Текст книги "Путешествие мясника"

Автор книги: Джули Пауэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Это для того, чтобы вся кровь собралась в животе.

С научной точки зрения такой метод представляется мне сомнительным, но, в конце концов, эти ребята зарезали больше коз, чем я видела в своей жизни. Им лучше знать. Потом трое мужчин достают ножи и начинают свежевать животное.

Я ни разу в жизни не видела, как целиком сдирают шкуру с крупного млекопитающего, зато мне приходилось самой извлекать кости из индюшек и уток, и, должна сказать, эти процедуры чем-то похожи. Кезума делает длинный продольный надрез от верхней точки грудины до гениталий козы. Потом с обеих сторон надреза, действуя ножами и руками, мужчины начинают отделять кожу от жира и мускулов. Крови при этом почти не льется – лишь изредка несколько капель вытекает из проколотой вены. Скоро шкура полностью снята с боков, и теперь приходит очередь ног. С внутренней стороны каждой ноги Кезума делает продольный разрез до копыта, а само копыто отрезает точно также, как Джош отрезал копыта свиней. В шесть рук масаи сдирают шкуру дальше, и вот уже она крепится к телу только по линии позвоночника и у основания шеи. Но голова животного все еще остается нетронутой, и вся туша напоминает какую-то жуткую иллюстрацию к немецкому изданию «Красной Шапочки»: маленькое искореженное тельце раскинулось на нежном розовом покрывале, которое раньше служило ему кожей.

Мужчины отсекают ноги по линии суставов, а потом один из них ножом разрубает грудину, вскрывает грудную и брюшную полости и извлекает внутренности – бледные, заключенные в синюю прозрачную оболочку. Первым делом достают печень и передают ее из рук в руки, откусывая по куску. Еще один кусочек Кезума отрезает и протягивает мне. Вкус оказывается примерно такой, как я и ожидала: нежный, тающий, похожий на вкус кровяного зельца. Есть, правда, в нем что-то новое и непривычное, но я пока еще не могу определить, что именно. Остатки печени вручаются юноше, который уже ждет у костра.

Потом мне дают попробовать кусочек почки. Вкусно. Немного отдает мочой, но вкусно. Затем какую-то сероватую железу. Возможно, поджелудочную? У нее вкус немного резиновый, но я все-таки глотаю без комментариев. Потом железной кружкой один из мужчин зачерпывает кровь, скопившуюся в брюшной полости животного, и все мы запиваем ею проглоченные органы. Только тут я понимаю, чем отличался вкус козлиной печени – тем же, чем козлиная кровь отличается от коровьей.

– Она же сладкая!

Кезума кивает, принимая у меня пустую чашку, и тут же зачерпывает новую порцию.

– Правильно, сладкая. А теперь дай-ка мне свою руку.

Молодые воины продолжают разделывать тушу, отделяя ребра и бедра, чтобы зажарить сегодня или отнести завтра в деревню, но Кезума делает перерыв, чтобы заняться мной. Для начала он отрезает узкую полоску шкуры, сантиметров двенадцать длиной и около четырех шириной, от края вспоротого брюха козы. Он прижимает полоску к тыльной стороне моей ладони, белоснежным мехом вверх, а влажной, скользкой стороной к моей руке, и пальцами что-то замеряет. Потом он кладет полоску на плоский камень и острием ножа делает два продольных разреза – один подлиннее, второй покороче. Снова взяв мою левую руку, он просовывает кисть в длинный разрез, так что он охватывает запястье, а потом вставляет мой средний палец в меньший разрез.

– Так положено во время орпула. Молодые воины приходят сюда сразу после обрезания, чтобы узнать о лечебных корнях и травах и убить свою первую корову. А больные приходят, чтобы поправиться. А это, – он показывает на мою руку, которую сейчас украшает полоска козлиной шкуры, охватывающая средний палец наподобие перевернутой буквы «У», – это такой специальный браслет, который приносит удачу. Если ты получаешь его во время орпула, то не должна снимать до тех пор, пока не вернешься сюда, или пока он сам не упадет. Тогда удача будет с тобой.

Я осторожно глажу мягкие волоски на своем новом браслете; сторона, обращенная к коже, все еще влажная.

Остаток дня мы в основном бездельничаем. Кезума и остальные делают себе новые браслеты из козлиной шкуры, лениво точат ножи о речные камни и наблюдают за тем, как жарится козлятина. Меня опять угощают печенью, но на этот раз не сырой, а жареной. Тотиясо, что мы не съедим сегодня, тщательно заворачивают в листья, кладут посредине нашего лагеря и прикрывают сверху ветками.

– Сегодня мы не будем спать, – объявляет Кезума, – на случай, если за мясом придет лев.

Я на девяносто процентов уверена, что это шутка, но все-таки решаю справить все свои нужды до того, как стемнеет.

Днем мы с Кезумой и Лейаном бродим по склону оврага в поисках трав и кустов, которые Кезума хочет показать мне. Он очень строгий учитель: ходит быстро, требует, чтобы я поспевала за ним и при этом записывала все в синюю тетрадку – он вручил ее мне в первый же мой день в Танзании. Лукуноной – это дерево, чья кора используется для лечения болей в желудке. Корни дерева орукилорити кипятят, чтобы получить напиток, делающий воинов свирепыми, а из его колючих веток сооружают ограды вокруг жилища. Огаки – это «дерево прощения»; его ветку приносят соседу, если хотят за что-нибудь извиниться. Веточку оркиниейе можно пожевать, чтобы почистить зубы: у нее свежий мятный вкус. На мой взгляд, большинство этих растений выглядит совершенно одинаково, к тому же почти все они колючие.

Мы долго бродим вверх и вниз по склону. Кезума диктует, я записываю, а Лейан собирает травы, ветки и кору. День стоит сухой и жаркий, и, когда мы возвращаемся в лагерь, с меня градом катит пот.

Быстро темнеет. На ужин мы едим зажаренные на костре козьи ребра и пьем чай, «который делает людей безумными». Но, то ли потому, что я не принадлежу к масаям, то ли потому, что и так безумна, этот напиток никак на меня не действует. Двое юношей приносят еще груду зеленых веток и устраивают для меня ложе. Мы все лежим в темноте – я на ветках и в спальном мешке, мужчины просто на земле – и какое-то время рассказываем истории и загадываем загадки. Кезума переводит для меня:

– «Если ты совсем один и сам убиваешь козу, кто первым попробует ее мясо? Ответ: твой нож».

Наверное, чай все-таки действует на меня, потому что, едва закрыв глаза, я вижу себя и Эрика в незнакомом европейском городе, который почему-то кажется мне родным. Мы идем по зеленой улице и обсуждаем, куда нам лучше отправиться: на выставку или в ресторан. Часа в три или четыре ночи я просыпаюсь, слышу, как разговаривают и смеются мужчины, и тут же засыпаю опять. На этот раз я вижу себя в книжном магазине. Я беру какую-то книгу и на последней странице обложки, там, где обычно печатают краткое содержание, читаю о своей любви к Д. и о том, как мы расстались. И Д. тоже здесь; он смотрит на книжку мне через плечо и спрашивает: «Неужели ты не знала?» В пять я окончательно просыпаюсь, бодрая и отдохнувшая. Уже светает. Я готова снова карабкаться по этой проклятой горе и, если останусь жива, наконец-то принять долгожданный душ в доме Кезумы в Аруше.

Обратная дорога вверх по склону горы оказывается еще тяжелее, чем я ожидала; уже через пять минут я тяжело дышу и обливаюсь потом. Кезума вырезает для меня посох, а Элли берет мой рюкзак: теперь ему приходится нести два. Мне очень стыдно, но он продолжает весело болтать всю дорогу, хотя у меня нет сил отвечать ему. И, да, теперь я уже не сомневаюсь – Элли точно заигрывает со мной. Он рассказывает о том, как работал гидом и водителем на сафари. Через несколько дней он повезет нас на ночное сафари в кратере Нгоронгоро. И механиком он тоже успел поработать.

Это оказывается очень кстати, потому что через час после того, как мы садимся в машину, у нас кончается бензин. Машина удушливо кашляет и останавливается посреди пустой, обрамленной акациями дороги. За кустами почти сразу начинается горная цепь. Я не Замечаю поблизости никаких признаков цивилизации, но время от времени по дороге все-таки проезжают машины. Пока Кезума пытается остановить одну из них, чтобы доехать до заправки, Элли умудряется сам завести машину. Для этого ему приходится отсосать, в буквальном смысле этого слова, с помощью рта (!), из бака примерно литр бензина (выясняется, что он не совсем кончился: просто шланг в баке не достает до самого дна) и перелить его в канистру, которая потом привязывается к капоту и напрямую соединяется с двигателем. Если Элли пытался произвести на меня впечатление своим мастерством, ему это вполне удалось. Я отдаю парню свою последнюю бутылку воды и обещаю, что в Аруше куплю специально для него пива.

– Это меньшее, что я могу для тебя сделать.

– Идея мне нравится. – Он выплевывает воду на землю, улыбается и подмигивает мне.

Тем же вечером я на самом деле угощаю Элли пивом. Кезума идет вместе с нами, вероятно, для того, чтобы уберечь мою девичью честь. Единственный раз за все время знакомства я вижу его в европейской одежде: белой, застегнутой на все пуговицы рубашке и черных джинсах. В сочетании с черной кожей и украшениями из белых бусин все это выглядит безумно стильно. Втроем мы проводим время совершенно невинно, но я все время чувствую на себе взгляд Элли.

И мне это очень нравится.

* * *

Сегодня вечером во всем кратере Нгоронгоро нет белой женщины круче, чем я. Возможно, я была бы еще круче, если бы не думала об этом непрерывно.

К тому времени, когда я, Кезума, Элли и Лейан прибываем к месту, где разбит наш лагерь, уже начинает темнеть. Оказывается, здесь очень оживленно: куча туристов из Европы, плюс их танзанийские проводники и повара, плюс несколько случайно затесавшихся зебр. День у нас был долгим и насыщенным. В восемь утра мы выехали из дома Кезумы в Аруше и для начала направились к озеру Маньяра, в маленький, расположенный в долине парк, примерно в часе езды от города. Это было мое самое первое сафари, и, хоть мы и не стали свидетелями ни одного кровавого убийства, что, возможно, и к лучшему, я все-таки видела, как слоны с корнем вырывают деревья, как семейство бородавочников выкапывает вкусные корешки и как дерутся жирафы – не сказать, чтобы это было очень страшное зрелище. Элли сидит за рулем «лендровера», который он арендовал для этой поездки, а мы с Кезумой и Лейаном расположились на заднем сиденье и непрерывно крутим головами.

Я ожидала попасть на примерно такое сафари, как показывают по каналу «Дискавери» или описывают в географических журналах: местный гид с микрофоном вещает целому автобусу туристов: «Обратите внимание, это африканский лесной слон. Клыки у него несколько длиннее, чем у слона из саванны, и направлены вниз…» Но все оказалось совсем не так. Больше всего наше сафари походило на экскурсию с близкими друзьями в самый удивительный в мире зоопарк. Мы вместе замирали и шепотом восхищались при виде бредущих через заросли слонов, вместе пугались, заметив огромную змею, равнодушно проползшую мимо стола для пикника, за которым мы перекусывали; вместе умилялись и ахали при виде крошки-бабуина на руках у матери. А потом все вместе мы отправились в кратер Нгоронгоро. По дороге мы остановились у бара, чтобы купить пива для меня и Элли и кока-колы для Кезумы и Лейана. Рядом с баром – крошечная мясная лавка, где по стенам, как пальто на вешалках, висят освежеванные козьи туши. Хотя Кезуме и нельзя пока пить пиво, я сфотографировала его с моей бутылкой в руке. Все от души веселились. Потом разговор зашел о синих китах.

– У тебя получились хорошие снимки слонов? – спросил Кезума и зубами открыл бутылку колы, после чего выплюнул крышку.

– Бр-р-р-р! Пожалуйста, не делай так! Меня прямо передергивает.

Я достала свой дешевенький цифровой фотоаппарат, перелистала снимки и показала Кезуме.

– Видишь, какие красавцы?

– И правда, красавцы. Они ведь самые большие животные в мире, верно?

Сделав большой глоток пива, Элли вступил в разговор:

– Нет, не самые. Киты еще больше слонов. Синие киты.

Я кивнула, соглашаясь.

– Киты? – переспросил Кезума.

– Ну да, те, что в океане. Такие здоровые рыбы, но только на самом деле они не рыбы, а млекопитающие.

– И они больше слонов? Не может быть!

Кезума такой умный и образованный, что меня очень удивляют подобные неожиданные пробелы в его знаниях. Мне кажется, он разыгрывает меня.

– Когда приедешь к нам в Нью-Йорк, я свожу тебя в Музей естественной истории. Там выставлен кит в натуральную величину. Он такой огромный! Метров тридцать в длину или еще больше.

– Да не может быть! Правда? – изумляется Кезума.

Мы с Элли допили свое пиво, все залезли в машину и поехали к кратеру вулкана; последние сорок минут дороги я проспала. Сейчас Элли и Лейан уже ставят мою палатку, простенькую, но слишком большую для меня одной. Сами они втроем спят в похожей, но в три раза меньше. Я предлагаю поменяться, но Кезума и слышать об этом не хочет. Потом Элли отправляется готовить обед: рыба для него и меня, цыпленок с рисом для Лейана и Кезумы (масаи, оказывается, не едят рыбу). Мы ждем обеда, сидя за большим бетонным столом в столовой, которая представляет собой просторный навес без стен. Кроме нас тут еще пять или шесть групп туристов. Кезума и Лейан здесь единственные масаи. На остальных столах белые скатерти и фарфор; я бы не удивилась, увидев свечи. Туристов обслуживает целая команда поваров, которые беззвучно ставят на стол тарелки и тут же исчезают на кухне. Они подают пасту, стейки, куриные грудки.

Элли, Лейан, Кезума и я собираемся вокруг большой пластиковой тарелки и нескольких контейнеров. Мы едим пальцами, обдирая кусочки рыбы со скелета, выковыривая из зубов косточки, а потом вытираем грязные руки о штанины. Мы с Элли выпиваем две привезенные с собой бутылки пива. Потом грязную посуду мы относим на кухню, где Элли ее быстро ополаскивает. Все остальные уже расходятся по своим палаткам и постелям, а мы с Кезумой и Лейаном решаем сыграть перед сном в карты; колоду с надписью «Я V Нью-Йорк» я привезла с собой.

Сначала Кезума и Лейан учат меня – вернее, безуспешно пытаются научить – игре под названием «Последняя карта». Я так и не разобралась, в чем там смысл. Зато я произвела на своих спутников сильнейшее впечатление умением тасовать колоду. Эрик, кстати предупреждал меня, что так будет. По-видимому, никто в мире, кроме американцев, не умеет перекидывать колоду «аркой». Вообще-то я делаю это не слишком ловко, хотя научилась, когда еще сидела у бабушки на коленях. (Несмотря на артрит, сама старушка справлялась с этим лучше всех, а смотреть, как она раскладывает пасьянсы, я в свои десять лет могла часами.) Тем не менее у масаев мое умение вызывает искренний восторг.

Потом я пытаюсь научить их играть в покер, но учу я еще хуже, чем тасую. Только Элли, который уже присоединился к нам, понимает хоть что-то из моих объяснений.

В столовой уже давно никого, кроме нас, не осталось. После трех или четырех сдач Кезума и Лейан решают идти спать.

– А ты хочешь еще поиграть? – спрашивает меня Элли.

Я, кажется, догадываюсь, что у него на уме, но притворяюсь, будто ничего не понимаю.

– Конечно хочу. А ты не сможешь раздобыть нам еще бутылку пива? Хотя бы одну на двоих. И сигаретку?

Тут Джули уже явно ступает на опасную почву, но пока еще действует осторожно. Одна бутылка пива. Одна сигарета. Несколько невинных партий в карты. Возможно, моего благоразумия надолго не хватит, и тогда я предложу игру на раздевание.

Элли все-таки достает пиво. К нам подходит высокий плотный мужчина средних лет с немного сальным взглядом, который заставил бы меня насторожиться, если бы я тогда обратила на него внимание. Он задает мне обычные вопросы – как меня зовут? откуда я? сколько мне лет? – о чем-то болтает с Элли на суахили, потом протягивает ему бутылку пива, достает из мятой пачки сигарету и предлагает свою зажигалку, после чего уходит спать. Свет его фонарика выхватывает из темноты одну или две палатки. На весь лагерь продолжают гореть только одна лампочка в столовой да еще две над входом в туалеты. Мы открываем пиво и, передавая друг другу бутылку и сигарету, продолжаем играть в карты, главным образом, молча; лишь иногда я объясняю Элли какие-то правила. Не стану утверждать, что время от времени мы не соприкасаемся коленями. В одиннадцать часов генератор отключается, и внезапно столовая погружается в темноту. Только теперь я вижу, какая огромная на небе луна и как много звезд.

– Ну, я думаю, и нам пора.

Я начинаю собирать карты в пластиковый чехольчик, но Элли продолжает сидеть на скамейке, упершись локтями в колени, и смотрит на меня со странной улыбкой, которую я стараюсь не замечать. Ну, может, не очень и стараюсь.

– Что?

Он смеется и качает головой:

– Я тут подумал: а что, если я попрошу разрешения поцеловать тебя?

Неожиданно для меня самой мои мысли обращаются к прошлому: я пытаюсь вспомнить, просил ли кто-нибудь раньше разрешения, чтобы поцеловать меня. По-моему, что-то подобное происходит только в кино. В жизни поцелуи обычно случаются после фраз типа: «Ну, наверное, я уже пойду домой», или «Завтра с утра мне надо к дантисту», или «Кажется, я напилась». В них всегда чувствуется какая-то неизбежность, но, пожалуй, то, что происходит сейчас, нравится мне даже больше.

– Я никогда раньше не целовал мзунгу, – признается Элли, и его кривая улыбка словно отражает мою. – Можно?

Несколько секунд я притворяюсь, что раздумываю, хотя, конечно, все уже решено.

– Можно.

И он целует меня. У него мягкие и вкусные губы. Мы пили одно пиво и курили одну сигарету, поэтому я не чувствую их запаха, а только слабый и чистый привкус мяты. Я так давно не целовалась, да и не обнималась тоже, а сейчас происходит именно это: Элли зажимает мои колени своими, мои руки вцепляются ему в бедра, наши языки переплетаются, его пальцы шарят в моих немытых, пыльных волосах. Господи, я и забыла, какой это кайф!

Так продолжается какое-то время, но в конце концов мы отрываемся друг от друга. Не могу сказать, кто остановился первым. Кажется, я собиралась это сделать, но Элли все-таки немного опередил меня.

– У-у-уф, – говорю я.

– Это было просто здорово. Спасибо.

– Нет, это тебе спасибо.

– Мне еще надо упаковать ланч на завтра. Пошли, я провожу тебя до палатки.

– Пошли.

Мы встаем и выходим на лунный свет.

– Ты ведь не расскажешь Кезуме? – спрашивает Элли, понизив голос. – Ему это не понравится.

– Я как раз подумала о том же. Не бойся, не расскажу.

– Хорошо.

Мы уже стоим у моей палатки, и я расстегиваю молнию на двери. Элли машет мне рукой и отступает на шаг.

– Спокойной ночи. Увидимся утром.

– Спокойной ночи.

Признаюсь, что в палатке, снимая пыльные брюки, рубашку с длинными рукавами, лифчик и надевая чистую майку и мягкие пижамные штаны, я очень горжусь собой. Я горжусь тем, что меня целовал красивый юноша на десять лет моложе меня. Горжусь тем, что у меня хватило смелости сказать ему «да», а потом хватило силы воли остановиться. Горжусь тем, что я сейчас одна в палатке, в кратере Нгоронгоро, далеко от всего, что мне знакомо, и мне здесь хорошо. Я только что не насвистываю радостный мотивчик.

Я едва успеваю вынуть из глаз контактные линзы, пару раз провести щеткой по зубам и включить будильник – телефонной связи здесь нет, но я использую мобильник как часы, – когда у входа в палатку раздается шепот:

– Это я.

Элли вернулся, чтобы еще раз пожелать мне спокойной ночи, а скорее всего, выпросить еще один поцелуй или что-то большее. Волнуясь, смеясь и сердясь одновременно, я расстегиваю молнию.

Но это не Элли. Как только створки распахиваются, в палатку шагает крупный мужчина и блокирует выход. Внутри совершенно темно, но я почему-то сразу понимаю, кто это. Фонарика у меня нет. Я пытаюсь дотянуться до телефона, но человек, продавший нам пиво и сигарету, хватает меня за локти, шарит вниз и вверх по рукам в какой-то детской пародии на страсть. Когда он заговаривает, голос его звучит умоляюще:

– Ты такая красивая. У меня есть то, что тебе надо, – большой член. Тебе будет хорошо, если позволишь мне остаться с тобой…

Я нажимаю кнопку на клавиатуре мобильника и в свете экрана смотрю на его лицо. Он тянет меня к себе, языком пытается забраться мне в рот, хватает за грудь. Я все еще свечу ему в лицо телефоном и при этом одной рукой защищаю грудь, а другой стараюсь мягко – почему мягко?! – вытолкать его.

– Зачем ты это включила? Погаси свет. Все хорошо. Расслабься.

Он загоняет меня в угол палатки, и я ощущаю его руки везде.

– Эй, послушай. Послушай меня. Извини, если я… – Если я что? – …дала тебе какой-то повод… – Чем это, интересно, я дала ему повод? Тем, что я, белая женщина, засиделась допоздна, играя в карты с черным? – Мне жаль, если ты подумал… – что я проститутка, потому что видел, как я целовалась с Элли. – Послушай, спасибо тебе. – Спасибо??!! – Мне приятно, что ты… м-м-м… Но думаю, теперь тебе надо уйти.

– Нет. Я останусь. Мы займемся сексом. Все будет классно, я обещаю. Я сильный мужчина, у меня большой член…

– Нет.

Одной рукой я все еще защищаю грудь, а другой уже не мягко, а довольно твердо толкаю его в бицепс. Свет от экрана мобильника освещает край его красной рубашки.

– Нет, уходи. Пожалуйста.

– Но…

– Нет. Я серьезно. Уходи.

– Ладно.

Его руки наконец отпускают меня, и он начинает пятиться к выходу. Я направляю луч света на его лицо, как будто веду допрос с пристрастием.

– Хорошо, хорошо. Успокойся.

– Я спокойна. Правда. Только немедленно уходи. Спасибо тебе, но уходи.

И он уходит.

Я тут же закрываю дверь и все окна, которые недавно открыла, чтобы впустить в палатку немного свежего воздуха, забираюсь в спальный мешок и застегиваю на молнию и его, хотя ночь жаркая. Все доносящиеся снаружи звуки кажутся мне неестественно громкими. Несколько минут я слушаю, как кто-то – скорее всего, зебра, – жует траву прямо у полотняной стенки моей палатки. В руке, как оружие, я все еще сжимаю свой верный мобильник.

Почему-то мне даже не приходит в голову позвать на помощь.

Каким-то чудом я все-таки засыпаю, а когда просыпаюсь, в палатке все еще абсолютно темно, а на улице не слышно никаких утренних звуков. Но меня занимает не это. Я с ужасом чувствую только одно: чужой запах и ощущение чужого горячего тела, прижавшегося к моей спине.

Еще несколько поразительно долгих секунд я продолжаю делать вид, что сплю, и дышу неестественно ровно, словно хочу обмануть мужчину, пробравшегося ко мне в палатку и обнимающего меня, как любовник. У меня остается какая-то нелепая надежда, что, если я сделаю вид, будто его здесь нет, он и на самом деле исчезнет. Я вдруг с удивительной ясностью вспоминаю те самые страшные ночи, когда я лежала рядом с Эриком, чувствовала, как закипает его ненависть, и только крепче зажмуривала глаза, стараясь ничего не знать.

Но его рука уже пробирается ко мне в спальный мешок, он громко сопит мне в ухо, что-то бормочет, а потом – господи! – уже забирается на меня, стараясь стянуть мешок. Через все слои полиэстера, флиса и хлопка я чувствую его горячую эрекцию. И наконец-то начинаю бороться.

Сначала все ограничивается несколькими слабыми девичьими толчками в плечо, жалкими приглушенными протестами и попытками вывернуться, которые, вероятно, только сильнее распаляют его. Но постепенно я собираюсь с силами, начинаю не на шутку злиться и вот я уже колочу наглеца по лысой голове, сердито шипя:

– Какого черта тебе здесь понадобилось?! Убирайся немедленно!!

Он садится и пытается прикрыть голову от моих ударов, а я поспешно шарю по полу вокруг себя в поисках телефона.

– Что ты делаешь? Что ты ищешь?

– Ищу свой чертов телефон: хочу видеть твое лицо, когда говорю, чтобы ты убирался из моей палатки!

– Перестань. Найдешь его утром.

Телефона нигде нет. Я уже прощупала весь спальный мешок и пол под ним, и даже дальний угол, где свалены мои одежда и обувь.

– Я останусь.

– Нет. Ты точно, совершенно точно, не останешься.

Я уже прекратила поиски и теперь изо всех сил давлю мужчине на плечи, тесня его к выходу.

– Я ничего тебе не сделаю. Просто полежим вместе.

– Что ты несешь, твою мать?! Убирайся!

Он тоже начинает злиться, и это, наверное, опасно, но мне уже наплевать.

– Разве ты сама не хочешь, чтобы я остался?

Я таращу на него глаза и даже, кажется, смеюсь.

– Ты что, издеваешься? Я разве неясно выразилась?

– Но я мог бы…

– Послушай. Хочешь, чтобы я позвала своего проводника? Он как раз в соседней палатке. Он обеспечит тебе серьезные неприятности. – Я словно собираюсь пожаловаться учителю на мальчика, который толкнул меня на перемене.

Похоже, последний довод оказывается действенным. Мужчина пятится и постепенно, задницей вперед, начинает выбираться из палатки. Вид у него при этом очень обиженный.

– Ладно. Ладно, если ты хочешь, чтобы я ушел, я уйду.

– Слава тебе господи.

Я опять закрываю на молнию дверь и еще некоторое время шарю вокруг в поисках телефона. Его здесь нет. Я точно знаю, что этот человек забрал мой мобильник с собой. Мне хочется в туалет, но я не решаюсь выйти из палатки в эту темноту.

Остаток ночи я беспокойно дремлю, прижимая к груди каменную шайбу. Если этот человек вернется, она станет моим главным оружием. Но он не возвращается, и довольно скоро снаружи до меня начинают доноситься мирные утренние звуки: скрип и хлопанье дверей, журчание воды, приглушенные голоса поваров, готовящих завтрак для туристов. Но я все еще боюсь выйти из палатки, или, может быть, «боюсь» – неправильное слово. Одетая, я сижу у окна и смотрю в ту сторону, откуда должен появиться Элли. Мне хочется рассказать обо всем именно ему и совсем не хочется быть первой, кто сообщит о случившемся Кезуме.

Мне кажется, что прошло несколько часов, но на самом деле, наверное, не больше десяти минут (что тоже немало, учитывая состояние моего мочевого пузыря), когда у нашей машины я наконец вижу того, кто мне нужен.

– Элли! Элли! – хриплым шепотом зову я, высунувшись из палатки.

Он оглядывается, и я знаками подзываю его, чувствуя себя при этом очень неловко.

– Послушай, у меня тут небольшая проблема. – Я предлагаю ему укороченную версию ночных приключений. – Тот мужик, у которого мы вчера купили пиво, он ночью забрался в мою палатку. Он… – Мне трудно подобрать правильное слово. Элли уже явно встревожился, а мне вовсе не хочется поднимать шум вокруг всей этой истории. – Он… хотел переспать со мной, наверное.

– Он забрался в твою палатку? С тобой все в порядке?

– Да, да, все в порядке. Но дело в том, что он украл мой телефон. Я не хочу устраивать скандал, я просто…

– Подожди здесь.

Через несколько минут Кезума, Лейан и Элли с озабоченными серьезными лицами собираются у моей палатки, и я еще раз рассказываю всю историю. Кезума покусывает большой палец – он всегда так делает, когда чем-то встревожен.

– Значит, ты купила у него пиво?

– Да. Ну, вернее, Элли купил.

– А после этого он пришел к тебе в палатку?

– Да. Два раза.

– А ты не говорила ему ничего такого, чтобы он мог подумать, будто…

– Я с ним вообще почти не говорила.

– Правда. Он и постоял-то с нами всего пару минут, – подтверждает Элли. Он стоит, опустив голову, и я понимаю, что отчасти он считает себя ответственным за ночной инцидент и ему стыдно.

– Элли, ты сможешь найти этого человека?

– Он тут работает с одной из групп туристов. Поваром. Я его найду. – Элли разворачивается и быстро идет в сторону кухни.

Кезума стоит, скрестив на груди руки, и молча оглядывает лагерь. Уже совсем рассвело, и непрерывный ручеек туристов перетекает из палаток к туалетам, потом в столовую и, наконец, к машинам. Палатки уже начинают снимать и сворачивать. Все хотят быть у ворот парка в тот самый момент, когда они откроются. Мы явно задерживаемся, и я, хоть это и глупо, начинаю чувствовать себя виноватой, как будто нарочно делаю из мухи слона, раздувая из ничего проблему.

– Послушай, он меня не обидел, не сделал мне больно, ничего страшного не случилось. Я только хочу получить обратно свой телефон.

Элли быстро возвращается вместе с моим ночным визитером; тот явно испуган, но разыгрывает удивление. По дороге Элли что-то энергично говорит моему обидчику, и тот трясет головой с видом оскорбленной невинности. У меня в душе опять поднимается злоба. Они подходят к нам, и Кезума расправляет плечи.

– Джули говорит, что ты два раза приходил в ее палатку этой ночью. И приставал к ней.

– Нет-нет, клянусь… – Он трясет головой, словно еще не решил, кивать ею или отрицательно качать. – Ну ладно, это правда. Я приходил к ней в палатку. Она очень красивая, я хотел быть с ней…

Кезума перебивает его на суахили, мужчина пытается ответить, но Кезума продолжает сердито говорить, и, хотя я, разумеется, не понимаю ни слова, мне ясно, что он его сурово отчитывает. Люди начинают оглядываться на них. Мой обидчик опять переходит на английский и поворачивается ко мне:

– Мне очень-очень жаль. Я прошу прощения за то, что пришел к вам в палатку. Но я ведь ушел, когда вы сказали, верно?

– Да, но…

– И я клянусь всем, чем хотите, что второй раз я не приходил. Может, это был кто-то другой, какой-нибудь плохой человек…

– Послушай, я вовсе не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Просто верни мой телефон.

– Но я его не брал… У меня нет вашего…

«Какая же я сука, – проносится у меня в голове неожиданная мысль. – Я ведь навсегда порчу жизнь этому парню. Достаточно посмотреть, до чего испуганное у него лицо». Мне хочется махнуть на все рукой и уйти, но Кезума и Элли уже взяли парня в тиски и в два голоса на суахили что-то выговаривают ему, придерживаясь схемы «злой коп/добрый коп»: Элли явно старается убедить злоумышленника и говорит рассудительно, а Кезума едва сдерживается, чтобы не закричать. В какой-то момент он отдает приказ Лейану на языке масаев, и тот, бросив на мужчину угрожающий взгляд, идет в сторону стоящего на самом краю территории домика местного полицейского.

Мужчина, тяжело вздохнув, отходит на пару шагов и устало опускается на ящик с припасами. Кезума сердито качает головой.

– Он говорит, что у него нет твоего телефона, – объясняет он мне. – Он думает, раз мы масаи – то круглые дураки. А на самом деле дурак – он сам. Почему ты не позвала нас ночью? Мы бы с ним разобрались.

– Извини. Я подумала, что сама справлюсь. Не хотела вас беспокоить.

– Мы здесь как раз для того, чтобы с тобой ничего не случилось. Ясно?

– Да, ясно.

Лейан возвращается вместе с очень высоким мужчиной в форме. Высокие скулы, покрытые ритуальными шрамами щеки и пристальный, непроницаемый взгляд. Он из тех, кто наводит страх даже в самых спокойных ситуациях. Весь разговор повторяется снова, на этот раз главным образом на языке масаев. Полицейский по ходу рассказа делается все более суровым, а двое фигурантов: я и человек, дважды забравшийся ко мне в палатку, – все более несчастными и виноватыми. Солнце стоит уже высоко, и все остальные успели собраться и уехать.