Текст книги "Измена"

Автор книги: Джулия Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– Говорю вам, это было землетрясение. Два дня назад и тюрьму вот так же тряхнуло – я слышал от стражников.

– Нет, это королевские шпионы. Они сперва полили дерево маслом, а потом подожгли горящими стрелами.

– Они подвели под форт подкоп и взорвали мину – вот почему так тряхнуло.

– А я слыхал, какой-то человек шел сквозь огонь невредимый, как ангел.

– Не ангел, а дьявол.

– Это был Кайлок, вот кто.

– Дьявол и есть.

Джек порадовался, когда они добрались до лазарета, – у него уже уши вяли. Стонущие, черные от сажи люди лежали на земле ровными рядами, будто игральные карты. Кругом кашляли и плевались.

– Живой или мертвый? – деловито осведомился сознающий свою важность лекарь.

– Живой, покуда в руки тебе не попал, – ответил Дилбурт. Джек прикусил губы, чтобы не рассмеяться. Дилбурт нравился ему все больше и больше.

– Тогда кладите его сюда. – Лекарь указал на чистый, застеленный полотном тюфяк. – А ты, парень, – сказал он Джеку, – совсем, похоже, плох под этой своей сажей. Подожди тут у входа – я займусь тобой, когда улучу минутку. – Он смерил внимательным взглядом рану на груди и укусы на руках.

Джеку сделалось не по себе. Он не знал, насколько надежно сажа скрывает его раны, а смотреть не хотел. Он просительно взглянул на Дилбурта.

– На твоем месте, парень, – сказал тот, – я его к себе и на выстрел не подпустил бы. Ты жив, стоишь на ногах и с помощью Борка переживешь эту ночь – а на большее и надеяться не приходится. – Он обхватил Джека за плечи. – Пойдем, парень, не будем больше задерживать этого доброго человека. Если он надолго бросит своих больных, они, чего доброго, начнут поправляться сами по себе – придется ему тогда раскошеливаться. – Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, подмигнул лекарю и повел Джека прочь из лагеря.

Джек высвободился, чтобы проститься с часовым. Дилбурт понимающе кивнул:

– Похвально, парень. Я тебя подожду.

Что такого было в этом человеке? Дилбурт как будто читал мысли так же легко, как другие разбирают слова. Он скромно отошел в сторонку, сверкая при луне плешью, словно донцем опрокинутой чаши. Джек положил ладонь на руки часового. Лицо солдата блестело от пота, и он весь дрожал. Правая нога была откинута в сторону, и кожа выше колена побелела и натянулась над раздробленной костью.

– Я сожалею, – прошептал Джек.

Глаза солдата открылись. Он посмотрел на Джека ясным, полным бесконечного сочувствия голубым взором и сказал просто:

– Я знаю.

Джек сжал его руку – слишком крепко, быть может: на сердце было тяжело, и он не совсем понимал, что делает.

– Спокойной тебе ночи, друг, – сказал он и ушел.

Дилбурт подал ему руку, чтобы опереться. В третий раз за эту ночь кривозубый хальк прочел мысли Джека, потому что не сказал ни слова, а просто вывел его из лагеря.

Полчаса спустя Джек и Дилбурт, слишком изнуренные, чтобы говорить или думать, подошли к маленькому опрятному деревянному домику. Дилбурт почти уже тащил Джека на себе.

– Ну вот и пришли, парень. Родной очаг, стало быть. – Занимался рассвет, и первые лучи солнца окружали уютный домик ореолом.

Женщина с лицом большим и гладким, словно круг сыра, вышла им навстречу.

– Муженек! – вскричала она. – Что это ты торчишь на дворе, да еще с болящим? Входи сейчас же и дай мне заняться им. – Квохча, как рассерженная курица, она подхватила Джека под другую руку. – Ну, Дилбурт Вадвелл! Я всегда говорила, что у тебя вместо мозгов свечное сало, – так оно и есть: ночной пожар, видать, вконец его расплавил.

Джек оказался прижатым к внушительной груди тетушки Вадвелл. От нее шел восхитительно знакомый запах дрожжей и масла – хоть сейчас в печку сажай. Через дверь, такую низкую, что им всем пришлось пригнуться, она ввела его в теплую, ярко освещенную кухню. Камыш, совсем свежий, трещал под ногами. Не успев войти, тетушка Вадвелл принялась погонять мужа:

– Дилбурт, не стой так, будто ожидаешь второго пришествия Борка. Налей парню кружку сбитня – да не так, как ты обычно наливаешь, а до краев. – Крепкие руки усадили Джека на что-то мягкое. – А потом принеси мне таз с водой – парня надо отмыть.

Дилбурт, поймав взгляд Джека, скорбно улыбнулся:

– Да, из моей жены получился бы отменный полководец, родись она мужчиной.

– Хватит болтать, муженек, – отрезала тетушка Вадвелл, которой эти слова пришлись явно по вкусу. – Парень ждет не дождется моего сбитня. – Она положила тяжелую руку Джеку на лоб и, почувствовав жар, закатала рукава. – Вижу, тут на все утро работы хватит.

Джек откинулся на спинку удобного стула и предоставил ей хлопотать. Руки у нее были умелые, хотя и грубоватые, а рвение не знало границ. За четверть свечи она побрила его, обмыла все, что позволяло приличие, втерла бальзам в многочисленные собачьи укусы и положила холодный компресс на лоб. Рану от стрелы она оставила напоследок. Обмывая Джека, она только коснулась влажной тряпицей запекшегося кровавого струпа – теперь она занялась им вплотную.

– Оставь компресс, муженек, и принеси нашего лучшего летнего вина. – Дилбурт проворно шмыгнул куда-то, а хозяйка прошептала Джеку на ухо: – Сдается мне, что под этой коркой я найду очень скверную стреляную рану.

Джек открыл было рот, чтобы оправдаться, вспомнил, что говорить ему нельзя, и только пожал плечами.

Тетушка Вадвелл придвинулась совсем близко, касаясь огромной грудью его лица.

– Хорошо, что у тебя язык не повернулся солгать мне, парень. Это только расстроило бы моего Дилбурта. У него доброе сердце, и он не может видеть страждущего, чтобы не притащить его домой. Он забрал себе в голову, что я умею лечить лучше всякого доктора, и скажу не чинясь – так оно и есть. – Она потрепала Джека по руке. – Я к чему это говорю: если мой муж не считает нужным задавать вопросы, то и я их не задаю. Я очень даже хорошо понимаю, откуда взялись раны на твоих руках и ногах, хотя сомневаюсь, что мой Дилбурт тоже понимает. Но я полагаюсь на его чутье. Он еще ни разу не приводил в этот дом дурного человека, и не думаю, чтобы он начал с тебя.

Джек почувствовал, что пора высказаться, и сказал:

– Спасибо.

Тетушка Вадвелл щелкнула языком.

– Благодари моего Дилбурта, парень, не меня.

Дилбурт вернулся с кувшином вина, взломал запечатывающий горлышко воск и стал разливать густо-красную жидкость по трем чашам.

– Нет, муженек, – это вино для промывки раны, не для питья.

– Может, оно и так, женщина, но нам всем, по-моему, самое время выпить.

Жена, как ни странно, не стала спорить с мужем, а благосклонно приняла свою чашу и подала другую Джеку.

– Я хочу сказать тост, жена.

– Что ж, скажи, муженек. – Тетушка Вадвелл важно кивнула своей большой головой.

Дилбурт поднял чашу:

– За долгую ночь, яркий огонь и друзей, нашедших друг друга в беде.

– Хорошо сказано, муженек. – Тетушка опорожнила свою чашу одним глотком, смачно рыгнув напоследок. – А теперь помоги мне уложить мальчика в постель. Когда я промою и перевяжу ему рану на груди, он у меня будет спать.

XXVI

– Нет, Боджер, здесь я с тобой не соглашусь. Когда нашему Хвату придет время заняться этим делом, лучше ему выбрать взрослую женщину, а не пигалицу без мяса на костях и волос над верхней губой.

– А сколько ж ей должно быть лет, Грифт? – спросил Хват, в воображении которого возник образ усатой старухи.

– Достаточно, чтобы она знала, что делать в потемках, Хват.

– Я не знал, что у женщин зрение улучшается с годами, Грифт, – заметил Боджер.

– Зрение у них не улучшается, Боджер, зато прибавляется умения ублажить мужчину. А потом они тебе и спасибо скажут.

– За что? – спросил Хват.

– За компанию. Запомни мои слова, юноша: зрелая женщина не только умеет показать себя на простыне, она потом эту простыню тебе еще и выстирает.

– Я бы ей не позволил, Грифт, – сказал Боджер. – Чистые простыни раздражают мою золотуху.

Пока Грифт излагал Боджеру наилучший способ лечения золотухи, Хват приложился к элю. Хотя было совсем еще рано и в воздухе стоял предрассветный холодок, мальчуган уже слегка захмелел. В последние дни он подружился с двумя стражниками, охранявшими часовню, и порой пропускал с ними стаканчик, когда выныривал из потайных коридоров. Боджер и Грифт полагали, что он свято чтит память матери и все свободное время проводит в часовне, молясь за упокой ее души. Хват чувствовал легкую вину по этому поводу, но без Таула он остался не у дел, и потайные ходы служили ему единственным развлечением. Это, да еще добрый эль и глупые советы Боджера и Грифта. Женщина с волосами на верхней губе – еще чего!

– А чуял ты, какой воздух был ночью, Грифт? – спросил Боджер.

– Да, Боджер. Я от этого проснулся. А снилось мне, будто я опять в замке Харвелл, на кухне, и все там заняты делом, как вдруг является наш старый приятель Джек, ученик пекаря, и поджигает дом. Все объято пламенем – ужас какой! Тут я проснулся, и воздух был такой густой, что полз по телу, будто целое полчище мурашей.

– На твоем месте я не стал бы больше никому рассказывать об этом, приятель, – произнес чей-то тихий, зловещий голос.

Все трое обернулись и увидели в сумрачном углу высокого чернявого человека, одетого в черный шелк. Стражники тут же встали, одергивая одежду.

– Какое неожиданное удовольствие, лорд Баралис... – начал Грифт, поспешно прикрывая тряпкой мех с элем.

– Не беспокойтесь, любезные, я не проверять вас пришел и не напоминать о вашем долге – хотя и забывать о нем тоже не следовало бы. – Он холодно улыбнулся, слегка приоткрыв блестящие зубы. – У меня дело не к вам, а к вашему юному другу – Хвату, если я не ошибаюсь.

Хват мог бы поклясться, что этот человек не ошибается почти никогда.

– Верно, я Хват. А чего вы хотите?

– Поговорить с тобой.

До сего времени Хват думал, что Боджер с Грифтом не способны двигаться быстро: они существовали в ленивом, полупьяном состоянии, не отрывая зады от сидений. Борк, как же он заблуждался! Их словно ветром выдуло из часовни – хоть на бега их выставляй.

Человек в черном подождал, пока дверь не закрылась за ними, и двинулся к алтарю. Став у средней панели, прикрывающей потайную дверь, он повернулся к Хвату и сказал:

– Ты ведь друг рыцаря, верно?

Лорд Баралис теперь вышел из тени, но она сопутствовала ему, словно запах. Хват затруднился бы сказать, кого лорд ему напоминает, но глаза у него светились холодным огнем, как у хищника.

– Ну а если и так, что тогда?

– Не надо со мной пререкаться, мальчик, тебе же хуже будет. – Лорд Баралис, словно прислушиваясь к себе, потер руки и сделал шаг вперед. – Но если ты будешь отвечать мне правдиво и без утайки, внакладе не останешься.

На Хвата повеяло сладким ароматом наживы.

– Мы с рыцарем старые друзья. Большой путь проделали вместе.

– Ага. – Улыбка лорда Баралиса не уступала сладостью его голосу, – ты, я вижу, смышленый мальчик.

– Самый смышленый во всем Рорне.

– В Рорне ты и встретил рыцаря?

Хват потер подбородок.

– А какая мне будет польза, если я вам это расскажу? – Он не думал, что его рассказ может повредить Таулу, отчего же не заработать немножко? Никакой тут тайны нет.

– Если ответишь на все мои вопросы, я дам тебе десять золотых.

– Идет – но только ежели деньги у вас при себе.

Лорд Баралис достал бархатный кошелек и, не трудясь считать содержимое, протянул его Хвату.

– Этого, думаю, хватит.

Первым побуждением Хвата было сосчитать монеты, но он вспомнил, как поступал в подобных случаях Скорый, и быстро убрал кошелек за пазуху. Конечно, Скорый, оставшись один, тут же пересчитал бы добычу с проворством ростовщика, а обнаружив недостачу, отрядил бы кого-нибудь переломать обманщику пальцы. Хват сомневался, что сумеет проделать такое с лордом Баралисом.

– Итак, как давно ты знаешь рыцаря?

– Достаточно давно, чтобы называть его другом. – Хват думал, что лорд Баралис потребует более точного ответа, но тот промолчал.

– Он искал какого-то мальчика, когда вы встретились?

– Он его и раньше искал, – ответил Хват и тут же спохватился: откуда лорд Баралис знает о поисках Таула?

– А не случалось ли вам с рыцарем бывать у мудреца Бевлина? – При каждом вопросе лорд Баралис подходил чуть ближе и теперь оказался на расстоянии вытянутой руки от Хвата. От него шел острый, но приятный запах.

Кошелек за пазухой стал вдруг очень тяжелым.

– Да, я один раз встречался с Бевлином. Хороший был человек, вылечил меня от простуды.

– Где находится его дом?

– Если ехать отсюда на восток, и трех недель не будет.

– Не знаешь ли, кому из родственников или знакомых могло достаться его имущество? – прищурился лорд Баралис. – Мне стало известно, что он скончался.

Кошелек сделался не только тяжелым, но и горячим.

– Тут я вам ничем помочь не могу.

– А быть может, все так и осталось там, в доме?

Хват хоронил Бевлина сам. Он вырыл мелкую могилу и оттащил к ней тело. Потом отскреб кровь с пола, залил огонь, выбросил все скоропортящиеся продукты, выпустил кур и свинью, закрыл ставни и запер дверь на засов.

– Может, и осталось. А вам это зачем?

– Мы с ним занимаемся той же отраслью науки – а именно ползучими насекомыми. Бевлин владел несравненным собранием книг, посвященных этому предмету, и я боюсь, что их постигнет печальная участь, если они попадут не в те руки. – Лорд Баралис сделал знак, отвращающий беду. – Только такие, как я, знатоки могут оценить их по достоинству. – Он посмотрел в глаза Хвату. – Помнишь ли ты, как добраться до этого дома?

Насекомые? Что ж, с такого станется.

– Нарисуй мне карту, – медовым голосом предложил лорд, – и я тебя вознагражу. Проводи туда моего слугу – и я сделаю тебя богатым человеком.

Несмотря на всю соблазнительность этого предложения, Хват не собирался на него соглашаться. Честь обязывала его дождаться возвращения Таула, а кроме того, долгое путешествие было связано с тем, что он ненавидел больше всего на свете: с лошадьми. Не сядет он больше ни на одну из этих мерзких, норовистых, кишащих блохами тварей – разве только дело будет идти о жизни и смерти. Что до карты, то он и писать не умел, не говоря уж о том, чтобы начертить что-либо.

– Давайте я расскажу вам, как туда добраться, а нарисовать не смогу – повредил руку, катаясь на лодке.

– Гм-м, – недоверчиво протянул лорд Баралис. – Хорошо. Расскажи, а плату получишь в течение часа.

Хват смекнул, что спорить на этот предмет было бы неблагоразумно. Лорд точно заплатит – у Хвата был нюх на такие вещи. Он набрал воздуху и начал:

– Значит, надо ехать на восток до...

* * *

Тарисса смеялась над ним, широко открыв рот, встряхивая кудрями и покачивая головой. Она смеялась так, что у нее лопнула шнуровка и груди вывалились наружу. Чья-то грубая рука спрятала их обратно, подолгу задерживаясь на молочно-белой коже.

– Ровас! – завопил Джек. – Ровас!

– Ш-ш, паренек, тише. Все хорошо. – Джек увидел над собой гладкое круглое лицо тетушки Вадвелл. – Тебе приснился плохой сон, вот и все. Не бойся.

Успокоенный ее голосом, он осознал разницу между сном и явью и снова повалился на мокрую от пота простыню.

Тетушка Вадвелл принялась хлопотать: открыла ставни, подкинула дров в огонь и налила в миску бульона.

– Сядь-ка, парень, и попей. – Она подала Джеку миску и не сводила с него глаз, пока он не поднес ложку ко рту. – Вот и молодец.

Есть Джеку нисколько не хотелось – но, глотнув наваристой юшки, он вдруг почувствовал, что голоден как волк. Уже неделю он почти ничего не ел – и, хотя ум отказывался от пищи, тело преисполнилось решимости наверстать упущенное. Тетушка Вадвелл, одобрительно покивав, принесла ему еще миску бульона, свежеиспеченный хлебец, ломоть сыра, которым можно было подпереть дверь, и холодную жареную курицу, которая словно под жерновом побывала.

– Я ее жарила под спудом, – пояснила тетушка Вадвелл, видя, что Джек подозрительно смотрит на плоскую курицу. – Если птицу так готовить, все соки остаются внутри, и мясо делается нежным.

– Это верно, парень, никто не жарит птицу так, как моя жена. – Дилбурт подошел к постели с откровенно гордой улыбкой и ласково потрепал супругу по заду. – Другой такой женщины на всем свете не сыщешь.

– Ах ты, лысая твоя башка, – сказала она, подмигнув Джеку. – Пойди-ка наруби дров. Если огонь будет гореть так слабо, я и разогреть-то цыплят не смогу, не то что зажарить.

Дилбурт послушно вышел, а женщина оправила Джеку постель, позаботилась, чтобы вся еда была у него под рукой, и вышла вслед за мужем, сказав, что без нее тот непременно нарубит сырых.

Как только дверь закрылась, Джек, не теряя времени, набросился на еду. В жизни он не ел более вкусных вещей. От мягкого хлеба пахло орехами, от налитого сливочной тяжестью сыра – травами, а плоская курица была так нежна, что отваливалась от костей.

Но память о прошлой ночи была еще слишком свежа. Чем туже становился у Джека живот, тем больше воли забирали себе мысли. Все припоминалось с ужасающей четкостью: огонь, искры, треск горящего дерева и гул колеблющейся земли. Но хуже всего были крики – крики горящих заживо, задыхающихся или просто напуганных людей. Они заполнили собой всю комнату, и воздух от них крутило воронками. Еда приобрела вкус пепла, и Джек зажал уши руками, чтобы не слышать.

И все это сделал он! Из-за него погибли люди. Нечего валить свою вину на кого-то. Да, Тарисса с Ровасом одурачили его, сказав, что Мелли мертва, что ход в полном порядке, да мало ли еще лжи они нагородили – но он, вместо того чтобы обратить свой гнев против них, выместил его на невинных людях.

Крики утихли, словно удовлетворившись на время тем, что он признал свою вину.

Надо позаботиться о том, чтобы подобное больше не повторилось. Сила, заключенная в нем, слишком опасна, чтобы пользоваться ею во гневе. Тогда она выплескивается наружу непроизвольно и подчиняет его себе. Он был на верном пути, когда учился в тюрьме управлять ею, но особого успеха не добился. Да и вряд ли мог добиться его в одиночку. Но кто ему поможет? Даже такой человек, как Баралис, вынужден скрывать свою силу. Мир отвергает колдовство. Тех, кто им занимается, объявляют демонами и сжигают на костре. И после прошлой ночи ему понятно почему.

Неужели магия годится только на это – разрушать?

Джек спустил ноги на пол, пробуя их силу. Вряд ли они его выдержат – но ему срочно требовалось облегчиться, и он не хотел брать горшок в постель, словно инвалид. Уж лучше упасть по дороге, чем это. Набрав в грудь воздуха, он перенес вес на ноги и встал, кряхтя, как старик. Его замутило, и он с трудом сдержал рвоту. Угрюмая улыбка тронула его губы. Нет уж, не желает он снова лицезреть плоскую курицу: она и в первый раз выглядела не слишком аппетитно, хотя и оказалась вкусной.

Ноги как будто привыкли к его весу, и он отважился сделать шаг. Мышцы груди, живота, ягодиц и ног подняли громкий крик, а когда это не подействовало, принялись трястись, словно угри в желе. Когда и это не возымело успеха, они наконец сдались и Решили подчиниться. Джеку было жаль их, но он продолжил свой путь.

Открыв дверь, он увидел, что на дворе чудесный погожий день – совсем весенний. По обе стороны двери цвели цветы, и мухи, устав после утренних трудов, грелись на широких зеленых листьях. В дальнем конце сада хозяева разговаривали с каким-то маленьким чернявым человечком. Дилбурт, увидев, что Джек вышел из дома, прямо-таки кинулся на своего собеседника и поспешно увел его куда-то по раскисшей дорожке. Тетушка Вадвелл метнулась к дому, прижав толстый палец к еще более толстым губам и шипя:

– Назад, Джек, назад!

Он сразу подчинился ей, а она закрыла дверь и заложила засов.

– Живо в постель. Я принесу тебе горшок, если ты по нужде бродишь. – Смущенный Джек только кивнул. – И вот что, парень: если кто сюда придет, то ты больной племянник Дилбурта из Тодловли. А голос у тебя пропал из-за лихорадки.

Стало быть, она знает, что он из Королевств, – тогда и молчать нечего.

– Кто был тот человек в саду? – спросил Джек.

– Приятель Дилбурта из форта. – Тетушка Вадвелл вручила ему самый большой ночной горшок из всех, какие ему доводилось видеть, – на его стенках были нарисованы водопады. – Вот, моя сестра сама их делает.

Джек поставил сосуд на пол – с нуждой придется потерпеть.

– Узнали они что-нибудь о том, как начался пожар?

– Это узник поджег, – без лишних слов объявила тетушка Вадвелл. – Юноша из Королевств с каштановыми волосами и раной от стрелы в груди.

– Я лучше пойду, – сказал Джек. Тяжелая рука легла ему на плечо.

– Куда тебе, такому хворому? Хоть на ночь еще останься, пока не окрепнешь немного. – Темные глаза хозяйки смотрели без страха, а складки у рта выдавали твердую решимость.

Джека ошеломили ее слова. Ведь он чужеземец, враг, убийца – а она добровольно подвергает себя опасности, давая ему приют.

– Нет, я должен идти. Я и так уже в неоплатном долгу перед вами и Дилбуртом. – Он поцеловал ей руку. – Я могу только поблагодарить вас от всего сердца за вашу доброту.

Тетушка Вадвелл только фыркнула.

– Дилбурт никогда в людях не ошибается. Раз он говорит, что ты хороший человек, то и для меня ты хорош. – Она улыбнулась с легкой грустью и взъерошила ему волосы. – Ну, раз ты решился уходить, лучше тебе узнать самое худшее. Вся округа кишит солдатами, которые ищут тебя. Твои приметы известны каждому мужчине, женщине и ребенку. Через день тебе нельзя будет показаться и в пятидесяти лигах от форта – а через неделю ты и вовсе нигде не скроешься.

– Что им обо мне известно?

– Твой сосед по камере будто бы сказал, что тебя сюда заслал король Кайлок, чтобы уничтожить форт. – Хозяйка устремила на Джека тяжелый взгляд. – Он сказал еще, что ты могущественный чародей, которому повинуются стихии.

– Ему поверили?

– Ты же знаешь – никто не хочет верить в то, что попахивает колдовством, поэтому все из кожи лезут, чтобы как-то объяснить пожар и тряску. Но то, что люди не говорят вслух, они шепчут друг другу на ухо.

Джек открыл было рот, но она перебила его:

– Нет, парень. Не хочу я знать правду. Я смотрю на тебя и вижу больного растерянного юнца, ничего больше. – Она широко улыбнулась. – На том и остановимся, ладно?

Легкий стук в дверь помешал Джеку поблагодарить ее. Был опасный момент, когда хозяйка отодвигала засов, но Дилбурт пришел один.

– Видел он парня? – спросила она.

– Видел, но я сказал все, как ты велела, и он вроде бы остался удовлетворен. – Они обменялись быстрыми красноречивыми взглядами, и Дилбурт сказал: – Мне жаль, парень, но тебе, пожалуй, лучше уйти. Если б речь шла только обо мне, ты мог бы оставаться здесь, пока дверь бы не вышибли. Но вот жена... – Он медленно покачал головой. – Я пропащий человек, если с ней что-то случится.

– Я знаю, Дилбурт. Твоя жена – самая храбрая женщина во всем Халькусе, и я ни за что на свете не хотел бы причинить ей вред. – Говоря это, Джек понял, что сказал чистую правду.

Дилбурт обнял его за плечи.

– Ты парень, каких мало. Я рад, что привел тебя домой.

У тетушки Вадвелл вырвался звук, подозрительно похожий на всхлип. Она достала из рукава платок величиной со скатерку и громко высморкалась в него.

– Ну, чего ты ждешь, муженек? – спросила она тут же. – Если парень уходит, надо собрать ему что-то на дорогу.

Дилбурт грустно улыбнулся Джеку и засуетился, укладывая мясо и сыры, наливая в мехи вино и вытаскивая одежду из сундука.

Широкая ладонь хозяйки хлопнула Джека по лбу.

– Жар еще есть, – объявила она. – Я дам тебе лекарство. – Она достала серебряную фляжку и скомандовала: – Пей до дна.

Джек только однажды до этого пил водку. Мастеру Фраллиту как-то в канун зимы подарила бутылку вдова торговца птицей – влюбчивая особа, стремившаяся выйти замуж второй раз. Мастер спрятал подарок в мешках с мукой. Джек обнаружил бутылку на следующее утро и к тому времени, как мастер нашел его, опорожнил ее наполовину. Джек был так пьян, что даже не почувствовал трепки. Значит, лекарство и впрямь хорошее, раз способно притупить удары разъяренного Фраллита.

Пока он пил, тетушка Вадвелл обозревала его многочисленные раны и синяки, покачивая головой и горестно цокая языком. Она заново перевязала ему рану на груди и протерла руки и ноги остатками заветного вина. Дилбурт тем временем приготовил несколько смен одежды.

Тетушка Вадвелл, словно заправский солдат, отобрала самые неприметные вещи. Только вот пришлись они не совсем впору. Коричневый камзол оказался так длинен, что потребовал приложения больших ножниц – Джеку начинало казаться, что в доме у Вадвеллов все большое, – чтобы обрезать полы. Штаны, столь же необъятные, в конце концов укрепили вокруг пояса куском веревки, такой толстой, что впору корабль причаливать.

Через некоторое время Джека нагрузили, как вьючную лошадь, и вооружили до зубов. Он прятал на себе три смертельно острых ножа и мешочек с железными шипами, которыми останавливают скачущую конницу. То, что у Дилбурта нашлось все это в доме, не удивило Джека: Вадвеллы были запасливой четой.

Тетушка Вадвелл чмокнула Джека в щеку своими пухлыми губами, прижавшись к нему массивной грудью.

– Прощай, паренек. Жаль мне тебя отпускать. – Последнее объятие, от которого хрустнули кости, – и она преобразилась из любящей матушки в генерала. – Иди лесом и держись под его прикрытием сколько возможно. Весна нынче ранняя, и на деревьях уже достаточно листвы, чтобы спрятать тебя. Как пройдешь около полулиги прямо на юг, увидишь ручей. Иди вверх по течению.... сколько там будет, муженек?

– Не больше четырех лиг, жена.

– Верно. Через четыре лиги ручей раздваивается – иди вдоль того, что ведет в холмы, к тому времени ты должен будешь обернуться лицом на северо-восток. А там уж сам смекнешь, как тебе идти. В лесах пустынно – разве что браконьеры могут встретиться.

Джек кивал, слушая ее наставления. Водка зажгла в крови пожар, и он едва стоял на ногах под своей ношей. У него не хватало духу сказать им, что они надавали ему слишком много, – выбросит кое-что позже, когда останется один. Печально это – ему дороги были их дары. Но столько ему не снести. Он знал, что ноги не выдержат, если он подвергнет их слишком большому испытанию, – они уже и теперь тряслись, хотя он стоял на месте. Дилбурт крепко пожал ему руку.

– Будь осторожен, парень. И помни женины указания – никто не знает здешние места лучше нее.

Они проводили его до двери, выглянули, нет ли кого снаружи, и выпустили Джека. Все трое обошли вокруг дома – муж и жена шли рука об руку. Этот знак давнишней, будничной привязанности глубоко тронул Джека. И у них с Тариссой так было, когда они безумно сплетали руки или обменивались поцелуями, словно улыбками. Теперь все кончено. Он один, его мечты разбились как стекло, и осколки ранят душу. Как она могла? Как могла предать его так бессердечно?

Гнева в нем больше не было – только печаль и, как верно угадала тетушка Вадвелл, растерянность. Тарисса сказала, что любит его, а все, даже Боджер и Грифт, говорили, что нельзя причинять боль тому, кого любишь. Значит, она лгала – и из всего длинного перечня лжи и обманов эта ложь ранила Джека больше всего.

– Ну, ступай, парень, – нарушила его думы тетушка Вадвелл. – Вон он, лес. До него далеко, но ты будешь в безопасности, как только дойдешь до той первой купы деревьев. – Добрая улыбка озарила ее большое, почти без морщин лицо.

Они уже попрощались – Джеку оставалось только поблагодарить их. Он смотрел на них, жителей вражеской страны. Халькус воюет с Королевствами, но эти люди за последний день проявили к нему больше доброты, чем кто-либо из соотечественников. Если не считать старую свинарку, что жила близ Харвеллской восточной дороги. Теперь-то он знает, что хальки совсем не те спесивые безбожники, какими слывут в Королевствах. Война вдруг показалась Джеку отвратительным, постыдным делом. Можно ненавидеть страну, но трудно ненавидеть ее народ, когда узнаешь его поближе. Вадвеллы – счастливые добрые люди и не заслуживают того, чтобы Кайлок поставил их на колени.

Глубокая усталость тяжелым грузом легла на плечи. По какой-то непонятной причине он чувствовал себя ответственным за все – не только за гибель форта, не только за судьбу стоящей рядом супружеской пары, но за нечто гораздо большее.

– Пойду я, – тихо сказал он.

– Давай, парень, – откликнулся Дилбурт.

– Я хочу поблагодарить вас обоих за все, что вы для меня сделали. Никогда не забуду вашей доброты. – Джек посмотрел на Дилбурта, потом на его жену. – Никогда.

Тетушка Вадвелл извлекла свой громадный платок и промокнула им глаза.

– Ступай, паренек. Я посмотрю, как ты дойдешь до тех деревьев.

Джек улыбнулся, мысленно попросил Борка дать ему сил и начал свой долгий путь к лесу.