Текст книги "Письма из Лондона"

Автор книги: Джулиан Барнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

За первый год со дня введения этого налога в Шотландии остались недобранными £158 миллионов, или 16,3 процента от ожидаемых поступлений. На следующий год дела пошли еще хуже: к сентябрю 1990 года, то есть практически в середине фискального года, по-прежнему были не заплачены £769 миллионов, или 73 процента. Попытки арестовывать счета и зарплаты оказались в значительной степени неудачными; в Стратклайде пришлось выписывать 500000 ордеров. Многие отказывались платить налог за второй год, протестуя против субсидирования тех, кто еще не заплатил за первый. В Англии и Уэльсе негодование по поводу избирательного налога было не менее бурным. 31 марта произошел самый большой бунт из тех, что за многие десятилетия видел центр Лондона: ожесточенный бой на Трафальгарской площади, сожженные автомобили на Сент-Мартинз-лейн, мародерство на Чаринг-Кросс-роуд. Триста тридцать девять человек задержаны, ста сорока четырем понадобилась медицинская помощь. Вина за нападение на мирную демонстрацию была возложена на троцкистские и анархистские группы; но даже если это и правда, сам по себе протест был массовым, в нем участвовали 200 000 человек.

Негодовали все политические группировки – как из-за сути налога, так и из-за халатного безрассудства, с которым он был реализован. Правительство просчитало, что в масштабе страны средняя сумма районного налога составит £278 (в отличие от среднего прошлогоднего уровня в £274); как выяснилось, он составил £370. Также правительству не удалось возложить вину на те самые «высокозатратные» лейбористские муниципальные советы; налог, введенный тори, ударил по консервативным графствам. Согласно прогнозам правительства, норматив налогообложения, к примеру, в Челмсфорде и Дувре должен был составить £181 и £150; нормативы, установленные этими консервативными муниципалитетами, равнялись соответственно, £397 и £298. В Западном Оксфордшире восемнадцать муниципальных советников, члены консервативной партии, подали в коллективную отставку в знак протеста против районного налога; когда лидер этой группы выставил свою кандидатуру на перевыборах в качестве независимого, он разгромил официального кандидата-тори с преимуществом четыре к одному.

Дрязги и кляузы тянулись целый год, пока неповоротливый бюрократический аппарат старался провести в жизнь вызывающий отторжение налог. Особенно чудовищно выглядели повестки, приходившие недавно умершим – суммы – то были рассчитаны подушно, а не в зависимости от стоимости имущества. Группа солдат в Солсбери-плэйн попыталась отказаться от уплаты налога на том основании, что они не пользовались муниципальными службами: магистраты [43]43
  должностные лица в местных органах власти.


[Закрыть]приказали 389 из них заплатить. На острове Уайт массовые вызовы в суд отправили 4000 неплательщикам; история превратилась в фарс, поскольку повестки разослали почтой второго класса, в силу чего у людей не осталось времени, чтобы заплатить. В Восточном Лондоне, в районе Тауэр-Хамлетс, возглавляемый либерал-демократом муниципальный совет пригрозил прекратить вывоз мусора у тех, кто не смог раскошелиться. В прочих местах бейлифы [44]44
  судебные приставы.


[Закрыть]не справлялись с работой. «Не могу – значит не буду платить» – так звучал лозунг протестующих. К концу октября, через шесть месяцев после введения налога, каждый седьмой из 36 миллионов плательщиков избирательного налога в Англии не выложил ни гроша; двадцать пять процентов лондонцев отказались от сотрудничества; в лондонском административном районе Харингей уровень неплатежей составил 42 процента. Невозможно было даже сослаться на то, что процесс взимания налога был организован предпочтительнее, чем раньше: собрать его стоило £12 с человека, тогда как при коммунальном налоге – £5.

Самым знаменитым тори, боровшимся против избирательного налога – или по меньшей мере против того, каким образом он собирался, – был Майкл Хезлтайн. В своей майской статье в The Times он напрямую, пусть даже и ради красного словца, связал этот налог с шансами тори на предстоящих выборах. «Во многих колеблющихся избирательных округах, от которых зависит победа и срок пребывания у власти, коммунальный налог воспринимается как нарушение того пакта о взаимном доверии, который негласно существует со времен Дизраэли и на котором зиждется власть тори» – что переводится как «Полегче с квалифицированными рабочими, иначе мы в пролете, приятель». Три главных его предложения звучали следующим образом: местные органы власти должны сами определять, какой бюджетный норматив они назначат, но что если они превысили правительственный расчет на определенный процент, то должны быть проведены новые местные выборы, чтобы дать бюджету подлинную легитимность; что налоговые обязательства, наносящие политический ущерб – со студентов, обучающегося медперсонала, пожилых людей, прикованных к постели, и инвалидов, – должны быть списаны; и что состоятельные члены общины должны платить больше. На несуразном канцелярите этот последний, не-тэтчерианский проект называется «вертикалированием общества согласно достатку».

Таким образом, первый раунд выборов лидера – бой Тарзана и Железной Леди один на один – имел в качестве подоплеки Европу, подушный налог, шансы Консервативной партии на четвертую подряд победу во всеобщих выборах, точку зрения, что премьер-министру следует должным образом советоваться с кабинетом министров, и мнение, что миссис Тэтчер пребывает в состоянии глубокой невменяемости и затыкает дамской сумочкой рот всякому, кто пискнет против нее хоть слово. Кампания длилась меньше недели, но в ней было достаточно мерзостей, чтобы порадовать самых кровожадных вампиров из Оппозиции. Естественной тактикой для действующего премьер-министра было бы невозмутимо функционировать в обычном режиме, демонстрируя компетентность и уверенность в себе – пока нахальный недотыкомка-противник из кожи вон лезет, лишь бы привлечь к себе внимание публики. В действительности имело место противоположное – явный знак тревоги в тэтчеровском лагере. Верно, премьер-министр за пару дней до голосования отбыла в Париж, чтобы присутствовать там на конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе – но все опрометчивые обвинения исходили именно от нее. Курьезным образом все они крутились вокруг того, что мистер Хезлтайн, самый богатый человек в Палате общин, скакнувший из мальчиков на побегушках в аристократы-землевладельцы, ярый поборник приватизации, был – втайне, глубоко под этими его сомнительными белокурыми локонами – кем-то вроде криптосоциалиста. Пока миссис Тэтчер обрушивалась на Хезлтайна из Парижа, дома ее команда мобилизовала двоих ее любимых тонтон-макут – Нормана Теббита и неизбежного Николаса Ридли, чтобы те надавили и приструнили бывшего своего коллегу по кабинету. Ирония заключалась в том, что Ридли теперь рассматривали как официального тэтчеровского представителя по вопросам Европы – хотя на этот раз ему удавалось избегать комментариев о немецком хамье и парижских пуделях. Главные прегрешения, приписываемые Хезлтайну, состояли в том, что в экономической политике он будет «интервенционистом» и «корпоративистом», тогда как в вопросе о Европе – «федералистом». Вся эта политическая тарабарщина была слишком мудреной для того, чтобы сработать как добротный удар-по-яйцам, но худо-бедно позволяла воспринимать Хезлтайна на достаточно высоком – чтобы не сказать премьер-министерском – уровне. Когда миссис Тэтчер обвинила его в том, что он состоит исключительно из «личных амбиций и затаенной злобы», тот смог позволить себе снисходительную улыбку – тогда как всем прочим осталось только гадать, что такое «безличные амбиции», от которых, надо полагать, страдала сама миссис Тэтчер, когда в 1975-м свергла тогдашнего лидера тори Эдварда Хита.

Лейбористская партия, которой известно о политическом мазохизме и о том, как остаться не у дел из-за внутренних раздоров, с редким удовольствием откинулась на спинку стула, расслабленно наблюдая, как партия тори наматывает на ритуальный меч свои собственные кишки. Консервативные депутаты старой закалки не без ностальгии, надо полагать, припоминали деньки до 1965-го, когда такие вопросы решал «магический круг» [45]45
  отсылка к «Магическому кругу» – профессиональной британской организации иллюзионистов и фокусников.


[Закрыть]и когда после «традиционной совещательной процедуры» новый лидер просто «появлялся». Кандидату А говорили, чтобы он прошелся щеткой по своему утреннему костюму перед визитом в Букингемский дворец, а кандидат Б получал инструкцию прогуляться по снежку, подышать свежим воздухом и некоторое время не возвращаться. Теперь система сделалась открытой, сумбурной и неподконтрольно-демократичной. Мало того, эта система еще больше сама себя запутывала из-за некоторых совершенно ненужных мудреностей. Чтобы выиграть при первом голосовании, кандидат должен получить не только абсолютное большинство, но также и на 15 процентов больше голосов, чем его или ее противник. Таким образом, в данном случае при отсутствии воздержавшихся миссис Тэтчер сможет победить мистера Хезлтайна с перевесом в пятьдесят или около того голосов в борьбе один на один – и тем не менее оказаться втянутой во второй тур. Во втором туре в борьбу могли включиться другие кандидаты, еще больше усложняя ситуацию и раскалывая баллотировку. Фактор 15 процентов во втором туре не задействуется, но если ни у одного кандидата нет абсолютного преимущества, противостояние опять может зайти в тупик – и таким образом вылиться в третий тур. Более того, кандидатам запрещается выходить из игры между вторым и третьим турами, и, если явное преимущество не достигается с третьей попытки, начинает действовать система, при которой голос может быть передан другому кандидату – пока наконец из трубы не заструится белый дымок.

Первые итоги голосования повергли тори в феноменальное замешательство. Никто не знал в точности, как действовала система голосования. Никто не знал, кому можно и кому нельзя было выставлять свою кандидатуру на второй тур. Те, кого не устраивал ни Хезлтайн, ни Тэтчер, должны были решать, воздержаться ли им, и, с высокой степенью вероятности, вручить, таким образом, победу Тэтчер в первом туре или проголосовать за Хезлтайна, чтобы, не исключено, обеспечить ему решающий рывок – но тогда у их собственного кандидата во втором туре не останется шансов. Консервативные члены парламента столкнулись и не только с тактическими сложностями. Следует ли им сохранить верность прошлому – премьер – министру, который вы игра! трое выборов подряд, или прагматично позаботиться о спасении собственных шкур на следующих всеобщих выборах? Результаты опросов, опубликованные перед решающим уик-эндом кампании первого тура, показывали, что если партия во главе с Тэтчер отставала от лейбористов на пятнадцать пунктов, то в случае передачи власти Хезлтай ну дефицит очков превращайся в лидирование на один пункт. Но даже – если ерзающий член парламента убеждал себя остановиться на этой пикантной позиции, где личные, партийные и национальные интересы вроде как совпадали, возникали прочие, не желающие укладываться в схему факторы. Поперечный разрез партии на тот момент выявил бы эффект слоеного пирога: кабинет публично поддерживает Тэтчер, заднескамеечники глубоко расколоты, активная часть членов партии в округах настроена протэтчеровски, пассивная – гораздо менее верноподданнически. Если вы были членом парламента от «ненадежного» избирательного округа [46]46
  так называются округа, где кандидат избран незначительным количеством голосов.


[Закрыть], то миссис Тэтчер гарантированно могла выиграть для вас один голос от электората, тогда как мистер Хезлтайн – целых полтора, но без гарантии. Как правильно рассчитать? И как объяснить это землякам-активистам тэгчеритской партии? Мистер Сирил Таунсенд, член парламента от Бекслихита с 1974 года, решил проголосовать за Хезлтайна, хотя знал, что тамошняя соль земли при выборе между миссис Тэтчер и мистером Хезлтайном склоняется в пользу первой в соотношении четыре к одному. Председатель Консервативной ассоциации Бекслихит за десять минут до совещания местного исполнительного комитета отвел Таунсенда в сторону и убедительно попросил его помалкивать о своих намерениях при голосовании. «Его взгляды, – объяснил председатель, – шли вразрез с мнением избирательных комитетов, дамских клубов, дневных и вечерних клубов, бизнесменов, муниципального совета и всех, кроме одного, членов президиума». Мистер Таунсенд помалкивать отказался; хуже того, он воззвал к избирателям через головы дневных и вечерних клубов, дамских клубов и бизнесменов. «Я верю в то, что меня поддерживает большинство людей, прого лосовавших за меня», – объявил он, вписывая в избирательный бюллетень имя мистера Хезлтайна. Вице-председатель его собственной ячейки ответил на это требованием выборов нового кандидата в парламент: «Я прошу [председателя] запустить процесс. Желающие выдвинут свои кандидатуры, и одним из них будет Сирил Таунсенд. Надеюсь, он проиграет».

Первый тур состоялся во вторник, 20 ноября, и его исход был идеальным для лейбористской партии – то, что руководители тори назвали «кошмарным сценарием»: Тэтчер – 204 голоса, Хезлтайн – 152, воздержались 16. Так что хотя премьер-министр и выиграла бой один на один пятьюдесятью двумя чистыми голосами, ей не удалось получить 15 процентов сверх абсолютного большинства, как того требовали правила. (Вот тут люди начали задавать вопрос, кто придумал эту идиотическую систему. Оказалось, бывший консервативный член парламента Хэмфри Беркли – еще в 1964 году, по требованию тогдашнего лидера тори сэра Алекса Дуглас-Хоума. Беркли впоследствии дезертировал от тори к лейбористам, от лейбористов к СДП [47]47
  Социал-демократическая партия, образована в 1981 году из числа членов правого крыла лейбористской партии; в том же году сформировала альянс с либеральной партией; в 1988-м, в результате раскола партии, реорганизована и переименована в Партию социал-либеральных демократов; в 1989-м снова переименована в Партию либерал-демократов; занимает центристские позиции.


[Закрыть], а затем переметнулся обратно к лейбористам. Может статься, такого рода карьера каким-то образом объясняет извилистые правила, которые он изобрел.) Этот результат означал, что миссис Тэтчер была ранена, но не смертельно; что мистер Хезлтайн проявил себя более серьезным соперником, чем это представлялось; и что консерваторам предстоит еще один изнуряющий тур кампании. Бывший председатель партии тори и верный тэтчерит Сесил Паркинсон немедленно назвал результат «хуже некуда для партии в целом».

Миссис Тэтчер не преминула тотчас же сама его ухудшить. Перед голосованием она дала понять, что будет отстаивать свое премьерство до последнего и что победа даже с минимальным преимуществом – это все же победа. Все восприняли это как риторическое заявление: плохой результат для миссис Тэтчер, и она уступит дорогу преемнику-тэтчериту во втором туре – будет ли это умиротворяюще-патерналистская фигура вроде Дугласа Херда, ее министра иностранных дел, сочиняющего триллеры, или кто-нибудь из следующего поколения вроде ее канцлера казначейства Джона Мэйджора. Но что было плохим результатом для миссис Тэтчер? Политический обозреватель Би-би-си Джон Коул подсчитал, что 210 голосов были минимальным проходным количеством, тогда как 200 и меньше были «непроходными». В 18.34 пришло известие, что миссис Тэтчер набрала 204 голоса. Ага, переглянулись пикейные жилеты, это означает вечер на телефоне – выслушивание советов «людей в сером», как образно именуются старшие партийные деятели. На свежую голову она еще раз все обдумает и объявит о своем решении, когда придет время. Главный парламентский корреспондент Би – би-си, заняв позицию перед резиденцией британского посла в Париже, где остановилась миссис Тэтчер, заверил зрителей, что ничего особенного скорее всего уже не произойдет, и приготовился передать микрофон диктору. Но миссис Тэтчер, как и повторялось не раз и не два, – «политик твердых убеждений», и одним из ее твердых убеждений было то, что она – лучший человек для того, чтобы руководить Консервативной партией. В 18.36, в тот момент, когда парижский корреспондент уже собрался было переключить зрителей обратно на Лондон, за его правым плечом нечто стремительно пришло в движение. Миссис Тэтчер, проразмышлявшая над своей затруднительной ситуацией полные девяносто секунд, с грохотом скатилась по ступенькам резиденции и набросилась на ожидающих журналистов как волк на овчарню. Она вчистую выиграла первый тур; и посему она согласна на то, чтобы ее имя продвинулось во второй тур. В очередной раз премьер-министр вытащила страну из пучины неопределенности. Она также на корню пресекла саму возможность того, что мистер Херд или мистер Мэйджор будут задействованы как компромиссные кандидаты-тэтчериты во втором туре. Одним из наиболее умилительных зрелищ вечера был момент, когда чуть позже мистер Херд трусил из посольской резиденции, дабы засвидетельствовать свою неистребимую верность своему лидеру. На то, чтоб добраться, у него ушло сорок минут, и то было одной из самых коротких зарегистрированных демонстраций покорности – занявшее полные двадцати три секунды.

Может статься, эта ни в какие ворота не лезущая тэтчеровская самоуверенность, ее твердое убеждение, что она сама и есть Консервативная партия в целом, и ее публично пренебрежительное отношение к советам – могла бы ведь хоть бы из любезности сделать вид, что ей интересно чье-то мнение – усилили противодействие членов кабинета министров и «людей в сером» (эти две категории, естественно, отчасти совпадают). На следующий день, 21 ноября, она вернулась в Лондон, заменила руководителя своего избирательного штаба, заявила: «Я по-прежнему в борьбе, я борюсь, чтобы победить», – и начала вызывать по одному членов своего кабинета для того, что выглядело явно post-hoc [48]48
  Здесь: запоздалой.


[Закрыть]консультацией. Большинство министров заверили ее, что и дальше поддержат ее во втором туре голосования. Многие добавили, однако, что предполагают, что она проиграет; некоторые выразили опасение, что, возможно, ей придется подвергнуться унижению. В 7.30 на следующее утро, на этот раз на свежую голову, миссис Тэтчер проинформировала свое ближайшее окружение о том, что она решила уйти в отставку. Министров вызвали к девяти, на час раньше, чем обычно, и через некоторое время страна услышала, что самое долгое с 1827 года премьерство закончится в течение недели. Дугласу Херду опять пришлось продемонстрировать надлежащую физическую форму, чтобы номинации кандидата на второй тур (сопровожденные именами лиц, предложивших кандидатуру и поддерживающих ее) поспели к середине дня. Канцлер Джон Мэйджор также припустил рысцой – а миссис Тэтчер тем временем покатила сообщить новость Королеве. Широко обсуждаемое замечание премьер-министра о том, что она уходит, трижды выиграв всеобщие выборы, ни разу не лишившись доверия Палаты общин и уложив своего главного соперника на обе лопатки, подхватили таблоиды и переформулировали его шершавым языком плаката: «Хорошенькое дельце!» Кеннет Бэйкер, председатель партии тори и человек не без литературной одаренности, в стилистическом смысле прыгнул повыше, сказав: «Ей подобных нам уже не встретить!» [49]49
  отсылка к реплике Гамлета о своем отце «Он человек был, человек во всем, Ему подобных мне уже не встретить» (пер. М. Лозинского).


[Закрыть]– хотя сходство между уходящим лидером и отцом Гамлета было не вполне очевидным. (Оба отравлены честолюбивыми соперниками?) Депутат Уинстон Черчилль в тот же день, выступая в Палате общин, назвал ее «самым выдающимся премьер-министром мирного времени за все время существования этой страны», заботливо зарезервировав не обремененный никакими ограничениями титул для собственного деда.

Во втором туре выборов борьба шла подчеркнуто корректно – будто нарочно, чтобы продемонстрировать вызов тэтчеровской методе. Любопытное это было явление – примирительная битва. Из сведений о социальном происхождении кандидатов извлекли не бог весть сколько жареных фактов, хотя – такова уж нынешняя Консервативная партия, если что и было, то все больше на тему «чай, мы сами не графья». (Мистер Мэйджор, как выяснилось, ушел из школы в шестнадцать лет и работал на стройке. В этом смысле он обставил мистера Херда, который был отягощен фундаментальным образованием и наличием отца – депутата парламента. Херду, которого вечно попрекали его привилегиями, пришлось пуститься на какие-то неловкие воспоминания о том, что он и сам-де тоже от сохи и в детстве выращивал картошку. Никакие скандальные обстоятельства не муссировались, а впрочем, пресса порезвилась, эксгумировав давно не переиздававшиеся триллеры мистера Херда и процитировав все описания грудей, которые можно было сыскать. (Лагерь Херда тотчас же приписал эти пассажи соавтору своего лидера.) Но в основном звуки, раздававшиеся в течение кампании, складывались в подозрительную гармонию, не сулящую ничего хорошего. Каждый кандидат страстно жаждал объединить Партию; каждый требовал поддержки от левых, правых и центра; каждый восхищался достижениями другого; каждый горел желанием заняться Европой – или по крайней мерс горел в большей степени по сравнению с миссис Тэтчер, чьи негативные имидж и мнения витали над противостоянием. Каждый рвался в бой пересмотреть избирательный налог, хотя здесь между кандидатами была незначительная разница, однажды не без остроумия высмеянная Нилом Кинноком: «Когда доходит до избирательного налога, выбирать можно между Хезлтайном, который знает, что проблема есть, но не знает, что с ней делать; Мэйджором, который знает, что проблема есть, но не хочет что-либо с ней делать; и Хердом – который только что узнал, что проблема существует».

Соревнование проходило по-джентльменски – за исключением, разумеется, самой Леди. Как следовало бы по идее поступить миссис Тэтчер? Ну, вообще-то предполагалось, что, выбыв из выборов, она сделает все возможное, чтобы поспособствовать объединению тори – тем, что не станет особенно мозолить глаза, хотя, пожалуй, она могла бы позволить, чтобы те кому надо потихоньку догадались, как она будет голосовать. Однако ж позволить, чтобы о чем-то потихоньку догадывались, никогда не было стилем миссис Тэтчер. Вскоре стало известно, что она будет голосовать за Мэйджора; и предполагалось даже, что если Хезлтайн выиграет, она уйдет со своего места в Палате общин и форсирует дополнительные выборы в своем избирательном округе в Финчли. (Это был один из тех «вредных, но спорных» слухов, которые сообщались с той оговоркой, что она, разумеется, могла просто ляпнуть это в накале страстей.) День перед вторым туром она просидела на телефоне, активно выкручивая руки всем кому можно, чтобы те голосовали за Мэйджора. Ее прощальная речь перед центральным советом Консервативной партии, которая, понятное дело, была записана кем-то из присутствующих и просочилась в прессу, содержала хвалу как президенту Бушу, так и себе самой за действия во время кризиса в Заливе: «Он не станет колебаться, и я не стану колебаться. А дело все в том, что я не стану хвататься за рычаги сама. Зато я буду отличным советчиком с заднего сиденья». Может, Тэтчер больше и нет, но тэтчеризм-то жив, поучала она кандидатов. Кому угодно могло бы прийти в голову, что она попросту прочла в «Британской энциклопедии» статью о втором графе Ливерпульском, чью продолжительность премьерства ей уже никогда не превзойти: «Лорд Ливерпуль не мог похвастаться широкими симпатиями и подлинной политической интуицией, поэтому за его отставкой практически тотчас же последовала полная и долговременная смена всей его внутренней политики». Ничего из этого не имело отношения к миссис Тэтчер: может, мятежники и выпихнули ее с водительского места и завладели рулем, но она уцепилась за подножку, вскарабкалась обратно и снова уселась у них над головой.

Вторая кампания проходила под знаком несколько тревожных, опасливых сомнений. Сэр Джеффри Хау (отныне «Убийца» для тори-лоялистов) поддержал Хезлтайна, точно так же как миссис Тэтчер поддержала Мэйджора. Насколько желанны были оба этих поцелуя? Консервативные депутаты позиционировали себя как «самые изощренные избиратели в мире», что главным образом означало, что некоторые из них лгали прессе, некоторые – «людям в сером», некоторые – всем троим кандидатам, и большинство из них – организациям в своих округах. На уровне местных ячеек смещение миссис Тэтчер в значительной мере рассматривалось как поступок, близкий к государственной измене, а голосование за Хезлтайна – как соучастие в убийстве. Побудит ли членов парламента чувство стыда, вызванное низким поступком, поддержать ее кандидатуру, мистера Мэйджора? В самом ли деле Хезлтайн был таким уж рискованным вариантом? А Херд, которого превозносили как «надежные руки», был ли он слишком старомодным? А Мэйджор, в свои-то сорок семь, – слишком молодым? И ладно б еще молодым только в смысле опыта: а ну как он продержится столько же, сколько Она, и закупорит таким образом нормальный процесс преемственности?

У троих кандидатов были длинные выходные, чтобы набить себе цену: последним моментом, когда можно было выставить кандидатуру, был полдень четверга, 22-го, а голосование началось во вторник, 27-го. Администраторы кампании заглядывали под каждый камень в поисках никому до настоящего времени не интересных депутатов и щекотали их за ушками; крупные партийные деятели выступали с речами в поддержку кандидатов; в окружных ячейках проходили тревожные консультации. Мистер Хезлтайн великодушно заявил, что, став премьер-министром, оставит своих соперников в Кабинете на их нынешних должностях; двое других осмотрительно воздерживались от подобных обещаний мистеру Хезлтайну. К дню голосования стало ясно, что такого, как в первом туре, роста числа сторонников мистера Хезлтайна не предвидится, что привлекательность мудрой-головы и надежных-рук мистера Херда имеет свои границы и что единственный заметный прогресс был сделан наименее известным, наименее опытным, наименее харизматичным и наименее поддающимся описанию Джоном Мэйджором. По окончании уик-энда результаты опросов подтвердили то же, что было сказано семь дней назад – что мистер Хезлтайн мог бы победить лейбористов, – но теперь уже с той зловещей оговоркой, что и мистер Мэйджор тоже мог бы, и даже с еще большим преимуществом. Все эти предварительные результаты опросов следовало бы с легким сердцем сбрасывать со счетов, но если более ранний опрос давал мистеру Хезелайну дополнительное доверие, то почему бы не предположить, что это доверие было бы оказано и мистеру Мэйджору. С какой стороны ни возьмись, толку мало, особенно в том непонятном, как будто загипнотизированном состоянии, в котором оказалась Консервативная партия. Они убили Злую Ведьму и вышвырнули ее в навозную кучу, но они по-прежнему верили в чародейство. Они давно были знакомы с колдуном Хезом; может, у этого невыразительного малого, о котором они так мало знали, был какой-то специальный джу-джу, о котором им пока что просто не было известно?

В тот финальный вторник утром мистер Мэйджор открывал японский банк в Сити, мистер Херд фотографировался в министерстве иностранных дел с Александром Дубчеком, а бедный мистер Хезлтайн вынужден был отправиться на работу в свое издательство. Результаты стали известны примерно в полседьмого вечера. На сей раз все 372 консервативных члена парламента сподобились проголосовать, не испортив ни одного избирательного бюллетеня: 185 – за Мэйджора, 131 – за Хезлтайна, 56 – за Херда. Раздавались сдавленные крики двух родов: первый – изумления по поводу фантастического прогресса Мэйджора и второй – негодующего разочарования из-за ситуации, которая опять сложилась в силу особенностей данной избирательной системы. Если миссис Тэтчер не хватило четырех голосов для непреложной победы, то Мэйджор подошел еще ближе: ему не хватило двух. И что эти правила, эти треклятые правила, которые не имели к консерваторам никакого отношения и которые выводили из себя всех кого только можно, – что они теперь говорят? Они предписывают третье голосование в течение двух дней, причем обоим кандидатам, находящимся в подвешенном состоянии, приказывалось не сдаваться, хотят они того или нет. После чего произошли две вещи. Во-первых, Хезлтайн и Херд во всеуслышание признали свое поражение, объявив, что в третьем туре они будут голосовать за Мэйджора; а вскоре после этого «Комитет 1922 года», куда входят консерваторы-заднескамеечники и который отвечает за проведение выборов лидера, решил, что тот свод правил, с которым они обязаны работать, был чудовищным, не имеющим никакого отношения к тори, бредом сивой кобылы. Повторное голосование? Да вы хоть когда-нибудь слышали о чем-либо подобном? Третьего тура не будет, так и знайте. Да за кого их принимают, чтобы им морочил голову какой-то ноль без палочки, который, кем бы он там ни был, дезертировал из партии к «розовым»?

Так второй уроженец расположенного в Восточной Англии города Хантингдон был избран управлять страной – первым был Оливер Кромвель. А стране осталось только гадать над маленькой тайной: как это миссис Тэтчер, которую поддержали 204 консервативных депутата, лишилась премьерства, тогда как мистер Мэйджор, которого поддержали только 185, приобрел его. Вообще тут пришел звездный час ненормальных нумерологов и специалистов по статистике: тори, низложив премьер-министра, прослужившего в этом столетии дольше всех прочих, заменили ее самым молодым премьером этого века. (Предыдущим самым младшим был лорд Роузбери, который в 1894 году унаследовал власть от величественного предшественника – Гладстона. Так совпало, что Роузбери был также большим почитателем Кромвеля. Мистеру Мэйджору не рекомендуется педалировать более близкое сравнение с премьерством Роузбери, которое стремительно обернулось неприятностями – Асквит [50]50
  Премьер-министр Великобритании в 1908–1916 гг.


[Закрыть]сказал, что это была «пахота песка». Роузбери остался не у дел через шестнадцать месяцев, потерпев поражение в Палате общин при голосовании о снабжении и резерве боеприпасов к стрелковому оружию. У самого Мэйджора есть максимум восемнадцать месяцев до того, как он обязан был назначить всеобщие выборы.)

Страна также уселась поудобнее, чтобы поломать голову над еще большей тайной: кто таков этот Джон Мэйджор, человек, которого за пять минут пропихнули разом и в лидеры, и в премьеры, который за четыре дня кампании добился большего, чем Майкл Хезлтайн за пять лет поглощения благотворительных обедов из резиновых кур по всей стране. Что нам известно о нежданном триумфаторе? Он, твердили нам во время выборов его сторонники, не исключено, слишком часто, – «обычный человек из народа». Его отцу, когда он произвел на свет Джона, было шестьдесят шесть, он зарабатывал на жизнь эстрадными представлениями в мюзик-холлах и цирках, и у него, на пару с его первой женой Китти Драм, в программе был номер, называвшийся «Драм и Мэйджор». Впоследствии он открыл дело по производству садовой утвари, втом числе гномов. Школьное обучение Джона закончилось в шестнадцать; он трудился чернорабочим, девять месяцев перебивался на пособии, а затем подал заявление с просьбой переквалифицировать его в автобусные кондукторы. «Нас было трое, – вспоминал он в свою бытность канцлером Казначейства, – и проверялись наши знания по арифметике, а затем был экзамен на то, как мы управляемся с этими машинками, и тут я оказался не лучшим». (Интересно заметить, насколько несущественной стала академическая квалификация для того, чтобы достичь высших должностей. Совокупные достижения нынешних лидеров двух главных политических партий – одна степень бакалавра без отличия на двоих, полученная со второй попытки в Университете Уэльса. Как прикажете толковать это – как проявление здоровой меритократии, удручающего антиинтеллектуализма или просто списать это на случайность?) Мистер Мэйджор, который также мечтал о том, чтобы стать профессиональным игроком в крикет, получил место в страховой компании, затем устроился в Standard Chartered Bank. Работа в местных органах самоуправления в Южном Лондоне привела его к политике в масштабе страны, месту в парламенте в 1979-м, работе в аппарате «главного кнута» [51]51
  Главный организатор парламентской фракции, «главный кнут» – следит за соблюдением партийной дисциплины, обеспечивает поддержку политики своей партии и присутствие членов фракции на заседаниях парламента.


[Закрыть], нескольким второстепенным постам, не самым веселым трем месяцам на должности министра иностранных дел и затем году в Казначействе. Считается, что он на правом фланге партии в вопросах, касающихся экономики, на левом – по социальной политике, в центре – по Европе и скорее бог знает где в отношении прочего мира. Все, кто работал с ним, описывали его – до настоящего по крайней мере времени – как порядочного, честного, компетентного и трудолюбивого; слово «дарование» упоминалось нечасто. Его первый ход при формировании Кабинета был довольно дальновидным: он сделал Майкла Хезлтайна министром по делам окружающей среды, назначив, таким образом, главного консервативного критика избирательного налога ответственным за улаживание проблем и спасение шеи правительства. (Как раз в дни возвращения Тарзана безработный линкольнширский каменщик стал первым человеком, которого посадили в тюрьму за отказ платить избирательный налог; трудно было подобрать для этого инцидента более идеальное место, поскольку случай произошел в Грэнтэме, городе, известным главным образом тем, что в нем родилась Маргарет Тэтчер.) Второй ход Мэйджора был менее дальновидным: пообещав собрать Кабинет, «где засияют все таланты», он забыл включить туда хотя бы одну женщину.