Текст книги "Путешествие мясника"

Автор книги: Джули Пауэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Ты уже ела?

– Нет.

– Хорошо. Тогда пошли.

* * *

Домой я прибегаю в половине пятого, запыхавшаяся, нагруженная сумками, раскрасневшаяся. Эрику себя за столом сидит, склонившись над компьютером. Я целую его в лоб и начинаю разгружать покупки.

– Если мы хотим, чтобы этот суп из бамии сварился раньше, чем явятся Пол и Аманда, надо начинать резать овощи.

– Я помогу.

Я достаю сельдерей, сладкий перец, луковицу, свой разделочный нож (я пользуюсь им постоянно; возможно, это неправильно, но мне так приятно чувствовать его в руке) и доску. Сама того не замечая, я напеваю себе под нос:

– «Я ездил на всем, что движется, Ездил по всяким дорогам, и часто по очень плохим…»

– Перестань, пожалуйста.

– Что «перестань»?

Эрик подходит к раковине и тоже берет доску и нож. Подталкивая к нему луковицу, я поднимаю глаза и сразу же понимаю, что он знает – или считает, что знает, – о том, что произошло.

Ну и ладно. И хорошо.

– Петь. Я знаю, это он прислал тебе эту песню. Мне даже искать не пришлось. Она была у нас в файле с музыкой.

Я откладываю нож и костяшками пальцев упираюсь в стол. Заставляю себя посмотреть Эрику прямо в глаза. Он делает то же самое. Уже второй раз за день происходит у меня такой сложный, насыщенный и прекрасный обмен взглядами.

– Да, верно.

Я и сама поражаюсь тому, что не вздрагиваю, не пугаюсь и не начинаю плакать, хотя вижу в глазах своего мужа обиду и гнев. Вместо этого я делаю глубокий вдох, а потом медленно выдыхаю.

– Я встречалась с ним сегодня, мы посидели в ресторане. Так было надо.

Я вдруг замечаю, что счастлива. Наверное, это ужасно звучит, но, тем не менее, это так. Я счастлива, потому что сегодняшний ланч в том же индийском ресторане, где Дамиан когда-то соблазнил меня, получился таким неожиданно спокойным и вежливым. Конечно, разговор не был легким. У Дамиана имелся длинный список всех его обид и моих непростительных ошибок, совершенных за последние полтора года. Моих приступов ярости, попыток подкупа, унижений, скандалов, лжи – не вранья, а такой лжи, как когда ты говоришь с Богом и о чем-то просишь его, а на самом деле в него не веришь, хоть и надеешься немного, что он вдруг тебя удивит. И главное – то, чего я не понимала раньше, потому что не считала Дамиана человеком, способным испытывать боль, слабость или сочувствие, – это тяжесть, которую я взваливала на него своими непомерными требованиями, его желание освободиться от этого груза, его вполне естественный страх и вполне естественная злость на меня за то, что я не хотела отпускать его от себя. Но, хоть я и вздрагивала виновато каждый раз, когда он цитировал мои эсэмэски, письма и ночные звонки, доказывая, каким тираном и манипулятором я была, у меня в душе в то же время воцарялось неожиданное спокойствие. Я просто неправильно использовала свою силу, но ведь раньше я даже не подозревала, что она у меня есть.

Едва осознав это, я понимаю, что счастлива еще и оттого, что меня по-прежнему тянет к нему физически, и оттого, что теперь у меня есть силы противостоять этому желанию; оттого, что на прощание он обнимает меня и целует в щеку, а я остаюсь спокойной, когда он уходит.

А еще я счастлива потому, что сейчас открою рот и честно расскажу обо всем своему мужу, от которого раньше так много приходилось скрывать.

Но больше всего я счастлива оттого, что теперь вижу и понимаю этих дорогих мне, далеко не безупречных мужчин, моих партнеров, любовников и друзей. А они видят и понимают меня. И никто из нас от этого не умер.

Я заранее подготовилась к бурной реакции Эрика: к гневу, раскаянию или слезам. Но он меня удивляет. Он спокоен и только кивает в ответ. Он не отводит взгляд и не задает мне вопросов. Я сама ему все расскажу. И это не будет душераздирающей исповедью, потому что, видит Бог, я больше не чувствую за собой никакой вины. У меня такое ощущение, будто мне впервые в жизни сделали лечебный массаж и я встала с кушетки, только теперь осознав, что всю жизнь прожила с затекшей шеей или болью в спине. А сейчас впервые почувствовала, что могу ходить по земле легко и без боли. Хотя сравнение не совсем точное. Тут надо внести ясность. Дамиан – вовсе не тот человек, который спустился с Юпитера и одним сеансом волшебного массажа вылечил меня. Нет. Просто его возвращение помогло мне понять, что я уже начала выздоравливать сама. Поэтому больше не будет никакого раскаяния и чувства вины. Только то, что мой муж Эрик на самом деле заслуживает.

– Мне было полезно встретиться с ним. Мы о многом поговорили. Он мучился из-за того, что мы неправильно расстались, и я тоже.

– Послушай, мне совсем не обязательно об этом знать.

– Хорошо. – Я ведь понимала, что разговор не будет легким. – Я не могу вырезать его из себя и выбросить. Да и не хочу. Это не значит, что я буду… что мы будем… Это надо просто принять. Он там, внутри меня. Похоронен. Он часть моей жизни… моей биографии. Как татуировка. Или шрам.

Эрик опять кивает:

– Я понимаю.

– И знаешь, ты тоже. Я хочу сказать, тоже внутри меня.

– Я понимаю.

Его нижняя губа изгибается, и это значит, что он сейчас заплачет, – я успела узнать это за те шестнадцать лет, что мы вместе. Когда Эрик плачет, у него невероятно голубые и блестящие от слез глаза. На это больно смотреть, и я всегда отворачивалась, но сейчас не отвожу взгляда.

– Я люблю тебя, Джули. Я тебя очень люблю.

У меня в глазах тоже слезы.

– Я знаю.

Я по-прежнему счастлива. Я переполнена счастьем и любовью. Не той любовью, которая похожа на наркотик, или на болезнь, или на мрачную тайну, или на недостижимую мечту. А той любовью, которая как воздух. Как сон о босых ногах с песком между пальцами.

– Возможно, я встречусь с ним снова. Наверняка встречусь. Нам надо еще о многом поговорить. Но спать с ним я больше не буду.

– Ты не обязана мне ничего обещать.

– Это не из-за тебя. Я не буду с ним спать, потому что не уверена, хочет ли этого он и хочу ли я, и потому что это будет грязно и глупо…

Тут Эрик обхватывает меня руками и прижимает к себе. Это глубокое и полное объятие, знакомое и незнакомое одновременно. Я кладу голову ему на плечо и чувствую, как его слезы капают мне на щеку, но его тело не вздрагивает от рыданий, и он не прижимает меня к себе так сильно, словно хочет, чтобы мы слились в одно целое.

– Знаешь что? – шепчет Эрик. – Я так ужасно устал от этого страха.

– Я не хочу тебя пугать. Мне просто надо…

– Я не об этом. – Он бережно берет меня за плечи, отодвигает от себя и смотрит в глаза. У нас обоих мокрые лица, но мы их не вытираем. – Жизнь такая сложная и дурацкая штука. Я устал ее бояться. Вместе мы разберемся. Что-то будет случаться или не случаться, жизнь будет меняться, и я не хочу больше бояться этих перемен и злиться, оттого что она не может быть прежней. Знаешь, я и не хочу, чтобы жизнь оставалась прежней. Мы с тобой просто поживем и посмотрим. Может, все будет хорошо, а может, и нет, может, будет больно. Но, кажется, я этого больше не боюсь. Я люблю тебя.

– И я люблю тебя.

– И что еще надо? Все будет хорошо. Все будет отлично. Мы поживем и посмотрим.

– Да.

Мы целуемся, впервые за много месяцев целуемся по-настоящему. А потом делаем суп из стручков бамии. Эрик режет овощи, я чищу креветки, он, как всегда, с восторгом смотрит, как виртуозно я делаю заправку для соуса: много огня, дыма и точных выверенных движений. Мы совсем не мешаем друг другу, когда вместе работаем на кухне. В конце концов, мы делаем это всю жизнь.

Эпилог
13 февраля 2008 года

Итак, возвращаюсь к своей теории о Джеке-потрошителе. Все-таки я думаю, что, когда этот несчастный больной задрот видел, какой кровавый ужас он сотворил с теми женщинами, которых он, возможно, ненавидел, или боялся просто за то, что у них была матка, в нем просыпались последние жалкие остатки человечности. Возможно, то, что он вскрывал их, доставал внутренности, методично исследовал, было не продолжением жестокого акта, а своего рода ритуальным очищением. Возможно, он пытался заглушить ужас перед содеянным тем, что наводил в хаосе подобие порядка: составлял список органов, изучал их связи. Кровавое, истерзанное свидетельство своей болезни и никчемности он пытался превратить во что-то узнаваемое и разумное. В аккуратные, ровные куски мяса, которые не стыдно выставить на витрину. Был этот парень мясником или нет, но он зашел слишком далеко для того, чтобы надеяться на спасение. Но то, что он делал с телами этих женщин, все-таки было попыткой спасения. Последней мольбой о прощении. Так я это понимаю.

Хотя не исключено, что я ошибаюсь. Возможно, он как раз и не был мясником, а если бы был, то все эти женщины остались бы живы, а он бы работал в своей лавке, кормил людей мясом, создавал бы своими руками что-то прекрасное и не нуждался бы в прощении.

Допив кофе, я отношу чашку в раковину и мою руки, очень тщательно, дважды намыливая, тру щеткой под ногтями и под кожаным масайским браслетом. Потом беру из стопки большой прозрачный пакет и возвращаюсь к столу.

Печень не похожа ни на один другой орган: она не такая мускулистая и строго очерченная, как сердце с его желудочками и аортой; она не похожа на органы пищеварения – все эти каналы, мешки и полости, занятые питанием и экскрецией. Печень – это тайна. Это фильтр. Она записывает всю вашу жизнь, все срывы, злоупотребления и ошибки; в ней скрывается непрерывно обновляемый отчет о вашем состоянии. Но печень умеет хранить секреты. Она их кодирует. И еще она способна к самоочищению и время от времени избавляется от ненужной информации, но сохраняет при этом самое важное. Есть даже люди, которые верят в то, что пораженная циррозом печень может вылечить саму себя, если только хватит времени и терпения.

Правой рукой я открываю мешок, а левой засовываю в него тяжелый, расплывающийся кусок. Он тут же прилипает к пластику, и мне приходится пару раз встряхнуть мешок, чтобы печень упала на дно. Потом я иду к вакуумной упаковочной машине «Кровайак», притулившейся у задней стены, помещаю в нее мешок, укладываю его открытый конец на металлический бортик, тщательно разглаживаю и опускаю крышку. Через специальное окошко я вижу, как мешок медленно надувается, а потом моментально съеживается и плотно облепляет кусок печени с таким же звуком, какой во время шторма издают шпангоуты судна. Медленно, словно в фильме ужасов, дверца машины открывается. Я достаю печень, кладу на весы, отрываю выползшую снизу этикетку с весом и сегодняшней датой, приклеиваю ее на прохладную поверхность мешка, маркером пишу на ней: «Говяжья печень» и несу в морозильную камеру. Внутрь я не захожу, а только просовываю в леденящий холод руку и бросаю мешок в ведро, где уже лежит несколько таких же, но замороженных в камень.

Я как раз заканчиваю протирать стол тряпкой, намоченной в отбеливателе, когда Джош приносит половину свиной туши.

– Ну, как твоя татушка? Зажила?

– Ага. Смотри.

Закинув руку назад, я поднимаю волосы с шеи, и Джош вглядывается в мелкие черные буквы: «Loufoque».

– Отлично. – Он хлопает тушу по заднице. – Ну как, гений, небось все забыла?

– Ничего подобного.

– Докажи.

Несколько секунд я просто рассматриваю тушу, прикидывая, с чего начать. Сегодня мой второй день у «Флейшера» после многомесячных каникул. Утро среды, спокойный день посреди недели, магазин готовится к открытию, и, едва я вхожу, мне начинает казаться, будто я никуда и не уезжала. Эрон заглядывает в большую кастрюлю с супом, булькающую на плите. Джессика и Хейли за прилавком изучают накладные. Джессика недавно узнала, что беременна, – и уже выслушала немало шуток о том, как малыш будет бегать по магазину с тесаком в руке, – и теперь обучает Хейли, чтобы та могла ее заменить на какое-то время. Джесс раскладывает товар на витрине.

Первый раз после возвращения я пришла в лавку в субботу, и не сказать чтобы тот визит получился удачным. Как это часто бывает по выходным, в лавке толкались приехавшие из города мужики, друзья Джоша и Джессики, которые любят на досуге порубить мясо, потому что считают это занятие очень мужественным. В такие дни тестостерон не то что витает в воздухе, а заполняет всю комнату так, что в нем приходится плавать. Разговоры, которые в спокойные будние дни то останавливаются, то завязываются вновь, в такие субботы не замолкают ни на минуту. И никто больше не говорит о политике или о кино, не рассуждает вслух о роли состязательности в профессии мясника. В такие дни мужчины начинают почти в буквальном смысле слова колотить себя в грудь. Наибольшей популярностью пользуются рассказы об оружии и охотничьих подвигах, а истории о велосипедных прогулках скромно отступают на второй план, если только в них не проливается кровь.

У Эрона как раз есть одна такая. С горящими глазами он рассказывает и даже показывает – сгибает колени, вцепляется в воображаемый руль, жмурится, – как прямо перед его велосипедом на дорогу выскочил красавец-олень, которого в следующую секунду буквально размазал по дороге встречный грузовик.

В такие дни все вдруг вспоминают, что я женщина, чего не случается по будням. Они не то что со мной флиртуют, но явно возбуждаются от присутствия эстрогена. Я знаю, что ни один из этих мужчин никогда не испытывал ко мне сексуального интереса, но, наверное, в душе все они немножечко животные, и потому, хоть я и стараюсь вести себя по возможности тихо и незаметно, мое присутствие заставляет их проделывать какие-то странные мужские ритуалы: олени сталкиваются рогами, а шимпанзе бьют себя в грудь большими кожаными ладонями. Меня вдруг начинают называть «детка» – фамильярность, которую я не прощаю всем этим мясникам-любителям. Кто-то бросает мне за шиворот кубик льда. Слава богу, что у меня давно уже нет косичек. Только Колин держится в стороне от всех этих прыжков и ужимок и напоминает мне Пса Роберта среди стаи маленьких тявкающих собачонок. Он остается равнодушен или забавляется вместе со мной, и тогда мы обмениваемся ироничными взглядами.

Странное это ощущение. Разумеется, мне и раньше случалось наблюдать подобное поведение. Как и любой женщине, которая помнит школьный двор, перемену и себя в тринадцать лет. И любая женщина скажет вам, что Иногда это бывает очень приятно. За последние несколько летя не раз радовалась, оказавшись в центре такой активности, и понимаю, что для этих самцов я – лишь средство бросить друг другу вызов. Меня это устраивало. Повышало самооценку.

Но только не здесь. «Флейшер» уже давно стал для меня убежищем от собственной женственности или, по крайней мере, от собственной жалкой потребности чувствовать себя женственной, соблазнительной и быть использованной. Использованной мужчинами – или только одним из них – для достижения их собственных, неизвестных мне целей. Но больше я этого не хочу. Я хочу, чтобы здесь, в мясной лавке, меня ценили за то, что я умею орудовать ножом и рискованно шутить. За то, что я есть на самом деле. Поэтому я не люблю субботы и люблю среды.

Перед тем как приступить к работе, я разминаю пальцы и смотрю на часы.

– Рука-то болит?

– Не очень. Иногда побаливает.

– Теперь ты настоящий мясник. Эта боль будет с тобой до могилы. Что это, кстати, за хрень у тебя на руке?

– Это? А! Это масайский браслет. А козу, из которой он сделан, мы съели. Смотри, на нем еще остались волоски. Если я буду носить его до тех пор, пока он не развалится прямо на мне, меня ждет удача.

– Гадость какая! – одобрительно кивает Джош.

Я отсекаю печень и окружающий ее жир, а потом берусь за вырезку, не забывая время от времени поглядывать на часы. Конечно, после такого долгого отпуска я пока не готова побить Рекорд по Разделке Свиной Полутуши, недавно поставленный Эроном и составляющий сорок четыре секунды (это событие увековечено на стоящей на полке банке из-под выпитого «Кольта 45»: Эрон зачеркнул цифру «5» и вписал сверху «Л»; так что теперь надпись гласит: «Кольт 44»), Но сегодня меня посетило вдохновение. Я быстро разделываюсь с вырезкой, бросаю ее на стол, отсчитываю пять ребер вниз от плеча, вставляю нож между двумя позвонками, резко опускаю его вниз и, продолжая движение, отделяю лопатку.

– Смотри-ка, не разучилась, – замечает Джош.

Я пожимаю плечами.

– А как у тебя дела с этим твоим мужем?

– Пытаешься отвлечь меня?

Сделав надрез вдоль ребер, я вставляю нож в висящие на поясе ножны и берусь за пилу: теперь надо перепилить ребра и отделить грудинку от корейки.

– Просто не верится, что твой идеальный Эрик может вытворять что-то подобное.

Я долго молчала о своих проблемах, но за последний месяц рассказала Джошу многое о том, что произошло в моей жизни. Без истерики и слез, как бывало раньше, а спокойно, как друг рассказывает другу. Теперь все иначе. Теперь я могу произнести вслух любое имя, и ничего со мной не случится.

– Это ты о том, что он опять встречается с той женщиной? Да она славная. И она его любит. Поэтому я хорошо к ней отношусь. Они плохо расстались, как я понимаю, и теперь пытаются разобраться.

– Мать честная! Забери у него все игрушки и не отдавай, пока он не разберется.

– Угу.

Ребра я перепилила и теперь опять берусь за нож, чтобы продолжить распил: вверху по границе грудной клетки и вниз, отделяя грудинку. Закончив, я откладываю ее вместе с корейкой в сторону.

– И, кстати, если он с кем-то трахается…

– Я не знаю, трахается или нет.

– Тогда и ты имеешь право отплатить ему тем же. Приезжай к нам на несколько дней. Познакомлю тебя с такими перцами! И заодно поищем тебе дом.

– Спасибо, но пока меня все устраивает. Хотя насчет дома я еще подумаю.

Я уже целый месяц присматриваюсь к недвижимости в этом районе. Если среди этих круглых холмов у меня появится собственный дом, будущее, одинокое или нет, станет меньше пугать меня.

Я подтаскиваю оставшуюся часть туши к краю стола, так что нога висит над полом.

– А этот второй говнюк?

Я качаю головой:

– Он опять исчез. – После целого месяца долгих разговоров, целительных, взвешенных и взрослых, Д. – вернее, Дамиан – в один прекрасный день взял и просто смылся. – Такой уж он человек. Сегодня здесь, завтра там. Он иначе не может. А я наконец поняла, что для меня все закончилось.

Локтем я прижимаю остаток туши к столу, другой рукой берусь за копыто и собираюсь с силами.

– Вот дерьмо, – говорит Джош.

Я только мычу в ответ и дергаю ногу вниз. Сустав скрипит, но не рвется.

– Понимаешь, закончилось не с ним, а вообще вся эта история. Он такой, какой он есть…

– Говнюк.

Я пожимаю плечами, снова дергаю ногу и опять неудачно.

– Такой, какой есть. И он может только то, что может. И сделает то, что сделает. И я тоже. И Эрик. Поживем – увидим.

– Твою мать, ты прям какая-то дзен-буддистка.

С третьей попытки сустав хрустит и рвется. Я захватываю нож «пистолетиком», одним движением отсекаю ногу от окорока и держу ее в руке. На пол падает тяжелая, прозрачная капля.

– Ничего похожего, – усмехаюсь я и бросаю тяжелую ногу на стол.

– Ну, какое время, Джуль? – кричит из кухни Эрон.

Джош молча закатывает глаза.

– Примерно полторы минуты.

На самом деле меньше. Всего минута двадцать пять.

– Полпути пройдено. Так держать, Джуль.

Я глубоко вздыхаю, втягиваю в себя запах мяса и незаметно провожу пальцем по невозможно гладкой и белой вогнутости коленной чашечки – мое маленькое тайное удовольствие.

– Да. Я постараюсь.

Выражение признательности

Так много людей помогали мне: учили, поддерживали и, наконец, просто терпели меня, пока я писала эту книгу, что я наверняка забуду кого-нибудь упомянуть, за что заранее прошу меня простить.

Спасибо всей команде из «Флейшера»: Джошу и Джессике Эплстоун, Эрону Ленцу, Джессу, Колину, Хейли, Хуану и всем прочим за то, что разрешили мне полгода путаться у них под ногами и при этом постоянно снабжали бесплатным мясом. Спасибо тем, кто заботился обо мне в моих странствиях: Сантьяго, Армандо, Диего, Оксане, Кезуме, Лейану, Элли и полицейским из парка Нгоронгоро в Танзании за то, что помогли такой бестолковой и беспомощной путешественнице вернуться домой живой и здоровой. Спасибо моим родным: Кей, Джону и Джордану Фостер, Мэри Джо и Джо Энн Пауэлл, Кэрол Сандер, Этану и Элизабет Пауэлл – большинство из них отказались читать эту книгу, но отказались вежливо и с любовью. Спасибо Эмили Александер-Уилмет, Эмили Фаррис, Эрику Стилу и Эми Робинзон за то, что они безропотно читали мои черновики, давали мне очень ценные советы и, кажется, не возненавидели меня в результате. Спасибо Роберту, самому лучшему в мире псу, и Максине, Луми и Купер, лучшим в мире кошкам. Спасибо моему редактору Джуди Чейн и ее помощнику Натану Рострону за своевременные напоминания о том, что слишком много информации – это плохо. Спасибо Мишелю Айэли, «рекламщику» из «Литтл, Браун»; я беру это слово в кавычки не потому, что хочу преуменьшить его заслуги в деле связей с общественностью, а потому, что мне не хочется называть этим не вызывающим симпатию словом своего друга, приложившего немало усилий, чтобы не дать мне свихнуться. Спасибо психотерапевту Анне и бармену Марселю, которые тоже много поработали для того, чтобы я сохранила разум.

Но самое большое спасибо – Эрику и Д. Писать книгу про себя довольно легко, а вот терпеть, когда кто-то другой пишет о тебе книгу, – трудно. Ребята, я всей душой и телом благодарна вам обоим за то, с каким мужеством и великодушием вы вынесли эти испытания, в которых не было никакой вашей вины.