Текст книги "Теплая вода под красным мостом"

Автор книги: Ё. Хэмми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Аканэ бесстрашно предложила:

– А давайте откроем и посмотрим, что там!

Не дожидаясь нашей реакции, она поставила коробочку на середину стола и принялась разворачивать носовой платок. Всё четверо разместились вокруг стола. Из платка появилась небольшая чёрная пластиковая коробочка для завтраков с изображением мультипликационного Снуппи. Однако Аканэ никак не удавалось открыть плотно закрытую крышку. Коробочка должна была быть пустой, но, вопреки ожиданиям, крышка казалась не плоской, а несколько выпуклой, как будто под ней лежала приличная горка риса.

Асаги пошутила:

– Коробочке не нравится, что её открывают. Она стала девственницей!

Тогда за дело взялся я. Надавив указательным, средним и безымянным пальцами на нижнюю часть коробки, я с силой потянул вверх словно приросшую крышку. Асаги верещала у меня над ухом: «Ей же больно, больно»! И тут, издав какой-то слабый, словно застенчивый звук, крышка открылась. Одновременно из неё повалил дым, похожий на сухой пар. Это была сухая плесень.

Возбужденная появлением дыма, Асаги вскричала:

– Да это волшебная шкатулка из сказки! Мы всё теперь постареем на полтора года. Какой ужас!

Запах дыма оказался на удивление слабым и совсем не противным, он был похож на запах пересохшей пшеничной муки. В коробочке лежала маленькая круглая ёмкость из фольги, в которой, вероятно, когда-то был любимый дочерью зелёный горошек; кроме неё там была только плесень. Плесень в виде вертикально воткнутых в подушечку многочисленных блестящих иголочек. Но, едва мы открыли крышку, иголочки, словно обессилев, дружно осыпались, обратившись в прах. Не успели мы опомниться, как прах обратился в бледно-фиолетовый дым и окутал наши лица – а мы продолжали смотреть в коробку. Окутанные этим дымом, лица жены, Аканэ и Асаги светились мягкой улыбкой.

Через поднимавшийся струйкой дым был виден мясистый нос жены. Капельки пота на носу тоже впитали в себя сухую плесень. Я, конечно, никогда не говорил жене, но сейчас должен признаться, что женился я потому, что полагал, будто кончик её носа выделяет особую жидкость, характерную для добродушного человека. Однако впоследствии, уже женившись, я изменил своё мнение. Как оказалось, выделялась не жидкость доброты, а жидкость безалаберности и неорганизованности. Окутанный дымом плесени, я предался воспоминаниям.

3

Голоса цикад с каждым днём становились всё слабее, однако всё ещё звучали. Хулиганская надпись «RUBBISH» по-прежнему с неоновой яркостью светилась алым на серой стене дома. Мы не стали стирать надпись и не позвонили в полицию. Правда, однажды я даже нажал на нужные кнопки телефонного аппарата, но потом подумал, что у нас нет доказательств того, что надпись – дело рук байкеров из парка. Я решил, что беседа с полицией нанесет мне больший душевный урон, чем сама надпись – я ведь учитель. И отказался от звонка. Я и моя семья накопили большой опыт в оправдании ничегонеделания, когда мы оказывались перед выбором – да или нет.

В субботу, ровно через неделю после того, как Кастро съел цикад, я вернулся домой очень поздно, потому что готовил художественную выставку для школьного фестиваля культуры. В темноте я услышал кряканье селезня и нажал на звонок, размышляя о том, что кряканье стало намного бодрее. Открывая входную дверь, я практически столкнулся с выскочившей навстречу с карманным фонариком Асаги. Она прокричала: «Посмотри! Посмотри! Посмотри!»

В луче карманного фонарика я увидел белого-белого Кастро. Птица, которая всегда была перемазана собственным помётом, отчего её гузка, грудка и шея имели коричневатый оттенок, буквально преобразилась: сейчас она сверкала ослепительной белизной, и даже если бы не фонарик, её всё равно можно было бы различить в темноте благодаря яркому белому цвету.

Асаги возбуждённо сообщила:

– Он помыл Кастро. Это мужчина, о котором ты говорил, папа. Тот человек с цикадами. Да как чисто!

Значит, он опять приходил. В самом деле. Как я и предчувствовал. Дочь перевела луч фонарика на бассейн для селезня. В прозрачной воде оранжеватый свет фонаря слегка изгибался и подрагивал, освещая светло-зелёное пластиковое дно бассейна. Оказалось, что он не только сменил воду: почти до стерильной чистоты были отчищены от чёрной плесени стенки, волшебным образом исчезли налипшие на дно отруби и мох с внешней стороны бассейна.

С бетонного пола были аккуратно смыты прилипшие перышки, остатки птичьих экскрементов, а также червячки и слизни; на меня пахнуло свежей водой. Кроме того, незнакомец тщательно очистил от зелёного мха стены загончика. Луч карманного фонарика вновь осветил Кастро. Селезень преобразился, будто это была совершенно другая птица, по рождению и условиям вскармливания. Его кипенно-белые перья сверкали в свете фонаря, как облачение звезды эстрады; от этой белизны мне даже показалось, что ему немножко холодно.

Жена сообщила с таким воодушевлением, будто это её помыли:

– Он попросил нашего позволения вымыть селезня. Исключительно приятный, милый человек. Сказал, что его фамилия – Миками. Такой вежливый… Я не отказала ему. Асаги немного помогла. А он всё отмыл половой щёткой и щеткой для мытья посуды.

Возможно, не только жена, но и Аканэ с Асаги чувствуют себя так, будто вымыли и вычистили не селезня и загончик, а частички их собственных душ. Их рассказ очень порадовал меня.

Да, мы привыкли жить в постоянном беспорядке, но мы не считаем это нормой. Поддержание чистоты и порядка создает благоприятный душевный настрой. Мы всё-таки хотим, чтобы в доме было чисто. Будто впервые в жизни подтвердив этот факт, я вошел в дом – и увидел, что вся прихожая завалена обувью. Десять пар шлепанцев, мужские ботинки, туфли-лодочки, баскетбольные кеды, теннисные кроссовки – словно передо мной свалка. В одном ботинке почему-то лежала пятииеновая монета. Я рассуждал так: нельзя сказать, что мы не хотим жить в чистоте, однако мы не умеем как следует убираться и если всё-таки решаемся на это, надолго нас не хватает. Борясь с наводнением в виде наваленных на полу старых газет, свёрнутых и сложенных вдвое-втрое рекламных листовок и плакатов, брошенных носков, пустых коробок из-под жареных цыплят, брошюр о страховании жизни, бумажных салфеток (их бесплатно дают в магазинах в благодарность за покупку), я прошел в гостиную.

Разумеется, я испытывал добрые чувства к человеку, который абсолютно добровольно и без какого бы то ни было вознаграждения привёл в порядок часть чужого дома и помыл нашу домашнюю птицу, но в тоже время такое бескорыстие казалось мне несколько странным. Хотя, вероятно, в этом мире есть и подобные люди. Не только такие, как мы, что постоянно разводят грязь. Но что-то всё же меня цепляло… Жена и дочери дружно и весело рассказывали о господине Миками. Особо была возбуждена Асаги:

– Загадка цикад разгадана! Говорят, что люди ели цикад и их оболочку не только в те времена, когда жил Фабр, о котором я вам говорила, но едят и в наши дни, в разных странах мира. Поскольку цикад считают лекарственным средством, то они ни в коем случае не могут быть ядовиты для селезня. Так сказал господин Миками… Он закончил ветеринарное училище. Ещё господин Миками сказал, что у Кастро признаки пододерматита. Он придёт завтра в первой половине дня и осмотрит селезня. Хороший человек! Он не враг!

По словам жены, господин Миками недавно перебрался сюда из Токио и поселился в многоквартирном доме недалеко от парка, в глубине жилого массива. Сегодня он лишь навёл порядок в загончике для Кастро, но пройти в дом отказался.

Я подумал: хорошо, что не прошёл в дом. Сделай он это, и вся его приязнь к нам на этом закончилась бы. Мне опять вспомнились его белые длинные пальцы, которыми он держал тёмно-синюю певчую цикаду. Жена всё рассуждала: если он действительно появится завтра, то придётся провести его в дом; предложить чашечку кофе. Да, видно так, ответил я.

По привычке, сложившейся в нашем доме, вечером накануне визита постороннего человека жена методично, в обеих руках перетаскивала в свою комнату площадью около четырех татами [6]6
  Мера площади несколько больше 1,5 кв. м.; также соломенный мат стандартного размера, служит для настила полов.


[Закрыть]различные вещи, которые оккупировали гостиную, – выстиранное бельё, высохшую ещё несколько дней назад мохнатую купальную простыню, гладильную доску, висевшее ещё с весны на вешалке тёмно-голубое пальто Аканэ, пустую коробку из-под процессора, который я привез с Акихабары, засунутые под софу детские штанишки и прочее.

Кроме того, она аккуратно, так, чтобы не нарушить форму, переносила к себе в комнату «очки», которые обычно валялись в коридоре, перед туалетом и ванной комнаткой. Если аккуратно стянуть с себя брюки, спортивные штаны, а потом резким движением выдернуть из них лодыжки, то образуются два кольца. Их окрестила «очками» Асаги, и с тех пор эта «очковая» практика стала в нашей семье повседневной. Получалось, что мы как бы сбрасывали с себя старую кожу, переодевались во что-то другое, а прежнюю кожу оставляли тут же, на месте. Нижнее бельё, образовывавшее внутреннее кольцо внутри кольца джинсов или брюк, Аканэ и Асаги называли «старческими очками» – с толстыми линзами. Понимаю, что стыдно говорить о подобных привычках, но должен признаться, что через несколько дней после «сбрасывания кожи» мы, бывало, вновь просовывали ноги в штанины и натягивали на себя джинсы, брюки, леггинсы.

В результате переноса вещей комната жены, и без того постоянно захламленная, до такой степени переполнялась самыми разнообразными предметами, что, казалось, просто треснет. В результате неимоверных усилий наше жилище было подготовлено для приёма господина Миками.

Примерно в полночь я проснулся от шума моторов. Их грохот словно обволакивал ушные раковины. Сквозь шум мощных моторов пробивался голос человека, похожий на звук раздираемой жести. Он, похоже, кого-то звал. Может быть, один из парней, остановив мотоцикл под надписью «RUBBISH» и глядя на одно из круглых окон на втором этаже нашего дома, в самом деле зовет кого-то? Может, Аканэ высунулась из окна и сейчас разговаривает с парнем на мотоцикле? Может, наша женственная Аканэ сказала ему что-то грубое и вульгарное – такие слова, какие мне и слышать-то не доводилось?..

От диких фантазий мне стало трудно дышать. Я почувствовал, вероятно, не вполне оправданную ненависть к этим типам на мотоциклах, в горле даже запершило. Однако вскоре шумная ватага пришла в движение, большая змея постепенно стала значительно тоньше и превратилась в ленточного червя, а затем отдалилась настолько, что практически исчезла из виду. Зато послышалось какое-то недовольное кряканье селезня.

Я спустился по ступеням вниз. Поднял трубку стоявшего на полке телефона. Чёрный шнур телефонной трубки и провод, тянувшийся от стены, настолько переплелись, словно чёрные спагетти с каракатицей, что трубку можно было дотянуть только до пояса. Чтобы сделать звонок, следовало наклониться и в такой позе прижать ухо к телефонной трубке. Мне не хотелось звонить в полицию, пребывая в такой позе. Я раздумал делать это.

Я открыл холодильник, чтобы достать пиво. Тарелка с оставшимися после двухнедельной давности ужина кусочками жаркого из свинины и редьки стояла на другой тарелке, на которой уже несколько месяцев «охлаждались» остатки жареного мяса. Жир приобрёл белый цвет и затвердел, блюдо казалось приготовленным из воска. Рядом лежал открытый тюбик с майонезом, под ним – высохшая икра минтая, приправленная солью и перцем. В глубине стояла бутылка с заплесневевшими бамбуковыми ростками, приправленными солью, и лежала тоже заплесневевшая упаковка икры морского ежа; стиснутые между ними куриные крылышки протягивали ко мне свои белые пальчики, взывая о помощи.

Всё это в полной мере походило на известную картину Джерико «Плот “Медузы”». На плоту навалены друг на друга голые трупы, лежат больные, полумёртвые люди; еле держатся на ногах, бессильно протягивая руки к бушующим волнам, ещё живые… тучи, похожие на чёрную плесень, поникший парус… Из холодильника доносились слабые жалобные стоны. Но я безжалостно захлопнул дверцу.

Я думаю о господине Миками. У меня появляется ощущение чистоты, словно бы всё мое тело омыли очищающей струей. А что если господин Миками поможет нам? Эта мысль неожиданно пришла мне в голову, пока я пил из банки пиво. Потом я отправился досыпать.

4

На следующее утро господин Миками в белоснежной рубашке «поло» с короткими рукавами шагал по аллее сакур. Над его головой нависали ветки деревьев, листва, образовавшая несколько ярусов, отбрасывала на рубашку зелёные тени. Между деревьями пробивались звуки учебной пьесы Бургмюллера «Искренность». Чувствовалось, что восьмые правой руке пианиста даются с трудом, и совсем неважно обстоит дело с легато. Звуки лились не плавно и гладко, а получались резкие и отрывистые. Иногда пианино заглушало стрекот цикад.

Господин Миками шагает с прямой спиной, его движения легки и упруги, как на соревнованиях по спортивной ходьбе. И учебная пьеса для пианино, и стрекот цикад воспринимаются мною как некая музыкальная тема в честь визита господина Миками. Я увидел его, когда озабоченно шёл к воротам, заметив опять появившиеся под надписью «RUBBISH» пустые банки и окурки. Он нес какой-то бумажный свёрток. Его сверкающие белые зубы можно было рассмотреть даже издалека. Вбежав в дом, я возбужденно крикнул трём женщинам:

– Господин Миками пожаловал!

Троица выбежала навстречу. Вытянув шею, прихода гостя ждал и селезень. Мы встречали господина Миками так, как больные встречают вероучителя, которому безгранично доверяют.

В течение последующих двух часов господин Миками трудился так, словно выполнял возложенную на него некую священную миссию.

– С вашего позволения я ещё раз вымою птицу, – сказал он.

Затем господин Миками засучил джинсы, снял обувь и начал работать. Он вылил всю воду из бассейна Кастро, ещё достаточно чистого, и направил мощную струю из шланга на его стенки, на бетонный пол и на плиты, ограждавшие загончик. Когда между руками господина Миками и воротами повисла небольшая радуга, птица вошла под неё и расправила крылья, всячески выражая радость. Прозрачные радужные капли заиграли на крыльях и рассыпались по перьям.

Со стороны аллеи сакур донеслись звуки пианино. Это были первые такты «Искренности», они повторялись несколько раз. Капли воды скатывались по крыльям в такт восьмым долям – соль-ми-ре-до-соль-ми-ре-до, благодаря чему пианино звучало гораздо благозвучнее, чем на самом деле.

Кастро подошёл прямо к рукам господина Миками, широко раскрыл жёлтый клюв и попытался проглотить рукотворную радугу. При этом он смеялся каким-то необыкновенным утробным смехом.

Господин Миками сменил половую щетку на щетку для мытья посуды; с лёгким шуршанием прошелся ещё раз по кормушке и бассейну, а затем, повернувшись к нетерпеливо ожидавшей со шлангом в руках Асаги, произнёс с просветлённым лицом:

– Порядок, попробуйте полить ещё разок.

Асаги, также сняв с себя обувь, тут же последовала призыву господина Миками и взялась за шланг. Я не думал, что сойдет столько грязи, но по боковой сливной канавке потекла жидкость зеленовато-синего цвета. Запах комбинированного корма и экскрементов исчез, остался лишь запах чистой воды. Бетонный пол совершенно переменил свой цвет и засиял белым влажным блеском.

То, что сделал господин Миками, подышав на свои белые длинные пальцы, сделал, не ожидая ничьей благодарности, не подразумевало никакого подвоха, однако мне казалось, что это был ловкий фокус.

Господин Миками медленно раскрыл принесённый бумажный пакет. В нём обнаружился тускло-зелёный виниловый рулон, похожий на напольный коврик для автомобиля. Миками взял его в руки, положил в загончик Кастро, а затем развернул быстрым, отработанным движением.

Тут же последовал вопрос:

– Можно мне постелить это здесь?

Рулончик оказался искусственным дёрном. Его изнанка была тускловато-матовой, а лицевая сторона блестела ярчайшим зелёным цветом, просто до неприличия зеленым цветом. Коврик был сплошь утыкан короткими виниловыми травинками. Поскольку он был небольшого размера, то спокойно уместился между металлической клеткой и бассейном. Зелень радовала глаз. Белый Кастро вступил на искусственный дёрн и, переваливаясь с боку на бок, солидно, как очень важная персона, зашагал по нему. Аканэ и Асаги по очереди издали восторженные вопли. Жена зааплодировала; я, Аканэ и Асаги присоединились к ней.

Господин Миками с самым серьёзным видом сообщил:

– Я только что купил дёрн в Токио, в магазине для садоводов. Давно хотел испробовать его, да всё случая не подворачивалось.

Потом он сказал, что у Кастро на лапах пододерматит. И пояснил: поскольку птица много ходит по бетонному полу, то подушечки с внутренней стороны перепонок, особенно их задняя часть, истончаются, стачиваются, как напильником; в результате на лапах появляются «язвенные струпья».

Господин Миками продолжал:

– В поражённые места попали микробы, которые и ослабили птицу, и тогда она попыталась самостоятельно подлечиться, поглощая упавших цикад. Да и я скормил селезню немало этих насекомых… В любом случае, должен сказать, бетонный пол определённо не годится! Поэтому-то я и принёс для Кастро искусственный дёрн-газон. Он легко моется…

Господин Миками передал селезня в руки Асаги. Плавательные перепонки на обеих лапах настолько истончились, что легко пропускали солнечный свет; задние коготки также серьёзно сточились, и около них возникли язвы, похожие на мозоли. Я почувствовал лёгкий озноб. Ведь это наша лень и невнимательность привели к такому кошмарному результату.

Аккуратно смазывая своими белыми тонкими пальцами язвы на лапах птицы, господин Миками, будто заклинание, повторял: это комбинированные антибиотики – диметил-сульфоксид и дексаметазон. Во время этой процедуры Кастро смотрел на меня одним глазом. Интересно, о чём он при этом думал? Взгляд у него был холодноватый, пронзительный. Впрочем, он у него всегда такой. Вокруг чёрных зрачков тёмно-синяя окантовка; мне подумалось, что цвет глаз Кастро похож на цвет радужки господина Миками.

В этот раз господин Миками прошёл в дом и даже выпил чашечку кофе, но надолго не задержался. Едва мы подумали, что гость, возможно, стесняется, как он, словно бы извиняясь, сказал, что хотел бы сменить воду в аквариуме для золотых рыбок:

– Нужно удалить отсюда хлор, поэтому понадобится ещё вода. У вас есть какой-нибудь другой сосуд?

У жены, Аканэ и Асаги на лицах появилось такое выражение, будто они ждали нового фокуса. В нагромождении самых разных предметов на кухне женщины отыскали тазик для мытья овощей; после этого господин Миками и три женщины переместились в другое место.

Послышался певучий голосок Асаги. Она объяснила, что и селезень, и золотая рыбка были выиграны во время праздничного «розыгрыша животных», один лотерейный билет тогда стоил двести иен. Что касается кошки Нэкос, то она была бездомной и, как говорится, гуляла сама по себе, а потом приблудилась к нашему дому и так и прижилась у нас…

– При «розыгрыше животных» не бывает невыигрышных билетов. Маленькие утята идут по второму разряду, перепела – по четвёртому, а золотые рыбки – по самому низшему, шестому. Другими словами, Кастро вырос из малюсенького утёнка. Два года назад он был очень-очень маленьким, до неправдоподобия крохотным утёнком. А птенца перепела сожрала Нэкос. Золотую рыбку я принесла с одной из последних лотерей, она была такая слабенькая…

Господин Миками отреагировал:

– Золотая рыбка, вероятно, была изначально нездорова. Судя по всему, она страдает так называемой «болезнью белых точек». Ихтиофтириозом. Это такие маленькие зловредные червячки.

Закончив заниматься золотыми рыбками, мужчина перешёл к нашим растениям, свисавшим с проволоки у окна. Нашёптывая, что так дело не пойдёт, он снял всё пять растений с полки, отнёс их поближе к входной двери и с силой дунул на них, чтобы стряхнуть пыль. Три женщины вновь присоединились к господину Миками и под его руководством стали обрабатывать растения водой.

Я ждал в гостиной. От входной двери до меня доносились возбуждённые голоса. А где-то подальше, за голосами этой четвёрки, лилась не слишком искусно исполнявшаяся учебная пьеса для пианино. Это было хорошее воскресенье.

Господин Миками инструктировал:

– Поливать надо один раз в семь-десять дней…

Аканэ немедленно отреагировала:

– А мы не поливали уже, пожалуй, дней двадцать.

Обращаясь к жене, гость продолжал давать свои ботанические советы:

– Вот на головке этого малыша появились наросты, похожие на щупальца осьминога. Это называется ксерографика, нет, не то. Писеро… или кисеро…

Вступила Асаги.

– А это похоже на клубни травы…

В ответ господин Миками разъяснил:

– Это бергери. А рядом – стрептофилла. Она есть и у меня. Смотрите, у неё нет стебля. Только листья… Вы когда-нибудь прикасались к ним? Имеется в виду не просто формальное прикосновение, нужно прикоснуться так, чтобы получить от этого удовольствие. Вот так, подушечками пальцев, так-так…

– Так?

Кто это сказал: жена? Нет, вероятно, Аканэ. У них с матерью очень похожие голоса.

Он продолжал:

– Так, так… Ну как, похоже на прикосновение к бархату, правда? Когда по вечерам я возвращаюсь домой, то в одиночестве часто трогаю листву стрептофиллы. Это успокаивает. Успокоение идёт от кончиков пальцев…

Жена проговорила каким-то до неприятности детским голосом:

– А мне кажется, похоже не столько на бархат, сколько на оленью кожу.

Реакция господина Миками была таковой:

– Вы, возможно, не поверите, но должен сообщить, что это не слишком привлекательное на вид растение даёт цветы глубокого фиолетового цвета! Пока не увидишь почки, бутоны и, наконец, цветы, не догадаешься, что это такое. Об этом часто не знают даже продавцы цветочных лавок.

Жена спросила:

– А какие цветы даёт вот это растение?

Он:

– Этого и я не знаю. Говорят, иногда они по ночам покрываются ярко-красными цветами. Такими яркими, что их будто бы видно даже в темноте. Цветы как бы парят в темноте. Мне бы очень хотелось увидеть, как это происходит…

Я задремал.

Странно! Мне кажется, что я знаю, слышал и видел давным-давно господина Миками. В его голосе нет резкости. Он говорит медленно и как-то очень плавно. Большинство людей, бывающих в нашем доме, крайне поражается царящим в нём беспорядком и, стараясь скрыть изумление, всё-таки непременно выдают его своим голосом. А вот господин Миками держится ровно и спокойно, будто уже смог хорошо разобраться в причинах наших безалаберности и неорганизованности. Он ничего от нас не скрывает. Если бы попытался скрывать, мы бы сразу почувствовали. Неряшливость и отсутствие порядка в доме вовсе не означают, что мы ничего не чувствуем и не замечаем. Мы тонко улавливаем колебания в настроении гостей. Если гость замечает, что мы видим, как он что-то скрывает, ему становится немного неловко. Поэтому и гости, и мы дружно делаем вид, будто ничего не видим. С господином Миками у нас таких проблем нет. Интересно, почему?

В этот день кошка Нэкос ушла из дома.

5

Наступил конец сентября. Кошка не возвращалась.

На крыше нашего дома в светло-синей рубашке с короткими рукавами стоит господин Миками и машет рукой. Только что прошёл тайфун, и теперь небо ясное-ясное; похоже, что белые, длинные как ветки берёзы, руки Миками слегка замёрзли. Тем не менее, виду него бравый. У господина Миками такое выражение лица, будто он поднялся на крышу не по лестнице, а плавно спустился туда из небесных высей; он не обращает внимания ни на высоту, ни на крутизну крыши. Звуки пианино, на котором кто-то исполняет учебный этюд, сегодня звучат резче, чем обычно, в них есть какой-то металлический оттенок.

Я, жена, Аканэ и Асаги взирали на господина Миками с дороги за воротами и тоже дружно махали руками. Селезень, недавно вымытый нашим гостем вместе с Асаги, стоял рядом с дочерью и также тянул голову вверх, как-то склонив её набок.

Когда утки хотят разглядеть что-то над ними, они не тянут голову вверх. Они наклоняют голову набок и смотрят только одним глазом, словно испытывая сомнение.

Лицо у господина Миками приобрело серьезное выражение. Он уже не стоял, а сидел на корточках. Он переступил через гребень крыши, крытой облупившейся зеленой металлочерепицей, и почти пополз к телевизионной антенне, поваленной ночной бурей. Его икры, обтянутые джинсами, играли мускулами.

Сам я боюсь высоты, поэтому собирался, как всегда в подобных случаях, вызвать электрика, но господин Миками, сказав, что Асаги-тян, кажется, хочется смотреть телевизор, без лишних слов полез на крышу. Но сначала разыскал в нашей захламлённой кладовке двухсекционную стремянку, кусачки и много чего ещё.

Снизу были хорошо видны тощие ягодицы господина Миками. Он высокого роста, но какой-то тонкий, просто прозрачный, как лист бумаги. Упади он с крыши, звука падения было бы почти не слышно.

Он громко крикнул, как будто мы стояли далеко-далеко внизу:

– Проволока проржавела и порвалась!

В ответ Аканэ и Асаги так же громко завопили:

– Осторожнее! Смотрите, не упадите!

Мы всё были в приподнятом настроении, будто праздновали завершение сборки дома.

Господин Миками трогать антенну не стал, а сначала поменял три отрезка проволоки на обнаруженные в кладовке струны от пианино и только потом, бережно, словно обнимая, поднял антенну. Струны от пианино постепенно натягивались. Они, под углом прорезав голубое небо, натягиваются, дрожат и начинают издавать музыкальные звуки. Мы зааплодировали, а господин Миками просигналил нам с крыши, мол, всё о’кей, порядок. Перемещаясь по гребню крыши, он заменил всё проволочные растяжки, поддерживавшие с трёх сторон антенну. В заключение, ухватившись рукой за антенну, он громко прокричал:

– Не криво?

Наша четвёрка дружно ответила:

– Нет! Всё нормально!

Господин Миками тронул своим белым пальцем натянутые в голубом небе тонкие стальные струны и с видом заправского бас-гитариста ударил по ним. Послышались чистые сухие звуки; затем он глубоко поклонился – мол, представление закончено.

Между господином Миками и нами, на выходившей на улицу стене дома сияла яркая красная надпись из семи букв: «RUBBISH». Под ней по-прежнему мозолила глаза гора пустых банок. Спускаясь по лестнице, господин Миками покосился на надпись, а потом громко, чтобы всё услышали, сказал:

– Надо бы это оттереть. Растворитель краску снимет. Правда, могут остаться пятна.

Спустившись на землю, он снова взглянул на надпись и, словно бы рассуждая сам с собой, добавил:

– Раз уж пятна останутся, наверняка останутся, то нужно будет заново покрасить всю стену. В какой-нибудь яркий цвет. К тому же и на крыше краска потрескалась и облупилась, поэтому заодно хорошо бы перекрасить и крышу. Думаю, что после этого дом будет выглядеть прекрасно…

Мы переглянулись: я – с женой, Аканэ – с Асаги.

После того, как господин Миками стал захаживать к нам в дом, ничего в нём ровным счетом не изменилось: мы по-прежнему не прибирали комнаты, разбрасывали вещи, словом, вели себя по-свински. Если носки, которые я надевал, не были новыми, только что купленными, то, бывало, я надевал носки от разных пар, какие давала жена, следя только за тем, чтобы они более-менее сочетались друг с другом по цвету и рисунку. Аканэ и Асаги же спокойно разгуливали в беленьких носочках, совершенно разных и по длине, и по рисунку.

Не менялись и привычки дочерей: Аканэ после школы входила в гостиную, где, как всегда, были разбросаны рекламные объявления, носильные вещи, оберточная бумага и прочее, цепким взглядом выхватывала какие-нибудь сладости на столе. Потом, не отводя от лакомства глаз и не меняя выражения лица, с грохотом роняла на пол портфель, будто у неё вдруг случился вывих пальца, и плюхалась на стул.

Вещей в доме становилось всё больше и больше. Словно через щели в доме постоянно проникали извещения и напечатанные на хорошей, сверкающей словно бритва, бумаге рассылки – из магазинов, из вечерней школы: это было похоже на письма с угрозами о том, что вещи будут всё прибывать и прибывать – пока мы не сдадимся и не смиримся с этой реальностью.

Не изменилась и привычка жены оставлять на столе пластиковые пакеты из супермаркетов и вываливать их содержимое.

Я знал, что около года назад всё женщины в нашей семье стали пользоваться на троих одними и теми же трусиками. В этом отношении тоже ничего не изменилось. По утрам дочери хватали первые попавшиеся трусы, не разбираясь, чьи они, и отправлялись в школу. Если утром чистых трусов не находилось, то и Аканэ, и Асаги без особых раздумий могли схватить старомодные панталоны бабушки, моей тещи, которая жила вместе с нами, пока не скончалась в возрасте восьмидесяти одного года несколько лет назад. Я знал об этом, потому что был свидетелем ежеутренних перепалок между дочерьми.

Однако жена, как бы спохватившись, стала слегка пользоваться косметикой. Как-то я увидел, что она старательно протирает лицо чем-то вроде марли, смоченной туалетной водой. Она определённо пыталась извести тёмное пятно на кончике носа. Асаги, поддавшись увещеваниям сестры, стала иногда надевать бюстгальтер. А до того как у нас в доме стал бывать господин Миками, она не признавала никаких бюстгальтеров. Кроме того, я, Аканэ и Асаги стали определённо реже оставлять в туалете журналы и газеты.

С появлением господина Миками самые большие изменения произошли с Кастро. Возможно, благодаря цикадам и искусственному газону он окреп, к нему вернулся аппетит; птица поправилась настолько, что Асаги даже пошутила, что «надо бы приготовить из Кастро “утку по-пекински” и съесть». После того, как господин Миками добавил в аквариум солянокислого хинина, золотая рыбка избавилась от белых точек и стала плавать уже не боком, а так, как положено – спинным плавником вверх.

Наряду с уткой и рыбкой метаморфозам подверглись и наши растения. Если раньше они были покрыты пылью и засыхали, то теперь принялись жадно тянуться вверх, словно желая получить ещё какую-нибудь подпитку – не то листья, не то стебли. Зелень стала более богатой, насыщенной; казалось, что растения слегка шевелят своими щупальцами.

Господин Миками стал захаживать в дом и в моё отсутствие. Таким образом, он общался с тремя женщинами чаще, чем со мной, и, следовательно, у них появилась возможность узнать побольше об этом человеке.

Раньше он жил в Токио и работал ветеринаром. Был женат, потом развёлся, выплатив жене довольно большие деньги; причём, сделал это не по её требованию, а добровольно. Кажется, до сих пор любит бывшую жену. Детей не имеет. Сейчас будто бы служит в какой-то компании в Иокогаме, занимаются вопросами водоснабжения. Любит традиционное японское печенье. К этим сведениям о господине Миками Асаги с некоторым недовольством присовокупила: «Он всё никак не пригласит к себе в гости, – а живет он в многоквартирном доме недалеко от парка».