Текст книги "Вредно для несовершеннолетних (ЛП)"

Автор книги: Джудит Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Другими словами, может не быть ничего такого в человеке фундаментального, что делало бы его «педофилом». В так называемых педофилах нет какой-то генетической, или неизлечимой, болезни. Мужчины, вожделеющие к детям, могут менять свое поведение, чтобы соответствовать нормам общества, которое это поведение люто ненавидит. От педофилии можно отречься; выражаясь медицинским языком, который мы теперь используем для описания этой сексуальной наклонности, от нее можно «вылечиться». На самом деле, вопреки утверждениям политиков, процент рецидива у лиц, осужденных за секс с детьми, – один из самых низких среди всех категорий преступников. Анализ тысяч субъектов в сотнях исследований, проведенных в США и Канаде, выявил, что около 13 процентов осужденных за сексуальные преступления подвергаются повторному аресту, по сравнению с 74 процентами осужденных вообще. Если осужденных лечат, их рецидив становится еще ниже. Штат Вермонт, например, сообщил в 1995 году, что после лечения рецидив составил всего 7 процентов у педофилов, 3 процента – у осужденных за инцест и 3 процента – у осужденных за «бесконтактные» преступления, такие как эксгибиционизм.

Враг – это мы

Все эти рациональные рассуждения могут ничего не значить для родителей. Девять детей из сорока пяти миллионов насилуют и убивают? Не высока вероятность, конечно, но если это случится с твоим малышом, кого волнует статистика? И все же большинство родителей способны сверять свои иррациональные страхи с реальностью. Так почему же, несмотря на всю информацию об обратном, американцы упорно верят, что педофилы представляют собой одну из самых серьезных угроз для их детей? Что вселяет в людей такой страх?

Наша культура страшится педофила, как утверждают некоторые социальные критики, не потому что он ненормален, а потому что он обычен. И я не имею в виду, что это из-за того, что он может быть мороженщиком или отцом Патриком. Нет, мы боимся его потому, что он – это мы. В своем элегантном исследовании «культуры деторастления» литературный критик Джеймс Кинкейд прослеживает этот страх до середины девятнадцатого века. Тогда, пишет он, англо-американская культура сотворила детскую невинность, определяя ее как «безвожделенную субъективность», в то же время конструируя новый идеал сексуально-вожделенного объекта. И у той, и у другого были одни и те же отличительные черты: мягкость, умильность, податливость, пассивность – и это двойное культурное изобретение с тех пор ставит нас перед проклятой психосоциальной проблемой. Мы смакуем наше эротическое влечение к детям (посмотрите на детские конкурсы красоты, в которых участвовала ДжонБенэ Рэмзи). И в то же время мы находим это влечение омерзительным (посмотрите на публичный шок и отвращение в качестве реакции на «сексуализацию» ДжонБенэ в этих конкурсах). Вот мы и проецируем это эротизированное желание вовне, создавая монстра, чтобы его ненавидеть, охотиться на него и карать.

В своем классическом исследовании 1981 года «Инцест между отцом и дочерью» психолог-феминистка Джудит Герман предложила еще один источник самоотвращения, который может побуждать нас к проецированию. Злоупотребление детьми, пишет она, – это нечто очень домашнее, встроенное в структуру «нормальной», «традиционной» семьи. Возьмите отцовскую власть над семьей, которая проводится в жизнь насилием, в сочетании с женской и детской подчиненностью, с запретом на сексуальные разговоры и прикосновения, с освященной законом и традицией неприкосновенностью семейной тайны. Добавьте подавленные желания – и потенциальный гнойник готов, ожидая лишь подходящей возможности прорваться.

Работа Герман находилась на переднем крае того шокирующего подозрения, правдивость которого теперь твердо установлена. Если сексуальные преступления, совершаемые против детей незнакомцами, случаются редко, то инцест – часто. Как и в отношении педофилии, трудно сказать, насколько часто, потому что цифры инцеста столь же мутны, сколь и цифры секса между взрослыми и детьми вне семьи. С одной стороны, статистика «злоупотребления детьми» печально известна своей ненадежностью; например, из 319 тысяч сообщений, полученных в 1993 году, две трети не подтвердились (National Incidence Studies of Child Abuse and Neglect, vol. 2. Washington, D.C.: Department of Health and Human Services, 1993). Расширение перечня тех, кто считается «членами семьи», возраста, до которого человек считается «ребенком», перечня взаимодействий, на которые навешивается ярлык «злоупотребления», вздули цифры инцеста. Как и то, что стало популярным подозревать инцест в качестве невидимого источника психологических страданий в последующей жизни, особенно у женщин. С 1980-х годов авторы «книг самопомощи» утверждают, что не нужно даже помнить о чем-либо сексуальном, чтобы знать, что оно имело место быть. «Если вы думаете, что вас растлевали, и ваша жизнь проявляет симптомы, – значит, так оно и есть», – провозгласила Эллен Бэсс в своей книге «Мужество исцеляться». «Симптомы растления», перечисленные в таких книгах, занимают полный диапазон от астмы до небрежения состоянием зубов.

С другой стороны, профессионалы под влиянием Фрейда отрицали существование инцеста на протяжении десятилетий, толкуя сообщения детей о реальных совращениях как эдиповы фантазии, а многие и до сих пор учитывают только случаи физического принуждения, сбрасывая со счетов неисчислимые факторы, оказывающие давление на ребенка, понуждающие его к тому, чтобы поддаться сексуальным домогательствам со стороны родителя из чувств зависимости, страха, верности или любви.

В любом случае надежные источники свидетельствуют о том (оценка основана на сотнях статей, прочтенных автором – прим. автора), что более половины (по некоторым данным, почти все) случаев сексуального злоупотребления детьми совершают члены их собственных семей либо лица, заменяющие родителей. Федеральное правительство зарегистрировало более 217 тысяч случаев в 1993 году (меньше, чем утверждают истеричные СМИ, но все же очень много). Исследования подтверждают то, о чем и так можно догадаться: что худшее опустошение в ребенке производит не секс сам по себе, а предательство фундаментального доверия ребенка. И чем менее добровольны или более интимны сексуальные акты, чем дольше они продолжаются, чем старше становится ребенок, тем болезненнее непосредственная травма и тем более стоек долговременный вред от инцеста. Инцест качественно отличается от секса с неродным взрослым; первый почти неизбежно гораздо хуже.

Даже те, кого не убеждает утверждение Кинкейда, что культурное «мы» пускаем слюнки по поводу допубертатного Маколея Калкина, скачущего в одних трусах по фильму «Один дома», или метафора Герман о семье как инкубаторе инцеста, могут с удивлением обнаружить, что их собственные тайные вожделения противозаконны. Подавляющее большинство так называемых педофилов не рыщут по улицам, чтобы найти добычу в виде маленьких детей. Так называемых преступников чаще всего ловят не на том, что они кого-то трогают, а на том, что смотрят на нечто, называемое детской порнографией (к которой я перейду чуть позже). А объекты их вожделения – не «дети», а подростки примерно того возраста, в котором начала свою модельную карьеру Кейт Мосс. «Клиенты – обычно белые женатые бизнесмены из пригородов, желающие получить минет от юноши-тинейджера, но не считающие себя геями, и гетеросексуальные мужчины, ищущие молодых девушек, – говорит Эдит Спрингер, много лет проработавшая с подростками-проститутками на Таймс-сквер в Нью-Йорке. – За все годы моей работы психотерапевтом и консультантом я ни разу не встретила того, кого СМИ рекламируют как "педофила"».

Психологи и правоохранители называют мужчину, любящего тинейджеров, гебефилом. Это психиатрический термин, обозначающий патологическое сексуальное отклонение. Но если бы мы ставили диагноз каждому американцу, для которого Мисс (или Мистер) Тинейдж Америка является оптимальным сексуальным объектом, нам пришлось бы назваться нацией извращенцев. Если бы тело подростка не было в нашей культуре идеалом сексапильности, старшеклассницы не морили бы себя голодом, заметив у себя появление вторичных половых признаков, а исполнительница главной роли (в кино и в жизни) не была бы обычно лет на двадцать-сорок моложе, чем исполнитель главной роли. Я спросила Мег Каплан, пользующегося широким авторитетом клинициста, занимающуюся лечением осужденных за сексуальные преступления в Клинике полового поведения Психиатрического института штата Нью-Йорк, о медикализации и криминализации вкуса к подростковой плоти. «Покажите мне гетеросексуала мужского пола, которого не тянет на подростков, – фыркнула она. – Пжа-алста».

Но вместо того чтобы обвинять наших друзей футбольных болельщиков, вместо того чтобы обвинять семью, мы ставим фургоны в круг и проецируем опасность вовне. «Отсеивайте каждого, кто может повредить вашему ребенку. Когда только возможно, ухаживайте за ним сами, – наставляет читателей журнала «Лайф» Кеннет Лэннинг из ФБР. – Скажите вашим детям, что если взрослый слишком хорош, чтобы быть правдой, то, может быть, то, что он говорит, – и есть ложь».

Генеалогия монстра

Через несколько дней после убийства Джефри Кёрли «Бостон гералд» исполняла свой общественный долг, предоставляя полосы для непременного культурного анализа «на скорую руку». «Интернет-чаты для секса, множащиеся сексуальные сцены на ТВ, легкий доступ к махровой порнографии оставляют после себя все больше детей с покалеченной психикой и, возможно, следующее поколение педофилов», – излагал свое мнение один «эксперт». Другой винил реформу системы социальных пособий, в результате которой матери-одиночки были вынуждены устроиться на работу, оставив детей предоставленными самим себе. «А растлителям только того и надо».

Как мы уже видели в Главе 1, панические оценки морального разложения мира не новы. Но им свойственно обостряться во времена социальных трансформаций, когда экономику трясет или когда рушатся общественные институты, и у многих людей возникает ощущение, что они теряют контроль над своими рабочими местами, над своим будущим, над жизнью своих детей. В такие времена монстр-деторастлитель незамедлительно выползает из-под обломков.

В новой англо-американской истории он впервые показал свой оскал в разгар индустриализации, в конце девятнадцатого века. В больших городах и фабричных поселках дети и подростки из бедных и рабочих семей покидали свои дома, чтобы отправиться туда, где можно было найти работу и где их ожидали новые возможности сексуального удовольствия, но в то же время и источники сексуальных и экономических страданий. Удовольствия юной трудящейся девочки – танцы, флирт, случайная проституция в целях пополнения скудного заработка – оскорбляли викторианскую и религиозную мораль. Ее страдания – эксплуатация и домогательства на фабрике, изнасилования, болезни и внебрачное материнство – вызывали ярость феминисток и социоэкономических реформаторов. Английский писатель Генри Уэрсли назвал фабрику «школой порока», которая порождала в ребенке неподобающую «преждевременную искушенность» во «взрослом мире и его удовольствиях». Пресса, всегда готовая разжечь тлеющие угольки морального недовольства, «обнаружила» на дне общества рыночную нишу, в которой корыстный капитализм прелюбодействовал с половой распущенностью. Эта преступная связь была названа белым рабством.

В 1885 году популярный таблоид «Пел-Мел Газетт» познакомил лондонских читателей с «торговцем белыми рабынями». Выдержанная в сенсационном стиле серия статей под общим заголовком «Девственная дань новому Вавилону», которая стала одним из самых успешных «разоблачений» в истории журналистики, рассказывала о черном рынке, на котором невинных девочек их несчастные матери продавали местным сводням, которые, в свою очередь, проституировали их похотливым, лишенным всякой морали «джентльменам». Эти статьи послужили запалом для одной из величайших «моральных паник» в новой британской истории.

Когда аналогичная паника обрела почву в Америке около десятилетия спустя, она имела в буквальном смысле слова другой цвет кожи. Волны иммигрантов из Китая, Южной Европы и Ирландии наводняли города. И хотя рабовладение было отменено, расизм никуда не делся. Выражение «белое рабство» означало, что его жертвы, как утверждалось, происходили с севера Европы (фактически узаконенное массовое изнасилование негров-рабов их хозяевами было признано лишь столетие спустя). В то же время торговцы соответствующим «живым товаром» почти во всех сообщениях о нем были смуглыми – зловещими почти по определению – евреями, итальянцами и греками.

Хотя взрослая проституция действительно процветала в новых индустриальных городах, торговля детьми по обе стороны Атлантики была почти целиком выдумана. Редактор «Пел-Мел Газетт», как оказалось, инсценировал похищение «пятифунтовой девственницы» (что обозначало ее цену, а не вес), вокруг которого и было построено все его «разоблачение»; «толпы детей-проституток», о которых кричали лондонские «борцы против белого рабства», были «продуктом воображения сенсационной журналистики, рассчитанной на то, чтобы завладеть вниманием похотливой викторианской публики», по словам историка Джудит Валковиц. Масштабы проституции в Америке также были чудовищно раздуты преувеличениями: одна цифра, опубликованная в нью-йоркской суфражистской прессе, была помножена на 10. Тем не менее обе моральные кампании привели к целому валу сексуально репрессивного законодательства. Под воздействием «Девственной дани» в Великобритании возраст согласия был повышен с тринадцати до шестнадцати лет. В Америке между 1886 и 1895 годами двадцать девять штатов повысили свой возраст согласия с минимум семи до максимум восемнадцати. Некоторые из принятых тогда законов, например британская криминализация мужского гомосексуализма, просуществовали до конца двадцатого века.

Когда двадцатый век вступил в свои права, сексуальный монстр впал в спячку. Он был разбужен на короткое время Великой депрессией, когда массовые банкротства грозили эпидемией утраты мужской уверенности в себе, разжигая подозрения в «компенсаторной гипермаскулинности», которая должна была проявляться в патологической страсти к юным телам. Деторастлитель, однако, вновь уснул, когда Вторая мировая война дала Америке реального врага и воцарилась немалая свобода нравов как в тылу – между женщинами и школьниками, которые заменили мужчин на фабриках, так и на фронтах, где холостые и женатые бойцы отдыхали от ратных трудов в сексуальных утехах с жительницами разоренных войной городов.

По окончании войны, однако, настало время возвращать межполовые и семейные взаимоотношения к «норме». Мужчины должны были вернуться к зарабатыванию на хлеб, женщины – к выпеканию хлеба. Гомосексуальная культура, первые искры которой появились в казармах и солдатских барах, должна была быть затушена. А подростки, вкусившие взрослого зарабатывания денег и взрослой половой свободы во время войн и Депрессии, должны были быть отправлены обратно в детство. Затянувшееся сопротивление этому требовало противоядия: угрозы обществу, которая сделала бы возврат к старому порядку более привлекательным. Прежде чем директор ФБР Джон Гувер и сенатор Джозеф Маккарти стали красить эту угрозу в красный цвет, они нацелились на розовый: первыми мишенями их расследований были гомосексуалы в Госдепартаменте (в английском языке розовый цвет является символом не только лесбиянства, но и мужского гомосексуализма – прим. перев.). Травля гомосексуалов в высоких кабинетах должна была служить примером извращенцев (и для извращенцев), свирепствующих, где им заблагорассудится. Фотомонтаж, помещенный в качестве иллюстрации к знаменитой статье Гувера 1947 года «В безопасности ли ваша дочь?», провозгласил возвращение сексуального монстра: три белые девочки в пышных платьицах и коротких носочках, убегающие от нависшей над ними гигантской мужской руки. «Женщины и дети страны никогда не будут в безопасности, – гласила подпись под картинкой, а дальше следовало захватывающее дух отточие: – ... пока выродки гуляют бесконтрольно».

В то время психология окончательно закрепляла свой статус в качестве новой профессии, что стало кульминацией продолжавшегося не один век процесса передачи социальных отклонений из ведения священников в ведение клиницистов. Новое учение дало монстру и новое название: «сексуальный психопат», которого растлевать детей заставляют «неконтролируемые и не поддающиеся контролю желания». К середине 1950-х годов предвоенная тревога по поводу маскулинности сфокусировалась на сексе между мужчинами, и, как в науке, так и в воображении публики, психопат приобрел стереотипные характеристики гомосексуала, и наоборот. Мальчикам наказывали никогда не заходить в общественные туалеты без провожатых. А после каждого ужасного преступления, жертвой которого был ребенок, в обязательном порядке проводились облавы в барах для геев. Как и за полвека до того, газетные заголовки кричали о волне преступлений против детей: «Мужчина пристал к воспитаннице детского сада», «9 пунктов обвинения предъявлены растлителю девочек», «Что нам делать с сексуальными преступниками?» Но, как и за полвека до того, паника не была результатом реального увеличения количества насильственных сексуальных преступлений против детей. Тем не менее назначались комиссии, принимались новые законы и учащались аресты. Несмотря на то что большинство этих арестов, как и большинство арестов сегодня, были за мелкие нарушения вроде «непристойного обнажения» или гомосексуального секса по согласию, немногочисленные, зато массированно освещавшиеся в прессе насильственные преступления порождали оглушительный рев народных требований проводить облавы, вершить самосуд, сажать пожизненно, не выпускать из сумасшедших домов, кастрировать и казнить психопатов-убийц; что полностью возобновилось в 1980-х и 1990-х годах.

В 1960-х и 1970-х годах сексуальная паника уступила место сексуальному освобождению, в том числе, на короткое время, идее о том, что дети имеют право на сексуальное самовыражение. «Секс – это естественная потребность, – писали Хайди Хэндман и Питер Бреннан в 1974 году в своей книге «Руководство по сексу: информация и помощь для несовершеннолетних». – Если ты не слишком мал для того, чтобы хотеть секса, ты не слишком мал для того, чтобы заниматься сексом». Но, по мере того как провозглашались сексуальные права женщин и детей, все четче вырисовывалось и то принуждение, которому они подвергались. Феминистки стали поднимать свой голос против сексуального насилия, совершаемого под прикрытием семьи и любовных отношений; росло подозрение, что сексуальное злоупотребление детьми имеет масштабы эпидемии. Расцвела целая индустрия психотерапевтов, специализирующихся на «откапывании» прошлого злоупотребления и лечении его предполагаемых последствий.

Холодная война растаяла в разрядку [напряженности между США и СССР]; впервые за жизнь целого поколения американцы остались без внешних врагов и внутренних подрывных элементов. Новый политико-терапевтический альянс откопал все того же старого заклятого врага детской сексуальной невинности и безопасности. Однако в век информационных технологий старый деторастлитель-торговец белыми рабынями надел новую шляпу. Теперь помимо похищения и изнасилования детей он занимался их съемками с последующей продажей фото и видео с целью извлечения прибыли. Педофил нашел себе новое занятие – приработок порнографа.

Современный монстр

Детский порнограф, когда он впервые стал объектом публичного внимания в 1976 году, был довольно-таки хилым зверем и еще худшим бизнесменом. По правде говоря, он был почти банкротом. Полицейские рейды, проведенные с целью очистить Таймс-сквер для съезда Демократической партии, смогли «нарыть» лишь скудные крохи детского порно. Но этих нескольких стопочек пыльных черно-белых листков, изданных за десятилетия до того, которые к тому времени уже были незаконными, оказалось достаточно для целого нового крестового похода. Возглавила его команда, которая впоследствии стала символом «сил борьбы с детским порно»: детский психиатр Джудиэнн Дензен-Гербер – основательница целой империи наркологических клиник, базирующейся в Нью-Йорке, под названием «Одисси-хаус» – и сержант полиции нравов Ллойд Мартин из Полицейского управления Лос-Анджелеса.

Оба носились от побережья к побережью, «накручивая» фантастические цифры. Выступая перед комитетом Конгресса в 1977 году, Дензен-Гербер оценила число жертв детской проституции и детской порнографии в 1,2 миллиона, в том числе фильмов, называемых «snuff», в которых показываются убийства для удовольствия зрителей-садистов. Мартин путешествовал по стране, выступая с речами, полными евангелического пыла, предупреждая Америку, например, в одной христианской телепередаче, что «педофилы держатся поблизости от рожениц, чтобы уже через несколько минут после родов схватить малютку и изнасиловать». Выступая перед тем же комитетом Конгресса в 1977 году, он провозгласил, что сексуальная эксплуатация детей «хуже, чем убийство».

В течение последующих нескольких лет представители полиции свидетельствовали, что детская порнография была не более чем мелким бизнесом для узкого круга ценителей даже в период ее скромного расцвета в конце 1960-х годов. Первый же закон смел с улиц то немногое детское порно, которое на них еще оставалось, и в начале 1980-х годов глава Подразделения общественной морали Полицейского управления Нью-Йорка объявил, что оно стало «такой же редкостью, как свитки Мертвого моря». Те 1,2 миллиона, которые Дензен-Гербер впоследствии еще удвоила, оказались произвольной цифрой, полученной путем учетверения ни на чем не основанной оценки, «подкинутой» одним автором с целью посмотреть на реакцию правоохранительного сообщества (Lawrence Stanley, "The Child Porn Myth," Cardozo Arts and Entertainment Law Journal 7 (1989): 295-358). Дензен-Гербер вскоре исчезла из поля зрения публики, попав под подозрение в растрате государственных средств и применении насильственных и унижающих пациентов методов в «Одисси-хаусе». Мартин позже был снят со своего поста в полицейском ведомстве за оказание давления на свидетелей и фальсификацию улик.

Но свою работу они сделали. Пресса продолжала тиражировать их фальшивую статистику. Не прошло и года после первой пресс-конференции Дензен-Гербер, как Конгресс принял Акт о защите детей от сексуальной эксплуатации 1977 г., запрещающий производство и коммерческое распространение непристойных изображений детей младше шестнадцати лет. Одной из первых потерь стала «Покажи мне!» – книга сексуального образования для детей доподросткового возраста, содержащая откровенные фотографии детей в возрасте лет от шести до тринадцати, занимающихся сексуальными играми. Когда книга была опубликована в 1970 году, ее просто осыпали наградами. В соответствии с новыми ограничениями на «детскую порнографию», ее стало незаконно публиковать, распространять, а позже даже просто владеть ею где-либо на территории Соединенных Штатов.

В 1979 году шестилетний белый мальчик из семьи среднего класса по имени Этан Патц повернул за угол по дороге в школу и пропал навсегда. Двумя годами позже голова шестилетнего Адама Уолша была найдена плавающей в одном из флоридских каналов. Федеральные и частные средства стали стекаться на помощь новоназванной жертве: Пропавшему и Эксплуатируемому Ребенку. Вскоре сотни «пропавших детей» заклинали своих потенциальных спасителей с упаковок, содержащих квинтэссенцию материнства – молоко. Местные полицейские управления создавали спецподразделения по поиску детей, которые распространяли буклеты и рассылали инструкторов и лекторов. У родителей и воспитателей оставалось все меньше сомнений: растлитель-похититель – он везде.

Но самым пугающим было то, что он спрятался в том месте, куда самых беззащитных детей поместили для того, чтобы за ними ухаживали и оберегали: в детском саду. И заручился там поддержкой всемогущего союзника: ни больше ни меньше, самого Сатаны. В 1984 году СМИ затаив дыхание следили за тем, как на юге Калифорнии разворачивался суд над Пегги Баки, пожилой хозяйкой детского сада «Макмартин», и ее сыном Рэем, всеми любимым воспитателем. Трехлетние дети обвиняли их обоих в причудливых пытках – в изнасиловании в задний проход при помощи ножей и карандашей, в нанесении увечий животным, в том, что они занимались оральным сексом с клоунами – в «сатанистском ритуальном сексуальном использовании», которое якобы совершалось средь бела дня в классных комнатах при открытых дверях, куда другие воспитатели и родители могли зайти в любой момент.

Ни один ребенок ни о чем подобном и не заикался, пока их не «опросили» Ки Макфарлейн и ее команда социальных работников в Международном детском институте в Лос-Анджелесе, и на видеозаписях этих «опросов» видно, как смущенных и сопротивляющихся малышей их «интервьюеры» грубо подталкивают к тому, чтобы поддакивать скармливаемым ими самими историям. И неудивительно, что в конце этого самого долгого и самого дорогостоящего в истории США уголовного процесса именно эти видеозаписи позволили полностью оправдать семью Баки. Но похожие истории стали всплывать со зловещей регулярностью по всей стране. В 1994 году государственный Национальный центр по дурному обращению с детьми и неисполнению родительских обязанностей сообщил результаты проводившегося в течение пяти лет анализа рапортов, поданных одиннадцатью тысячами психиатров и полицейских по всей стране, о более чем двенадцати тысячах случаев обвинений в сатанистском ритуальном сексуальном использовании. Это широкомасштабное расследование не нашло «ни единого случая, в котором имелись бы четкие улики, подтверждающие обвинения», ни единого снимка, ни негатива, ни одного из тех бесчисленных рулонов пленки с детской порнографией, которые якобы производили эти извращенцы. Тем не менее новые обвинения, ничуть не более обоснованные, продолжали поступать. Последний случай был в Уэначи, штат Вашингтон, когда в 1995 году сорока трем человекам были предъявлены обвинения в примерно двадцати девяти тысячах актов сексуального использования шестидесяти детей, все без единой улики. В начале нового тысячелетия многие невинные люди продолжают томиться за решеткой.

Дебби Нейтан и Майкл Снедекер пишут в своей книге «Молчание Сатаны», что страшилки детсадовского «сатанистского сексуального использования» питаются народными тревогами по поводу матерей, работающих вне дома, оставляющих детей на попечение посторонних людей. Но форму и вес этим страхам придало определенное мировоззрение, привязанное к конкретной политической «повестке дня». Это была «повестка дня» религиозных правых (которые верят, что Сатана в буквальном смысле слова ходит по земле), осторожно поддержанная сексуально консервативными феминистками – продолжение того альянса, который начался на Комиссии Миса в 1986 году.

Как подчеркивает антрополог Кэроль Вэнс, Комиссия Миса не была расположена рекомендовать политику, продвигаемую феминистками, как например помощь женщинам, желающим уйти от жестоких мужей и любовников, или юридическую защиту от насилия и экономической эксплуатации для работниц сексуальных услуг. Вместо этого она выстроила широкую федеральную сеть, предназначенную для вылавливания и уголовного наказания символических врагов ее собственных представлений о морали – то есть торговцев непристойностями. Но ее наступление на взрослую порнографию не встретило живой поддержки на местах. Несколько муниципальных антипорнографических постановлений, разработанных ее главными феминистскими союзницами Кэтрин Маккиннон и Андреа Дворкин, к тому времени уже были отменены судами как неконституционные. Прокуроры отказывались предъявлять обвинения в непристойности производителям материалов «для взрослых», потому что выигрывать такие дела стало почти невозможно.

Правые организации, которые долго бились за то, чтобы эротика подвергалась цензуре, были полны решимости не сдаваться. Проявив дальновидность, они бросили свою многострадальную девицу-«приличие» и подняли знамя защиты «семьи и детей». «Граждане за приличие через закон» (организация, основанная в 1957 году Чарльзом Китингом, который позже был осужден за мошенничество в особо крупных размерах, этим образцом приличия через закон) стали «Детским юридическим фондом», который впоследствии трансформировался в «Национальный юридический фонд семьи». «Национальная федерация за приличие» преподобного Дональда Уайлдмона превратилась в «Американскую семейную ассоциацию», а от «Национальной коалиции против порнографии» ответвился «Национальный юридический центр для детей и семей». Национальное управление по борьбе с непристойностью при Министерстве юстиции, созданное после Комиссии Миса, перекрестили в Секцию по эксплуатации детей и непристойности. Широкий, толстый враг «порнография» начал постепенно исчезать из поля зрения. Теперь пропаганда как антипорнографических феминисток, так и консерваторов стала концентрироваться на более утонченном «хардкоре» и более жуткой «детской порнографии».

И где же был этот новый порнограф? Дензен-Гербер с Мартином не поймали его на городских улицах. Ушел он от погони и в пригородных детских садах. Теперь, как утверждали его преследователи, беглец нашел способ быть везде и нигде. Он был в Интернете, затерявшись в толпах обменивающихся фотками с сексующимися детьми, подкрадываясь к детям в чатах и заманивая их в реальные мотели и моллы. Теперь, когда гостиную от диких киберпросторов отделял всего лишь модем, дом перестал быть безопасным местом. Как протрубила обложка одного из журналов, посвященных «семейным ценностям», «КИБЕРПОРНО ПРОКРАЛОСЬ В ДОМ».

Запутавшиеся в Паутине

Вопреки гордым заявлениям ФБР, многие юристы и журналисты, включая меня, подозревают, что в Сети детский порнограф остался тем же мелким лавочником, которым он был на Таймс-сквер. Брюс Селкрэйг, правительственный следователь, назначенный в 1980-х годах для выяснения истинных масштабов детской порнографии в стране, а в 1996 году вышедший в Сеть в качестве журналиста, чтобы проверить ситуацию заново, пришел к тому же выводу. В дебатах о свободе слова в Интернете, пишет он, распространение детского порно представляет собой «утку размером со страуса».

Любители и полицейские признают, что практически все сексуально откровенные изображения детей, находящиеся в электронном обороте, – это все та же стопка желтеющих страниц, которую можно было найти на задних полках порномагазинов, только оцифрованная. Эти снимки сделаны, как правило, от двадцати до пятидесяти лет назад за океаном, плохо отсканированы и большей частью довольно целомудренны. Вероятно, именно поэтому федеральные агенты почти никогда не показывают «контрабанду» журналистам. Но когда мне удалось-таки взглянуть на «спецхран», скачанный Доном Хайком, заведующим национальной программой по детской порнографии в Таможенной службе США, в 1995 году, я была разочарована. Насчитав более пятидесяти фотографий и сбившись со счета, я нашла всего три, которые можно было бы назвать порнографическими: два снимка мастурбирующих подростков и один, на котором изображена полуодетая двенадцатилетняя, раздвинувшая ноги в позиции, более похожей на шпагат, нежели на порнографический «крупный план». Остальные были вроде пятнадцатилетней с короткой стрижкой в стиле 1950-х и улыбкой, как на тогдашней рекламе зубной пасты Ipana, сидящей прямо, обнаженной, но скромной, или двух белобрысых шестилеток в одних трусиках верхом на велосипедиках.