Текст книги "Теплая вода под красным мостом"

Автор книги: Ё. Хэмми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

На платформе второго тягача также размещались две ракеты аналогичного образца. Я подумал, что это, без сомнения, советские ракеты «Гоа» класса «земля-воздух». Мне доводилось видеть их на фотографиях и в кино, но в натуральном виде я лицезрел их впервые. Ракеты достаточно устаревшего образца, но их идеальной формы острые боеголовки, покрытые ночной влагой мощные корпуса были невероятно красивы; они были настолько прекрасны, что увидев их в такое время и в таком месте, в самом деле можно было вообразить, что они долетят до самой луны. Я молча кричал: лети, лети, лети! Я перевозбудился. В результате мои вши вновь активизировались в паху. Зуд стал просто нестерпимым. Восхищённо глядя на шедшие тягачи с четырьмя ракетами на платформах, я правой рукой почёсывал промежность. Чем больше я чесался, тем сильнее зудело. Потом вновь обрушилась тьма.

Очнувшись после столь сильного потрясения, я услышал журчание воды. Это Дзуон, продолжая сидеть на корточках, приспустила трусы и справляла малую нужду. Разлетавшиеся брызги орошали тьму. Синяк на щеке скрывала ночная мгла, а вот круглая, как полная луна, задница, казалось, сверкала в густых зарослях травы. Я живо представил себе, как лобок Дзуон и обитающие там вши соприкасаются с кончиками травы. Прежде Дзуон с её синяком была мне омерзительна, особенно в сравнении с Ха, но теперь я решил, что и Дзуон сойдет.

Дзуон, Ха, Ньем, я, а также четверка рикш обтерли травой налипшую на обувь грязь, стряхнули приставшие к одежде семена каких-то растений и присосавшихся к телу насекомых, вновь построились в походную колонну и продолжили путь вдоль плотины. Время от времени я полной грудью вдыхал разлитый в воздухе запах воды. Я остро чувствовал, что за плотиной беззвучно струит свои воды река. Стоило закрыть глаза, как начинало казаться, будто наш караван неспешно скользит по поверхности воды. Наверное, нашу колонну связывала некая сильная воля, и цепочка не прерывалась, как сплошная чёрная линия.

Прошло ещё минут пятнадцать. У рикш, должно быть, совсем не осталось сил. Сколько нам ещё ехать? Как далеки мы от цели? Хорошо ли, что возглавить колонну доверили этой Дзуон? А не замышляют ли что-то против меня Дзуон и Ньем? Может, Ньем избивал Дзуон для того, чтобы она стала его сообщницей? Деньги я уже уплатил. За проезд в оба конца на четырех велорикшах. А также деньги за Ха. Но, наверное, с неё возьмут комиссионные. Плюс плата за два номера в гостинице, куда мы едем. К тому же с нами потащилась Дзуон, а в придачу и сам Ньем. Тогда, в заведении, он разделил своими узловатыми пальцами волосы Ха и, обмотав их вокруг её тонкого горла, сдавил его, будто куриную шею. А потом подвел Ха ко мне… Ха – хорошая девушка, покладистая, говорил он, здесь мрачно и скучно, уедем отсюда; Дзуон знает отличный отель, она здорово договаривается; я тоже поеду; если что, могу защитить, и вообще присмотрю; если надо, переведу; давайте, наймем велорикш и поедем всё вместе, это, правда, далековато, но гостиница там отличная.

Ньем словно слегка запугивал меня. Мне и в самом деле было страшновато. Но согласился я не из-за того, что испугался. Я представил себе всю остроту ощущений в предстоящей поездке с этой троицей на велорикшах глубокой, тёмной ночью. Заразившая меня вшами Дзуон, нанятая Дзуон новенькая – Ха, избивший Дзуон Ньем, и я – человек, кровь которого сосут дети и внуки вшей этой самой Дзуон… – всё мы, вытянувшись в цепочку, как платяные вши, продвигаемся вперед в кромешной тьме. Представив себе эту картину, я согласно кивнул. После этого мы пересекли Ханой и выехали в тёмный пригород.

Колонна на велорикшах продолжала свой путь вдоль плотины. Я по-прежнему чувствовал близость широкой водной артерии, неспешно струящей в темноте свои воды. Мне уже стало казаться, что мы никогда не доберемся до гостиницы. Да и утро уже никогда не наступит… И нам суждено вечно тащиться во мраке, скользить в ночной мгле.

Тут Дзуон вдруг завопила: «Стой, стой!»

Ха передала её слова по цепочке, и Ньем, рефлекторно обернувшись ко мне, недовольно повторил: «Стоп»! Ехавшая передо мной троица сошла с повозок и зашагала по зарослям травы под плотиной, я поплелся следом. Было слишком темно, и поэтому казалось, что мы идем по минному полю. Я брел последним, осторожно ощупывая носками ботинок землю. Впереди показался какой-то слабый оранжевый огонёк. Он был одинокий, к тому же совсем тусклый. У меня просто сердце оборвалось. Меня поразил не столько сам огонек, сколько его месторасположение. Дело в том, что он висел над землей сантиметрах в тридцати и подрагивал на ветру. Я как-то не привык к тому, что источники света могут располагаться так низко.

Собственно, это был не огонёк, а нечто похожее на плод растения под названием «китайский фонарик» или пузырник. Казалось, что это сам круглый пузырник источает тусклый свет. От силы полметра в диаметре, он казался светящимся кругом, который вот-вот поглотит ночная тьма. За пределами круга излучала свое чёрное сияние тьма. Поэтому красный «фонарик» казался мне сейчас центром мироздания. Выходило, что мы медленно приближаемся к центру мира.

Внутри красного круга помещалось маленькое, сморщенное старушечье лицо. Щёки были закрыты чёрной тканью. Казалось, что в зарослях травы прямо над землей парит только улыбающееся лицо – больше ничего. Оно вот-вот упадет и покатится по траве.

Старуха сидела спиной к дамбе. Перед ней стоял маленький низкий столик, похожий на игрушечный; масляная стеклянная лампа на столе излучала то самое оранжевое сияние цвета «китайских фонариков».

На столике размещались чайные чашки, термос китайского производства, бамбуковый кальян, восемь каких-то плодов, по цвету и форме похожих на клубни картофеля, примерно с десяток беспорядочно рассыпанных сигарет, три огурца, а также тарелка с подсолнечными семечками. Всё это выглядело как набор иллюзиониста. Мне тут же представилось, как глухой ночью старуха, сидя рядом с абсолютно безлюдной дорогой, по которой никто не ходит, развлекается какими-то странными фокусами с термосом, кальяном и огурцами. Возможно, и те давешние ракеты – тоже её «работа».

Дзуон, Ха, Ньем, я, а также четверо рикш присели на корточки вокруг столика и принялись бесцеремонно пить чай, разлитый в малюсенькие чашечки. Он оказался ужасно кислым. Старуха беспрестанно хихикала. Она определенно знала заранее о нашем приходе, ещё задолго до нашего появления, и потешалась над нами. Ньем раздал рикшам по две сигареты. Но они не стали прикуривать и положили их в нагрудные карманы; рикши предпочли по очереди покурить бамбуковый кальян, похожий на сякухати [4]4
  Японский старинный музыкальный инструмент, вид кларнета.


[Закрыть]. Когда они затягивались, вода в кальяне булькала. Я тоже попробовал глубоко затянуться. Буль-буль. Я вдыхал табачный дым, похожий на густую вонь, исходящую от диких зверей. Дым через лёгкие проникал в спинной мозг и, поднимаясь всё выше, достигал головного мозга. Мое тело потеряло устойчивость. Угнездившиеся на лобке вши оторопели и отцепили свои лапки-коготки от корней волос; часть их скатилась в гущу волос и попадала вниз.

Дзуон скупила всё овощи и фрукты, лежавшие на столе – три огурца и восемь похожих на картофелины плодов. Ньем взял у меня деньги и с важным видом вручил старухе. Та вновь открыла рот и захихикала. Рот её был похож на чёрную дыру. Мы повернулись к старухе спиной и через заросли травы побрели к нашим «сикло». Оглянувшись, я увидел в круге света «китайского фонарика» старческое лицо, одно лицо. Вокруг него не было ничего, кроме мрака цвета мокрой кожи. Теперь лицо у старухи было сердитое. У меня возникло чувство, что за её спиной течет река, бескрайняя, как море.

Мы снова двинулись в путь колонной.

Наши велорикши неслись довольно резво, как будто их заправили горючим. Не прошло и пяти минут, как тянувшаяся вдоль дамбы дорога неожиданно пошла в гору. Рикши привстали на сиденьях, сгорбились, навалившись на педали всей тяжестью своих тел, и с хриплыми стонами принялись преодолевать подъем. Если бы мы, пассажиры, вышли из колясок, рикшам было бы легче, но Дзуон лишь командно покрикивала на них своим пронзительным, визгливым голосом; ни Ха, ни Ньем тоже не выказали ни малейшего желания выйти из колясок. Я же после недавнего курева чувствовал страшную слабость во всём теле и не имел ни малейшего желания подниматься по склону пешком. Я только как-то занервничал – не погнутся ли педали, не порвутся ли цепи, не сломаются ли у рикш ноги, узловатые, как куски вяленого мяса, не перевернутся ли и не полетят ли вниз по склону наши коляски.

Как и следовало ожидать, почти у вершины холма всё четыре колымаги дружно встали, причём в опасной близости друг от друга. На несколько секунд мы замерли: мы не двигались вперёд и не падали вниз. Словно в немой сцене – мы примерзли к ночной тьме. Казалось, если мы сейчас же не сдвинемся вперед хотя бы на миллиметр, то скатимся вниз и вернемся во владения старухи, с которой недавно расстались. Она уже предвкушает это и поджидает, противно хихикая. Попытка освободиться от её чар и вновь подняться на склон закончится тем же. Выходит, мы обречены до утра раз за разом повторять всё это?.. Но тут рикша Дзуон с утробным рыком взлетел на вершину холма. За ним одолел подъем рикша Ха. Их низкие, протяжные крики слились в единый рёв. То же самое благополучно совершили остальные рикши – Ньема и мой. Когда всё четверо поднялись на вершину холма, Дзуон зааплодировала. Подражая ей, захлопала в ладоши и Ха. Нехотя их примеру последовал Ньем, я же похлопал от всей души.

На вершине рикши остановились передохнуть, положив голову на руль. Вершина соединялась перемычкой с дамбой. Щеки ощущали лёгкое дуновение прохладного ветерка. Мы вдыхали запах воды. Ньем подал голос, указывая куда-то вдаль:

– Вон там – мост. Большой железный мост. В своё время сюда понаехали специалисты из СССР. Они-то этот мост и построили. Сейчас их уже нет, всё вернулись домой. Да, здоровенный отгрохали мост!

Но я ничего не увидел. Сколько ни вглядывался. А Ньем продолжал:

– Огромный мостище! Сам-то я по нему не ходил, но, говорят, на его строительство потребовалось столько народу!.. Видишь, какой он длинный, ужас просто.

Я попытался провести чёрную горизонтальную линию на холсте тьмы. Затем изобразил покрытие и фермы, добавил несколько толстых вертикальных линий – опоры. Нарисовал боковые заграждения, протянул несколько железных канатов. Наконец возник висящий будто между двумя сгустками тьмы чёрный железный мост грубоватых очертаний. Я заглянул под мост. Оказалось, что там значительно глубже, чем я предполагал. Похоже на огромную, широкую и глубокую котловину. По дну котловины текла чёрная, блестящая, как фотоплёнка река. Похожая на пленку с памятными снимками вода текла медленно и тихо.

Ньем пояснил, что гостиница, куда мы направляемся, когда-то была общежитием советских специалистов. Советские уехали, но после них остались сауна и бильярд, там можно и видео посмотреть, и массаж сделать, поэтому в гостинице постоянно роятся всякие типы, разжиревшие на грязных делишках, в том числе контрабанде. Просто безобразие. Точно! Ньем словно говорил сам с собой. Затем вдруг, понизив голос, стал рассказывать о Ха. Дескать, она пыталась эмигрировать в Японию. С младенцем на руках, вместе с другими беженцами – их было десятка два. На рыболовецкой шхуне. Всё, правда, кончилось тем, что после двухнедельного дрейфа по Восточно-Китайскому морю, потом по Южно-Китайскому морю они попали в Гонконг. Всех принудительно депортировали как экономических беженцев. Странное дело! Политическими беженцами не признали… Ха вернулась домой уже без младенца. Говорят, его съели во время дрейфа. Ребеночка-то…

Ньем – лжец. Ха не могла съесть своего ребенка. Гораздо вероятнее было бы, если бы съели её саму. Ньем нарочно пугает меня. Чтобы у меня с Ха ничего не вышло.

Просто денежки с меня сдерет – и на этом всё. Я прикинулся, что меня всё это не интересует и перевел взгляд на реку. Ночь была черна, как смоль. Словно мы и впрямь во чреве кашалота. Беззвучно текущая вода – возможно, его желудочный сок. Возможно, эту воду принесло сюда с того места, где в ней плавали Ха с младенцем… Вода такая чёрная и тяжелая, что из неё невозможно вырваться… всё бесполезно. Тут оживились мои лобковые вши, в паху зачесалось. Я чешусь. Я смеюсь. Я пребываю в чреве кита, ничего не вижу, и потому у меня словно нет глаз. Я слеп. А в моих штанах вцепились в волосы тысячи безглазых вшей. Я представляю себе эту картину, и мне и впрямь становится смешно.

Мы колонной спустились с холма. Свернули налево, и река осталась позади.

Дзуон что-то крикнула, Ха передала по цепочке, Ньем перевёл:

– Уже скоро. Гостиница скоро.

После стольких часов мрака я наконец увидел огонь. Фонарь стоял рядом с железнодорожным переездом. Взглянув на телеграфный столб, похожий на тонкое, готовое рухнуть дерево, мы затаили дыхание. Это была всего-навсего одинокая электрическая лампочка, но нам она показалась яркой и величественной, как солнце. В её свете наша компания имела весьма плачевный вид. Вдалеке виднелось бетонное крытое шифером здание с большой трубой, похожее на завод.

Мы двинулись по пыльной дороге. Наши коляски замерли у главного входа. Здание окружал высокий бетонный забор. Зелёные металлические ворота были закрыты. Сбоку помещалась узкая, на одного человека, калитка. Она был открыта. Ньем выбрался из коляски и подошёл ко мне:

– Наконец-то приехали. Подождите, пожалуйста, здесь. Дзуон сейчас переговорит, с кем нужно.

После этих слов Ньем опять потребовал у меня деньги. Сказал, что они понадобятся при переговорах. Скорчил недовольную мину и серьезным тоном сказал: «У нас ведь нет предварительной договорённости!» Ньем сунул купюру в брючный карман и тихо сказал что-то Дзуон. Потом они вместе исчезли во дворе. Немного позже туда же ушла и Ха.

Я заглянул во двор через калитку. Трёхэтажное здание, похоже бывшее некогда белым, теперь обрело сероватый оттенок. Оно было выстроено в форме каре. Во дворе зеленел газон, рядом с ним виднелись теннисный корт и баскетбольная площадка. Там и сям зияли какие-то ямы и рытвины, земля будто растрескалась. Во дворе не было ни единой живой души. Недалеко от корта зеленели густые сосны. В отдалении возвышалось хлебное дерево метров двадцать в высоту, его овальные жёлтые плоды висели не на ветках, а росли непосредственно на стволе, как бы пробиваясь изнутри. Огромные плоды, которые едва можно обхватить руками. Местами плоды образовывали гроздья. Отсюда было не разглядеть, но я знал, что кожура плодов хлебного дерева должна быть покрыта множеством наростов, похожих на женские соски. В полутьме плоды расплывались жёлтыми пятнами, и казалось, что это – детеныши дерева. Некоторые из них, похоже, вот-вот упадут.

Совсем рядом с хлебным деревом был пруд. Ствол изгибался в сторону пруда, поэтому если бы похожий на младенца плод в темноте вдруг оторвался, то в мгновенье ока ушел бы на дно – никто бы и не заметил. Чёрная поверхность воды притягивала к себе плоды, как магнитное поле. Вокруг пруда росли цветы, даже ночью было отчетливо видно, какие они синие.

Тут во дворе появилась длинноволосая Ха. Что она делает? Внимательно вглядываясь во что-то, она энергично размахивала руками – вверх-вниз, потом в стороны. Казалось, она что-то черпает ладонями. Волосы развевались по ветру, вот-вот зацепятся за ветки хлебного дерева. Иногда она складывала ладони вместе. Поскольку ветки дерева закрывали от меня худенькую фигурку Ха, мне было непонятно, что это она вытворяет. Но в её движениях было что-то жутковатое.

Увлекшись наблюдением за Ха, я даже не заметил, что у забора, справа от главного входа на территорию, стоит какое-то странное здание. Оно отличалось от прочих длинных трехэтажных строений, слепленных по одному шаблону, и формой, и особенной атмосферой. Оно имело форму цилиндра и, если судить по окнам, было четырёхэтажным. Мне подумалось, что это могло быть или огневой точкой, или командным пунктом. Из окон второго и четвёртого этажей пробивался тусклый желтоватый свет. Я почувствовал смутное беспокойство. Внизу, у цилиндрического строения стоял Ньем. Он шёпотом переговаривался о чём-то с женщиной в белых коротких брючках. Дзуон не было видно. Куда же она подевалась?

Я ждал. У меня не хватало решимости сесть в коляску и в одиночестве укатить от этой троицы. Они вынуждают меня ждать уже, пожалуй, минут десять. Тут ко мне подошёл Ньем, один. Очень злой и мрачный. Прищелкнул языком и заныл:

– Опоздали! И сауна, и массаж уже закончили работу. Эта дура Дзуон просчиталась со временем, дура!

Посетовав о невозможности поразвлечься, Ньем вдруг вяло спросил: «Вы ведь будете иметь дело с Ха?» Да, я так и сделаю. Потому что не хочу оставаться с этим подонком.

В сопровождении Ньема я подошёл к цилиндрическому зданию. В воздухе стоял густой дурманящий запах тёплой воды и чего-то палёного. Это же сауна! При входе в огромный цилиндр стоял канцелярский стол, на нём возвышались огромные часы цилиндрической формы, и казалось, что их плюхнули сюда, как торт ко дню рождения. Вообще-то часы были настенные, в красной оправе, на батарейках. Чёрные стрелки показывали 1 час 15 минут. Женщина в коротких брючках, что-то напевая, убирала со стола часы и лежащие с ними рядом контрольные листки бумаги, где должно было быть записано время пребывания в сауне гостя с женщиной.

Ньем, злобно глядя на неё, щёлкал языком. Она сидела, повернувшись к нему своим костлявым задом, и даже бровью не повела.

Мы поднимаемся по главной лестнице здания, имеющего форму каре. Остро пахнет мочой и плесенью, и я стараюсь задержать дыхание. Наверное, есть такие типы, что справляют нужду прямо у стены лестничной площадки. Вши опять оживились. Почёсывая промежность через брючный карман, я иду по коридору второго этажа. Он застелен зелёным линолеумом. Похоже на больницу. В коридоре несколько дверей. Некоторые распахнуты настежь. Оттуда доносится запах горящих ароматических палочек, отпугивающий комаров и москитов. Ньем идёт впереди меня. Он, как и я, через брючный карман чешет промежность.

Ньем без стука открыл дверь комнаты в самом конце коридора. Там стоят две железные кровати. С потолка свисает одинокая голая лампочка. На столе маленький, словно игрушечный, вентилятор, но он не работает. Окно открыто, за ним темнеют деревья. Сидящая на кровати у окна Дзуон с недовольным видом хрустит огурцами, купленными у старухи. Синяк на левой щеке под светом лампочки кажется просто чёрным. Время от времени Дзуон сплевывает на пол кожуру. Ха сидит на краешке той же кровати. Уголки глаз у неё опущены вниз больше, чем всегда. Она обдирает кожуру с плодов, похожих на картофелины. На небольшом столике между двумя кроватями лежат в ряд три цветка, похожие на колокольчики, но с более длинной чашечкой. Они синего цвета, с фиолетовым оттенком. Намного бледнее, чем синяк на щеке Дзуон. Правда, в свете оголённой электрической лампочки цветы утратили свою свежесть и блеск. Вид у них жалкий: стебельки оборваны у самых чашечек, остались только головки. Вероятно, это поработала в пруду Ха.

Ньем разлегся на кровати между Дзуон и Ха и закурил. С сигаретой в зубах он неожиданно протянул правую руку и ухватил Дзуон за пучок её завитых волос, резко дернув вниз. Карие глаза Дзуон взметнулись вверх. Синяк на щеке вытянулся и стал похож на удлинённый эллипс, вроде острова Суматра. Ньем прижался носом к носу Дзуон и стал изрыгать проклятия в её адрес. Чтобы не видеть этой сцены, я сел на кровать у двери и вытер носовым платком выступивший на шее пот. Ха пересела ко мне. Тогда Ньем повернулся ко мне и пояснил по-английски:

– Она не только напутала с сауной! Уверяет, что хоть и получила деньги для переговоров, смогла снять только одну комнату на четверых. Дура! Эта женщина…

Ньем ещё не успел договорить, как откуда-то донёсся глухой звук, как будто кто-то изо всей силы потянул с двух сторон за связку толстых резинок и так сильно вытянул, что они порвались. Лампочка под потолком погасла. Электричество отключилось. Ньем замолчал. В наступившей темноте стал виден лишь огонёк сигареты. Он был похож на налитой кровью мужской глаз. Когда огонёк перемещался, в темноте вычерчивалась красная линия. За окном слышался комариный писк. Я лёг на кровать и закрыл глаза. Меня потянуло в сон. Ха вытянулась рядом со мной.

Сколько, интересно, прошло времени?.. У меня на плече лежала прядь волос. Мне было тяжело дышать. Ха лежала на мне, она пыталась засунуть мне в рот тот самый фрукт, который недавно чистила. Плод разваливался, его сок тек между зубами по языку. На взгляд он был невкусным и горьким, а оказался сладким, как спелая хурма. Широко раскрыв рот, я проглотил кусок. Слышалось сонное дыхание Дзуон и Ньема. Ха затянула какую-то песню, похожую на ту, что она пела по дороге сюда.

– Хонсем, хонсем…

Интересно, как называется этот фрукт. Разжёвывая мякоть, я попробовал повторить вслед за Ха: хонсем, хонсем. Продолжая лежать на мне в темноте, она одобрительно кивнула и легонько прикоснулась кончиком пальца к моей левой щеке. Я попытался повернуться на бок. Взгляд упал на прикроватный столик, стоявший на уровне подушки. На нём что-то едва заметно отливало сине-белым цветом. Это были те самые, похожие на колокольчики цветы, которые Ха нарвала у пруда.

Три цветка поблёскивали попеременно, по очереди. Теперь синие с фиолетовым лепестки вновь обрели и блеск, и насыщенность, они словно пронзали окружавшую тьму своим густым синим светом. Какие интересные цветы, они светятся в темноте, подумалось мне. Ха протянула в темноту свою белую руку и повернула к себе эти похожие на колокольчики цветы. Теперь их раскрытые чашечки смотрели на нас. В глубине тоненьких лепестков копошился светлячок. Поскольку в колокольчике было перекручено несколько лепестков, насекомое не могло выбраться, отражая свечение, исходившее от цветка.

Я опять впал в сон… Образовав колонну из четырёх велорикш, мы двигались по дороге вдоль плотины. На телах всех членов нашей четвёрки – Дзуон, Ха, Ньема и моём – гнездились вши одной и той же разновидности. Каждый из нас держал в руке, как фонарик, синий цветок с сидящим в нём светлячком. Мы проехали мимо старухиной чайной лавки под открытым небом. Она помахала нам рукой. Её лампа цвета пузырника отдалилась и вскоре исчезла во мраке. Наша колонна продолжала двигаться по дороге, надеясь лишь на синие цветы-фонарики с устроившимися в них светлячками.