Текст книги "Расскажи мне три истории (ЛП)"

Автор книги: Джулия Баксбаум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Эмм… – мычу я. Хотелось бы мне повернуть время вспять и не пить те два напитка, потому что я с трудом понимаю происходящее. Почему Джем кричит на меня? Я привыкла к ее пассивно-агрессивным нападкам, произнесенным сквозь зубы, на которые делаю вид, будто их не слышу. И когда она кричит мне в лицо, я так поступить не могу. И шалава? Серьезно? – Чего?

Хочется стереть с лица ее дыхание, отдающее луком и алкоголем. Хочется оказаться подальше отсюда, возможно в кровати. Калифорния утомительна.

– Держись. На. Хер. Подальше. От. Лиама, – рявкает Джем, а потом взмахивает волосами, как в каком-то дешевом девчачьем фильме и уходит, задрав нос. Беру слова обратно. Она не великая актриса. Слишком уж переигрывает.

Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, были ли свидетели сей беседы, но здесь только я, Дри и Агнес в нашем маленьком кругу на огромном заднем дворе.

– Святые угодники, что это сейчас было? – спрашивает Агнес, начиная хихикать.

– Не смешно, – отвечаю я, хотя лучше бы так и было. – Че за фигня?

– Джем сходит с ума с тех пор, как ее отца взяли под арест в прошлом году. Кажется, об этом писали во всех газетах, – говорит Агнес. – Конечно, она и до этого была малоприятной особой, но с той поры стала совсем безумной сучкой. Слышала, ее отца могут посадить в тюрьму.

– За что его арестовали? – спрашиваю я, хотя мне неинтересно. Ненавижу ее. Ни одна печальная история Вуд-Вэлли не вызовет во мне жалости.

– Ее отец приставал к проститутке, – отвечает Дри. – А еще было какое-то мошенничество с налогами.

– Правда? – спрашиваю я.

– Без разницы, – отвечает Агнес.

– Ответь мне, – спрашивает Дри, и я слышу мольбу в ее голосе, – перед этим ты собиралась сказать, что тебе нравится Лиам?

– Нет, конечно же, нет, – говорю я, но не могу понять, поверила ли она мне.

Я: Я ПЬЯНА.

Скарлетт: Я тоже.

Я: Тебе весело?

Скарлетт: ОТПАДНО.

Я: Да, мне тоже.

Даже не смотря на пьяный угар, я понимаю, что лгу. Руки дрожат. Зубы стучат. Хочу домой. Нет, дома больше не существует. Понижаю свои запросы. Хочу в кровать.

Я вижу Итана еще один раз, перед нашим уходом с вечеринки, по пути к выходу. Он лежит в шезлонге в одиночестве. Я практически уверена, что он спит.

«Хорошо, – думаю я. – Ему это необходимо».

Мне стоит больших усилий сдержаться и не убрать волосы с его лба.

ГЛАВА 19

Я: Три истории: 1) У меня болит голова. 2) Комната кружится. 3) Больше никогда не буду пить.

НН: 1) я собираюсь большую часть дня провести, играя в Xbox, с периодическими паузами на поедание пиццы, предпочтительно с баклажанами, – и я выслушал много дерьма на этот счет, но мне все равно. пусть осуждают. не нравится мне пепперони. никогда не нравился и не понравится. 2)я проснулся рано и все утро слушал Flume. 3) мама до сих пор спит, будто это она подросток в нашем доме.

Я: Ты же американец?

НН: да, а что?

Я: ПЕППЕРОНИ! Не любить пепперони – все равно что не любить яблочный пирог.

НН: эта аналогия будет в академическом тесте?

Я: Ты в младшем классе?

НН: успокойся, Нэнси Дрю.

Я: Сегодня делаю домашку. Эти расчеты меня заколебали.

НН: а ты глянь, сколько удовольствия приносят.

Я: Заткнись.

НН: тебя это задело? извини.

Я: Кажется, я совсем недавно упоминала, что ты странный?

НН: вроде припоминаю, что ты говорила нечто подобное.

Я: Чуть позже мне надо на работу. У тебя есть работа?

НН: неа. родители не разрешают. вместо этого дают карманные деньги и добиваются того, чтобы я сосредоточился на учебе.

Я: Как это по-вуд-вэльски с их стороны. Рада, что они одобряют твое пристрастие к Xbox.

НН: знаю, мы все кажемся тебе забавными, и я более чем согласен, что это так. где ты работаешь?

Я: Не уверена, что хочу тебе рассказывать.

НН: ?

Я: Слишком по-сталкерски.

НН: вчера ты умоляла меня о встрече, а сейчас говоришь, что узнать, где ты работаешь, – слишком по-сталкерски?

Я: Я не умоляла.

НН: прости. плохой выбор слов. просила.

Я: Отгадай.

НН: где ты работаешь?

Я: Ага.

НН: ладно, но разреши для начала задать пару вопросов. 1) тебе нравится эта работа? 2) ты приходишь домой грязная?

Я: 1) На самом деле, да, мне она очень нравится. 2) НЕТ!

НН: кофейня?

Я: Неа.

НН: «ГЭП».

Я: Ты прикалываешься надо мной?

НН: нет! почему?

Я: Неважно.

НН: понял. на секунду я забыл, что ты книжный червь. «Barnes&Noble». я угадал??? Ведь точно угадал.

Я: Почти. «Купи книгу здесь!» на Вентура. Тебе следует туда заглянуть.

НН: такая непостоянная. теперь ты хочешь, чтоб я зашел?

Я: Быть может, да. А быть может, и нет.

• • •

Я: Так...

Скарлетт: Если хочешь узнать...

Я: ХОЧУ-ХОЧУ.

Скарлетт: Моя плева цела.

Я: Вообще-то ты могла бы выразиться не так наглядно.

Скарлетт: Знаю, но было бы не так весело.

Я: У меня похмелье.

Скарлетт: У меня тоже. А еще на лице раздражение от щетины Адама. Думаю, он много практиковался после того поцелуя с тобой.

Я: С чего такие выводы?

Скарлетт: Подруга, ЭТОТ ПАРЕНЬ УМЕЕТ ЦЕЛОВАТЬСЯ.

Когда я спускаюсь вниз, то застаю на кухне отца в фартуке, с надписью «СУЧКА БОССА», который, как предполагаю, принадлежит Рейчел, хотя также может быть и Тео. На заднем фоне играет музыка – что-то из кантри – чрезмерно сентиментальная ода пикапам и коротким джинсовым шортам. То, что Скарлетт называет МДБ – Музыкой Для Белых.

– Будешь блинчики, дорогая? – спрашивает отец с раздражающим утренним энтузиазмом. Папа так неправильно смотрится на кухне. Он никогда не пек блинчики. Это всегда было маминой задачей. Сироп и мука застыли на идеальной мраморной столешнице. Чувствует ли он себя здесь как дома, настолько комфортно, чтобы жарить и подавать блинчики босиком? Мне неловко, когда я пользуюсь микроволновкой. Не хочу оставлять преступные брызги на ее стенках и любые другие доказательства моего существования.

– Эм... – Смогу ли я съесть завтрак так, чтобы меня не вырвало? Выбора у меня нет. Я никогда не отказывалась от углеводов, и не хочу, чтобы у отца возникли подозрения о том, что я пила.

– Конечно, – отвечаю я. Чего не говорю вслух, так это: «Что происходит?», «Мы остаемся?», «Ты внезапно стал по-настоящему счастливым или просто притворяешься?». – Ты приготовил завтрак? Это наверно впервые.

– У Глории выходной.

– Точно.

– Послушай, нам надо поговорить, – заявляет он. Желудок сводит судорогой, и содержимое прокладывает себе путь наверх. Очевидно, представление на кухне – это печальный подарок перед отъездом. Отец и Рейчел расстались, и мы уезжаем. Они закончили то, что в первую очередь и не должно было начинаться. Вот зачем это псевдовеселое представление: задобрить меня перед плохими новостями. Я кладу голову на прохладную столешницу. Да пошло оно все. Кому какое дело до того, узнает ли папа, что я напилась? Он виноват в гораздо большем количестве прегрешений. На его счастье, у меня никогда не хватало сил всерьез взбунтоваться. Я просто обязана выиграть награду «Актриса года», и получить статуэтку маленького храброго золотого человечка или какую-нибудь тарелку, которую можно повесить на стену.

Должно быть, этот завтрак что-то вроде последнего прощания перед тем, как мы отправимся в дорогу. Такое чувство, будто отец наконец-то использовал свой последний шанс воспользоваться плитой, модными сковородками и органическим выжатым кокосовым маслом в бутылочке с дозатором. Стоит ли мне убежать обратно наверх и помыть руки тем нежным мылом с монограммой, на котором до сих пор висит ценник. Почувствовать сто долларов в мыльном мире.

– Держи, это поможет успокоить желудок. – Папа кладет стопку идеальных кругляшей на тарелку и ставит передо мной. Пахнут они удивительно – не сами по себе, а как образ. Как версия аромата для ароматической свечи с запахом блинчиков. – Только скажи мне, что ты не была за рулем прошлой ночью.

– Конечно, нет. Дри вела, – отвечаю я.

– Дри?

– У меня есть друзья, пап. Не удивляйся. Неужели ты думал, будто я больше ни с кем никогда не заговорю? – Понятия не имею, почему я завелась, но не могу остановиться. На этот раз слова вылетают прежде, чем я успеваю подумать, а не наоборот.

– Нет, я лишь... я счастлив за тебя, вот и все. Знаю, было непросто.

Я смеюсь – даже не смеюсь, а скорее отвратительно ржу. Нет, было непросто. Ничего не было просто долгое, очень долгое время. Даже прошлой ночью моя первая попытка повеселиться с момента нашего переезда закончилась тем, что блондинка-социопатка обозвала меня шалавой.

– Полагаю, я это заслужил, – говорит отец.

– И что теперь? Мы уезжаем?

– Что? Нет. Почему ты это спросила? – спрашивает папа, и его удивление выглядит неподдельным. Разве отец не понимает, что весь Лос-Анджелес слышал его ссору с Рейчел? И на следующий день он практически признался в том, что все это было громадной ошибкой? Не осознает, что я провела всю неделю, психологически подготавливая себя к очередному переезду?

– Вы с ней поссорились.

– Это просто спор, Джесс. А не конец света.

– Но она сказала...

– Иногда, я забываю, что ты просто подросток. Но я помню, каково это – всё кажется значимей или, не знаю, как-то серьезнее в твоем возрасте.

– Только посмей быть снисходительным, – огрызаюсь я. Тон мой резок, и конечно же я лицемерю, когда обвиняю его в том, что он снисходительно со мной разговаривает, и при этом веду себя как типичный подросток. Прекословя и надувая губы.

Да пошел он.

Серьезно.

Пошел. Он.

Отец вздыхает, будто я невыносима, словно я единственная, кто не понимает смысла.

– Она сказала «уходи и не возвращайся». Я слышала ее.

– Перестань говорить «она» и «ее». Рейчел. Ее зовут Рейчел. И люди говорят глупости, когда злятся.

– И люди совершают глупости, когда скорбят. Например, женятся, переезжают в другой конец страны и плюют на собственного ребенка.

– Прекрати.

– Что прекратить? – Теперь мой голос сорвался на крик. Не знаю, когда я потеряла контроль. Потому что вот он. Выпущенный гнев – цельный и нерушимый. Горячий и неуправляемый. Плацентарный.

– Хочешь уехать? Ты об этом говоришь? – спрашивает отец.

Думаю о НН, о Дри и Агнес, об Итане с его синей электрогитарой и пренебрежительным «привет». Нет, не хочу уезжать, но и так чувствовать себя я не хочу. Будто пришелец в чьем-то доме. Даже если меня сегодня вырвет, что в данной ситуации более вероятно, чем нет, то я не желаю беспокоиться о том, как почистить туалет Рейчел. Не хочу жить с постоянной угрозой выселения.

Нет, ничто из не имеет значения. Чего же мне на самом деле хочется? Дать отцу по лицу – кулаком в нос, раздавить до хруста, чтобы он истекал кровью. Нанести сильный удар и увидеть, как он сложится пополам, повизгивая и выкрикивая «прости меня».

Это чувство так ново. Такой гнев. Я всегда находила способ избежать боли и никогда не позволяла ей целиком поглотить меня, как сейчас.

Теперь мой отец совсем не выглядит учтиво, как накануне вечером или как он ведет себя на протяжении последних нескольких лет. И почему только я одна постоянно вынуждена идти на уступки?

– Я ничего не говорила. Забудь, пап. О чем ты хотел поговорить? – Руки сжимаются в настоящие кулаки. Я же могу доверять себе и удержаться от реального причинения вреда, ведь так?

– Просто хотел поинтересоваться, как у тебя дела. Как учеба. Просто любопытно. Знаю, я был занят. А накануне вечером даже не спросил, как прошел твой день. И из-за этого почувствовал себя виноватым.

– Занят? Да я могу по пальцам одной руки пересчитать все наши разговоры, которые произошли с момента нашего переезда. – Гнев все такой же чистый и ярко-красный – цвет напитков на минувшей вечеринке. Он хотя бы может представить, на что была похожа моя жизнь? Забавно, что он решил поинтересоваться этим именно тогда, когда я наконец-то начала вставать на ноги.

Слишком поздно.

– Я просто. Вау. Я не понимал…

– Не понимал что, пап? Что переезд сюда дался мне тяжело? Ты сейчас серьезно?

– Давай…

– Давай что? Поговорим об этом позже? Отлично, замечательная идея. – Я отталкиваю тарелку, сопротивляясь порыву запустить ее в лицо отца, и бросаюсь вон с кухни.

– Проблемы в раю? – спрашивает Тео, потому что, естественно, он спускается с лестницы, когда я бегу по ней наверх, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Меня трясет от гнева, я покачиваюсь на его волнах. Во рту привкус желчи. Представляю, как переключаю мишень и обрушиваю кулак на челюсть Тео. Разбивая его хорошенькое-прехорошенькое лицо.

– Да пошел ты, – бросаю я.

Он равнодушно пожимает плечами.

– Гнев тебе к лицу.

Позже, в «Купи книгу здесь!», я потягиваю травяной чай и играю в телефон. Было всего два покупателя и еще один придурок, который сфоткал книгу, чтобы приобрести ее онлайн. К концу дня, когда наступает вечер, я начинаю чувствовать скуку и одиночество, звенит колокольчик – новый покупатель. на чистом рефлексе я поднимаю голову и застываю от неожиданности.

Калеб.

Парень Килиманджаро в серой футболке. Тот самый, которого я застала печатающим что-то в своем телефоне на вечеринке. Никто из школы, кроме Лиама, никогда не заходил в этот магазин за время моей работы, даже Дри, хотя она обещала нанести визит. Я рассказала НН лишь об этом месте лишь в это утро. Поэтому не нужно обладать великолепной дедукцией, чтобы прийти к заключению, что, должно быть, передо мной он, наконец-то, во плоти. Сердце екает – выходит, вот на этого человека я вываливала все свои проблемы последние два месяца – и я жду, когда меня настигнет разочарование. Но этого не происходит.

Наоборот, чувствую я себя сбитой с толку – как когда спрашиваю у кого-нибудь дорогу и забываю слушать, понимая, что все так же потеряна, как и до этого. Трудно вообразить слова НН, исходящие изо рта этого парня. Да, он привлекателен и даже горяч, но в обычном, заурядном смысле. Ничем не выдающийся. Разновидность потенциального короля бала, которого вы можете найти в любой старшей школе Америки. Не специальный соус. Что мне сказать? Следует ли мне представиться? Или же притвориться дурочкой? Сделать вид, будто я думаю, это просто странное совпадение?

На нем все та же серая футболка, как и в прошлый вечер, так и в первый учебный день, когда я буквально зааплодировала ему за то, что он взбирался по горам. Должно быть, ему было неловко за меня тогда, показалось, что мне нужна некоторая помощь, раз я даже не могу найти правильный класс. Все-таки надеюсь, что он не заметил пучок травы, прилипший к моей заднице.

Мой мозг официально взорван. Пуф.

Парень Килиманджаро в серой футболке.

– Привет, Лиам здесь? – спрашивает он и улыбается мне, будто пошутил, хотя тут особо и не над чем шутить. Так неловко. Так вот почему он не хотел встречаться со мной до сих пор? Знал, что будет так неуклюже и хаотично?

– Эм, нет, извини. Сегодня он не работает.

Джесси , это НН. Твой ход.

– О, думаю, мой телефон у него, – говорит он. – Я потерял его вчера на вечеринке. Ты же тоже учишься в Вуд-Вэлли, да?

– Ага, я Джесси, – отвечаю я и тянусь к нему – слишком официально, понимаю мгновением позже, чтобы пожать его руку. Его пальцы длинные и сухие, а пожатие немного вялое. Не соответствует голосу.

– Калеб, – говорит он. – Приятно познакомиться.

– И мне. – Я улыбаюсь в ответ и пытаюсь сказать глазами то, что не хватает духа произнести вслух: «Я знаю, что это ты». Мы играем в странную игру, но, предполагаю, это все из-за анонимности в мессенджере.

– Так как обстоят твои дела? Я про школу.

– Думаю, ты мог бы сказать, что я до сих пор приспосабливаюсь.

– Ага, хорошо-хорошо. – Калеб поворачивается, намереваясь уйти, – разве он тоже нервничает, как и я? – и внезапно мне отчаянно хочется сделать так, чтобы он остался, восстановить нашу связь. Чувствую, я уже успела облажаться. А это заняло всего-то тридцать секунд тет-а-тет.

Может мне спросить его про Танзанию? Килиманджаро ведь там, да?

– Эм, не хочешь как-нибудь кофе попить? – Что? Я в самом деле только что это сказала? Вслух? Глубокий вдох. Притормози. – То есть, я всего лишь пытаюсь познакомиться с новыми людьми, вот и все.

Кажется, мое предложение его удивляет, и склоняет голову набок, будто хочет получше разглядеть. Он оценивающе осматривает меня с головы до пят и при этом не деликатничает.

Все это определенно оскорбительно

Не сомневаюсь, что нам лучше остановиться на мессенджере.

– Конечно. Почему бы нет? А что плохого может случиться? – спрашивает он с загадочной улыбкой, очевидно, отсылающей к тому вопросу, что я задала ему прошлым вечером. Я собираюсь ответить – у меня в голове миллион слов – но, как оказалось, вопрос был риторическим, потому что он уже вышел за дверь.

НН: как работа?

Я: Мило, что ты зашел.

НН: смешно.

Я: Я не это бы слово использовала.

НН: ?

Я: ?

НН: ну ладно тогда. проехали. так много времени сегодня провел с Xbox, что устал. без шуток. #никогданедумалчтоэтотденьнаступит

Я: Мозоли натер?

НН: я выше всех этих нелепых шуток. разве ты не гордишься мной?

Значит, вот как мы будем вести себя дальше. Притворимся, будто этого дня не существовало. А может все к лучшему. Возможно, НН/Калеб был прав насчет всего. Переписываться лучше.

Разговоры в реальности?

Переоценены.

ГЛАВА 20

– Это наидлиннейшая поэма, – заявляет Итан, – что немного раздражает и запутывает. Не могу уследить за всеми репликами.

Мы снова в «Старбаксе», который мысленно я уже называю нашим «Старбаксом», в чем бы и через миллион лет не призналась Итану. Я потягиваю латте, которое он мне купил, предварительно поинтересовавшись, буду ли я такой же, как и в прошлый раз. Этот парень даже запомнил, что я люблю очень горячий. Он вел себя так буднично – делая заказ, вынимая кредитку из кошелька – что я даже не почувствовала неловкости, когда не предложила оплатить свой напиток. В следующий раз я обязательно просто скажу что-то вроде «я заплачу» или «этот за мой счет». А может, и нет.

– Согласна. Конечно, поэт из меня отвратный, но не знаю. Я всегда пишу от своего лица. Я – это я это я. Нравится мне это или нет.

– Роза – это роза это роза. Джесси – это Джесси это Джесси.

– Только не говори, что ты читал Гертруду Стайн? – спрашиваю я.

Маме очень нравилась Стайн, и поэтому, когда она заболела, именно ее я читала ей вслух. Чаще всего «Автобиографию Алисы Б. Токлас», а также и некоторые из ее стихов. «Святую Эмили» – складную детскую песенку. Выяснилось, что строчка «роза – это роза это роза» именно оттуда. А не из Шекспира, как мне казалось раньше.

И вот что я еще тогда выяснила: химиотерапия ослепляет. Лишает вас волос и ослепляет. В конце курса мама не могла даже читать.

Роза – это роза это роза.

– Чуть-чуть. Только «Токлас». К разговору о том, каково это – писать от лица другого человека…

И где это он находит столько времени для чтения? Если б я не настояла на работе над проектом, то, не сомневаюсь, он бы получил «отлично» за меня. Задумываясь над этим, в конечном счете, я понимаю, что именно из-за меня наша оценка может снизиться.

– Моя мама преподавала английский в местном колледже и часто цитировала Гертруду Стайн. Даже звала ее Джи Эс, будто они с ней были подружками или вроде того. На ее сороковой день рождения мы с папой даже подарили ей винтажное издание «Мир круглый». Этакая эксцентричная книга для детей. Настолько редкая, что я только что вспомнила про нее.

Я перевожу взгляд на пейзаж за окном, пытаясь восстановить душевное равновесие. Я ни с кем не разговариваю о маме, даже со Скарлетт. Ну и, само собой, не с отцом. Разговаривать о ней – это будто признать тот факт, что ее больше нет, сделать прыжок в непостижимое. Визуализировать правду, которой не должно было быть.

Однако мы разговариваем о Гертруде Стайн, а значит, уже говорим о моей маме, и, не знаю, слова просто вылетели.

Итан смотрит на меня в ожидании. Тут я понимаю, ему комфортно молчать. Ему со всем всегда комфортно.

Итан – это Итан это Итан.

– Я просто хочу сказать, что сожалею о твоей маме. Люди избегают таких разговоров. Но в любом случае это чертовски больно, – говорит он. – Знаю, преуменьшение явное, но это такой отстой, когда люди должны умирать, а ты ничего не можешь с этим поделать. Поэтому я просто хотел набраться мужества и сказать, что сожалею.

– Спасибо, – бубню я в напиток, потому что не осмеливаюсь поднять на него взгляд. Я недостаточно храбрая для такого. Не знаю, что я увижу: жалость или сочувствие. Но мысленно припишу «храбрый» к анкете Итана, а еще «честный» и «справедливый», потому что мне чертовски больно, а он первый человек, который напрямую сказал мне это.

В прошлой школе все бормотали соболезнования, может, потому что их родители заставили, и они так явно чувствовали облегчение, когда слова были произнесены, галочка поставлена, и можно было двигаться дальше, даже несмотря на то, что я-то не могла. Но я не виню их. После смерти все становится неловким.

– Да, нам не нужно говорить об этом, но я терпеть не могу, когда случается нечто подобное, а окружающие делают вид, будто ничего и не произошло, потому что, видите ли, им некомфортно, страшно, да и вообще, они не знают, что сказать. Незнание не оправдание бездействию. Вот так-то, – заключает он.

– Вот так-то, – вторю я. И делаю это. Поднимаю на него взгляд. – «Я покажу тебе страх в горсти праха».

– А я не единственный ботаник, кто запомнил «Бесплодную землю». Первая часть называется «Похороны отца», знаешь ли.

– Знаю. – Я улыбаюсь, потому что мне нравится Итан, и то, что он ничего не боится, ну, может, кроме сна. А улыбка в некотором роде то же самое, что и благодарность.

– Конечно, знаешь, – вторит он, улыбаясь мне в ответ.

Часом позже мы все еще сидим в кафе. Задание на эту неделю сделано – одна страница Т.С. Элиота с многочисленными отсылками к произведению – поэтому сейчас мы просто тусуемся и общаемся. Вероятно, становимся настоящими друзьями, а не просто партнерами по учебе.

– Ты так и не сказала, что думаешь о «МегаО», – говорит Итан после того, как в третий раз наполняет стаканчик. Он пьет черный кофе. Даже не морщась. Чистый, неразбавленный кофеин.

– Серьезно? Парни, вы были восхитительны. – Если б я была Джем или Кристалл, то, возможно, была бы умнее и скрывала эмоции. Не впадала в фанатизм прямо перед ним. Но плевать. Они классно выступили. – Вы все очень талантливы.

– Хотелось бы, чтобы мы могли просто играть в моем гостевом доме, а не на публике, но решать не мне. А вот раньше так и было, – произносит он, подчеркивая интонацией слово «раньше». «Раньше» и «после».

– Раньше?

– Забей. Я про то время, до того, как к нам пришел Лиам. Он действительно хочет построить настоящую музыкальную карьеру, а мне просто хочется играть музыку. Расслабляться.

Он помешивает кофе палочкой на полном автомате, поскольку перемешивать там особо и нечего.

– Ты боишься сцены? – спрашиваю я.

Он медлит с ответом, будто я задала ему важный вопрос, который требует точного ответа.

– Неа, не совсем. Я чувствую себя, даже не знаю, более одиноким, когда все взгляды обращены на меня. Наверно… отчуждение. И даже утомление.

– А мне казалось, у большинства выступающих противоположные чувства. Будто это единственное место, где они не чувствуют себя одиноко, – говорю я. – Каждый мечтает быть парнем со сцены.

Итан пожимает плечами.

– Когда я хожу на концерты, где много народа, никто меня не беспокоит, и существую только я и музыка… вот тогда я не чувствую себя одиноко. Наверное, я не очень общительный, – размышляет он.

– Правда? Расскажи об этом всем в Вуд-Вэлли, – заявляю я.

– Что?

Он совсем не замечает, что каждая девочка в школе хочет его? Что народ действительно в очередь встает, лишь бы с ним поболтать?

– Да ладно тебе, на обеде у тебя как будто гарем собирается. – И снова, я лишнее болтаю. Серьезно, мне нужны уроки флирта.

– Неа. Я тут не причем. Это из-за… Забудь. Долгая история.

Меня так и подбивает ответить что-то вроде «у меня есть время», но, знаю, у него всегда все просто: когда он хочет говорить, то говорит. А нет, так нет. А я недостаточно хорошо его знаю, чтобы давить.

– Кто пишет вам тексты? – В действительности я хочу узнать, кто написал «Девушку, которую никто не знает», но не желаю признаваться в том, что мне известен весь репертуар «МегаО». Дри прислала мне все песни, но только эта стоит у меня на повторе. Я ее прослушала уже такое количество раз, что просто умру от смущения, если кто-то об этом узнает. В магазине Лиам пел только припев, – простой и запоминающийся – но он вводит в заблуждение, ведь остальная часть песни абсолютно другая.

Вдумчивая, красивая, отчаянная.

Как поэма. Или элегия.

– Смотря, какая песня. Обычно я. Некоторые Лиам. О, и тот парень Калеб, хотя он не член группы, но тусуется с нами и вносит свою лепту. – Моя голова подскакивает вверх. Калеб? Это он написал «Девушку, которую никто не знает»? Если так, то все становится очевидным. НН похож на того, кто пишет тексты песен, которые запоминаются, навевают меланхолию, но не на того, кто будет, стоя на сцене, распевать их во все горло. Перед толпой.

– Калеб – тот высокий парень?

– Да. Знаешь его?

– Не совсем. Вроде того. Познакомилась с ним недавно, когда была на работе.

– Ага, он и Лиам высокие. – Предполагаю, Итан в курсе, что я работаю в магазине матери Лиама. Мне стоило рассказать ему об этом на прошлой неделе, когда упомянула, что знаю Лиама. А может Лиам уже упомянул об этом? Представляю, как Итан и Лиам смеются над тем, когда я ляпнула, будто мы с Лиамом близкие друзья.

Поэтому Джем назвала меня шалавой? Все думают, что я помешана на Лиаме? А думает ли так Лиам? А Итан? А Калеб?

– Думаешь, я когда-нибудь привыкну к этой школе? – задаю вопрос Итана. Меня расстраивает, что все друг с другом знакомы. Мой самый близкий друг – это НН – или стоит просто звать его Калебом? – а наше общение заключается только в обмене сообщениями. Нужно попросить Дри дать полную характеристику каждого, чтоб я перестала на этом зацикливаться.

– Неа, – отвечает Итан. – Я до сих пор не привык, а хотя здесь с садика. Но знаешь, к какому выводу я пришел?

– К какому?

– Тебе и не нужно.

– Нет?

– Неа. Даже не стоит пытаться.

– Серьезно? – Теперь я мешаю свой латте, хотя в стакане пусто, и, получается, я помешиваю пустой стаканчик. Нужно занять чем-то руки. Желание прикоснуться к волосам Итана, к его рукам стало практически бесконтрольным. Я хочу укусить его за мочку, которая выглядит так, будто однажды была опрометчиво проколота. Хочу спросить его, как он может быть таким горячим и холодным одновременно, как он может приободрять меня, вести себя почти как друг, а на вечеринке я не удостаиваюсь и минуты его внимания, достаточной для того, чтобы остановиться и сказать что-то большее, чем односложное и пренебрежительное «хей».

– Да. Да кого волнуют все эти тупицы? Только некоторые из них классные личности, а большая часть – нет, и, в конце концов, тебе нужно оставаться собой. Если ты им не нравишься, шли их подальше.

– Джесси – это Джесси это Джесси.

– Именно. Джесси – это Джесси это Джесси.

Ладно, признаюсь. Я огорчаюсь, когда Итан перестает произносить мое имя.

Дома. Ну а точнее место, где я ем и сплю. Под стеклянным колпаком: цыпленок моренго или марсала, – что-то на «м» – стручки спаржи с ложкой дикого риса.

НН: твой день? начинай.

Я: вообще-то круто. а твой?

НН: запоминающийся.

Сегодня я только один раз увидела Калеба. Он прислонился к шкафчику в коридоре школы, и когда меня увидел, помахал мне телефоном, а затем прошептал что-то парню рядом с ним, старшекласснику с войлокообразной комплекцией маппетов. Я пришла к выводу, что его салют телефоном значил что-то вроде «давай продолжим общение в телефоне, а не лично», так как он не предпринял никаких попыток воплотить мое предложение о встрече в реальность. И через тридцать секунд из месседжера пришло уведомление.

НН: три истории.1) Хендрикс был величайшим из когда-либо живущих гитаристов. даже лучше Джимми Пейджа. 2) иногда, когда я слушаю музыку, мне становится легче. 3) и иногда, когда играю в Xbox, я ничего не чувствую.

Я: И что тебе нравится больше? Музыка или Xbox?

НН: эх, хороший вопрос. вне всяких сомнений, аптечка моей мамы – это ее Xbox, верно? так что отвечу «музыка», потому что нет ничего страшнее для меня, чем превратиться в мать.

НН: а честно?

НН: Xbox.

Думаю, теперь очевидно, что Калеб и я никогда не будем общаться за горячими напитками, никогда не скажем вслух, что НН – это Калеб, а Калеб – НН. Да может это и к лучшему. Может, мы уже признались онлайн в стольких пугающих вещах, и знание того, чем уже поделились, честно говоря, делает реальные разговоры невозможными.

Но все равно, это печально, потому что я начинаю ценить его особенную сексуальность. Сидеть напротив него никогда не будет настолько волнующе, как происходит с Итаном. Он как чистый лист – простой, уравновешенный парень. Как белые-пребелые стены в доме Рейчел.

Я: Твой день был запоминающийся? Запоминающийся=хороший? Или запоминающийся=плохой?

НН: хороший. что сегодня под колпаком?

Я: Курица под модным соусом. А у тебя? Пожалуйста, только не говори мне, что снова суши из интернет-магазина? Я начинаю переживать, что ты можешь отравиться ртутью.

НН: вообще-то готовила мама, что, как понимаешь, странно. хотя было вкусно. макароны с сыром. обожал их, будучи мелким. думаю, до сих пор их люблю.

Я: Как мило с ее стороны.

НН: да, такое ощущение, будто это извинение. Словно она знает, что… отсутствовала.

Я: Она выглядит «трезвой»?

НН: трудно сказать, но да. позволю себе такие мысли. во всяком случае, сегодня.

Я: Хорошо.

НН: но, с другой стороны, знаешь, какой первый признак отравления ртутью?

Я: Какой?

НН: оптимизм.

Этой ночью я мечтаю об Итане и Калебе, о них обоих у меня комнате, сидящими на моей кровати, за исключением того, что они поменялись футболками. На Итане – серая, а на Калебе – Бэтмен, и никто из них со мной не разговаривает. Калеб играет в телефоне, кому-то пишет, может мне, но не той мне, которая находится в комнате, а Итан бренчит на гитаре, потерявшись в какой-то сложной пальцевой технике, потерявшись так же, как и когда он смотрел в окно в библиотеке. Я тихо сижу за ними, просто наблюдаю, восхищаюсь линией их абсолютно разных шей и стараюсь не беспокоиться по поводу того, что никто из них не понимает, что я рядом.