Текст книги "Роман потерь"

Автор книги: Джулит Джедамус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Все те письма, которые Рюен писал мне, когда наш отец умирал, я все еще хранила. Но никогда их не перечитывала.

– Сестра, – сказал он; он не обращался ко мне так последние четырнадцать лет. – Этот дом не несет на себе печати смерти. Там тихо и чисто. Сад изменился. Вдоль всей южной стены вокруг фруктового сада посадили жимолость.

Значит, он помнил, что я люблю запах этого кустарника.

– Но что я буду там делать? Жить там – значит похоронить себя заживо.

– Ты могла бы писать.

– Я не могу. Уже несколько месяцев я ничего не писала.

– Обдумай это. Пришли мне письмо, если надумаешь.

– Я напишу тебе, но не об этом.

– Пиши мне в любом случае, но помни, что я тебе сказал. Сейчас у тебя нет никого, кто бы защитил тебя. Твои враги сильнее твоих друзей.

– А ты веришь им?

– Кому?

– Моим врагам.

– Я не верю поставщикам слухов.

– А мне ты веришь?

Его колебание было красноречивым, как и выражение его лица.

– Иногда. Но сейчас ты находишься под влиянием, суть которого я не могу понять.

– Если что-то на меня и влияет, говоря твоими словами, это всего лишь любовь.

– Странная любовь, которая желает несчастья другим.

– Я никому не желаю несчастья.

– Разве? Хотелось бы верить. – Он подобрал полы своей одежды и встал. – Пиши мне и следи за собой.

– Тадахира, – сказала я, и в моих устах это имя прозвучало странно, имя, которое так легко выговаривалось, когда мы были юными и любили друг друга. – То мандариновое дерево в саду – оно все еще там?

– Я не знаю.

– Не разрешай срубить его.

– Ты более сентиментальна, чем я думал.

– Не сентиментальна, только суеверна.

– Этого я и боялся. Помни, что сейчас нельзя ездить на запад, нам сообщили, что это к несчастью. – Он ушел, а я долго сидела перед занавесом, ожидая, когда его слова растворятся в сыром воздухе.

Я придумала план бегства от своих врагов, но они меня нашли. Может быть, наша встреча оказалась случайностью, но я так не думаю. Они поджидали меня, я уверена, они прислушивались к моим шагам. Когда я увидела Изуми вместе с другими, стало ясно, что это подстроено. Я бросила на нее такой взгляд, что была уверена – она повернет назад. Но она посмотрела на меня с удвоенной яростью, а ее спутники сдвинулись вокруг нее, словно защищая от моей мстительности.

Я видела их, когда возвращалась из Синзен-ен. Я не была в саду с тех пор, как мы любовались луной, хотя часто мечтала об этом. Почему я решила отправиться туда в одиночестве жарким полднем, зная, что подобная опрометчивость лишь укрепит за мной репутацию эксцентричной особы? Признаюсь, в тот момент я не очень ясно рассуждала, мне просто хотелось убежать, уйти от любопытствующих взглядов Юкон, от обычных пересудов женщин, от тревог относительно Масато. Прошло два дня, а он так и не ответил на мое письмо. Возможно, до него дошли слухи о заговоре против Рейзея, и он решил от меня отдалиться. В письме я об этом не упоминала – слишком опасно. Надо подождать и рассказать ему все при встрече.

Но как нам увидеться? По дороге к Синзен-ен я думала об этом. Мой утомленный разум страдал от угнетающей жары так же, как и тело; воздух был пропитан дурными предчувствиями. За воротами Сузаки собралась толпа жителей в ожидании своей порции риса и соли. Какой-то мальчик в рваной коричневой одежде ударил палкой по колесу моего экипажа. Передо мной промелькнуло его лицо, темные глаза, полные гнева. Его взгляд изменил все, что я видела потом: стены тюрьмы левых стали еще выше; тени под ивами – еще гуще.

Мы остановились около Павильона Небесного Управления. Я выбралась из экипажа и велела вознице ждать. Он явно был шокирован отсутствием у меня сопровождающего. Мне это было безразлично. Я получила час покоя и свободы от надзора.

Я двинулась через желтую аркаду, прикрываясь зонтом. Тонкий шелк не защищал от жары, и я по возможности старалась держаться в тени. Через некоторое время я оказалась перед дубами, около которых мы встречались, чтобы любоваться луной. Листья, преждевременно увядшие от засухи, едва держались на ветвях.

В нынешнем году листья не покраснеют. Но даже если это случится, я не увижу их алого шатра. Я не буду наблюдать за восходом луны, белой и полной, сквозь эти изогнутые ветви. Я буду отсутствовать, как Садако и Рейзей. Эти деревья останутся в моей памяти, как это произошло той ночью, в Восьмом месяце, когда я завидовала красоте двух сестер, которых не подвергли изгнанию, и желала возвращения человека, который причинил мне столько боли, что я больше не хотела видеть его лицо.

А что же этот новый мужчина, лицо которого мне дороже моего собственного? По сути, я ничего о нем не знаю. Он пришел ниоткуда, подобно желудям, которые зрели в продолжение всего года, а теперь разбросаны по земле, подобно ребенку, который зреет во мне, но который не получит имени. Если через два месяца он будет стоять здесь вместе с теми, кто соберется посмотреть на восход луны, он, как и я, не увидит этих деревьев. Для него они будут совершенно новыми. Если их краски поблекнут, он этого не заметит. Но ветви укроют его так же, как сейчас они укрывают меня.

Я ощущала его отсутствие в неподвижности жаркого полдня, будто держала в своих руках будущее, как некий экзотический, почти созревший фрукт.

От земли исходил запах грибов и плесени. Моим ногам, обутым в легкую обувь, было больно наступать на нераскрывшиеся желуди. Павлин распустил свой хвост и отошел от меня.

Миновав разрушенный ураганом павильон для ловли рыбы, я дошла до пруда Дракона. Я увидела погашенные костры, которые остались после священнослужителей, приходивших сюда молиться о дожде и прекращении эпидемии. Но я думала не о них, а о дочери Царя Драконов, которая дала Будде драгоценность неуловимого цвета.

Я припомнила письмо, которое получила от Канецуке осенним днем после обеда в гостинице в Удзи. «Напиши мне, какого цвета была та драгоценность, – спрашивал он. – Я не могу вспомнить». Но я была слишком рассержена, чтобы отвечать ему.

На пруду я увидела красную арку моста, и мне захотелось пройтись по нему. Что я найду в высокой траве под кленами? Там могли лежать двое любовников. Я припомнила слова Масато той ночью, когда по листьям бамбука стучал град и он попросил меня распустить над ним мои волосы. «Они похожи на траву, – сказал он, – на нескошенную летом траву».

Я обещала себе не плакать, но едва могла различить дорогу. Думала о магических предметах, найденных в ящике около постели Рейзея. Кто его туда поставил? Являлось ли это случайностью, простой небрежностью или кто-то действительно виновен в злодействе, в котором обвиняют Масато и меня? А может, их оставили там специально, чтобы скомпрометировать нас, те, кто плел против нас интриги?

Что ответит Масато, когда я скажу ему о заговоре? Я никогда не посвящала его в историю своего соперничества с Изуми. Поверит ли он в ее способность распространять ложь или решит, что это плод моих страхов и подозрительности?

Солнце пекло немилосердно, и я снова спряталась в тень. Тыльной стороной ладони вытерла слезы и увидела, что стерла пудру с лица. Тишина парка, к которой я так стремилась, стала меня угнетать. Крики птиц подчеркивали мое одиночество; звук падающей воды усиливал беспокойство.

Я наблюдала за ласточками, поднимавшимися высоко над собственными тенями, и мечтала об их отстраненности. С высоты, на которой они летали, открывался широкий простор, а все, что оставалось на земле, уменьшалось в размерах. Мой зонт – желтое пятнышко, мои движения едва различимы, мои мысли бессвязны. Все сократилось до формы и абриса: разбросанные там и сям деревья, стены и ручьи, крыши и башни.

С той высоты все неузнанное не имело значения. Цвет драгоценности под водой, мысли любовников, запутавшихся в траве, заговоры, интриги и предательство тех, кого обуяли злоба и ревность.

Возвращаясь к своему экипажу, я испытала ощущение, будто мое тело лишилось своего веса, будто я состою из неуловимых оттенков красок, которые блекнут под слишком ярким солнцем. Я становилась невидимой. Все, что было так отчетливо и живо, когда я только приехала сюда – грубая кора дубов, блеск роскошного оперения павлинов, зеленая свежесть дикого риса, заросли которого окаймляли пруд, – ускользает из моей памяти, как я ускользаю от них. Я никогда не вернусь в Синзен-ен. Он принадлежит моему прошлому даже в это мгновение, когда я еще смотрю на него.

Когда мы проезжали через ворота Сузаку, у меня возникло ощущение какого-то непорядка. Как путнику, который, возвратившись после долгого отсутствия, видит все, что он, уезжая, оставил, иными глазами, и ему кажется, что все вокруг изменилось, так и мне все казалось каким-то иным. Толпы придворных и вассалов, церемонные обмены приветствиями, похоронные процессии только увеличивали мое одиночество.

А они поджидали меня, те женщины, которые желали мне зла. Я увидела их сразу, как только пересекла зал около общей спальни пажей. Они стояли, перешептываясь, около колонны. Услышав мои шаги, Изуми обернулась и встретилась со мной взглядом. Проходя мимо, я слышала, как она сказала своим друзьям:

– Это госпожа Хэн, она опять бродила. – И пока я шла по коридору до своих комнат, меня преследовал их смех.

Она явилась без предупреждения, вечером, когда я писала письмо Масато. Услышав, что она разговаривает с Юкон, я резко повернулась и опрокинула кувшин, в который макала кисти. Вода пролилась на бумагу и стала стекать с края доски. Я схватила испорченное письмо, смяла его, но выпачкала чернилами пальцы и края рукавов.

– Пришла Изуми, – сказала Юкон, высунув наполовину свое горбоносое лицо из-за ширмы. – Можно ей войти?

Не успела я ответить, как она была уже в комнате: взгляд такой же темный, как ее узорчатое платье, губы дрожали.

– Вы будете рады услышать, что он болен.

Я отослала Юкон, которая подслушивала, стоя за ширмой.

– Кто болен?

– Вы отлично знаете, кто. Я только что получила от него письмо. Он остановился около Отоко и пробудет там, пока не почувствует себя лучше. У него лихорадка. – Она укоризненно посмотрела на меня. – Это ваших рук дело, не правда ли?

– Ничего подобного.

– Вы сделали это назло мне. Вы хотите сделать меня такой же несчастной, какой он сделал вас.

– Вы злюка и лгунья! – Слова вылетали из меня прежде, чем я могла остановиться. – Вы украли его у меня и лгали, когда я спрашивала вас о нем. Все то время, когда вы были любовниками, все то время, когда вы притворялись моим другом, вы смаковали обман. А теперь вы посмели прийти ко мне с обвинениями! Уходите. Меня тошнит от вас.

– Я уйду не раньше, чем вы услышите то, что я хочу сказать. Я не крала его у вас. Это он вас оставил. Он бы порвал с вами, даже если бы не встретил меня.

Я постаралась не показывать ей, насколько уязвлена, чтобы не доставить ей такого удовольствия.

– Вы, видимо, полагаете, что я доверяю вашему мнению?

– Это не мое мнение. Я услышала это от него. Мы абсолютно откровенны друг с другом. Не беспокойтесь, – сказала она, уловив выражение моего лица, – когда-то он немного любил вас.

Как наслаждалась она этим своим последним ударом – ударом острого лезвия.

– Уходите, – повторила я.

– Еще одно. Скажите этому своему мужчине, чтобы он прекратил заниматься магией.

– Какому мужчине? Какая магия?

– Вы прекрасно знаете, кого я имею в виду. – Ее голос был холоден, как холодны были мои руки. – Если бы вы хотели защитить его, вам следовало быть более острожной. – Она с ненавистью посмотрела на меня. – Он дал вам это, ведь так?

– Дал мне что?

– Вашу драгоценную книгу. Вы вместе задумали передать ее Канецуке, верно? Скажите, почему вы хотели, чтобы я передала ему книгу? Вам доставляло удовольствие думать, что вы используете меня для осуществления своего замысла?

– Не было никакого замысла.

– Он обучил вас этим ритуалам, заклинаниям и магическим формулам. Он дал вам это средство, которое вы держите около своей постели. Вы думаете, я не слышала о ваших тайных визитах к нему домой, о том, как вы бродите по улицам и паркам? Разве вы не догадываетесь, что думают об этом люди? Какие женщины разгуливают по городу в разгар эпидемии? Какие женщины запираются среди бела дня с книгами и магическими инструментами? Вы сумасшедшая, именно так о вас говорят.

– Кто говорит, что я сумасшедшая?

Она недоверчиво посмотрела на меня.

– Кто этого не говорит? Я никогда не думала, – сказала она, – несмотря на все, что вы совершили в прошлом, что вы способны причинить вред ребенку.

Значит, она обвиняет меня в страданиях Рейзея. Это привело меня в ярость!

– Именно вы задумали эту интригу и преподнесли ее императрице, именно вы сказали, что я виновата в несчастье.

Она засмеялась. Ее начерненные зубы блестели.

– Зачем бы мне это делать? Зная, что вы собой представляете, никто не нуждается в доказательствах.

– Но если я, как вы говорите, сумасшедшая, зачем стараться разубеждать меня?

– Затем, что я люблю Канецуке и не позволю вам причинить ему вред, как вы причинили его другим.

– У меня нет причин желать ему зла. Когда-то я любила его больше, чем вы.

– Но сейчас вы его не любите. Послушайте меня. – Она подошла ко мне так близко, что я почувствовала запах ее пота и приторный аромат розы. От гнева ее губы раскрылись как бы в припадке страсти. Как часто, должно быть, он целовал их. – Если случится так, что его болезнь станет серьезной, если ему станет хуже, если он будет страдать, вы ответите за это. И прекратите слоняться около моих комнат. Я не стану объектом ваших колдовских манипуляций.

Всю ночь после этого разговора я лежала на полу и передо мной стояло ее лицо: тонкие темные брови, полные злобы глаза, припухшие, как будто от укусов любовника, губы. Не имеет значения, кто распустил слухи в связи со смертью Рейзея. Неважно, сошла я с ума или здорова. Мне определена роль, и я должна ее сыграть. Я не свободна в своем выборе; даже побег является частью ее плана.

Буду краткой, иначе она может застать меня за доской для письма. Слишком опасно действовать открыто.

Ему стало хуже, и ее ненависть возросла. Я ощущаю это даже во сне. Она давит на меня сильнее, чем вода. Тонуть было бы легче.

Она говорит обо мне своим друзьям, а те пересказывают своим. Слухи множатся, меня засасывает поток их ненависти. Скалы нависают с обеих сторон, оставляя мне лишь узкую светлую линию неба, и я несусь в бесконечность.

Где я упаду? У бездны нет дна. Прошлой ночью исчезло даже это глубокое ущелье, и у меня остались только ощущения. Я падала и падала в пустоту, образованную моим движением. Я несла свои страхи сквозь пустое пространство, и звезды за моей спиной не освещали мне путь.

Я должна закончить писать до ее прихода. Только вчера я видела ее. Я приоткрыла один глаз – она думала, что я сплю, – и увидела руку, задвигавшую занавеску. Как она быстро повернулась, когда увидела, что я проснулась! Ее одежда прошуршала по полу, как крылья насекомого; но ее выдал запах духов.

Я должна как можно скорее предупредить его о ее намерениях, прежде чем он начнет падать, как я. Я видела, как он балансировал над краем. Когда-то мы оба упали в бездну – бездну любви, в это черное беспамятство, но я не позволю ему упасть снова из-за ее ненависти.

Далеко ли то место, которое я ищу? Там холмы или долины? Когда-то я была долиной, моя белая кожа была покрыта трепещущими листьями, тело терялось в изобилии азалий.

Неужели я опять потеряю себя? Длинноствольные буки будут приветствовать меня. Каштаны раскроют надо мной свой шатер. Священные груши выгнут ветви над моей головой.

Все неизведанное откроется мне. Деревья гинкго распустят свои бледно-зеленые веерообразные листья. Раковины раскроют свои сокровища. Песня зяблика станет понятной для меня, слова, запечатленные в камнях и деревьях, откроют свои значения.

Тогда меня не будет нигде. Я не буду оставлять следов. Вороны станут все так же кружить; куда-то торопиться гонцы; колеса повозок оставят свои отпечатки на тропах, по которым я проходила.

В долине раскинулось просторное зеленое поле; блестят мокрые рисовые побеги. Мои шлепанцы увязают в иле. Легкий ветерок раздвигает стебли, и я вижу их лица – одновременно невинные и полные знанием прошлого опыта. Двое детей: один из них еще не говорит, а другой уже перешагнул эту грань, один вселяет новую надежду, другой вне ее пределов.

Неужели они помогут мне возродиться, эти двое детей, которых я ищу? В их глазах я вижу отражение их отсутствующих отцов. Я ложусь и слушаю, как они говорят. Над нами колышется трава, лепечет что-то на своем языке.

Когда я вечером возвратилась в свои комнаты, записка лежала около моей подушки. Я отсутствовала менее часа, прогуливалась в садах Сисинден. Это была угроза, как и в прошлый раз. По почерку нельзя было определить отправителя, но мне это не требовалось. Ее имя известно: мой вероломный друг, мой сладкоречивый враг, мой лживый двойник.

Она вырвала стих из сутр и приклеила его на листок желтой бумаги. Нет необходимости объяснять, кто это сделал:

Представьте, что некто причинил вам вред,

Используя проклятия и ядовитые травы.

Помните о могуществе Постигающего Звуки Мира,

И зло ударит по тому, кто его сотворил.

Она и сейчас подслушивает меня. Но я не стану возмущаться, не доставлю ей такого удовольствия.

Когда я пишу эти строки, мои руки еще хранят его запах, волосы растрепаны, на теле остались отметины. Неистовство – какие слова начертало оно на моем теле, подобно священнослужителю, рисующему магические знаки на трупе? Я стараюсь прочесть их, но свет слишком тускл. Здесь, на запястье, слабая красная линия. Что она означает? На впадине бедра две отметины – следы того же страстного движения; о чем они говорят? Когда они исчезнут? Тогда же, когда исчезнет его запах, или позже? А может быть, они сохранятся до тех пор, пока в его взгляде не иссякнет мольба, с которой он обращался ко мне?

– Скажи, почему ты плачешь?

Я лежала на его постели и смотрела сквозь открытые окна в сад. Наступили зеленые сумерки. Ласточки летали низко. Пахло лавром. Все увядало, сходило на нет, исчезало на моих глазах. Сырой воздух переполнил мою грудь, я зарыдала; он нежно поглаживал меня по лицу, вытирая слезы.

– Не надо так горько плакать. Расскажи мне, в чем дело.

И я рассказал ему, что могла, о заговоре против Рейзея и угрозах Изуми.

– Почему именно тебя она обвиняет?

– Потому что она меня ненавидит.

– Для ненависти должны быть причины.

– У нее много причин ненавидеть меня, как и у меня – ненавидеть ее.

– Я не думал, что ты способна ненавидеть.

– О да, не нужно сходить с ума, чтобы ненавидеть.

– Кто говорит, что ты сумасшедшая?

– Разве ты не слышал? – Его простодушие удивило меня; мне бы не хотелось верить, что он был неискренен.

– Слышал, что ты сумасшедшая? Нет.

– А сам ты так не думаешь?

– Даже тех, кто не сошел с ума, ненависть заставляет совершать безумные поступки.

Я задрожала.

– Значит, ты думаешь, что я могла причинить вред Рейзею?

– Нет. Ты же не желаешь зла императрице. Ты никогда бы не стала мстить ей таким образом.

– Но я могла бы нанести вред Изуми.

– На этот вопрос ты должна ответить сама.

– Ты возненавидел бы меня, если бы я так поступила?

– Нет. Но мне отвратительно твое стремление к саморазрушению. Это не может принести ничего хорошего.

– Я готова на все, лишь бы не причинить вреда тебе, – сказала я и увидела, как его глаза наполнились слезами. И я стерла их с его лица, как он стер мои, и поцеловала его впалые щеки, лоб и губы. Я чувствовала, что он отдаляется от меня, его руки ощущали утрату, его глаза отражали мое отсутствие.

– Ты не можешь причинить мне вред.

– Нет, могу.

Что-то промелькнуло на его лице. Он тряхнул меня за плечи.

– Перестань. Ты не должна так говорить. Если ты будешь этого хотеть, то это произойдет.

– Твоя книга предсказывает это?

Он снова тряхнул меня.

– Чтобы предсказать это, мне не нужны книги. Я и сам могу это понять.

– Я не хочу причинить тебе вреда, – сказала я, – но это случится, это уже произошло. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

– Почему ты должна причинить мне вред? – Он крепко сжал руками мое лицо. – Мне тошно от твоего эгоизма. Единственное, чего ты хочешь, – это отгородиться от меня.

– Неправда, – возразила я.

– Иногда мне кажется, – ответил он, – что ты стремишься быть похожей на Изуми. Ты страстно ее желаешь, ваша вражда тебя подпитывает.

– Совсем наоборот. Она превратила меня в привидение.

– Ты не привидение, – спокойно сказал он и поцеловал мои руки. – Разве это руки привидения? – Он прикрыл мои веки и поцеловал их. – Разве это глаза призрака? – Он коснулся моего подбородка. – Посмотри на меня. Это живые глаза. – Он с такой страстью поцеловал меня, что у нас лязгнули зубы, а я закрыла глаза и представила себе Изуми с искусанными, распухшими, как у меня, губами, с полными ненависти глазами. – Это тело живое, – сказал он, взял меня за руки и стал водить ими по моему телу.

Его руки сдавили меня, и я попыталась высвободиться.

– Она превратила меня в призрак, и то же самое она сделает с тобой. Она всегда побеждает – всегда. Она победила раньше и победит на этот раз.

Он опять встряхнул меня.

– Не говори так. Я совсем другой, не такой, как тот мужчина – Канецуке.

Он как будто ударил меня. Я никогда раньше не слышала это имя из его уст.

– Ты до сих пор любишь его, разве нет?

– Нет.

– Я не верю тебе.

– Тогда спроси Изуми. Она знает это не хуже меня.

– Изуми, Канецуке. Я презираю даже их имена. Выкинь их из головы. Тобой владеет…

Он остановился и снял руку с моей талии. Я спокойно сказала ему:

– Значит, ты тоже думаешь, что я сумасшедшая.

– Я этого не говорил.

– Госпожа Хен, так они меня зовут. Так меня называл Канецуке: «моя дорогая госпожа Хен». Я не рассказывала тебе, как он испортил мое зеркало? Он нацарапал на нем два иероглифа, те, что обозначают красоту; когда я смотрелась в зеркало, я всегда должна была помнить, чем я не являюсь. Ты можешь это понять? Ты способен постичь подобную жестокость?

– Ты заставляешь меня ненавидеть его.

Я посмотрела ему в глаза и увидела там такое же напряжение, как в глазах Изуми.

– Итак, я сделала тебя способным к ненависти.

Он покачал головой.

– Ты забыла, что я видел свою заживо сгоревшую сестру – здесь, в этом самом саду. Неужели ты думаешь, что тот, кто видел сгоревшего ребенка, неспособен на ненависть?

Как могла нежно и мягко, как будто мой тон мог успокоить его, я сказала:

– Ты пытаешься в книгах найти смысл этого?

– В смерти ребенка нет смысла.

– Однако и тебя, и меня женщина, которую я проклинаю, обвиняет именно в этом – в смерти ребенка. Разве это не достаточная причина, чтобы ненавидеть ее?

– Ты этого не знаешь точно, – сказал он, – ты это предполагаешь. Ты говорила, что Изуми не признается в распространении слухов.

– Я знаю тебя и твои предположения так же хорошо, как то, что я дышу.

– Подозрениями ты разрушаешь саму себя.

Я показала на свою грудь.

– Я являюсь объектом подозрений. Я игрушка в руках двора, его любимая злодейка. Такова моя роль, разве ты не видишь? Я госпожа Хен, которая бесцельно бродит по коридорам, разговаривает с деревьями в Синзен-ен, ездит в дом к своему любовнику в разгар эпидемии – вот как они воспринимают меня. А ты любовник госпожи Хен, действующий с ней заодно. Мы говорим то, что они хотят услышать, и действуем так, как они хотят, чтобы мы действовали. Все твои протесты, все твои мольбы и страстные просьбы – все это часть их замысла. Они смеются над твоим простодушием. Они разрушат тебя так же, как и я.

– Я не простодушен. Ты считаешь меня таким по каким-то своим причинам.

– Нет, я так не считаю. Я вижу тебя другим, я окрашиваю тебя своей собственной краской.

– Как ты смакуешь горечь ситуации.

– Ничего подобного.

– Посмотри, – он повернул меня лицом к саду. – Могли бы эти деревья пышно цвести на горькой почве? Разве эти фрукты зреют на злобе и враждебности? Ты должна избавиться от горечи. Где она? Здесь? – Он разорвал мою одежду. – Здесь? – Он порвал мою сорочку. – Я найду ее ради тебя.

Я задрожала в его объятиях, и, пока я боролась, передо мной стояло лицо Изуми, каким оно было, когда она встретилась с нападавшими. Я стану отважной, как она, буду гордо нести свои отметины. Он расцарапал мне запястья и бедра ногтями, и я боролась с ним, как Изуми боролась с насильниками.

Я расцарапала ему щеку. Он остановился передохнуть, и мы на время прекратили битву. Он дотронулся пальцем до раны на щеке – его кровь была такой же яркой, как моя, – и приложил палец к моим губам, наложив на них свою печать.

Посткриптум

Насколько я могу судить (есть вероятность того, что некоторые страницы утрачены), рукопись обрывается на этом месте. Но следует сказать кое о чем еще. Вручая мне этот дневник, Изуми доверила мне, кроме того, книгу предсказаний, китайский оригинал, обернутый в черный шелк. Между ее пожелтевшими страницами – а она, по-видимому, очень древняя и во всех деталях напоминает описанную в дневнике книгу – я нашла записку. Почерк тот же, что и у автора рукописи. Я включила ее в текст в качестве постскриптума, потому что мне кажется, она может пролить свет на состояние рассудка рассказчицы в момент ее исчезновения. Первый отрывок, видимо, представляет собой цитату из той книги, в которую была вложена записка; автором остальных, должно быть, является рассказчица.

Гексаграмма Сорок один: Потеря

Потеря, если она сопровождается уверенностью, принимает возвышенное значение удачи! Предпочтительно иметь в виду некую цель.

Озеро у подножия горы: образ потери.

Совершенный Человек сдерживает гнев.

И обуздывает страсти.

9 в начале:

Когда работа выполнена, торопиться с отъездом не ошибка, но следует подумать, не причинит ли поспешный отъезд вреда окружающим.

6 для третьего места:

Если трое отправляются в путь вместе, а одного потеряют по дороге, один пойдет дальше в прекрасной компании.

6 для четвертого места:

Совершенный Человек уменьшает свою вину и таким образом ускоряет приход счастья – тут не может быть ошибки! Нет приобретений без потерь; плоское озеро только подчеркивает высоту горы.

Ложь, ложь и любовь: меня дважды осквернили

Почему мой ребенок должен меня осквернить? Это моя кровь заражает ее. Она покоится в ней, как жемчужина. Должна ли я уйти, чтобы спасти ее, или она спасет меня? Зеленые гребни волн над нашими головами. Я уложу ее на постель из риса. Никто не увидит крови, которая омывает ее.

Когда я поздороваюсь с ней, заговорит ли она со мной? Мой сын мне в этом отказывает. Если я отыщу его, не отвернется ли он от меня? Скажет ли он (так как его молчание красноречиво): «Оставь меня. Оставь меня, как ты уже когда-то это сделала. Я не создан твоим воображением; я – свой собственный зеленый образ». А может быть, я увижу в его глазах намек на прощение? Нет, это было бы слишком великодушно. Я не должна на это надеяться.

Как мне найти мой путь? Он так далек, а я не готова. Они будут насмехаться надо мной и бросать мне под ноги камни. Я прикрою лицо веером и пройду мимо.

А ночью, когда ласточки опустятся в несравненную тьму, чем я стану тогда? Призраком среди призраков: двух сестер, оплакивающих потерю любовника; ныряльщицы, занятой поисками сокровища, Рокуё около Храма богини Изе.

Что совершила Рокуё, что ее считают такой отважной? Она оставила человека, которого любила, как никого другого. Она наблюдала за ним, когда он омывал руки около храма. Как любила она эти руки. Теперь они уже не коснутся ее. Он не протянет руку к красному шнурку на ее талии; не будет ее ласкать. Она стала невидимой; он не узнает, куда она ушла. Она принесла ему в дар то единственное, что у нее оставалось, – свое отсутствие, свое вечное отсутствие, безмолвное и бесконечное. Он прошел мимо, и она осталась со своей потерей.

Словарь

Амида – Будда Неопределенного Света. Культ Амида, заимствованный из Китая в середине девятого века и поддержанный могущественными настоятелями с горы Хией, обращен как к низшим, так и к аристократическим слоям населения. Чтобы возродиться в Чистой Земле, последователи культа должны были воззвать к Амиду, используя предписываемую в таких случаях молитву из семи слогов, известную как «Нембуцу». В неспокойные времена позднего Хэйаня обещание личного спасения через веру оказалось соблазнительным для многих, включая некоторых императоров и императриц. (См.: Буддизм, Нембуцу).

Анис – ветви звездного аниса часто клали на алтарь в качестве подношения Будде.

Аривара но Юкихира – поэт и государственный деятель девятого века, который был сослан в Сумо, прибрежный район на северо-западе от столицы. Его младший брат Аривара но Нарихира тоже был сослан, за то что вступил в любовную связь с девушкой из богатой семьи Фудзивара. (См. Сказки Изе.)

Бива (лютня) – четырехструнный музыкальный инструмент, по форме напоминающий грушу, с четырьмя ладами.

Благовоние. В эстетике периода Хэйань аромат, как и цвет, играл громадную роль. Существовало множество классических смесей запахов, каждая из которых соответствовала или определенному настроению, или погоде, или времени года. Приготовленные из ингредиентов, привезенных из очень далеких мест, вплоть до Персии, благовония заменяли духи; их дымом пропитывали все, начиная от одежды и кончая бумагой для писем. Набор слов, которым пользовались для описания особенностей ароматов, был столь же утонченным, как и сами запахи. Слово «намамекаси», например, обозначает «разновидность теплой, глубокой, приглушенной изысканности». Рецепты составления ароматов передавались в семье из поколения в поколение и ревностно охранялись от посторонних.

Бог Сумиёси. Этому покровителю мореплавателей и поэтов поклонялись в храме около порта Нанива, который сейчас является частью города Осака.

Буддизм. Это учение проникло в Японию из Кореи. Во времена, описываемые в книге, буддизм делился на две главные основные секты: тендаи (центр которой располагался на горе Хией) и сингон (с центром на горе Койя в окрестностях Нары). Многие из бедных слоев населения и часть представителей элиты общества были вовлечены в новый культ, известный под названием «амидизм» (его поддерживала секта тендаи, а возглавлял монах по имени Генсин). Знатные люди, имевшие достаточно средств, нанимали священнослужителей разных сект для отправления служб в собственных молельнях. В чрезвычайных обстоятельствах представители разных сект (священнослужители культа синто, прорицатели «инь – ян» и отшельники с гор) сходились вместе в императорском дворце. (См.: Амида, сингон, тендаи.)

Бумага мичинокуни – тонкая белая бумага, изготовленная из коры бересклета; обычно она использовалась в официальной переписке. Получение на такой бумаге письма от возлюбленного повергало получателя в уныние.