355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джулия Джеймс » Современная вест-индская новелла » Текст книги (страница 28)
Современная вест-индская новелла
  • Текст добавлен: 3 мая 2017, 23:00

Текст книги "Современная вест-индская новелла"


Автор книги: Джулия Джеймс


Соавторы: Сейбл Грей,Дороти Уильямс,Сильвия Холлидей,Марк Энтони,Марк Моррис,Ребекка Мейзел,Жозеф Зобель,Элберт Карр,Энрике Сирулес,Ж. Алексис

Жанр:

   

Разное


сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

– Не смей возражать мне, ворюга! – визжит мистер Кокбэрн. – Это твоя последняя поездка, слышишь? Я тебя уволю, как только доплывем до устья. И не вздумай раздавать эту дичь, она не твоя. Ты стрелял правительственными патронами. Украденными правительственными патронами. Эй! Данни! Сынок! Заччи! Отнесите туши в дом. Я потом решу, как с ними поступить.

Джон застыл на месте, будто мертвый. Только когда мы поднимаем добычу и с олененка капает темная кровь на доски, он глубоко вздыхает и поводит плечами.

– А теперь, – говорит мистер Кокбэрн, – убирайся ко всем чертям! Сиди в палатке. Ты у меня больше не работаешь! Отвезу тебя во вторник домой, и дело с концом! И ежели я не досчитаюсь хоть доллара в бумажнике – упеку тебя за решетку!

Такого никто из нас не припомнит. Видели бы вы, какое лицо было у Джона, когда мы тащили в дом его добычу! Для нас, негров, для белого человека, для мулатов дичь – это только пища и развлечение. Но для индейца, о господи, его добыча – это вся его жизнь, символ его мужества.

Когда пополудни, управившись с работой, мы возвращаемся в лагерь, Джона не видать. Все на месте – челнок, моторный катер, значит, он где-то поблизости. Потом Заччи стряпает обед, я беру котелок с едой, иду к пальмам кукорит и вижу там Джона, сидящего в траве.

– Джон, – говорю я, – не принимай это близко к сердцу. Мистер Кокбэрн молодой, зеленый, он ведь это не всерьез. Поешь, Джон. Завтра доберемся до устья и все наладится. На вот, Джон, поешь.

Джон смотрит на меня, его черное индейское лицо неподвижно, как лик статуи. Он весь неподвижен, и только руки его держат новую винтовку и полируют, полируют, полируют ее тряпкой, и ствол уже сверкает, как прическа китайской потаскухи.

Я возвращаюсь в лагерь. Мистер Кокбэрн и мистер Бейли валяются в шезлонгах под навесом на причале, наслаждаясь послеполуденным ветерком с реки. Работа окончена, и они распивают бутылку, отмечая это дело. Все остальные сидят на досках и тоже пьют. Нет ничего прекрасней рома с речной водой!

– Мистер Кокбэрн, – говорю я. – Не нравится мне Джон. Он очень обижен, сэр.

– Садись-ка, Данни, – говорит он, – и выпей. Этого чертова индейца надо проучить. Приедем в город – я его снова найму. Ничего страшного, если у него вычтут за два дня.

Я, конечно, сажусь, хотя и чувствую, что не следовало бы. Сажусь, выпиваю стакан, потом другой, потом еще один. А Катакума тихо журчит у свай причала. Все довольны, что работа закончена и впереди целая неделя отдыха в городе, прежде чем нужда снова погонит нас в глушь.

Потом я иду к реке набрать в кружку воды. Поднимаю голову и вижу Джона. Он выходит из дома, неслышно ступая по тропе, как Иисус по морю Галилейскому.

– О господи, мистер Кокбэрн! – говорю я. – Где вы оставили патроны?

Но я опоздал со своим вопросом.

Первая пуля попадает мистеру Кокбэрну в лоб, и он откидывается в шезлонге тихо и мирно, будто сладко задремал.

– Ныряйте, мистер Бейли! – ору я и сам прыгаю с причала в черную воду Катакумы. Будто оса жалит меня между ног, и я думаю о том, что я, наверное, первый, в кого Джон стрелял и не убил, а только ранил.

Я ныряю глубоко, и мне чудится, будто пераи хватает меня за пуговицу на ширинке, а аллигатор тянет за ногу на дно. Но бог милостив, я всплываю, вижу солнце на обычном месте и плыву к маленькому островку напротив причала. Я вижу мистера Кокбэрна. Он будто крепко спит. Мистер Бэйли лежит ничком на досках, подогнув под живот локти, а Заччи – на спине, широко раскинув руки, как младенец во сне. Трое наших – Уилл, Бенджи и Сим – валяются на досках, и еще один, по прозвищу Венесуэла, лежит на траве. Последний, Кристофер, бегает, как обезглавленный цыпленок, а потом падает рядом с мистером Бейли и испускает дух. Остальных семи не видно, точно они куда-то провалились. Никого, кроме Сынка, бедного глупого Сынка. Он мчится по лужайке, на которой мы играли в крикет, прямо к болоту Руй.

– О господи, Джон! – орет он на бегу. – Не убивай меня, Джон, не убивай!

А Джон стоит на тропинке, и винтовка у него в руках, точно перст божий, он целится в Сынка, и я знаю, что даже с такого расстояния Джону ничего не стоит перебить ему позвоночник. Но он опускает винтовку, поводит плечами и смотрит Сынку вслед. Потом спускается по тропе и осматривает трупы.

– Данни, – кричит он, – я знаю, где ты! Ты цел?

Я закапываюсь поглубже в грязь.

– Данни, – зовет он, – я тебя сильно зашиб? Отвечай, дружище. Ведь я же тебя вижу.

Пуля зарывается в грязь в дюйме от моего лица, и брызги залепляют мне глаз.

– Не стреляй, Джон, – молю я. – Я же тебе одолжил пятнадцать долларов, помнишь?

– Не бойся, Данни, – говорит он, – ты ранен?

– Нет, – вру я, – я в порядке.

– Вот и хорошо, – говорит он. – Я сейчас приплыву за тобой в челноке.

– Не надо, Джон! – упрашиваю его я. – Оставайся на своем месте. Не приближайся! Неужели ты хочешь меня убить? – Я знаю, что порой сам дьявол водит рукой кариба и эта рука может любому перерезать глотку. – Не приближайся, Джон!

Он пожимает плечами и садится на корточки подле мистера Кокбэрна, поднимает голову босса, смотрит на нее и снова опускает. А я жду. Жду, страдая и истекая кровью, и думаю о том, сколько жен и детей будут оплакивать своих мужей и отцов, когда в Зайдертауне узнают про то, что натворил Джон. Я думаю обо всем этом и наблюдаю за Джоном, будто за коброй. Мне больно, из раны хлещет кровь, и так продолжается, пока не темнеет. Ночью наконец бог посылает мне сон.

Когда я прихожу в себя, уже день. Джона на причале нет, я вижу его на ступенях дома, он смотрит на реку. Мертвые все на тех же местах, где он уложил их. Меня трясет лихорадка, но рана больше не кровоточит. Я зачерпываю воды из реки и пью.

Солнце совершает круг у меня над головой. Неожиданно доносится шум мотора, из излучины вылетает полицейский катер и направляется к нашему причалу. Человек на носу протягивает багор, в это время раздается выстрел, человек с воплем хватается за кисть и падает на палубу. Он извивается позади каюты, точно ящерица. Я слышу крик англичанина в каюте, и рулевой тут же дает задний ход. Катер идет немного вниз по течению, потом исчезает за береговым выступом, где винтовка Джона не может их достать.

Я кричу, они подплывают к острову и снимают меня. Я поднимаюсь на борт, и мне становится ясно, как полиция обо всем узнала. Сынок, бедный, глупый, старый Сынок, оказывается, на катере. А я-то думал, он все еще прячется в болоте. На нем чужая рубашка и штаны, он весь в ранах и царапинах, словно побывал в схватке с ягуаром.

– Приятель, – говорит мне полицейский сержант, – видел бы ты, каким нам его доставили! Болото ободрало его до нитки, до костей!

И вот я узнаю, что Сынок бежал напрямик, как дикий кабан, всю ночь, двадцать миль через непроходимое болото Руй, пока не добежал до лагеря фермера, который перегоняет скот к побережью. Оттуда его отвезли в ближайший полицейский участок. Там он все выложил, его усадили в джип и помчались в полицейское управление.

– Бог свидетель, Сынок, – говорю я, – умереть тебе на виселице. Даже болото Руй тебя не доконало.

Он все еще дрожит от страха, а сержант смеется:

– Не хотел плыть сюда с нами. Инспектор думал даже связать его.

– Сержант, – говорит инспектор, тот самый англичанин, который кричал в каюте, когда Джон ранил полисмена. – Сержант, бери троих людей и окружи дом сзади. Двигайтесь врассыпную! А я с остальными буду атаковать с фронта. Головы не поднимайте и не торопитесь, понятно?

– Не надо, инспектор, – прошу я. – Джона так не возьмешь. Позади дома обрыв, а перед домом у него все как на ладони. Вы и шагу не сделаете. Не надо, инспектор.

Он хмуро смотрит на меня, пшеничные брови на красном лице шевелятся.

– Что же, по-твоему, так и оставить его там? Он уложил восьмерых и едва не прикончил моего человека.

Инспектор злится на своего констебля, а тот сидит на банке, и повязка у него на руке уже совсем красная от крови.

– Нет, инспектор, – говорю я. – Джон не хотел убивать констебля. Иначе констебль уже бы плавал в реке. Он только хотел показать, что умеет жалить.

Но что толку бедному негру толковать с полицией! Сержант и трое констеблей стоят на крыше каюты, потом прыгают на берег. За ними следует инспектор со своей пятеркой. Я слышу, как они ползут в траве, точно змеи. Джон подпускает их поближе к дому и потом первым выстрелом сбивает с инспектора черную фуражку, а вторым ранит сержанта в плечо. Полицейские винтовки лают в ответ. Сынок смотрит на меня.

Полицейские возвращаются. Я помалкиваю. Сержант чертыхается, когда инспектор льет йод на его рану, и просит инспектора позволить ему одному взять Джона.

– Он от нас не уйдет, – говорит инспектор. – Ему самому ясно, что у него нет ни единого шанса.

Но Джон, конечно, не может его услышать, и после новой вылазки один из полисменов возвращается с раздробленным пальцем на ноге. Я схожу на берег, иду к причалу, складываю рядышком трупы и накрываю их взятой на катере парусиной, кажется, что дом на холме пуст – ни единого выстрела.

Проходит еще час, полицейских разбирает нетерпение, и я знаю, что они попробуют снова. Я хочу их отговорить, но полиция не любит советов посторонних.

Мы ждем и вдруг слышим мотор на реке, навесной мотор, из-за мыса выскакивает лодка нашей конторы; и еще до того, как она подходит к выступу, я различаю мистера Гамильтона. Он сидит на носу прямой и спокойный.

– Данни, дурачина, – говорит он, кладя мне руки на плечи. – Как ты это допустил? Неужели не понимал, чем это кончится?

Он улыбается, чтобы спрятать грусть. Он все тот же прежний мистер Гамильтон. В белой рубашке и в своих излюбленных гольфах, под шляпой – большой полотняный платок, свисающий на затылок, чтобы солнце не напекло.

– Я примчался, как только узнал, – говорит он инспектору. – Из полиции позвонили к нам в контору и передали ваше сообщение.

Видно, что инспектор доволен – наконец у него появился собеседник, с которым можно говорить на равных. Да не кто-нибудь, а сам мистер Гамильтон. С ним любая беда нипочем.

– Вероятно, придется обстрелять дом из пушки, – говорит инспектор. – Я еще не видывал такого стрелка. Дьявол какой-то! Как вы думаете, Гамильтон, он в своем уме?

Мистер Гамильтон делает вид, что улыбается, но улыбкой это не назовешь.

– Теперь-то он в своем уме, – говорит он, – иначе он давно размозжил бы вам голову.

– На что он надеется? – спрашивает инспектор.

Мистер Гамильтон пожимает плечами. Потом взбирается на крышу каюты, прыгает на берег и идет к причалу. В доме тихо.

Я иду за ним, стаскиваю парусину, Гамильтон глядит на мертвецов и устало проводит ладонью по лицу.

– Как это произошло, Данни? – спрашивает он.

Я рассказываю.

– А ты не мог вмешаться и остановить его?

– Нет, – говорю я. – Была задета его гордость. Никто б его не остановил. Может, только вы, мистер Гамильтон. И то вряд ли.

– Ну-ну, – говорит он, поворачивается и шагает к дому.

– Вернитесь! – орет инспектор. Он лежит в траве на берегу. Но мистер Гамильтон размеренно и спокойно шагает дальше.

Первая пуля Джона пробуравила белую дыру в дощатом настиле слева от мистера Гамильтона, вторая – справа. Но он и ухом не повел, шагает как ни в чем не бывало. Мне сзади видно, что даже спина его не напряглась. Третья пуля взрывает землю перед ним, комок грязи попал на его ботинок.

– Джон! – громко кричит мистер Гамильтон. Если надо, голос у него становится громким, как у обезьяны-ревуна. – Если ты рикошетом убьешь меня, я тебе шею сверну!

Словом, мистер Гамильтон верен себе. Он шагает легко, не торопясь, вверх по тропе, вверх по ступеням, заходит в дом.

Я сижу подле мертвецов и жду.

Вскоре мистер Гамильтон идет назад. Один, с корзинкой в руке. Лицо спокойное, неподвижное, как поверхность горного озера: чувствуешь течение, но не видишь его, и дна тоже не видать.

– Ширли, – кричит он инспектору, – подведите катер к причалу! Там будет удобнее. Это совершенно не опасно. Он не станет стрелять, если вы не станете его торопить.

Я заглядываю в корзину, которую Гамильтон принес из дома. В ней на славу приготовленное жаркое. На всех хватит да еще и останется.

Инспектор тоже заглядывает в корзинку, и я вижу растерянность на его лице.

– Господи боже! – говорит он. – Что это значит? Что он там делает?

– Данни, – говорит мне мистер Гамильтон. – У меня в лодке бутылка рома, хлеб и масло. Принеси, пожалуйста. Угощайтесь, – говорит он инспектору. – Джон решил, что вы, наверное, проголодались.

Он подвигает шезлонг, в котором умер мистер Кокбэрн. Я иду к лодке и беру ром, хлеб и масло. Масло завернуто в вощеную бумагу и плавает в котелке с водой – чтобы не испортилось на жаре. Я беру нож, тарелку и кружку мистера Гамильтона, набираю речной воды, чтобы было чем разбавлять ром. Все собираются на причале, мистер Гамильтон разрезает хлеб, наливает ром инспектору и себе, берет жаркое. Он жует и при этом делается похож на Джона. Челюсти ходят туда-сюда, и ни единой крошки не пропадает даром. Мы наблюдаем за ним и инспектором, а потом и сами отрезаем по куску жаркого и разливаем ром из бутылки. Брезентовый тент хлопает над нами, и день гаснет над западным краем саванны.

– Зачем он это сделал? – говорит инспектор и смотрит на восемь трупов под парусиной. – Непостижимо, Гамильтон. Господи, безумец какой-то!

Инспектор наклоняется к корзинке и отрезает себе еще кусок.

– На что он надеется? – снова говорит инспектор. – Если он не сдастся, я пошлю за гранатами. Мы его все равно возьмем.

Мистер Гамильтон молча ест. Он делает мне знак, и я передаю ему бутылку. После того как мы все приложились к ней, рома осталось на донышке. Мистер Гамильтон выливает себе остатки, все до капельки, я бегу к реке за водой и подаю мистеру Гамильтону кружку. Он смешивает ром с водой и ставит кружку возле себя. Потом выходит из-под навеса и высоко подбрасывает пустую бутылку. Бутылка переворачивается, вспыхивает в заходящем солнце и разлетается на части от выстрела Джона. Осколки падают вниз, как капли дождя.

Мы притаились и ждем, и весь мир притаился и тоже ждет. Только вода тихо журчит у свай.

Потом сверху, из дома, доносится звук выстрела. Внезапный, отрывистый и глухой, будто притушенный расстоянием.

– Вот и все, – говорит мистер Гамильтон инспектору. – Пошлите кого-нибудь, чтобы снесли его вниз.

С. Холл (Ямайка)

ДОРОГИ В НИКУДА

Перевод с английского В. Рамзеса

Я отвернулся от бурлящей площади Мраморной Арки, от потоков машин, бегущих в Гайд-парк и из Парка, от толпы, снующей по Оксфорд-стрит, и побрел по Эджвейр-роуд. Погода к вечеру испортилась, и резкий ветер хлестал по стенам зданий. Я поднял воротник и поглубже засунул руки в карманы. Давно пора было поужинать, но вид молодых мужчин и женщин, сидящих на высоких табуретах в нарядных барах, отпугивал меня, а запахи жареного картофеля и пирогов со свининой притупляли аппетит.

Толпа на площади Арки состояла главным образом из иностранцев, и только табачный киоск да сваленные на тротуаре кипы нераспроданной «Ивнинг стандард» несли на себе неизгладимую печать английской столицы. Высокий индус с двумя девушками, говорившими по-немецки, все эти чужеземцы, которыми, будто специями, была обильно сдобрена толпа, накатывали волнами на площадь из прилегающих улочек и переулков, словно из преисподней, прячущейся за бронзовым фронтоном «Одеона». Перед глазами мелькнул чей-то силуэт, и до меня донесся голос, почти потонувший в несмолкаемом гуле движения:

– Привет, землячок!

Я остановился. Вест-индский выговор не спутаешь ни с каким другим. Короткое приветствие и, не дожидаясь ответа, человек исчез, будто сноп света от промчавшейся машины. Я повернулся и поспешил за ним вдогонку.

– Эй, приятель, – спросил я, – не знаешь, где здесь можно прилично поесть?

Он был высокого роста, узенькая бородка, бронзовое лицо, озаренное неоном. Сорочка без галстука и воротничка, грудь по-летнему нараспашку. Мой вопрос, по-видимому, озадачил его, но он быстро пришел в себя и улыбнулся.

– Поесть прилично? Постой, постой!.. – Он вынул руку из кармана и описал широкую дугу, обнимавшую дальние кварталы Оксфорд-стрит и весь северный Лондон. – Дойдешь до светофора, нет, не до этого – раз, два, три, – до третьего, повернешь налево, потом еще раз налево и прямо в него упрешься.

Я посмотрел в указанном направлении, но светофоры на перекрестках сливались в одну линию. Заметив мою растерянность, земляк мой снизошел до более пространных и, с его точки зрения, совершенно излишних пояснений:

– Там вест-индский ресторанчик.

– Работаешь где-нибудь поблизости? – улыбнулся я.

– В фирме «Лайонз», но место временное.

Он собрался идти дальше, а я ломал голову, что бы такое сказать, лишь бы задержать его.

– Нравится тебе Лондон?

– Жить можно, – улыбнулся он, – пока не помрем. А ты откуда будешь?

– С Ямайки, как и ты. Из Кингстона.

– Далеко забрались. – Он покачал головой и поглядел куда-то в конец Бейзуотер-роуд, словно надеялся увидеть там Атлантический океан.

Что еще я мог сказать? Что давно уже не слышал родного говора, когда слова звенят во рту, точно новые медяки; хорошо бы нам отправиться сейчас куда-нибудь вместе, выпить пива и отвести душу. Его приветствие донеслось до меня, как крик рыбака, вызывающий из мрака бухты танцующие на воде лодки. Можно исписать тысячи страниц и все-таки не передать, что значит такая встреча на чужбине.

Он пожал плечами. А я не успел даже рта раскрыть: ветер подхватил и унес невысказанные вопросы. Наступило гнетущее безмолвие, столь характерное для Лондона – несмотря на грохот огромных грузовиков, несмотря на мириады такси, плетущие кружева по переулкам и пронизывающие город, подобно кровеносным сосудам, несмотря на непрестанную уличную суету.

Наши взгляды встретились, и его лицо было красноречивее слов; темные глаза без жалости к себе; волевой рот в улыбке. В светофоре зажегся желтый, потом зеленый свет, и машины рванулись с места.

– Ладно, – кивнул я. Он тоже кивнул. Все кончено… Как в море корабли… Лондон разомкнул челюсти, открыл пасть и, как удав, поглотил его…

А. Ковальская. Вест-Индия – непрекращающаяся борьба за независимость

Для знакомства с Вест-Индией читателю придется перенестись к берегам далекого Карибского моря, в край яркого солнца, пышной тропической растительности, где, по словам известного английского путешественника XVI в. У. Рейли, «каждый камень сулит золото и богатство».

Впервые этот прекрасный мир открылся глазам европейцев в эпоху великих географических открытий.

Богатые нефтью, золотом, алмазами, ценными породами деревьев, вест-индские острова и Гвиана подвергались беспощадному, варварскому разграблению.

Начиная с XVI в. в Западном полушарии развернулась ожесточенная борьба за обладание колониями. Европейские державы стремились захватить территории в Карибском море, и нередко добыча переходила из рук в руки. Карта Вест-Индии замелькала калейдоскопом событий. Первоначально острова Карибского моря принадлежали испанской короне, но в конце XVII века Англия захватывает Ямайку, Барбадос и Тобаго; Франция завладевает Мартиникой, Гваделупой, частью Гвианы; тогда же Нидерланды объявляют себя хозяевами Суринама и островов Аруба, Кюрасао, Бонайре; Тринидад, находившийся во владении испанцев, в 1797 г. переходит к Англии. Между колониальными державами разгорается соперничество. Территорию нынешней Гайаны, принадлежащую Голландии, в 1796 г. захватывает английский флот, но уже в 1802 г. она снова была возвращена Голландии, и только в 1814 г. – после крушения наполеоновской империи – эта колония снова попадает в руки Англии и получает название Британской Гвианы.

В конце XVI – начале XVII в. остров Гаити становится ареной борьбы между Францией, Англией и Испанией. В 1697 г. восточная часть острова, получившая название Санто-Доминго, осталась у Испании, а северо-западная перешла к Франции. В 1795 г. французы завладевают всем островом, а в 1808 г. Санто-Доминго переходит к Испании, но ненадолго – в 1821 г. здесь была провозглашена независимая республика, впоследствии присоединившаяся к государству Гаити. В 1844 г. на востоке острова вспыхнуло восстание, в результате которого была создана Доминиканская Республика, однако ее вновь захватили испанцы, и лишь после революции 1865 г. они были вынуждены уйти с острова.

Особой была судьба Гаити – бывшей колонии Франции. Это первая латиноамериканская страна, завоевавшая независимость (1804 г.), первая в мире негритянская республика, народ которой на протяжении многих лет вел борьбу за свое освобождение. Только силой оружия США удалось в начале XX в. превратить Гаити в свою стратегическую базу. В 1957 г. диктатор Дювалье при поддержке США установил на острове кровавый режим.

К началу XIX в. от некогда обширной испанской колониальной империи остались только Куба, Пуэрто-Рико и часть острова Гаити. Ослаблением испанской державы воспользовались США, которые в 1898 г. оккупировали остров Пуэрто-Рико, превратив его в свою колонию. В том же году США использовали восстание кубинских патриотов против испанского господства и ввели свои вооруженные силы на Кубу под предлогом «освобождения» от испанцев. Американские войска покинули Кубу только тогда, когда США, оказав поддержку реакционному режиму Батисты, сделали Кубу своей вотчиной.

Политика колонизаторов не могла не вызывать протеста у коренного населения Вест-Индии. Вся история этих стран – непрекращающаяся борьба за освобождение. Подъем национально-освободительного движения после второй мировой войны и победа кубинской революции содействовали усилению освободительного движения в странах Карибского моря. В 1962 г. получили независимость Ямайка, Тринидад и Тобаго, в 1966 г. – Гайана (бывшая Британская Гвиана) и Барбадос. Изменился политический статус и других колониальных владений европейских держав. Так, Мартиника, Гваделупа и Французская Гвиана были объявлены «заморскими департаментами» Франции, Суринам и Нидерландская Вест-Индия – «автономными заморскими территориями» Голландии, а Пуэрто-Рико провозглашено «свободно присоединившимся к США государством». На деле же все это было лишь новой формой колониалистской политики империалистических держав.

С появлением на островах Вест-Индии в XVI в. плантационного хозяйства они превратились в гигантский рынок рабов. Коренное индейское население было почти полностью истреблено, и основной контингент рабов составляли вывезенные из Африки негры. «Обращение с туземцами, – писал Карл Маркс, – было, конечно, всего ужаснее на плантациях, предназначенных, как например в Вест-Индии, исключительно для вывозной торговли»[86]. Вся экономическая и социальная жизнь стран Карибского бассейна определялась системой рабовладения. Положение невольников было крайне тяжелым, на островах вспыхивали многочисленные восстания. Особенно обострилась борьба негров-рабов против своих угнетателей в конце XVIII – начале XIX в. Бывшие рабы уходили в леса и создавали там свои поселения. В итоге десятилетий классовых битв в 30-х годах XIX в. рабство пало. Его отмена привела к тому, что плантаторы стали ввозить рабочую силу из Индии, Китая и других стран Азии.

Таким образом в странах Карибского моря сложился довольно пестрый этнический состав: индейцы и негры, испанцы и англичане, французы и голландцы, креолы, выходцы из Индии, Китая и других стран Азии.

Эти специфические особенности экономического и политического развития не могли не отразиться и на формировании культуры стран Вест-Индии.

Со времен рабства, когда в Вест-Индию прибывали негры из разных районов Африки, здесь появляются африканские диалекты, становится заметным влияние религиозных культов, распространенных в странах африканского континента. Вынужденная совместная жизнь, сходство социальных укладов и общность путей экономического развития ускорили сближение, ассимиляцию и взаимопроникновение различных культур. В этих условиях средством общения в странах Вест-Индии, помимо европейских, становится креольский язык, основанный на африканских диалектах с сильным влиянием европейских языков. Постепенно формируется совершенно новая вест-индская культура, впитавшая элементы индейской и африканской – особенно заметно это влияние в народном творчестве и в традиционных религиозных обрядах.

Вместе с тем в большинстве стран Карибского бассейна сказалось влияние Европы. Так, господство французских колонизаторов наложило отпечаток на формирование культуры Мартиники, Гваделупы и Гаити, где в результате ассимиляции традиций и культуры африканцев с традициями и культурой их господ возникла новая антильская культура, которая в фольклоре, музыке, танцах в значительной степени сохранила черты народного творчества африканцев.

Обращение рабов в христианство не уничтожило их традиционных верований, хотя они и претерпели заметные изменения – это привело к появлению синкретических культов.

Так, религия «воду́» на Гаити – это не только продукт слияния африканских религий, но и результат соприкосновения их с католицизмом. Эта религия возникла в период борьбы народа Гаити против иноземных поработителей, против насильственного обращения гаитян в христианство, – в значительной степени как форма протеста против политики колонизаторов.

Интересно, что в литературе Гаити фольклорные образы, навеянные водуизмом, причудливо сочетаются с изображением исторически достоверных фактов. Так, в рассказе крупнейшего писателя Гаити Ж. С. Алексиса («Сказание о Золотом Цветке») героиня народных легенд Анакаона – Золотой Цветок, представительница королевского рода, возглавившая борьбу гаитян против испанских конкистадоров, приобретает черты фантастического, полубожественного существа. Королева и воительница, жрица и прорицательница, обладавшая даром волшебных превращений, Анакаона стала символом борьбы гаитян за свободу, образом, воплотившим лучшие черты своего народа. Близость народному творчеству, заимствование фольклорных образов и форм вообще характерно для прогрессивной литературы Гаити.

Заслуга писателей Антильских островов – таких, как Жак Стефан Алексис, Рене Депестр, Жак Румэй (Гаити), Э. Сезар, Жорж Гратиан (Мартиника), и других – состоит в том, что они впервые воспели человека с черной кожей во французском колониальном мире и заложили первый камень в создание самобытной культуры этих стран.

В странах британской Вест-Индии более ощутимо влияние европейской культуры, заметно сильнее здесь и клерикальное влияние Европы; эти страны восприняли религию, принесенную из метрополии – как католичество, так и протестантство, – в чистом виде, не трансформируя ее.

В быт, в искусство и архитектуру, в литературу и даже в народное творчество проникли чисто английские элементы. Под влиянием английского фольклора возникли народные пословицы и загадки Ямайки, Тринидада и Тобаго, английская музыка и танцы имеют здесь широкое распространение; любопытно, что многие популярные английские песни приобрели новый ритм, близкий к африканским ритмам. В народных преданиях и сказках Тринидада и Ямайки нередко можно встретить животных как тропических, так и умеренных широт.

Необходимо отметить, что в развитие народного творчества стран английского языка внесли свою лепту и индейцы – коренные жители этих островов. Некоторые обычаи и традиции пришли в эти страны с появлением здесь представителей далекой Индии, которые составляют значительную часть населения таких стран, как Гайана и Тринидад.

Смешение различных культур привело к возникновению новых форм народного творчества, таких, например, как калипсо, особенно распространенные в Тринидаде, – короткие, остроумные песенки на злобу дня, насыщенные диалектной лексикой.

Развитие литературы стран британской Вест-Индии проходило в сложных условиях, и не имея возможности печататься у себя на родине, многие вест-индские писатели вынуждены были покинуть ее и жить в Канаде, США, странах Европы. Это обстоятельство не могло не сказаться на их творчестве, – в нем сильно ощущаются, к примеру, традиции английской литературы.

Только с середины 20-х годов XX в. – с ростом в этих странах национально-освободительного движения, заметно усилившегося после второй мировой войны, начинает складываться национальная литература Ямайки, Тринидада, Барбадоса и Гайаны, появляются значительные имена, к местной тематике начинают обращаться такие писатели, как Джордж Харрис и Эдгар Миттельхольцер (Гайана), Самуэль Селвон, Видна Найпол и Клийфорд Сили (Тринидад), Джордж Лемминг (Барбадос), Джон Хирн и Виктор С. Рид (Ямайка).

Своеобразие развития культуры стран Вест-Индии, говорящих на испанском языке (Куба, Доминиканская Республика, Пуэрто-Рико), заключается в том, что, хотя в ее формировании, так же как и в других странах Вест-Индии, значительная роль принадлежит культуре народов Африки, преобладание испанского влияния сближает ее с культурой стран Латинской Америки.

Народное поэтическое творчество африканцев не получило здесь достаточного развития. Этому мешало то обстоятельство, что для ввезенных на эти острова рабов, происходивших из различных районов Африки, единственным средством общения становился испанский язык. Так, на Кубе только со второй половины XVIII в. начинает развиваться народная негритянская поэзия на испанском языке, сыгравшая определенную роль в формировании национальной кубинской литературы.

В борьбе за независимость своей родины рождалась и литература Доминиканской Республики, впитавшая в себя все лучшие традиции испанского и негритянского народного творчества и отражающая свободолюбивые устремления доминиканского народа.

Многолетнее господство американского империализма в Пуэрто-Рико наложило свой отпечаток на развитие самобытной культуры этой страны. Хотя в ней и существует немало традиций, связанных с испанской культурой, в стране усиленно насаждается «американский образ жизни», пропагандируется американская «массовая культура». Пуэрториканцы – юридически признанные граждане США – на деле подвергаются жестокой дискриминации, особенно в США, что вызывает возмущение и протест народа Пуэрто-Рико, борющегося за самостоятельное, независимое развитие своей страны.

Особое место среди трех испаноязычных стран, представленных в этом сборнике, занимает Куба – страна, в которой в 1959 г. восторжествовала народная, антиимпериалистическая революция, явившаяся решающим фактором в переходе страны на путь социалистического строительства. Глубокие социальные и экономические сдвиги наложили отпечаток на развитие всей культуры и литературы в частности; революция создала условия для возрождения национальных кубинских традиций и фольклора, к культурным ценностям приобщились широкие народные массы. Ликвидация неграмотности, невиданный размах образования способствовали притоку в кубинскую литературу большого числа молодых прозаиков и поэтов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю