Текст книги "Путешествие мясника"

Автор книги: Джули Пауэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Да ерунда это.

– Дай-ка посмотреть. – Джош хватает меня за руку и подносит ее к глазам. – И правда ерунда.

– Я же говорю!

– Пошли.

Он ведет меня на кухню и достает с полки картонную коробку, полную перевязочных средств.

– Сначала хорошенько промой под краном, – советует он, роясь в ее содержимом.

Я мою и тщательно вытираю руки, но кровь упрямо продолжает литься. Джош капает на порез каким-то снадобьем из бутылочки с надписью «Орегановое масло».

– Это что за хрень? – интересуюсь я.

Наверное, Джош действительно умеет создать на рабочем месте непринужденную обстановку, если даже такая приличная девушка, как я, готова употреблять ненормативную лексику в первый же день работы.

– «Неоспорин» отдыхает, – заверяет меня он, заклеивая палец пластырем. – И надень-ка перчатку.

Нечего пачкать своей кровью мое мясо.

* * *

До конца дня я еще успеваю обвалять (то есть отделить от костей) одну лопатку и даже самостоятельно разобрать на отруба полутушу (только, конечно, я вожусь с этим значительно дольше, чем минуту двадцать пять секунд). Все это время я не забываю громко жаловаться, что мне неудобно в перчатке:

– Теперь-то я понимаю, почему мужики так ненавидят презервативы.

Я повторяю это несколько раз: во-первых, потому что это правда (просто удивительно, до чего неуклюжей делает меня тонкий слой латекса); а во-вторых, мне хочется дать понять им всем, что я – одна из них и при мне можно не стесняться. Палец продолжает кровоточить еще очень долго-, я то и дело переклеиваю пластырь, два раза меняю перчатку и почему-то этим горжусь.

Уже в самом конце рабочего дня я учусь работать на аппарате «Крайовак», запечатывающем куски мяса в вакуумные пакеты. В таком виде они отправляются в холодильник, а потом тщательно зачищаются и выставляются на витрину или поступают к Хуану, местному колбаснику, на фарш. Уже перед самым закрытием я чищу разделочный стол: долго тру его металлической губкой, потом намоченным в отбеливателе полотенцем и под конец посыпаю крупной морской солью и тщательно втираю ее во все трещинки столешницы. В половине восьмого я бросаю фартук в корзину с грязным бельем, вешаю на гвоздик в ванной свою шляпу и направляюсь к дверям, держа в руке тяжелую сумку с мясом, за которое Джош так и не позволил мне заплатить. Я вообще-то пыталась сопротивляться:

– Нет, ну послушай, я не могу взять его просто так.

– Иди ты… Ты сегодня проработала десять с половиной часов бесплатно!

– Но вы же делаете мне одолжение. Я у вас учусь. Я ведь торчу от всего этого.

– Если ты сию секунду не уберешь свою кредитку, я засуну ее тебе в задницу.

Я уже у двери, когда Эрон окликает меня и предлагает выпить пивка на дорожку.

– Спасибо, но я за рулем.

– Неужели в город поедешь? Ни фига себе!

Я пожимаю плечами:

– Ничего, доеду. Не так уж и далеко.

– А мы тебя еще увидим, Джуль?

– Можешь не сомневаться.

Я забираюсь в машину и понимаю, что совершенно вымотана физически: руки болят, поясница разламывается, кожа покрыта налетом свиного сала, а волосы повисли сосульками и прилипли к голове. На заправке я покупаю пару банок диетической колы, чтобы не заснуть за рулем. При этом в голове у меня лихорадочно мелькают мысли и картинки прошедшего дня, и, наверное, эта двухчасовая поездка до Квинса по почти пустой дороге – как раз то, что мне сейчас надо, чтобы успокоиться. Спидометр показывает около ста двадцати километров в час, из айпода доносится индустриальный рок, а я одним пальцем быстро набираю текст на своем мобильнике (обидно было бы разбиться в момент набора эсэмэски, хотя, подозреваю, я оказалась бы не первой). Эрику я сообщаю, что уже еду домой. Он за день прислал мне несколько электронных писем и эсэмэсок, но я так ни разу и не ответила – не было времени, да и телефон в магазине принимает паршиво. Теперь я спешу рассказать мужу о своем фантастическом первом дне работы. Он отвечает сразу же, и я представляю себе, как Эрик лежит на диване, смотрит по телевизору новости и держит телефон под рукой. Ждет меня. «Рад за тебя, детка. Смотри на дорогу».

Я пишу и Д., но с ним разговариваю совсем в другом тоне: натужно остроумном, игривом, а иногда откровенно непристойном. Когда-то и он любил эти предварительные любовные игры по телефону и отвечал мне немедленно, но в последнее время стал скуп на сообщения. Сегодня вечером он вообще молчит.

Когда в половине десятого я добираюсь домой, то все еще очень возбуждена. Наверное, кола была лишней: меня потряхивает от переизбытка кофеина, и мне срочно надо в туалет. По лестнице я поднимаюсь, перескакивая через две ступеньки.

– Мама пришла! – кричит Эрик, услышав, как я открываю дверь.

Пес Роберт, наша собака, помесь ротвейлера и немецкой овчарки весом в полцентнера, встречает меня в прихожей, как всегда сдержанно виляя хвостом. Только мы с Эриком знаем, что таким образом он выражает бурную радость. Пес Роберт с большим интересом обнюхивает мою сумку, и тут из комнаты выходит Эрик и обнимает меня.

– Бог мой, ты пахнешь, как кусок мяса.

– В самом деле? Так сильно?

Эрик чуть отстраняется и морщит нос.

– Ну, в общем, довольно сильно.

Роберт облизывает мои кроссовки.

– Ну извини. Зато я принесла свиные котлеты!

Эрик отправляется на кухню жарить котлеты, а я иду в ванную, а потом забираюсь на стул у кухонной стойки и открываю бутылку красного португальского вина. За свиные котлеты у нас всегда отвечает Эрик. У него есть любимый рецепт с соусом из сливок и паприки (худой как жердь Эрик обожает сливки и вечно пичкает ими свою склонную к полноте жену). На это блюдо идет очень много паприки, очень много жира (Эрик никогда не сливает его, хотя, надо признать, на постной свинине, которую мы обычно покупаем, жир еще надо поискать), вермут и больше чем полстакана сливок. Котлеты получаются изумительными, но сейчас не тот случай.

– Только ничего не делай с ними, – предупреждаю я. – Такого мяса ты еще не пробовал.

Поэтому сегодня Эрик жарит котлеты самым простым способом.

Свиные котлеты от Флейшера, приготовленные Эриком

1/2 ст. ложки растительного масла

котлеты из беркширской свинины толщиной примерно 5 см

соль и перец по вкусу

Разогрейте духовку до 190 °C. Поставьте на сильный огонь сковородку с толстым дном, налейте в нее масло и нагрейте его почти до дымка. (Как вам нравятся эти советы кулинаров: «почти до дымка»? Напоминает авторскую ремарку в пьесе Беккета: «Дверь незаметно приоткрывается». Черт с ним, нагревайте до дымка. Или не до дымка. Главное, чтобы оно хорошо прогрелось.)

Положите котлеты в сковородку и обжарьте до золотистой корочки, примерно по 2 минуты с каждой стороны.

Доведите их до готовности в духовке, поместив туда сковородку минут на 5–10. Готовность можно проверить при помощи специального мясного термометра – температура внутри куска должна быть примерно 45–50 °C; она будет продолжать подниматься и после того, как вы достанете котлеты из духовки. Второй способ проверки, пригодный только для опытных кулинаров, – это просто нажать на котлету пальцем: она должна стать упругой и при этом сохранить мягкость. И, наконец, можно поступить, как Эрик, хотя этот метод отдает жульничеством: сделать надрез и убедиться, что сок стал прозрачным и лишь чуть-чуть розоватым, а мякоть тоже сохранила легкий румянец.

Достаньте котлеты из духовки и дайте им дойти еще около 5 минут. Посолите и поперчите по вкусу. Съешьте вдвоем.

Пока Эрик готовит, я рассказываю ему про Джоша, Тома и Джессику, про Эрона, Хуана и Джесса, про свиную шкуру и кости, про свою первую производственную травму («Смотри!» – я сую ему под нос перевязанный палец). И про то, что сейчас мы будем есть невероятно породистую беркширскую хрюшку, и ещеиещеиеще…

– Я прямо маньяк, да?

– Есть немного, – усмехается Эрик и смотрит на меня с притворным страхом, который, возможно, не такой уж и притворный.

Я ведь так и не смогла объяснить ему, зачем мне все это надо. Да что там! Я и себе-то еще не смогла этого толком объяснить.

Хотя сегодня мы начинаем ужинать позднее обычного, но все равно выпиваем две традиционные бутылки вина. Котлеты, как я и обещала, оказываются изумительными: сочными и такими ароматными, словно это мясо какого-то неизвестного животного, совсем не похожего на тех свиней, что заканчивают свой жизненный путь на прилавках супермаркетов. Собственно, так оно и есть.

– Бог мой, – шепчет Эрик, – ну скажи, есть что-нибудь лучше в этом долбаном мире?

– Вкуснотища, – киваю я и улыбаюсь, чтобы скрыть боль от непрошеного воспоминания.

Разумеется, мне случается принимать пищу и в обществе других людей. Я сама готовлю для них или же вожу этих людей в свои любимые рестораны. Я таким образом общаюсь с ними, делюсь собой с теми, кто мне дорог. Еще один способ делиться собой – это книги. (Мы с отцом, например, обожаем друг друга, но никогда не говорим об этом прямо. Вместо этого мы вместе читаем. Одно из моих первых воспоминаний – как я читаю ему вслух страничку юмора из местной газеты, хотя сама еще мало что понимаю, а он весело смеется. И когда я в прошлый раз говорила с отцом по телефону, он первым делом спросил: «Читала последнюю вещь Ричарда Прайса? По-моему, здорово». Так мы признаемся друг другу в любви.)

Но охотнее и естественнее всего я делюсь собой с Эриком. Мы вместе едим котлеты или читаем книгу, а потом встречаемся глазами и понимаем, что делим эти удовольствия поровну. Мы как будто одна душа, живущая в двух разных телах. Ни с кем другим во всем мире у меня нет и не может быть такой живой связи.

Тогда зачем я то и дело трогаю так безнадежно молчащий в кармане телефон, зачем постоянно бегаю в туалет и там лихорадочно набираю сообщения для Д. о том, как я люблю и хочу его? Почему я так часто чувствую себя одинокой?

Для Эрика я – любимая женщина. Неуравновешенная и непостоянная, слишком сильная и слишком слабая одновременно, некто, о ком надо заботиться и кого нужно бояться, человек, от которого следует зависеть и кого приходится удерживать на поводке. Д. знает совсем другую Джули. Соучастницу в преступлении. Партнера по играм. Сексуальную и порочную искательницу приключений. Женщину, которой шепчешь на ухо в тот самый момент, когда входишь в нее: «Ну скажи, есть что-нибудь лучше в этом долбаном мире?» Та Джули, что бывает с Д., знакома мне гораздо хуже, она интригует меня, пугает, волнует, и я чуть ли не заискиваю перед ней. И я сама не знаю, какая же я – настоящая; не знаю с тех самых пор, как Д. решил вернуть меня в свою постель.

Слава богу, вино делает свое дело: мучительные мысли начинают путаться, возбуждение сменяется усталостью, и я засыпаю. День заканчивается совсем неплохо: мы лежим вместе, обнявшись, не так, как в другие вечера, когда я вырубаюсь рано, а Эрик остается в одиночестве.

Вот только ночью, когда я сплю как убитая, происходит кое-что, чего, в общем-то, и следовало ожидать: в четыре часа мой муж просыпается – последнее время это бывает с ним все чаще – и, не в силах справиться с бессонницей и ревнивыми подозрениями, на цыпочках отправляется искать мой красный мобильник…

Еще три года назад у меня, скорее всего, не могло бы начаться никакого романа с Д., и не потому, что тогда я была добропорядочной женщиной и цельной натурой. И даже не потому, что я тогда семьдесят часов в неделю проводила в тесной конуре офиса, хотя это, конечно, тоже не способствовало адюльтеру. Нет, винить во всем следует одно простое технологическое новшество, позволяющее получать и отправлять короткие текстовые сообщения с мобильного телефона – CMC.

Возможно, вы уже догадались, что я – одна из тех, кто осуществляет непропорционально большую часть межличностных коммуникаций при помощи клавиатуры и собственных пальцев. Эта мания развилась у меня относительно недавно. До этого я ненавидела телефоны, чему немало способствовали несколько лет работы на секретарских должностях. Последняя из них и вовсе приучила меня бояться телефона, как злобного дикого зверька. Вплоть до две тысячи третьего года у меня даже не было мобильника. Самое мое отчетливое воспоминание о событиях 11 сентября – это то, как я, растерянно озираясь, иду по какой-то центральной улице, а вокруг меня масса людей недоуменно таращится на экраны своих неработающих телефонов. Однако, как только телефон у меня появился, я сразу же стала горячей поклонницей прелестной услуги, именуемой в народе «эсэмэской».

Многие уверяют, что все эти и-мейлы, смс и ммс напрочь убили благородное искусство общения. Я не согласна. Наоборот, я считаю, что эпистолярный жанр переживает сейчас свой золотой век. Именно поэтому я крайне редко использую свой мобильный как телефон. Зачем запинаться и мямлить в трубку, если можно набрать тщательно продуманное, остроумное и изысканное послание? Написанным словом я могу убеждать, соблазнять, кокетничать. Слова делают меня желанной.

С самого начала весь наш флирт с Д. происходил в киберпространстве: бешеный обмен и-мейлами и эсэмсэками начинался сразу же, как только мы расставались. При помощи одних и тех же технологий я обсуждала с Эриком список покупок и делилась с ним чем-нибудь приятным или забавным («Только что видела, как Паркер Поузи наблюдает за малышами на детской площадке!., и, кстати, не забудь купить бумажные полотенца») и обменивалась с Д. непристойными обещаниями или посткоитальными признаниями. Я хваталась за телефон сразу же, как только оставалась одна. (Эрик, небось, решил, что мой мочевой пузырь уменьшился раза в два – так часто я стала бегать в туалет.) Мы подписывали свои сообщения смешными и глупыми псевдонимами; разыгрывали сцены комического отчаяния или безудержной сентиментальности; мы назначали свидания и проклинали разлуку. Мы заводили друг друга словами. Мы играли ими. Мы соперничали. На крошечном экране моего телефона то и дело мигал значок принятого сообщения – словно сигнал из далекой галактики. Моя реакция на вибрацию трубки привела бы в восторг академика Павлова: у меня немедленно начинало колотиться сердце и вспыхивали румянцем щеки. И все это делали слова. Его и мои. Заурядную супружескую измену они превращали в захватывающее приключение. Сюжет пошлого сериала – в поэзию. Эти слова я перечитывала и перебирала по ночам, когда не могла уснуть из-за непреодолимого желания выскочить из своей постели и перенестись в его.

Но в этом же крылась и проблема. То, что можно хранить, можно и найти. И слова стали уликой. Уж не знаю, продлился бы мой роман с Д. так долго (или даже начался бы он вообще без этого тайного потока слов), но в любом случае измена наверняка не обнаружилась бы так скоро. Эрик продолжал бы подозревать, не имея возможности ничего предъявить мне, и еще долго покорно выслушивал бы мои неуклюжие объяснения относительно синяков на моем теле и отсутствующего выражения в глазах. А так ему и искать-то особенно не пришлось. Муж знал пароль моего почтового ящика, потому что он был у нас одинаковым (имя нашей старшей кошки). Он в любую минуту мог заглянуть в мой мобильник: я никогда не стирала сообщения, потому что любила их перечитывать. Моя беспечность граничила с жестокостью, и, когда бремя подозрений стало невыносимым, когда Эрик уже не в силах был найти никакого разумного объяснения моему поведению, ему не составило большого труда пройти по оставленному виртуальному следу. Мой алый телефончик не умел хранить секреты.

Теперь-то я уже привыкла и смирилась с тем, что муж шпионит за мной. Я научилась заметать следы. Но тогда, в ту роковую ночь, я крепко сплю и потому ничего не знаю о пришедшем таки сообщении: «Я тоже люблю тебя, милая. Спокойной ночи, хо-ррр – Д.».

Мы давно уже добавляем эти «ррр» к традиционным кодам объятий и поцелуев для обозначения высшей степени похотливости. Но никакие коды не обманут Эрика. Ему вполне достаточно высветившегося на экране телефонного кода Портленда, который Д. так и не удосужился поменять, хотя уже два года как переехал в Нью-Йорк.

Утром я даже не подозреваю о том, что что-то случилось (в смысле, случилось этой ночью – о том, что случилось уже два года назад, я никогда не забываю), и спокойно кормлю трех наших кошек. Эрик принимает душ, мы еще не виделись. По привычке я тянусь к сотовому, хотя на дисплее и нет сигнала о новых сообщениях, захожу в меню и вижу, что у меня все-таки есть одно непрочитанное сообщение – по крайней мере, непрочитанное мною. Сердце подпрыгивает куда-то к горлу и застревает там.

Шум льющейся воды смолкает, я захожу в ванную, снимаю с крючка полотенце и протягиваю Эрику, который как раз выходит из кабинки на мокрый пол.

(В ванной у нас постоянно что-то подтекает, с того самого дня, как мы сюда переехали, и еще постоянно засоряется слив. Наша новая квартира прекрасна: высокие потолки, куски обнаженной кирпичной кладки и застекленная крыша на кухне. Но что-то, связанное с водой, все время не в порядке, и это внушает мне суеверный страх. Влага просачивается там, где ее быть не должно, застаивается там, где должна стекать. Я постоянно твержу себе, что все дело в неисправной канализации или протекающей крыше. Ведь, хотя я и слишком часто плачу: днем и ночью, терзаемая чувством вины, бессилия и беспомощности, – слезы, сколько бы они ни лились, не могут разъедать краску на стенах.)

Эрик отводит глаза, и мне уже ясно, что последует дальше. Я понимаю, что мне надо просто выйти из ванной и дождаться, пока он сам начнет разговор. Я понимаю, что я имею право сердиться и не должна облегчать ему задачу. Я знаю, что имею право сердиться, но ничего такого не чувствую. Вместо этого я, как обычно, сама делаю шаг навстречу его гневу.

– Все в порядке?

Он вздыхает и секунду стоит молча, глядя себе под ноги. Мне всегда ужасно нравились ноги Эрика, я заметила и запомнила их еще в школе. Потом он то ли рычит, то ли стонет, хватает меня за плечи и сильно встряхивает.

– Наша жизнь рушится, а мы об этом даже не разговариваем!

Мне нечего ему возразить, совсем нечего. Он абсолютно прав.

3
Скёрт-Стейк и разбитое сердце

– Имей в виду: если вместо пениса мужчина норовит показать тебе мультфильм «Команда Америка», это значит, что между вами все кончено.

Д. фантазирует: он придумывает историю о том, как мы с ним однажды расстанемся. Он прижимает меня к себе и улыбается. Я смеюсь.

– Отличная фраза, ну прямо афоризм. Я ее у тебя украду.

Все это совсем не похоже на окончательный разрыв, пока не похоже.

* * *

Я уже немного рассказывала вам о пленках, этой разветвленной сети волокон, которые одновременно соединяют мышцы и обозначают границы между ними. Проблема в том, что они могут быть и толстыми, и очень тонкими.

Например, вырезку окружают тончайшие пленки, и идти по ним крайне трудно. Извлечение вырезки – нервная работа. Если вы потеряете слой пленки, двигаясь вперед, то испортите весь кусок, а ведь вырезка – это самое дорогое мясо в туше, восемьдесят баксов за килограмм у Флейшера, и в каждом бычке ее не больше трех с половиной кило. Если потеряете его, двигаясь к средней и задней толстой части вырезки, называемой «шатобриан», то можете испортить толстый филей, еще один недешевый кусок: уважающий себя шеф-повар никогда не купит его, если он надрезан. По всем этим причинам неопытным мясникам очень редко поручают извлекать вырезку.

Мне разрешили сделать это только однажды, да и то под наблюдением Тома.

Вырезка – это длинная конусообразная мышца, проходящая вдоль позвоночника под основанием ребер. Ее тонкий передний конец находится у самого края отруба, а широкий задний плотно угнездился в толстом филее бедра. Низко нагнувшись и вытянув шею, дабы видеть что делаю, самым кончиком ножа, а больше ногтями, я с величайшей осторожностью, стараясь не повредить драгоценное мясо, рассекала короткие нити пленки. Постепенно мышца отделялась от позвоночника, но крайне неохотно. Она изо всех сил цеплялась за свою костяную колыбель. С ее толстым концом, прячущимся под копчиком, я возилась больше всего. Тут мне пришлось действовать смелее и, просунув руку в узкую щель, буквально отрывать вырезку от серебристой поверхности толстого филея. Небольшой кусочек все-таки остался. Наверное, это неизбежно, когда разрываешь две части, так крепко связанные друг с другом. Только тут я обнаружила, что вся вспотела, а рука, держащая нож, болит так, как болят руки, когда вам чудом удалось избежать аварии и вы сидите, вцепившись в руль, не в силах разжать пальцы.

* * *

Д. склонен к мифотворчеству. Я обнаружила в нем эту черту очень давно, во время тех нескольких ночей в студенческом общежитии, и заново открыла ее девять лет спустя, когда он переехал в Нью-Йорк и без особых усилий снова заманил меня к себе в постель. Он любит (или, вернее, «любил» – похоже, теперь мне придется привыкать к этому проклятому прошедшему времени), лежа на смятых, влажных простынях, еще не разомкнув объятий, порассуждать о предназначении и судьбе, которая свела нас именно здесь и именно сегодня. Я практически дословно помню одну из таких наших бесед, хотя с того времени прошел уже почти год.

– Понятно же, – завел он, – что это с самого начала была судьба.

Я в это время любовалась синяком, который оставили его зубы у меня на руке, чуть повыше локтя.

– Почему понятно?

– Ну взять хотя бы тот первый раз, когда я тебя увидел. Помнишь, как ты со своим Эриком явилась к нам домой?

В школе Эрик отставал от меня на один класс и, когда я уже училась на первом курсе, заканчивал школу и разъезжал по колледжам, выбирая тот, что придется ему по вкусу. Под этим предлогом он в первый раз и навестил меня. А Д. жил в том же городе, где я училась, и посещал соседний колледж. (Вся эта история так бесконечна и запутанна, и сюжетные линии в ней так тесно переплетены, что у меня не хватит сил и терпения изложить ее целиком. Это все равно что пытаться пересказать сюжет какой-нибудь триста сорок пятой серии «Баффи», а заодно и того, что происходило во всех предыдущих.)

– Ну так вот, мои почтенные родители имели привычку сдавать свободную комнату будущим студентам, а на меня не стесняясь взваливали всю грязную работу. И в тот день мне поручили дождаться этого Эрика. И вот я как дурак его весь день жду, а потом он является ну с о-оочень сексуальной девочкой.

Тут Д. укусил меня за плечо так, что я взвизгнула, и прижался своим голым передом к моему голому заду.

– Ой-ой-ой, – моментально отреагировала я, – а что это у нас здесь?

– Не перебивай, я же рассказываю.

Он глубоко зарывается пальцами в мои волосы и переворачивает меня на спину.

– И этот Эрик мне говорит: «Нет, нет, спасибо, мне ничего не надо, потому что я буду спать со своей девушкой». «Вот оно как», – соображаю я…

– Я этого вообще не помню.

– Ты забыла?

Он уже сверху и устраивает мое колено у себя на плече.

– О-о-о-х…

А ведь я и впрямь не замечала этого смуглого, худого паренька, которому еще предстояло стать Д., до тех пор, пока четыре года спустя кто-то не познакомил нас на вечеринке. Эрик, которому я хранила безупречную верность все это время, на год уехал учиться за границу; я писала ему длинные бессвязные письма и отправляла посылки. И совсем не думала о мальчике из соседнего колледжа.

А потом, незадолго до выпуска, я пришла в общежитие этого соседнего колледжа на очередную вечеринку, где, как и следовало ожидать, было много выпивки и (этого я, признаться, совсем не ожидала) вдобавок плотно закрытая дверь, преступные, упоительные поцелуи, голос Эл Грина со старой пластинки и, разумеется, секс. Мы с Д. так и не пришли к общему мнению о том, кто кого соблазнил: он считает, что я его, а я – наоборот. Но главный вопрос тут, наверное, не «кто», а «почему». Если бы вы спросили меня об этом тогда, я бы, конечно, ответила, что все дело в гормонах, дескать, мне совершенно не нравился этот костлявый парень с глубоко посаженными глазами, губами, как у Мика Джаггера и безвольным подбородком. Я бы даже не упомянула о том, как вдруг в два раза быстрее забилось сердце, когда в ту ночь я услышала стук в дверь и поняла, что это он, потому что никто другой не мог прийти ко мне в это время. Я бы ни слова не сказала о том, как он снова и снова заставлял меня кричать, хотя мне было ужасно стыдно, и я все время помнила, насколько тонкие стены у нас в общежитии.

Днем я с ним совсем не разговаривала, хотя по ночам мы много болтали. Слишком велико было чувство вины. Я даже не попрощалась с ним, когда закончила колледж. Случайно у меня сохранилась одна фотография. Ее сделал папа в тот день, когда я уезжала из общежития. До сих пор не понимаю, зачем он меня тогда снял. Неудачное, какое-то расплывчатое изображение: видно, как я иду к машине с кучей барахла в руках и, кажется, совсем не обращаю внимания на парня, который маячит сбоку, у самого края карточки. На самом деле у меня испуганно заколотилось сердце, когда я увидела его. Но стыд и ужас сделали меня жестокой.

Вполне естественно было бы предположить, что на этом все и кончится.

* * *

С вырезкой, конечно, намучаешься. Зато извлечь скёрт-стейк – это раз плюнуть. Кусок мяса, со всех сторон окруженный толстыми белыми пленками, на этот раз напоминающими не подсыхающий резиновый клей, а старую слоистую бумагу. Он уютно устроился на слое белого жира в люльке из ребер. Добычу скёрт-стейков поручают мясникам, которые вообще ни черта не умеют. Это совершенно очевидная простая мышца, не слишком дорогая и нежная, и для ее извлечения не требуется никакого особого искусства обращения с ножом. Собственно, можно обойтись и вообще без ножа. Достаточно покрепче ухватиться одной рукой за край мышцы, а ладонью другой прижать к столу слой жира и вырвать стейк одним резким движением. Нож может потребоваться только в самом конце, для того чтобы перерезать пару упрямых волокон. Да, скёрт-стейк – это детская игрушка. Уж я-то знаю. Всю прошлую неделю я вырывала их десятками из десятков говяжьих пашин. Чем-то это похоже на отдирание пластыря от коленки: много пластырей и много коленок.

* * *

Это не первый разрыв у нас с Д.

Первый случился – если, конечно не считать того раза, когда в день окончания колледжа я забилась в машину к родителям, даже не попрощавшись с ним, – на третий месяц нашего романа, после того как Эрик обнаружил первые доказательства измены.

Расставание происходило в баре – местном баре в Квинсе, куда мы с Эриком часто заглядывали вместе. Д. сел в поезд и примчался ко мне сразу же, как только получил сообщение. («Он все знает», – написала я, поскольку всегда имела склонность к мелодраме.) Помню, что взяла тогда с собой Пса Роберта – в качестве алиби, а совсем не из заботы о животном. Помню, что я много плакала и мы много целовались, а бармен, который знал меня и знал Эрика и понимал, что Д. – это не Эрик, смотрел на нас неодобрительно.

В тот раз инициатива разрыва исходила от меня.

– Я должна спасти наш брак, – говорила я, и Д. соглашался. Он рукой вытирал мои слезы, и мне это нравилось. – Эрик не заслужил этого, – продолжала я.

Д. кивал и прижимал меня к себе. Он, кажется, был готов заплакать.

– Мы не должны больше встречаться, – заключила я.

Мы долго стояли у входа в метро (Пес Роберт в гробу видел такие прогулки, но вынужден был смириться), обнимались, целовались и, наверное, со стороны выглядели, как идиоты. Я вспоминала, с чего все началось: одно короткое дневное свидание, потом другое – ни к чему не обязывающий дружеский перепихон. Я думала, что расстаться будет совсем не трудно, и теперь не понимала, почему мне так плохо. Когда я впервые сказала, что люблю его, лицо Д. вдруг так странно затуманилось, как будто я смотрела на него сквозь облачко выхлопных газов.

– Ну, наверное, мы можем встретиться еще один раз, завтра, – сказала я. – Раз уж договорились.

Д. не стал спорить.

– Но это будет точно последний раз.

Интересно, кого я тогда обманывала?

* * *

На каждую коровью тушу приходится четыре скёрт-стейка – они находятся в пашине, по два с каждого бока, прямо под челкой, и примыкают к грудинной кости. Еще не дописав этого предложения, я чувствую, как тысячи остекленевших глаз с укором смотрят на меня, словно говоря: «Нам совершенно ни к чему знать все эти подробности». Два стейка с каждого бока называются наружным и внутренним. Один из них толще, шире и длиннее, а другой вкуснее, но я никогда не могла запомнить, который именно (как видите, некоторые подробности бывают лишними и для меня). Джош несколько раз объяснял, но я постоянно забываю и не хочу больше спрашивать. Знаю только, что скёрт-стейки, так же как и «стейки мясника», являются мышцами диафрагмы, отделяют грудную полость от брюшной и заставляют работать легкие животного.

Главное в другом: даже одна туша (а они никогда не поступают по одной: Джош всегда привозит с бойни как минимум трех бычков) дает массу возможностей отточить до совершенства прием «хватай-тяни». При этом из айпода должна звучать хорошая музыка (отлично подходит Эминен, что-нибудь отчетливо мачистое). Работать надо этак небрежно, даже не глядя на то, что делаешь, при этом беззаботно болтать и рассказывать неприличные анекдоты про Майкла Джексона («Говорят, Майкл Джексон мечтает о двадцативосьмилетних мальчиках?» «Не совсем так: он мечтает о двадцати восьмилетних мальчиках!»). Следуя моим правилам, вы легко надергаете целую стопку скёрт-стейков. Потом их все придется зачищать, а это далеко не такая приятная работа. Увиливайте от нее как можно дольше.

* * *

Наш второй разрыв с Д. произошел примерно через год после того, как не удался первый. К этому времени вся и без того поганая ситуация изменилась и стала еще поганее. Эрик знал о моей измене, и мы уже несколько месяцев, со скандалами, криками и слезами, решали, что нам делать дальше. Другие супруги на нашем месте уже давно развелись бы, а мы периодически плакали, напивались, смотрели телевизор, а после этого вместе ложились в постель, не считая тех ночей, которые Эрик проводил не дома, потому что как раз тогда он начал встречаться с той другой женщиной. Иногда он оставался у нее до утра, даже не предупредив меня, а потом приходил домой, полный раскаяния, которое на самом деле было не раскаянием, а обвинением. Примерно в это же время я подхватила бронхит и в процессе лечения открыла для себя восхитительные свойства микстуры с кодеином. Только это лекарство и лихорадочные дневные свидания с Д. дарили мне короткие передышки, во время которых я верила, что все как-нибудь образуется. В конце концов Эрик вылил остатки микстуры в раковину.

Потом мы с ним решили, что нам надо на время разъехаться. Я сняла маленькую студию на углу Восемьдесят шестой и Йорк-авеню и целых четыре месяца вела тихую, спокойную, иногда одинокую, но в целом довольно приятную жизнь в этом отнюдь не фешенебельном районе Манхэттена. Мне нравилось, что у меня есть своя собственная территория, пусть даже и крохотная. Я радовалась, когда в мою квартирку, гораздо реже, чем мне хотелось бы, заходил Д. и оставался на всю ночь, как будто мы были самой обычной парой. Я получала большое удовольствие от обедов с Эриком, мне было приятно находиться в его компании и чувствовать, что я соскучилась. Квартируя сняла на полгода, но через четыре месяца хозяйка досрочно выперла меня, не потому, что соседи жаловались на странные крики в четыре утра, – хотя они жаловались, – а просто потому, что у нее поменялись планы. Идти мне было некуда. Мысль о том, чтобы поселиться у Д., даже не рассматривалась: во-первых, тот обхохотался бы, услышав такое предложение, а во-вторых, бутылка пива, которую он открыл для меня еще во время первого визита, так и стояла у него на подоконнике год спустя. Наверное, можно было найти другую квартиру, но почему-то это казалось мне слишком серьезным решением, куда более бесповоротным, чем переселение в первую. Я так и не смогла спустить курок и в конце концов вернулась к Эрику.