрей. Кончик носа у неё всегда в поту. Круглые, как булочки, руки тоже постоянно покрыты потом.

Дочь Асаги, учащаяся во втором классе средней школы, сдвинула брови, и между ними залегла складка. Насадив на вилку креветку, она, как флажком, принялась размахивать ею перед своими очками в красной оправе:

– Верно, я где-то читала об этом! Такой же вкус! Очень похоже! Автор сочинения – энтомолог Жан Анри Фабр – пробовал есть цикад. Он писал: «Вполне съедобно. По вкусу цикады несколько напоминают мясо креветок…» Строго говоря, автор скорее всего ел не самих цикад, а их личинок.

Я попробовал на зуб креветку в белом соусе. Похоже, жена забыла добавить в белый соус отвар от морепродуктов. Или, может быть, просто всё переварила. Вообще, креветки какие-то слишком сухие и вкус не тот, может тертый сыр подгорел… В самом деле, по вкусу похоже на цикад… Значит мы едим запеканку из цикад.

Асаги хорошо разбирается в фауне. Разбираться-то разбирается, а вот заботиться о представителях фауны не горазда. Впрочем, по этой части мы всё стоим друг друга. Асаги продолжила:

– Личинок собирают летом, когда они ещё покрыты оболочкой и только-только выбираются из-под земли. Когда же они выползают на поверхность, то скидывают с себя оболочку и становятся невкусными. Поэтому нужно не упустить время собрать их и тут же приготовить. Автор пишет, что ел даже жареных личинок. Они пробовали их всей семьёй… По вкусу мясо похоже на креветок, но только жесткое, как пергамент.

В итоге автор не рекомендовал читателям есть цикад.

Дочь Аканэ, учащаяся во втором классе школы высшей ступени, сначала помалкивала.

А потом, подняв подбородок и закатив глаза, тоже заговорила. Со стороны может показаться, что она склонна считать людей за идиотов, однако это не так, она просто страдает нервным тиком:

– Взрослые цикады жёстче, чем личинки! Я это к тому, что Кастро может не переварить их. Ведь он и так издыхает, а тут ему скормили аж трех цикад.

Асаги понизила голос:

– Прямо какая-то загадка! Съел целых три цикады…

Продолжая поглощать запеканку, Асаги высказала предположение, что Кастро мог съесть цикад по следующим причинам. Во-первых, селезень мог инстинктивно чувствовать, что цикады подкрепят его ослабший организм. Во-вторых… Птица изобразила, будто здорова, и героически съела «угощение». Такая вот маскировка. Говорят, птицы иногда выкидывают такие штуки. Иными словами, Кастро отчаянно боролся за свою жизнь! Когда надо защищаться от внешнего врага, больные птицы делают вид, что здоровы. Может, и наш селезень разыграл спектакль: ах, пожалуйста, я могу съесть даже цикаду! Как бы он теперь совсем не разболелся, бедненький… Тогда он и маскироваться уже не сможет, и впрямь умрет…

Дочь выпалила всё это с набитым ртом, едва не плача. Вилки всех членов семьи, кроме Асаги, замерли в воздухе. Мы трое – я, жена и Аканэ на несколько секунд перестали жевать. Запеканка застряла у нас в горле. Послышался стрекот цикад. Асаги же принялась жевать с удвоенной силой, громко чавкая.

Она, похоже, искренне верила во второй вариант. Выходит, что человек, стоявший у наших ворот, «внешний враг»? Враг Кастро и, стало быть, враг нашего дома? Теперь коричневые цикады, которых он держал кончиками своих белых длинных пальцев, уже представлялись мне ядом для селезня. Мне вспомнились его глубоко посаженные цвета индиго глаза. Я, собственно, не углядел в них ничего угрожающего, но…

Асаги нахмурилась и сердито посмотрела на меня:

– Кто дал цикад? Три! Нашему Кастро.

В ответ я пробормотал, что это был незнакомый мужчина, худой, вполне приличный на вид; я его никогда прежде не видел в наших краях; от нашего дома он пешком направился в сторону парка. Кто он?.. Излагая всё это, я вдруг вспомнил его фразу: «Так хочется его помыть»…

Мне захотелось рассказать об этом Асаги. И добавить, что мужчина не производил впечатление дурного человека. Но потом мне почему-то расхотелось говорить обо всём этом. А был ли он вообще у наших ворот? Какая-то неуверенность вынудила меня умолкнуть. Звуки фортепиано, стрекот цикад, сумрачный воздух будто бы растворили, унесли куда-то призрачную фигуру незнакомца. Действительно, видел ли я этого человека?

Стрекот цикад прекратился. Кошка спрыгнула с низенького шкафчика. На спины жены и Асаги посыпалось что-то белое, светящееся. Это была пыль. Семь утиных фигурок, расставленных по ранжиру на полке над окном, вдруг задребезжали и зашатались. Оттуда тоже посыпалась пыль.

Кто-то – не то жена, не то дочь – заметил:

– Землетрясение!

Продолжая держать вилки в руках, мы переглянулись. Вокруг со стуком падали на пол различные предметы.

Пять живых растений, свешивавшихся на нитках с полки, часто-часто закачались, с них тоже полетела пыль. Это были довольно жутковатые растения без корней. Их листья впитывают влагу из воздуха, поэтому не требуют особой заботы. Так говорит жена. А потому она ими не занимается вовсе. Кончики похожих на змей зелёных, не то стеблей, не то листьев засохли и приобрели коричневый оттенок. Покупать-то растения жена покупает, мол ухода не нужно, а вот ухаживает за ними скверно.

Толчки продолжались. Вода в стоявшем на аудиосистеме небольшом аквариуме плескалась. Золотая рыбка плавала как-то боком, но это не было следствием землетрясения. На одном боку у неё белели какие-то пятнышки, похоже она просто была больна.

Колебания прекратились. Через окно отчётливо доносился стрекот цикад. Пыль ещё не осела. Она сверкала, как ядовитая цветочная пыльца. Пыль летела на нас с полки, с подвешенных растений, с потолка продуваемого второго этажа…

Асаги вдруг вернулась к теме селезня – будто и не было только что никакого землетрясения:

– Нужно будет сегодня присмотреть за Кастро. Схожу, гляну.

– И я тоже! – сразу подхватила Аканэ, и жена также невнятно выразила свое согласие, продолжая поглощать остывшую запеканку из морепродуктов. Уборка упавших во время землетрясения предметов была отложена на потом. Пыль продолжала медленно оседать. Всё четверо глотали её вместе с пищей.

У ног Аканэ лежала литровая упаковка стопроцентного сока «Тропикана», картинкой кверху. На упаковке был изображен сочащийся соком апельсин. Рядом валялись разного рода проспекты и листовки – «Продолжается набор служащих», «Открытие шоу-рум», «Большой базар товаров для мужчин», несколько сложенных рекламок, рассылки из универсальных магазинов, вечерний выпуск газеты «Майнити», а также хрустящая палочка в шоколаде. Всё это упало со шкафчика во время тряски одно за другим.

Аканэ лениво вытянула босую ногу и кончиками пальцев отодвинула бумажный пакет сантиметров на тридцать в сторону.

Я взглянул на шкафчик. На нём лежала целлофановая упаковка туалетной бумаги, с надписью «12 рулонов». Пакет был с силой надорван сверху и зиял дырой. Трёх рулонов недоставало. Кто-то стыдливо прикрыл упаковку с туалетной бумагой сложенной вечерней газетой с рекламным приложением, а сверху водрузил бумажный пакет из-под сока.

Но я не мог взять в толк, откуда, к примеру, взялась шоколадная палочка.

Может, ничего и не падало… Я мучился этим вопросом потому, что я точно не помнил, где всё это лежало до землетрясения. А почему я, собственно, не помнил? Дело в том, что в целом картина до землетрясения была практически такой же, как сейчас.

Возможно, и палочка, и сложенные рекламки, и пакет из-под сока лежали здесь с незапамятных времен…

Очевидным фактом было одно. Вечерний выпуск «Майнити» был явно не сегодняшний. Его принесли несколько дней назад. Придя домой, я успел обнаружить, что сегодняшний вечерний номер лежит в туалете на нижнем этаже, открытый на странице с телепрограммой.

В этом доме всегда бедлам. На полу гостиной комнаты и утром, и вечером валяются брошенные вещи, словно их роняли, как корова лепешки. Упаковочная бумага, ящики «доставка на дом», недоеденный кошкой сухой корм, фольга от конфет, проволочные плечики для одежды и много чего ещё. Мы не способны как следует навести порядок. Вещи всё прибывают, разрастаясь, словно тропические растения.

Подобная обстановка уже перестала меня злить. Отсутствие злости не вызывает даже грусти, уже давно. Вообще-то такое состояние должно рождать пустоту в душе, но ничего подобного я в себе не наблюдаю. Потому что так даже проще жить. Правда, иногда становится как-то не по себе.

После ужина мы дружно направились к гаражу посмотреть на селезня. В ветвях сакуры ещё стрекотали цикады. Кастро сидел в большой крытой птичьей клетке, стоявшей в загончике с бамбуковыми стенами. При нашем появлении он издал какое-то утробное кряканье. Переваливаясь вправо-влево, подошёл к Асаги. Она ждала его, широко разведя руки. Обхватив грязную шею птицы, дочь принялась увещевать Кастро:

– Кастро, ты не ешь цикад! Тот, кто дает тебе цикад, плохой человек. И лучше не разыгрывать никаких спектаклей! Я имею в виду, что не надо делать вид, будто ты здоров. Тебе необходимо хорошенько отдохнуть.

Селезень выгнул шею и постучал клювом по стёклам очков Асаги. Я вошёл в загородку и посветил карманным фонариком на бетонный пол. Ноги скользили по наросшему мху и по птичьему помёту горчичного цвета.

Я попробовал представить, какого цвета будут экскременты селезня после того, как цикады переварятся в его желудке. Я вообще сомневался, что он сможет их переварить. Обычно мы давали ему перемешанные с большим объёмом воды отруби с добавлением рыбной муки. Экскременты после такой кормежки глянцевитые, на вид и цветом не так уж сильно отличаются от самой пищи. Следовательно, после цикад они должны быть чёрно-коричневые, с обрывками ячеистых крылышек и чёрными бисерными шариками глаз.

Однако ничего подобного в свете фонарика не было видно. По подсказке Асаги я осветил гузку птицы, однако увидел лишь пятнышко коричневого цвета.

Жена спокойно заметила:

– Похоже, поноса нет.

Она всегда думает только о хорошем.

Асаги с беспокойством предположила:

– А может, у него запор? Непроходимость…

Выставив подбородок, Аканэ пробормотала, как бы сама себе:

– А может, Кастро лишь сделал вид, будто съел цикад? Если исходить из того, что птицы умеют здорово разыгрывать спектакли, то… Но тогда здесь бы валялись дохлые цикады, а их, похоже, нет.

Словно Аканэ выражала некоторое сомнение в том, что я действительно видел эту картину.

В бассейнчике для селезня плавают листья сакуры. В качестве бассейна мы приспособили пластиковый ящик для вещей; вода в течение многих дней не меняется и от птичьих экскрементов приобретает коричневатый оттенок, поэтому определить наличие каких-либо отклонений в испражнениях птицы заведомо невозможно. Если же всё-таки попытаться, то это будет крайне трудно. Я отказался от подобной мысли и выключил карманный фонарик.

На деревьях стрекотали цикады. Несколько цикад носились в темном воздухе, как бешеные. Они летали, будто брошенные кем-то камешки, прорезая тьму по немыслимым, беспорядочным траекториям. Они со стуком натыкались на какие-то предметы и падали на землю, вереща с такой силой, будто хотели подпалить ночную тьму. И в результате, как и говорил тот человек, становились полудохлыми.

Когда я лёг в постель и закрыл глаза, мне снова привиделись сине-фиолетовые глаза незнакомца. Его указательный и большой пальцы, ловко державшие цикаду, как шоколадку, двигались в темноте, светясь белым цветом.

На наш дом накатывал какой-то жуткий грохот. Стёкла в окнах мелко задрожали. Наверняка снова байкеры, которые этим летом облюбовали наш маленький парк. Они появлялись неизвестно откуда глухой ночью. Мотоциклов десять-пятнадцать, не меньше. Прежде они делали круг по спящему кварталу, выбирая всякий раз новую дорогу, и исчезали в направлении автобусной дороги. На этот раз рокот моторов заглох прямо у нашего дома. Несколько мотоциклов с работающими на холостом ходу двигателями встали прямо у изгороди.

Какое-то время я колебался – может, выйти, сделать им замечание или не стоит?.. Но тут раздался жутковатый металлический голос и смех. Я затаил дыхание. Голос был страшно высокий, и вообще, мне показалось, что говорят не на японском, а на каком-то иностранном языке. Мне сразу представилось, что у всех байкеров на зубах надеты металлические скобы. Вся поверхность зубов под шлемами сплошь покрыта проволочными дугами, так, что даже зубов не видно, и эти проволочки сверкают во тьме при каждом звуке.

И всякий раз, когда они отрывают и закрывают рты, проволока лязгает.

Моторы снова взревели. Опять послышался металлический смеющийся голос. Рев моторов стал удаляться. Шины мотоциклов давили полумертвых цикад десятками. Цикады издавали пронзительный писк – и окончательно умирали.

2

Мы живём в каком-то безликом двухэтажном доме, который с полным основанием можно сравнить, скажем, со складом или большой кладовкой. Он построен уже более десяти лет назад, но квартплата такая низкая, что мысли переехать не возникает.

Стены блекло-серые, никаких архитектурных излишеств – ни веранды, ни эркера. Дом похож если не на склад, то на большую полицейскую будку или дежурное помещение для охранников, говорят такие есть в аэропорту Нарита. Унылые стены из множества бетонных плит, скрепленных болтами. Как объяснил дядя жены, владелец этого дома, эти плиты – из строительного материала под названием прессованный цементный сайдинг противопожарной конструкции № 254, разрешенной министерством строительства.

Внешне дом выглядит настолько надежным, что возникает желание в порядке эксперимента бросить в стену бутылку с зажигательной смесью. Похоже, его изначально строили, чтобы сдавать в аренду, с одной только мыслью – о долговечности.

Украшением нашей обители можно назвать лишь, пожалуй, шесть круглых окон на втором этаже; со стороны может показаться, что это поднятое на берег списанное за негодностью судно. Вокруг стоят нарядные дома с белыми или бежевыми стенами, с окнами в зеленых рамах и стеклянной крышей. На их фоне наш просто бросается в глаза своей тусклостью и невзрачностью.

Наутро после появления незнакомца, кормившего Кастро цикадами, и, соответственно, после землетрясения Асаги пошла в ближайший магазин «Seven-Eleven» купить фильтры для кофеварки. Но тут же с криком влетела в мою комнату. Она обнаружила, что кто-то сделал на стене дома большую надпись.

– Какая-то она очень затейливая!

Асаги была возбуждена, но не рассержена. Наш дом расположен как раз на перекрестке дорог, проходящих через жилой массив, причём, одна из стен выходит прямо на проезжую часть. Сделать на ней из озорства какую-нибудь надпись не составляет никакого труда, поскольку окружающий дом забор едва достигает груди. Вот кто-то, взобравшись на забор, вероятно, и сделал эту надпись, и теперь она стала своего рода вывеской нашего дома, буквы словно танцевали по стене на довольно приличной высоте. Слово было выведено красным спреем. Надпись была довольно большая, в ширину размаха рук взрослого человека:

RUBBISH [5]5
  Мусор.


[Закрыть]

Буквы, набрызганные алой краской на угрюмой серой стене, смотрелись весьма ярко и живо. Верояно, по каждой букве прошлись спреем по нескольку раз; с каждой из семи букв стекали ярко-красные капли неправильной формы. Во всём этом было что-то наводящее ужас.

Сверкнув глазами из-за очков в красной оправе, Асаги сказала:

– Правда ведь, красиво. Прямо как в ночном клубе. А вот если бы красное обвести чёрным, то было бы ещё лучше.

Круглое личико Асаги аж раскраснелось – как будто её поцеловала любимая звезда эстрады. Аканэ тоже не особенно разозлилась:

– Похоже на название фильма ужасов…

Нахулиганили, вероятно, те самые ребята на мотоциклах, которые остановились перед нашим домом ночью. После беглого осмотра стен и заборов других домов сложилось впечатление, что пострадало только наше жилище. Может быть, сама неприветливая стена нашего дома спровоцировала парней с металлическими голосами?

Аканэ добавила:

– В этой банде наверняка есть парень из какой-то рок-группы под названием «Rabbish».

У меня же появилась неприятное ощущение, что парни на мотоциклах, увидев наш дом, сочли его «мусором». Словно наш дом говорил – «Я – урна для мусора». Меня переполняла злость, но… что есть, то есть, ничего не попишешь.

Стоя со сложенными руками у стены и глядя на надпись, жена совершенно бесстрастно размышляла вслух:

– Стоит ли сообщать в полицию? Как можно оттереть надпись?..

Дочь Аканэ на упоминание о полиции сказала, что это может вызвать у типов на мотоциклах ещё худшую реакцию. А Асаги сказала, что наш дом такой угрюмый, что одно яркое пятно в общем не помешает. Хоть что-то особенное.

Скорее всего, в итоге мы и в полицию не сообщим, и надпись стирать не будем… Во всяком случае, у меня было такое ощущение. Нам трудно что-то менять, что-то стирать. Возможно, если бы мы были способны что-то стирать, что-то менять, то на стене вообще не появилась бы эта надпись.

Во дворе, на траве, как раз прямо под надписью «RUBBISH» валялось пять пустых банок из-под кофе и прохладительных напитков, а также несколько окурков. Видимо, всё это набросали те подонки. Всё пустые банки были сильно смяты. Похоже, у парней очень сильные пальцы. Они с лязганьем впивались зубами в металлических скобах в жестяные банки, а руки их комкали жесть как бумагу.

В деревьях стрекотали ещё живые цикады. Мне показалось, их голоса звучат несколько слабее, чем вчера. Когда наша четвёрка во главе со мной двинулась ко входу в дом, над нашими головами мелькнула какая-то чёрная тень, похожая на чёрную тряпку. Существо спустилось на траву во дворе, рядом с гаражом. Раздался шорох, в лицо нам дохнуло ветерком. Мы сжались и застыли как вкопанные. Селезень с жалобным писком раскрыл крылья и пустился наутек. Это была здоровенная ворона. Она схватила с земли что-то и тут же взмыла в небо. В клюве у неё был какой-то треугольный предмет из проволоки.

Глядя в небо, Асаги вскричала:

– Это вешалка! Она валялась во дворе, проволочная вешалка! Вороны используют их для строительства гнезд. Кладут вешалку на ветку, а потом на ней строят гнездо! – вскричала Асаги, показывая пальцем в небо.

Во дворе нашего дома постоянно что-то валяется.

А Асаги продолжала:

– Ворона утащила ещё трусики сестры, они упали с верёвки вместе с вешалкой.

И я, и жена, и Аканэ, раскрыв рты, вслед за пальчиком Асаги посмотрели вверх.

Ворона, держа в клюве изогнутый крючок вешалки и вытянув толстую шею, взлетала всё выше и выше. Треугольник раскачивался в синем небе.

Противная ворона вцепилась в чёрный острый треугольник и парит в небе. Распушив чёрные перья, она летит всё дальше и дальше на запад. А внизу стоит наш серый двухэтажный дом. Мне подумалось, что, похоже, разбито чьё-то сердце – либо наше, либо воронье. Наша четвёрка долго-долго смотрела на летящий в небе странный объект.

Мы являем собой безалаберную семью.

У всех четверых разные характеры, а вот по неряшливости мы поразительно схожи друг с другом. В частности, всё мы не хотим убираться. Просто не можем. И в самом доме, и во дворе у нас постоянно такой бедлам, что и говорить-то об этом стыдно. Казалось бы, хоть кто-то из четверых должен любить наводить порядок, но в нашей семье убираться не любит никто.

Мы уже тысячу раз обсуждали нашу неряшливость. Бывало, во время этих дискуссий мы злились, кричали, лили слёзы, иногда доходило до ссор и скандалов. В последнее время мы уже уставали от этих разговоров и умолкали. После нескольких тяжелых ссор тема стала табу. Таким образом, даже ссоры не исправили нашу четвёрку. Теперь, если кто-то вдруг заговаривал о неумении навести в доме порядок, остальные трое смотрели на него как на не вполне здорового человека.

Допустим, я, вопреки установленному правилу, решил бы вновь поднять данный вопрос – мол, может быть, нам всё-таки ещё раз, ещё один раз совместно обсудить эту тему? Возможно, стоит попытаться изменить сложившуюся ситуацию? Как в таком случае отреагировали бы жена, Аканэ и Асаги? Мне ясно видится такая картина.

Вся тройка, будто заранее сговорившись, дружно оборачивается на меня. Или окидывает меня внимательным взглядом с головы до ног. Как какого-то несчастного высохшего моллюска. А потом с нарочитой усталостью в голосе дружно спрашивают меня: папа, что с тобой, что-то случилось?

Поскольку проблема уже перестала быть темой для обсуждения, тему можно было считать закрытой. К удивлению, проблема и в самом деле была своеобразным образом решена. Что характерно, никто из четверых не сваливал вину и не возлагал ответственность на других членов семьи за беспорядок в доме. Хоть в этом нашу семью можно было считать достаточно дружной.

Разумеется, я не считал нормальным сложившееся положение и не был доволен. Но спокойная, мирная жизнь предполагает следование сложившимся правилам, что, однако, не исключает возможности взять и сломать однажды всё. Так что в этом смысле мы, несмотря на всю нашу привычную безалаберность, вели спокойную, мирную жизнь.

В тот вечер Асаги вдруг обнаружила, что позавчера, в пятницу, забыла в школе коробочку для завтраков бэнто. Вспомнить о пропаже через несколько дней – это со стороны Асаги довольно быстрая реакция, если исходить из стандартов нашей семьи.

Жена высказала предположение, что коробочка старшей сестры Аканэ тоже где-то дома. Аканэ учится не в частной школе, где преподаю я, а в префектуральном учебном заведении, где, на удивление, есть не только киоск, но и столовая. Поэтому поступив туда после неполной средней школы она перестала брать с собой завтраки.

У Аканэ опять начался тик. Задрав подбородок и заведя глаза, она на какое-то время задумалась, вытянув верхнюю губу, а потом удовлетворённо кивнула сама себе и побежала в детскую комнату на втором этаже. Её не было в течение тридцати минут. Деревянный пол в детской комнате, как и всё другие помещения в доме, сплошь усыпан толстым слоем самых разнообразных предметов; там, не оставляя свободным ни одного квадратного миллиметра, соседствуют журналы, школьная форма, нижнее бельё, плеер для компакт-дисков, обертки от шоколада, куклы, плакаты, гигиенические прокладки и многое другое.

Аканэ, часто мигая глазами и поблёскивая белками, спустилась со второго этажа вниз: в руках она держала, как ценную букинистическую книгу, обернутую клетчатым носовым платком коробочку для завтрака.

Жена сказала:

– О-о… Проспала целых полтора года!..

В подобных случаях никто в этом доме никого не упрекает и никто ни над кем не насмехается. Слова жены «проспала целых полтора года» следовало понимать как констатацию факта: коробочка для завтрака, принесённая из школы и не вымытая, в течение года и шести месяцев пролежала в детской комнате, никем не замеченная и не открытая. Я думаю, что в её словах наряду с удивлением присутствовала лёгкая грусть, однако уверен, что это относилось всего лишь к месту и времени. Вопрос исчерпан – и не более того. Эдакая созерцательная задумчивость.

Если продолжить разговор о самой жене, то можно припомнить такой случай. Однажды она по невнимательности вместо футляра для палочек положила Асаги в коробку для завтраков телевизионный блок дистанционного управления. Да и я сам, и Аканэ, и Асаги в разное время допускали бесчисленное множество самых разнообразных промашек.