Текст книги "Путешествие мясника"

Автор книги: Джули Пауэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Salumeria производит на меня неизгладимое впечатление. Джош с его любовью к мясу и большим, устрашающего вида механизмам вообще свихнулся бы здесь от восторга. Длинный пустой коридор с массой дверей, за каждой из которых открывается полутемная комната, пропахшая пьянящим ароматом копченого мяса, с высокими шестиметровыми потолками и чем-то вроде строительных лесов, на которых висят тысячи вялящихся колбас. В соседней комнате сверху свисают свиные окорока – здесь готовят прошутто. Мужчины в белой форме с помощью здорового механизма наполняют свиные мочевые пузыри мелко перемолотым фаршем: готовят «болонью». Налюбовавшись на все это, мы заходим в кабинет к владельцу коптильни, который угощает нас восьмью видами колбас: перочинным ножом отрезает от каждой по несколько кусочков и раскладывает их на мятом бумажном пакете.

Когда подходит время ланча, Сантьяго приглашает меня в свое любимое заведение: «Parrilla de tos Corralles». Там шумно и многолюдно. По предложению Сантьяго мы заказываем каждый по порции говяжьих ребрышек, приготовленную на гриле зобную железу, салат из белой фасоли, бутылку вина и два кофе. Все это изумительно вкусно и обходится нам в двадцать семь долларов на двоих. Вино вполне приличное, еда простая и питательная, а вот застольная беседа, к сожалению, идет не слишком оживленно. Языковые трудности. Я опять пытаюсь изображать Американскую Даму, но Сантьяго не реагирует на мое кокетство так, как мне хотелось бы. Может, оно и к лучшему. Когда-нибудь эта Дама доведет меня до беды. Один раз так уже едва не случилось, но, слава богу, она умеет ловко выпутываться из возможных неприятностей.

– Ах, черт! – Американская Дама капризничаете манере Розалинды Рассел.

Толстый, седовласый и добродушный бразильский джентльмен куда пьянее, чем она. Американская Дама без труда может перепить мужчину, который весит в два раза больше нее самой. Он в изнеможении прислоняется к дверям, ведущим в ее прелестную квартирку: бразильцу явно не терпится попасть внутрь, а потом пробраться и в трусики хозяйки. Американская Дама перестает рыться в сумочке и поворачивается к нему с самой пленительной улыбкой:

– Я только что вспомнила, что хотела купить сигареты. Не знаете, где их можно достать ночью? «Мальборо лайтс»?

Она несколько раз беспомощно хлопает ресницами, и, разумеется, джентльмен не в силах устоять.

– Я куплю вам сигареты. «Мальборо», – радостно улыбается он.

– Ох, право, мне так неудобно вас затруднять… Ну хорошо, спасибо. – Американская Дама опять роется в сумочке, вытаскивает кошелек и собирается дать ему несколько песо. – Сколько они здесь стоят?

Джентльмен протестующе вскидывает руки:

– Вы хотите обидеть меня? Я сейчас же вернусь с сигаретами.

– Огромное вам спасибо! – Просияв еще раз, женщина наклоняется, целует его в мохнатую щеку и игриво машет ручкой: – Тогда я не прощаюсь!

Он, спотыкаясь, бредет вниз по ступенькам, а Американская Дама отпирает дверь, заходит в свою уютную студию, валится на одну из двух односпальных кроватей и, к счастью, тут же засыпает. К счастью, потому что, хотя она с удовольствием кокетничала весь вечер с этим человеком, по возрасту годящимся ей в отцы, позволила ему накормить себя хорошим обедом в ресторане, напоить и даже немного полапать, дальше заходить она ни в коем случае не собиралась.

На следующее утро у себя на подоконнике Американская Дама находит пачку «Мальборо лайте» и зажигалку Смущенно улыбаясь, она открывает окно, закуривает и, выдыхая дым на улицу, слушает, как внизу по-испански кричат дети, играющие на школьном дворе.

Но сегодня, судя по всему, Американской Даме не светит даже такое приключение, если только она не попытается взять Сантьяго силой.

Вместо этого мы с ним выпиваем по чашке кофе и отправляемся на предприятие, где происходит обработка туш – последний пункт нашей сегодняшней программы. Там, стоя у холодной кафельной стены, мы наблюдаем за тем, как полдюжины аргентинских мясников разделывают бесконечные ряды говяжьих полутуш.

Работа мясника везде одинаковая. Те же запахи, тот же вид, та же логика и тот же тип мужчин. Конечно, чем-то эти местные ребята отличаются: они работают на большом промышленном предприятии, они быстро двигаются и не останавливаются, чтобы поболтать и пошутить. У них нет на это времени. Но все-таки что-то очень знакомое подмечаю я в тех улыбках, с которыми они иногда оглядываются на меня, не то чтобы радуясь моему присутствию, но добродушно смиряясь с ним, и в том, как двигаются их плечи, когда они разрубают кости. Я узнала бы их где угодно.

Я никогда не видела, чтобы говяжью полутушу разделывали подобным образом: прямо на крюке. К нам в лавку говядина прибывала уже разделенной на восемь основных отрубов, и сейчас эти ребята делают здесь то, что для «Флейшера» всегда делали на бойне. Конечно, Джош с удовольствием занялся бы этим сам: он любит такую брутальную работу, а заодно сэкономил бы деньги, но в его лавке просто не хватает места. Там слишком низкие потолки, которые никогда не выдержат такого веса. Говяжья полутуша может иметь около двух метров в длину. Здесь они висят на скользящих по железной перекладине крюках, достаточно высоко, чтобы мясник мог работать не нагибаясь.

И еще, хоть об этом и легко забыть, глядя, как быстро и непринужденно двигаются парни в белом, – все эти штуки жутко тяжелые. Каждая полутуша весит примерно сто восемьдесят килограммов, и сейчас с крюков их свисает не меньше дюжины. Это больше двух тонн говядины. Из такого ее количества можно запросто сделать мой «субару аутбек», и еще много останется. Если потолок вдруг не выдержит, мясной обвал будет смертельным.

Ребята, которые разделывают туши прямо на крюках, заметно моложе тех, что работают за столами. Им всем лет по двадцать. Наверное, они сильнее и менее опытны, хотя действуют очень уверенно. К своему удовольствию, я понимаю почти все, что они делают, и, во всяком случае, почти всегда узнаю результат. Хотя кое-что меня смущает.

– Сантьяго? – Я наклоняюсь к нему, чтобы он расслышал мой вопрос за скрежетом ездящих по перекладине крюков и шлепками падающих на стол кусков мяса. – А что за кусок отрезает вон тот парень? Видишь, снаружи, у задней ноги?

– Это matambre. В Аргентине его очень любят. Невероятно вкусно.

– В самом деле?

Честно говоря, этот matambre представляет собой не слишком привлекательный, рваный и жирный шматок мяса. Я вижу, где он находится на туше: в задней части поясницы, у основания бедра; возможно, в него входит стейк из пашины, но в основном – это грубое, жирное и, в общем, второсортное мясо, как считают у нас в США.

– А мы делаем из него фарш для гамбургеров, – замечаю я.

– Не может быть!

– Честно.

– Кошмар! Ты непременно должна попробовать matambre. Сходи в «La Brigada», это лучший parilla в Буэнос-Айресе. Ты уже видела Сан-Тельмо?

– Нет еще.

Сан-Тельмо считается одним из самых живописных районов Буэнос-Айреса. Он грязнее и запущеннее, чем Палермо, где любят развлекаться молодые и богатые, и ему присущ слегка богемный дух Левого берега: извилистые узкие улочки, антикварные лавки и масса танго-баров.

– Когда выйдем отсюда, я напишу тебе адрес.

Сантьяго не предлагает сходить в ресторан вместе, и я чувствую легкий укол разочарования. Хотя сейчас мне не до этого. Затаив дыхание, я наблюдаю за работающими за столом опытными мясниками. У них массивные бицепсы, а ножи и мясные крюки кажутся продолжением их пальцев, что, в каком-то смысле, соответствует истине. Ту работу, что занимает у меня пятнадцать минут – например, извлечение шейного позвонка из мякоти, – они делают за пятнадцать секунд. Я не вру. Это просто невероятно.

С каждой неделей, проведенной не у разделочного стола, я теряю все больше и больше навыков. Мне грустно видеть, как заживают и бледнеют шрамы и ссадины у меня на руках; так же грустно мне было наблюдать за тем, как постепенно сходили последние оставленные Д. синяки на моем теле. Отправляясь в Аргентину, я иногда представляла себе, как прихожу в какую-нибудь carniceria, беру в руки нож, встаю у стола плечом к плечу со своими братьями-мясниками и они принимают меня как свою, несмотря на языковую, культурную и тендерную разницу. На деле же я только стараюсь не путаться у них под ногами и казаться как можно более незаметней.

Мы с Сантьяго стоим у кафельной стены до тех пор, пока я не замерзаю окончательно. Тогда мы возвращаемся в офис, выпиваем еще по чашке «Нескафе» (аргентинцы по какой-то причине обожают эту бурду), а Сантьяго по-испански обсуждает рабочие вопросы со своим приятелем, дружелюбным блондином, который несколько раз без особого успеха пытается заговорить со мной на английском. Я стараюсь понять их беседу, но нескольких прослушанных до отъезда аудио-уроков явно недостаточно для освоения языка. Особенно если дело касается меня – я в этом смысле абсолютно бездарна. Поэтому мне остается только сидеть и с умным видом прихлебывать кофе до тех пор, пока приятель Сантьяго, имени которого я так и не запомнила, не предлагает подвезти нас обратно в город. Мы с радостью соглашаемся.

Сначала мы забрасываем домой Сантьяго: уже почти четыре, и ему пора переодеваться и идти на работу в свой ресторан. Оставшуюся часть дороги мы проделываем почти в полном молчании, главным образом из-за языкового барьера. Правда, несколько раз водитель указывает мне на местные достопримечательности: ресторан, в который он поставляет мясо, особенно красивый парк, ипподром, магазины и прочее. Он довозит меня до самого дома и на прощание целует в щеку. В вестибюле я бормочу «Buenos dias» консьержу, захожу в дребезжащий лифт и после целого дня, проведенного на людях, снова оказываюсь в одиночестве. Впервые за долгое время от меня опять пахнет мясом, а еще пылью и коровьим навозом.

Теперь мне предстоит долго-долго ждать обеда, который по местным обычаям начинается в десять, а то и в половине одиннадцатого. Тот, кто приходит в ресторан, скажем, в девять, особенно если это одинокая женщина, становится объектом повышенного и не слишком приятного внимания официантов.

С тех пор как я поселилась в этой маленькой, удобной квартирке в Буэнос-Айресе, у меня уже успели выработаться определенные привычки. Я принимаю привычный, как всегда, чуть теплый душ, а затем привычно засыпаю. Проснувшись, я открываю привычную бутылку вина, выпиваю два первых привычных бокала и потом, лежа на кровати поверх покрывала, пытаюсь отвлечься от мрачных мыслей своим привычным способом. Для этого надо воскресить физическое ощущение того, как я просыпалась в объятиях Д., чувствовала его щеку у себя на плече, его бодрую утреннюю эрекцию у своего бедра…

Одна из героинь «Баффи», Уиллоу, была немного колдуньей, и когда она потеряла свою подружку, то, произнеся заклинания, могла как бы наполнить оставшуюся после нее одежду, так, словно внутри было настоящее любимое тело. И его можно было хотя бы обнять. Вот и я делаю примерно то же, только у меня нет магической силы, и результат заранее предрешен. Естественная потребность моего организма чересчур тесно связана с одним конкретным человеком, с одним неисполнимым желанием. У меня либо вообще ничего не получается, либо получается, но все эти спазмы и дрожь приносят не желанное облегчение, а слезы и горькое отупение.

Трудно представить себе, что такие проблемы возникают у Д., что у него вообще могут быть какие-то проблемы с сексом. Хотя, возможно, та бесповоротность, с которой он исчез с моей планеты, как исчез с поверхности земли белоклювый королевский дятел, несбыточная мечта всех орнитологов, сама по себе является симптомом какой-то болезни. По крайней мере, мне нравится так думать.

Потом я умываюсь, включаю телевизор и медленно, но верно допиваю бутылку вина. Наконец-то часы показывают половину десятого. Я надеваю красивое платье, спускаюсь вниз, ловлю такси и не без труда зачитываю водителю адрес, написанный Сантьяго.

В ресторане уже много народу. Стены украшены футбольными трофеями и формой игроков. Я здесь – единственный клиент, обедающий в одиночестве, и все остальные, включая официантов, стараются не пялиться на такую диковинку, хотя их явно разбирает любопытство. На первое я, разумеется, заказываю matambre. За едой я пытаюсь вычислить рецепт, и вот что у меня получается. Думаю, он довольно близок к реальному.

Matambre à la pizza

1 matambre весом около 2,3 кг (Найти его будет почти невозможно. Обратитесь к Джошу или просто купите стейк из пашины. Хотя это, конечно, совсем не то.)

2 л молока

2 л воды

соль и перец

1 1/2 стакана томатного соуса

2 стакана тертого сыра моцарелла

начинка для пиццы на ваш вкус

Положите matambre на разделочную доску жирной стороной кверху. Срежьте излишки жира, но ни в коем случае не весь.

На плите вскипятите молоко и воду в кастрюле, достаточно большой для того, чтобы в нее поместилось мясо. Когда смесь закипит, положите в нее matambre, убавьте огонь и варите 30 минут.

Разведите огонь под грилем; угли должны хорошо раскалиться.

Через 30 минут достаньте matambre из кастрюли и хорошенько осушите. Посыпьте солью и перцем. Поместите на гриль жирной стороной вниз и готовьте до появления коричневой корочки, то есть около 10 минут. Переверните мясо и готовьте еще 10 минут.

Пока постная сторона поджаривается, выложите на жирную томатный соус, моцареллу и начинку для пиццы: перцы, лук, пепперони, черта в ступе – все, что хотите. Если сделаете все правильно, то вы, возможно, поверите, что Бог существует и что Он – итальянец. Накормить тем, что получится, можно столько же человек, на скольких вам хватает одной большой пиццы.

И заметьте, с matambre все только начинается. Кроме него в меню еще масса потрясающей еды. И главное, разумеется, стейков. Любой традиционный parrillas предлагает их шесть или восемь наименований. Я хорошо подготовилась к поездке и потому знаю, что надо выбирать – bife de chorizo, классический аргентинский стрип-стейк. Туристы, разумеется, предпочитают более дорогой lomo, то есть стейк из вырезки, но я отношусь к этому чересчур нежному, невыразительному мясу с профессиональным снобизмом.

Меня обслуживает молодой официант с тоненькими усиками. На ломаном английском он интересуется, откуда я приехала и оценила ли по достоинству Буэнос-Айрес. Ко мне он относится несколько покровительственно – что, как я уже поняла, неизбежно, если в этой стране женщина обедает в одиночку. Такое обращение, словно перевертыш, напоминает мне Д. и то, как непринужденно и уверенно он флиртовал с привлекательными официантками в дорогих ресторанах, заставляя меня ревновать и гордиться им одновременно. (Одно дело, когда я вспоминаю Д., лежа в постели, сознательно вызывая мысли о нем, – я заслужила эти мучения. Но какого черта он то и дело возникает у меня в голове посреди приятного обеда и диалога с симпатичным официантом?!) Когда я заказываю стейк jugosa, юноша смотрит на меня с сомнением – так же было, когда я попросила целую бутылку вина. К этому я успела привыкнуть. В первые дни своего пребывания в Буэнос-Айресе я заказывала стейки a punto (средне-слабой прожарки), и официанты никак не желали верить, что туристка, тем более женщина, готова есть мясо, не пережаренное до потери всякого вкуса. Тем не менее ни один из них и глазом не моргнул, когда я заказывала criadillas, а это бараньи яички, к вашему сведению.

Я еще раз повторяю свою просьбу: «Si, jugosa, рог favor». Официант пожимает плечами, улыбается, доливает мне вина и идет выполнять заказ.

Стейк, когда он его приносит, оказывается божественным: сочным, бесконечно ароматным, в меру упругим, с восхитительным золотистым ободком жира вдоль одного бока.

К тому времени, когда я допиваю остатки вина и завершаю свой обед чашечкой эспрессо, в ресторане становится заметно тише. Мне наконец-то удается вписаться в местный график. С той только разницей, что все эти довольные жизнью аргентинцы, заправившись львиными дозами протеина, двинут сейчас в танго-бары, на дискотеки или вечеринки и не уснут до рассвета, а я, немного пьяная (после двух выпитых за вечер бутылок можно было быть и пьянее, но, видимо, сказываются ирландские гены и привычка к крепким напиткам) и усталая после целого дня мясного туризма, отправлюсь домой и лягу спать. Официант, которого, как я выяснила, зовут Марко, не спешит отходить от моего столика.

Он рассказывает мне, что родился в Ла-Бока, рабочем районе на юге города, эпицентре аргентинских футбольных страстей. Там находится футбольный стадион, а дома отличаются кричащими расцветками: местные жители красят их в цвета своих любимых команд. Мне уже не раз говорили, что, поскольку я уж приехала в Аргентину, то просто обязана посетить футбольный матч, но, учитывая мою спортивную фобию, я сомневаюсь, что сделаю это. Тем не менее я с энтузиазмом киваю, пока Марко рассказывает мне о командах и игроках, обещаю ему, что при первой возможности схожу на игру, и даже не протестую, когда он предлагает лично показать мне все достопримечательности своего района. Вместе со счетом он приносит мне визитную карточку ресторана, приписав от руки свое имя, номер телефона и слово «танго».

– Я еще учу танцевать. Вы знаете, что такое танго?

Американская Дама сдержанно улыбается:

– Разумеется знаю. Но танцевать танго я не умею.

– Я вас научу. Позвоните мне. Ладно, Джули?

Я кладу карточку в карман и киваю, хотя точно знаю, что не позвоню.

Домой меня везет молчаливый пожилой таксист в берете, как у gaucho. Всю дорогу я смотрю в окно и, возможно, под влиянием сытного обеда впадаю в приятную меланхолию. Я немного жалею себя, такую одинокую, и наслаждаюсь этой жалостью, которую не портит даже чувство вины: я нисколько не хочу, чтобы Эрик был здесь, со мной. Это не значит, что я по нему не скучаю, но мне определенно больше нравится скучать по мужу, чем быть с ним.

Разумеется, каждый раз, проведя время с другим мужчиной – чаще всего с Д., но не только с ним – я тут же вспоминаю, что люблю своего мужа всем сердцем, внутренностями и спинным мозгом. («Всем, от глазных яблок до кишок», – сказал бы Спайк, а он, хоть и был крашенным перекисью вампиром из культового сериала, в любви-то уж точно разбирался.) Толстые бразильские джентльмены, глуповатые официанты и даже Сантьяго – все они лишь подтверждение того, что Эрик – это что-то совсем другое, исключительное.

Я сознательно употребляю слово «исключительный», а не «особенный», потому что особенным считаешь каждого, кого любишь. И Эрик тоже особенный, потому что у него так часто появляются безумные идеи, которые, если подумать десять минут, кажутся уже не безумными, а блестящими. И потому, что он терпеть не может свои брови (хотя брови у него фантастические) и вообще не представляет себе, насколько он красив; и потому, что он так сильно увлекается такими разными вещами: от идеи объявить Фрэн Дрешер национальным достоянием до попыток разоблачить всемирную сеть музейных мошенников. И Д. тоже кажется мне особенным, потому что он с таким невиданным жаром трахает меня, и дрочит левой рукой, хотя ест правой, и потому что я обожаю его грязные шутки и многозначительную ухмылку, и то, как он заставляет меня смеяться, даже когда нудно рассуждает о каком-нибудь никому не известном режиссере или забытой рок-группе восьмидесятых, и потому что он постоянно носит всего два свитера, и походка у него неторопливая и ровная, будто он не идет, а скользит по рельсам.

Но сейчас я совсем не об этом. Сейчас я говорю об объективной исключительности, очевидной для каждого, у кого есть мозги и сердце. И дело не в том, что Эрик добрее, чище, умнее или тоньше других, – хотя очень часто так оно и есть, – а в том, что он… светится. Я не собираюсь сейчас рассуждать о душе или прочей ботве, но внутри у Эрика и правда горит какой-то свет. Возможно, дело в том, что он живет как будто почти без кожи, ничем не защищаясь, – не как отчаянный сорвиголова, а как нежный и прозрачный росток. Но и это не совсем правильно. Потому что он вовсе не хрупкий и его не надо всеми силами оберегать, хотя он часто вызывает во мне такое желание и оно не приносит нам обоим ничего хорошего. Черт, так в чем же дело? Наверное, в том, что он честный. Не в том идиотском смысле, что всегда говорит правду, никого не обманывает и тому подобное. Просто в нем совсем нет дерьма. Тараканов у него, конечно, хватает, как и у всех, а дерьма нет. В нем есть внутренняя чистота, которой я ужасно горжусь. Горжусь так, будто это моя чистота. Как будто Эрик – это моя суррогатная душа.

Что-то здесь, наверное, не так. Душа ведь должна быть своей собственной. И я могу гордиться ею или стыдиться ее. Но почему-то мне гораздо легче пользоваться душой Эрика.

Может, именно из-за этого я и не хочу, чтобы он был здесь, со мной. Может, какое-то время мне полезно пожить без души. Или если не совсем без души, то так, чтобы она находилась подальше от моего грешного тела. Может, я просто устала нести эту тяжесть.

Уже почти полночь. Водитель слушает по радио репортаж о футбольном матче. Голос комментатора становится все более громким и возбужденным, и в тот момент, когда он срывается на крик, мы как раз проезжаем мимо ярко освещенного кафе. За витринами вдруг что-то взрывается: я слышу дружный рев мужских голосов и вижу скачущие мужские тела.

– Господи, что там случилось?

Водитель улыбается мне в зеркале заднего вида:

– Гол.

* * *

Этим утром встреча назначена у дверей спортзала. Армандо выходит, прижимая к уху мобильный телефон, на ходу посылает мне воздушный поцелуй и машет рукой, приглашая следовать за ним к машине. Это невысокий, энергичный крепыш, совсем не похожий на высокого, худого, слегка меланхоличного Сантьяго. У него широкое загорелое лицо, низкий лоб, щербинка между передними зубами, коротко подстриженные курчавые волосы, напоминающие проволочную мочалку для посуды, и черная щетина, тщательно поддерживаемая в трехдневном состоянии. Армандо – друг Сантьяго. Он выращивает водяных буйволов, и сегодня мы едем посмотреть на его стадо.

Почти всю долгую дорогу на юго-запад Армандо разговаривает по мобильнику и лишь изредка прерывается, чтобы рассказать мне о своем бизнесе и о том, как он мечтает завоевать местный рынок. С Европой у него и так все в порядке: там разбираются в здоровой пище и охотно покупают экологически чистых и нежирных водяных буйволов, а вот аргентинцы любят, чтобы мясо было «помясистее».

За границей города пейзаж быстро становится пустынным: широкие поля с пасущимся на них скотом разделяются грунтовыми дорогами и рядами низкорослых деревьев. Наверное, это и есть пампасы. Такие же пыльные, плоские и бесцветные, как наш Техас. Край скотоводства.

Армандо спрашивает, что именно я хочу увидеть, и я отвечаю: «Все, что у вас есть». Он объясняет, что сейчас мы едем на скотный двор, где содержится одно его стадо. Лето и осень были очень сырыми. Земля у Армандо болотистая, и именно поэтому он решил разводить водяных буйволов. Первым в Аргентине, как он уверяет. Но этот год оказался слишком мокрым даже для этих любящих грязь животных, и, чтобы они набрали нужный вес, их пришлось откармливать в загоне. Проблема в том, что в Европе правила импорта запрещают закупать животных, которых хоть один день откармливали в загоне, и теперь Армандо вынужден продавать своих буйволов в Аргентине, что менее выгодно и надежно. Тем не менее он не унывает и уверен, что все у него получится. Стиль жизни аргентинцев уже меняется, теперь они больше следят за своим здоровьем и происхождением пищи. Армандо напоминает мне Джоша, тоже вечно полного грандиозных планов, которые, как ни странно, иногда осуществляются.

– Вы уже побывали в «La Brigada»?

– Да, я там обедала. Мне очень понравилось!

– Между прочим, там готовят и мясо моих буйволов.

– Правда? Надо будет попробовать. – Это, конечно, вряд ли. Скорее всего, я и в следующий раз не удержусь от соблазна заказать изумительный стрип-стейк.

– А во втором ресторане Сантьяго вы были?

У Сантьяго есть еще небольшой ресторанчик азиатской кухни.

– Нет пока.

– Он тоже покупает у меня буйволов. Очень ароматное получается мясо.

Примерно через час мы приезжаем на скотный двор. Армандо вылезает из машины, открывает замотанные цепью ворота, и мы сворачиваем на проселочную дорогу с глубокими колеями. По обе стороны от дороги – разбитые копытами болотистые пастбища. Между кучами навоза и сухими травинками бегают курицы. Мы подъезжаем к скоплению сараев и загонов, среди которых выделяется единственное низкое бетонное здание. Вероятно, это контора. Мы выпрыгиваем из машины прямо в грязь. Я здороваюсь с подбежавшими к нам собаками, а Армандо тем временем пожимает руки группе мужчин в куртках и грязных резиновых сапогах. Некоторые из них работают нё скотном дворе; другие – это покупатели, которых он надеется соблазнить своими буйволами. У Армандо здесь много дел, поэтому после коротких представлений я отступаю на второй план и стараюсь никому не мешать. Чуть отстав, я иду за мужчинами к загону, где кучкой столпились буйволы: блестящие черные бока, темные глаза и широкие рога, спускающиеся на спину, похожие на разделенные пробором, набриолиненные прически щеголей двадцатых годов.

Двое работников начинают загонять буйволов в узкий коридор в конце загона. Животные кажутся очень нервными, но в то же время удивительно послушными. В настоящую панику буйвол впадает, только если остается в одиночестве. Но когда пастухи загоняют двух первых буйволов в коридор, остальные следуют за ними, нос к хвосту, совершенно безропотно, лишь изредка обращая к нам поверх ограды укоризненные взгляды. Армандо просит меня отойти на безопасное расстояние, и я подчиняюсь, хотя эти ребята совсем не кажутся мне опасными.

В соседнем загоне корова только что родила. То есть буквально только что. Очаровательный белый теленок с двумя черными полосами на щеках – как будто заживший шрам от столкновения с пумой, все еще мокрый и не стоит на ножках, а у коровы выходит детское место. Как говорит Эрон, век живи – век учись; вот, например, сегодня я узнала, что именно корова делает с последом. Бр-р-р. Наверное, она поклонница Тома Круза. Правда, какая-то часть угощенья достается черному псу – по крайней мере, ему удается полизать кровь. И еще раз: бр-р-р. Но в остальном пес очень славный, и когда он подходит ко мне знакомиться, приходится его погладить, хотя морда у него еще вымазана красным.

Тем временем Армандо с двумя помощниками по одному загоняют буйволов на расположенные в конце коридора весы: большой ящик, у которого передняя и задняя стенки поднимаются и опускаются наподобие гильотины. Очень часто одновременно с буйволом, которого предстоит взвесить, на весы пытается протиснуться и тот, что идет следом за ним: очевидно, ужас перед одиночеством развит у них сильнее, чем клаустрофобия. Работники отгоняют второго криками и плетью, после чего дверь за животным опускается. Стрелка, немного подрожав, показывает вес, и, если он достиг требуемого значения, Армандо помечает буйвола белой краской, просовывая кисточку в щель ящика. Потом поднимается задняя стенка, и бедняга, стуча копытами, несется по бетонному спуску в загон и забивается в самый дальний угол. Некоторые буйволы в спешке спотыкаются, падают на колени и даже на бок и немного успокаиваются, только когда прижимаются боками к своим уже взвешенным товарищам. При этом они смотрят на нас, людей, так, будто знают, что скоро мы набросимся на одного из них и утащим прочь, как лев утаскивает добычу. Тысячелетие ушло у буйволов на то, чтобы усвоить, какого рода смерть ожидает их впереди, и я, сидя в сторонке, размышляю, на каком же витке эволюции они научатся бороться за свою жизнь и свободу.

Три четверти часа требуется Армандо на то, чтобы взвесить все стадо и выбрать тех, кого пора отправлять на бойню. Я стою, прислонившись к забору, и наблюдаю, как новорожденный беленький теленок пытается подняться на расползающиеся ноги, а мать нежно вылизывает его. Иногда я поворачиваюсь и смотрю на черную, блестящую, нервно переступающую группу буйволов; их копыта звонко постукивают по асфальту, хвосты мотаются из стороны в сторону, а при дыхании изо рта вырывается пар. Когда все они собираются вместе, работник распахивает ворота, и по грязной, подымающейся вверх по склону дороге буйволы бегут в хлев. Их сопровождают пастух в резиновых галошах и собака, но стадо и без них знает, куда идти. А потом мы с Армандо едем обратно в город, и я чувствую, как от меня опять пахнет скотным двором.

В этот вечер по телевизору, как по заказу, показывают «Желание», мою любимую серию из «Баффи». Правда, она переведена на испанский и продублирована, но мне это не мешает – я давно уже помню все диалоги наизусть. Серия эта вот о чем: Корделия Чейз, первая красавица старших классов, любит одного парня со странностями, но, когда тот влюбляется в другую, теряет его, а вместе с ним и всех своих друзей. Причиной своих несчастий Корделия считает Баффи Саммерс, истребительницу вампиров, и потому загадывает желание, чтобы та исчезла из их города. Демон мщения слышит это пожелание и немедленно его выполняет. И сначала все у Корди идет прекрасно: она опять становится самой популярной девушкой в школе и парни наперебой приглашают ее на свидания, но скоро выясняется, что в мире, где нет Баффи, жить не очень-то приятно.

Вот и я пытаюсь выяснить для себя: приятно ли мне жить в моем новом мире? Порой, когда я глажу собаку с измазанной кровью мордой, и вокруг меня буйволы, и я нахожусь в незнакомом прекрасном месте, мне кажется, что да. Но случаются и другие моменты, когда дело идет к вечеру и я просыпаюсь, а обеда ждать еще долго… И тогда я думаю: зачем я вообще приехала сюда и что здесь делаю?

На следующий день, 9 июля, в День независимости, в Буэнос-Айресе выпадает снег. Говорят, впервые за сто лет.

Честно сказать, его не очень много, а к вечеру он вообще превращается в грязь, но все утро с неба сыплются большие сказочные снежинки, и все местные жители совершенно зачарованы этим небывалым природным явлением. Я выхожу на улицу и обнаруживаю, что обычная жизнь остановилась: никто не ходит по магазинам и не сидит в кафе и куда-то исчезли все юркие черные такси. Люди стоят на тротуарах и с завороженными улыбками смотрят на небо. И дети, и взрослые высовывают языки, ловят на них снежинки, смеются, целуются, фотографируют и швыряют друг в друга горстями снега, потому что для настоящих снежков его не хватает.

Все они ведут себя так, будто земля вокруг покрыта толстым слоем сверкающего снега, а дома каждого ждут бутылка вина или чашка горячего шоколада, потрескивающий огонь в камине и мама или любимый человек – в зависимости от возраста.