Текст книги "Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих"

Автор книги: Джорджо Вазари

Жизнеописание Франческо Франча болонца ювелира и живописца

Франческо Франча, родившийся в 1450 году в Болонье в семье ремесленников, весьма порядочных и честных, в ранней юности был отдан в обучение к ювелиру. Обнаруживая в этом деле и талант, и воображение, он в то же время приобрел, подрастая, такую соразмерность во внешнем своем облике и такую мягкость и обольстительность в беседе и в разговоре, что мог своими речами развеселить и отвлечь от мыслей человека самого мрачного, за что его любили не только все его знавшие, но также и многие итальянские государи и другие господа. Занимаясь же во время пребывания у ювелира рисованием, он настолько к этому пристрастился, что, побуждая свой талант к вещам более значительным, достиг в этой области огромнейших успехов, в чем можно убедиться по многим серебряным вещам, выполненным им в Болонье, на его родине, и в особенности по нескольким превосходнейшим работам чернью. Подвизаясь в этой манере, он часто помещал на пространстве в два пальца высотой и немногим больше в ширину двадцать фигурок – соразмернейших и прекрасных. Он выполнил также много серебряных вещей с эмалью, погибших при падении и изгнании Бентивольи. Одним словом, любую вещь, доступную этому искусству, он делал лучше всякого другого. Но превыше всего любил он чеканку медалей и был в этом превосходен и в свое время единственным, в чем можно убедиться по некоторым выполненным им вещам, среди которых естественнейшим образом изображена голова папы Юлия II, и которые выдерживают сравнение с медалями Карадоссо. Помимо этого, он сделал медали синьора Джованни Бентивольи, который кажется живым, и многих государей, которые при проезде через Болонью в ней останавливались. Портретные медали он делал из воска, а по окончании работы штампованные матрицы посылал заказчикам, за что кроме бессмертной славы получал и несметные дары. В течение всей своей жизни он бессменно заведовал болонским Монетным двором и делал для него штампы всех монет во время правления Бентивольи, а также и после их изгнания, при жизни папы Юлия, о чем ясно свидетельствуют монеты, выбитые папой по случаю вступления в город, на которых с одной стороны была его голова с натуры, а с другой – следующие слова: Bononia per Julium а tyranno liberate.[84]84
  Болонья, Юлием освобожденная от тирана.


[Закрыть] И почитался он в этом деле столь превосходным, что продолжал делать штампы для монет до времени папы Льва. И отпечатки его чеканки ценятся так, что всякий, их имеющий, дорожит ими настолько, что не получишь их ни за какие деньги.

Случилось так, что Франча, стремящийся к еще большей славе и познакомившись с Андреа Мантеньей и многими другими живописцами, заслужившими богатства и почести за свое искусство, решил испытать себя, не удастся ли ему живопись красками, поскольку рисунком он овладел так, что мог вполне с ними сравниться. И вот, приступив к этому испытанию, он написал несколько портретов и других небольших вещей, держа у себя дома в течение многих месяцев людей, этим занимающихся, чтобы они его научили способам и правилам письма красками; и, таким образом, он, обладая отменной сообразительностью, быстро приобрел в этом опыт. Первой же работой, им выполненной, была не очень большая картина на дереве для мессера Бартоломео Феличини, который поместил ее в Мизерикордию, церковь, что за Болоньей; на этой доске изображена Богоматерь, восседающая на кресле, со многими другими фигурами и с названным мессером Бартоломео, написанным с натуры, и выполнена она маслом с величайшей тщательностью. Вещь эта, написанная им в 1490 году, понравилась в Болонье настолько, что мессер Джованни Бентивольи, пожелав украсить свою капеллу в церкви Сан Якопо в том же городе произведениями этого нового живописца, заказал ему на доске Богоматерь в небесах с двумя ангелами внизу, играющими на музыкальных инструментах; работа эта была выполнена Франчей так хорошо, что он заслужил от мессера Джованни помимо похвал драгоценнейший подарок. Тогда под впечатлением этого произведения монсеньор деи Бентивольи заказал ему для главного алтаря церкви Мизерикордии доску с Рождеством Христовым, которая получила большое одобрение и в которой помимо прекрасного рисунка достойны восхвалений как замысел, так и колорит. На этой работе он изобразил монсеньора с натуры и очень похожим, по словам знавших его, и в том самом одеянии паломника, в котором он возвратился из Иерусалима. Равным образом для церкви Аннунциаты, что за воротами Сан Маммоло, он написал на дереве Благовещение с двумя фигурами по сторонам, которое было признано вещью, отлично написанной.

И вот, в то время как благодаря произведениям Франчи слава его все возрастала, он решил, поскольку работы маслом принесли ему славу и пользу, посмотреть, не удадутся ли ему точно так же и работы фреской. Мессер Джованни Бентивольи поручил роспись своего дворца различным мастерам – феррарским, болонским, а также и моденским; однако, когда он увидел опыты Франчи во фреске, он решил заказать ему историю на стене одной из личных комнат. Франча изобразил там лагерь Олоферна со всякой стражей, пешей и конной, охраняющей палатки; и, тогда как внимание стражников было отвлечено другим, виден был сонный Олоферн во власти женщины во вдовьем платье, которая левой рукой держала его, разгоряченного вином и сном, за влажные волосы, а правой наносила врагу своему смертельный удар, в то время как старая служанка, морщинистая и с видом настоящей преданнейшей служанки, пристально смотрела в глаза своей Юдифи, чтобы воодушевить ее, и, склонившись всем телом, низко держала корзину, чтобы принять в нее голову сонного любовника; история эта, принадлежавшая к прекраснейшим и лучшим из всех, когда-либо созданных Франчей, погибла при разрушении здания во время изгнания Бентивольи вместе с другой историей, находившейся в той же самой комнате, написанной цветом бронзы и изображавшей диспут философов, превосходно исполненный и очень выразительный по замыслу. Мессер Джованни и все его семейство, а за ними и весь город любили и почитали Франчу за эти работы. В капелле святой Цецилии, примыкающей к церкви Сан Якопо, он написал две истории фреской, на одной из которых он изобразил Обручение Богоматери с Иосифом, а на другой – Кончину св. Цецилии, произведение, почитающееся болонцами весьма достойным восхваления. И действительно, Франча приобрел такую опытность и так воодушевился, видя, что приближается в творениях своих к тому совершенству, к которому стремился, что выполнил много работ, упоминать о которых я не буду, ограничившись тем, что всякому, кто пожелает взглянуть на его произведения, укажу лишь на наиболее значительные и наилучшие из них. Тем не менее живопись не мешала ему заниматься ни на Монетном дворе, ни другими вещами, связанными с чеканкой медалей, как он это делал и раньше.

Говорят, что Франча был чрезвычайно неприятно поражен изгнанием мессера Джованни Бентивольи, получив от него столько милостей, и был этим бесконечно огорчен, однако, будучи человеком благоразумным и благонравным, он продолжал заниматься своей работой. После изгнания Джованни он расписал три доски, отправленные в Модену, на одной из которых было изображено Крещение Христа св. Иоанном, на другой – прекраснейшее Благовещение, а на последней, помещенной в церкви братьев-обсервантов, – Богоматерь в небесах со многими фигурами.

Таким образом, благодаря всем этим произведениям о мастере столь превосходном распространилась слава, и города требовали работ его наперебой. И вот в Парме для черных монахов св. Иоанна он написал на дереве Усопшего Христа на коленях у Богоматери в окружении многочисленных фигур, – вещь, повсеместно почитавшуюся превосходной, и потому та же самая братия, получив удовлетворение, добилась того, чтобы он в Реджо в Ломбардии расписал другую доску для одной из их обителей, где он и написал Богоматерь со многими фигурами. В Чезене он написал на дереве же другой алтарный образ для церкви тех же монахов, изобразив на нем прекрасными красками Обрезание Христа. Не захотелось и феррарцам отставать от своих соседей, и, решив украсить трудами Франчи свой собор, они заказали ему алтарный образ на дереве, в который он включил большое число фигур, и назвали его образом Всех святых. Написал он алтарный образ и в Болонье для церкви Сан Лоренцо с Богоматерью, двумя фигурами по сторонам и двумя мальчиками внизу, получивший большое одобрение. Едва он его закончил, как пришлось ему выполнить другой, в церкви в Сан Джоббе, с Распятием и коленопреклоненным св. Иовом у подножия креста, а также двумя фигурами по сторонам.

Слава и работы этого художника распространились по Ломбардии настолько, что за некоторыми его вещами присылали и из Тосканы, как, например, из Лукки, куда ушла доска со св. Анной, Богоматерью и многочисленными другими фигурами и с усопшим Христом на коленях у матери в верхней части картины; работа эта была помещена в церкви Сан Фредиано и почиталась в Лукке произведением весьма достойным. В Болонье он расписал для церкви Аннунциаты две других доски, исполненных весьма тщательно; и также за воротами в Стра-Кастионе, в церкви Мизерикордии, по заказу одной благородной госпожи из рода Манцуоли – еще одну, на которой он изобразил Богоматерь с младенцем на руках, со св. Георгием, св. Иоанном Крестителем, св. Стефаном и св. Августином и ангелом у ее ног, сложившим руки с таким благолепием, будто поистине он райское существо. Он расписал еще одну, для сообщества св. Франциска в том же городе, и еще одну для сообщества св. Иеронима. С ним водил дружбу мессер Поло Дзамбеккаро и, будучи его приятелем, заказал ему на память о нем очень большую картину с Рождеством Христовым, весьма прославленную в числе его произведений. И по этой причине мессер Поло поручил ему написать на своей вилле фреской две фигуры, которые получились очень красивыми. Он выполнил также фреской очаровательнейшую историю в доме мессера Иеронимо Болоньино с многочисленными разнообразными и прекраснейшими фигурами, и за все эти работы в совокупности его в этом городе не только почитали, но и боготворили. И почтение это возросло до бесконечности, когда герцог Урбинский поручил ему расписать пару верховых седел, на которых Франча изобразил охваченный огнем дремучий лес, из которого спасается огромное количество животных, как пернатых, так и земноводных, и несколько человек, – вещь потрясающая, страшная и поистине прекрасная, которую весьма ценили за то время, которое он потратил на перья птиц и на разных земноводных зверей, не говоря уже о разнообразии листвы и ветвей, которые можно рассмотреть на деревьях различных пород; знаком признания этой работы были ценнейшие подарки, коими были вознаграждены труды Франчи, не говоря о том, что герцог всегда оставался у него в долгу за восхваления, которые он за нее получал. Равным образом и в гардеробной герцога Гвидобальдо есть холст его же работы с Лукрецией-римлянкой, весьма им ценившийся наряду со многими другими картинами, о которых будет упомянуто в свое время. После всего этого он написал на дереве образ для алтаря Мадонны в церкви Сан Витале эд Агрикола, на котором очень хороши два ангела, играющие на лютнях. Я уж не буду перечислять всех картин, рассеянных в Болонье по домам тамошних дворян, и тем менее всех бесчисленных выполненных им портретов с натуры, чтобы не быть слишком многословным. Достаточно сказать, что, когда он достиг такой славы и безмятежно пользовался плодами трудов своих, в Риме жил Рафаэль Урбинский, которого целыми днями посещало много чужестранцев и, между прочим, много болонских дворян, чтобы взглянуть на его работы. А так как часто бывает, что всякий охотно расхваливает своих местных гениев, то и болонцы эти стали расхваливать Рафаэлю творения, жизнь и таланты Франчи и словами этими возбудили между обоими такую дружбу, что Франча и Рафаэль стали письменно друг друга приветствовать. Когда же до Франчи дошла великая молва о божественных картинах Рафаэля, он пожелал взглянуть на его произведения, но, будучи уже старым и живя в достатке, предпочел спокойную жизнь в своей Болонье. Вскоре случилось так, что Рафаэль написал в Риме для кардинала деи Пуччи Санти Кватро на доске алтарный образ св. Цецилии, который надлежало отослать в Болонью, дабы поместить его в капеллу при церкви Сан Джованни ин Монте, где находится гробница блаженной Елены даль Олио; и вот, забив картину в ящик, он направил ее Франче, который как друг должен был поместить ее на алтарь этой капеллы в раме, им самим для нее заготовленной. И Франча это весьма оценил, так как получил возможность увидеть работу Рафаэля, к чему он так стремился. Он распечатал письмо, написанное ему Рафаэлем, в котором тот просил его, если на картине окажется какая-нибудь царапина, устранить ее и подобным же образом, если найдет какую-либо ошибку, дружески ее исправить; и вне себя от радости он при хорошем освещении приказал вынуть из ящика названную картину. Но таково было охватившее его изумление и так велико было его восхищение, что, признав свое заблуждение и глупые притязания безумной самоуверенности, он с горя заболел и очень скоро умер. Картина Рафаэля была божественной и не написанной, а живой, и исполнение и колорит ее были таковы, что среди всех прекрасных картин, написанных им за всю свою жизнь, хоть все они чудесны, ее вполне можно было назвать единственной. Потому-то Франча, полумертвый от ужаса и красоты картины, представившейся его глазам, и, сравнивая ее с теми, которые он сам написал и которыми он был окружен, совсем растерялся. Он спешно поместил ее в церкви Сан Джованни ин Монте в той капелле, куда она была предназначена, а через несколько дней слег в постель, все еще вне себя, так как ему казалось, что для него в искусстве вроде как ничего не осталось по сравнению с тем, что он сам о себе думал и за что его почитали, и так он и умер, как некоторые думают, от горя и от тоски, то есть случилось с ним от слишком пристального созерцания живейшей живописи Рафаэля то же, что случилось с Фивиццано, слишком восхитившимся прекрасной своей Смертью, о которой написана следующая эпиграмма:

 
Me veram pictor divinus mente recepit.
Admota est open deinde perita manus.
Dumque opere in facto defigit lumina pictor
Intentus nimium, palluit et moritur.
Viva igitur sum Mors, поп mortua Mortis imago
Si fungor, quo Mors fungitur, officio.[85]85
Сразу художник меня умом возвышенным понялИ сейчас же рукой опытной взялся за кисть.Вдруг в разгаре труда померкли художника очи —От напряжения сил он побледнел и упал.Так, хоть живая я смерть, а не образ мертвенной смерти.То, что мне надлежит, – дело смерти творю

[Закрыть]
 

Однако другие говорят, что смерть его была столь внезапной, что по многим признакам можно предположить скорее отравление или удар, чем что-либо другое. Франча был человеком благоразумным, в полной силе и вел жизнь весьма правильную. После смерти он с почестями был погребен детьми своими в Болонье в 1518 году.

Жизнеописание Пьетро Перуджино живописца

Насколько бедность бывает иногда полезна талантливым людям и насколько она им помогает достигнуть совершенства и превосходства в любом деле, яснее ясного видно по деятельности Пьетро Перуджино, который во избежание крайней беды перебрался из Перуджи во Флоренцию и, стремясь собственной своей доблестью хоть сколько-нибудь подняться над общим уровнем, в течение многих месяцев в великой нужде, не имея другой кровати, ночевал в ящике и, обращая ночь в день, с величайшим рвением беспрерывно прилежал изучению своего ремесла, и, приспособившись к этому жилью, он не ведал иного удовольствия, как трудиться постоянно в этом искусстве и постоянно заниматься живописью. И вот, столь же постоянно имея перед глазами страшный призрак нищеты, он ради заработка делал такие вещи, на которые, вероятно, и не взглянул бы, если бы имел средства к существованию. Богатство же, возможно, преградило бы ему путь к достижению превосходства силой своего таланта, подобно тому как бедность открыла ему этот путь, когда он, побуждаемый нуждой, стремился подняться от ступени столь жалкой и низкой если не до верхней и наивысшей, поскольку это было невозможно, то хотя бы до такой, на которой он мог бы себя прокормить. Потому-то и забывал он о холоде, голоде, заботах, неудобствах, затруднениях и сраме, дабы получить возможность когда-нибудь пожить в достатке и покое, постоянно твердя, как некую поговорку, что после плохой погоды обязательно наступает хорошая и что дома строятся в хорошую погоду, чтобы можно было находиться под кровом в дурную.

Но, чтобы развитие художника этого стало более ясным, начав с начала, скажу, что, согласно народной молве, в городе Перудже от одного бедного человека по имени Кристофано из Кастелло делла Пьеве родился сын, во крещении названный Пьетро, который, подрастая в бедности и нужде, был отдан отцом в мальчики одному перуджинскому живописцу, который в этом занятии был не очень силен, но относился с великим почтением и к искусству, и к хорошим художникам. Он только и знал, что твердил Пьетро, какую выгоду и честь приносит живопись тому, кто хорошо ею владеет, и, подсчитывая заработки художников и старых, и новых, подбодрял Пьетро к ее изучению. И тем самым воспламенил его душу так, что им овладело стремление сделаться одним из таких живописцев, если только судьба пожелает ему помочь. И потому он часто расспрашивал всех, кто, как ему было известно, поездил по свету, в каких краях лучше всего живется людям этого ремесла, и в особенности своего учителя, который всегда отвечал ему одно и то же, а именно, что во Флоренции, более чем где-либо, люди достигают совершенства во всех искусствах и особенно в живописи, ибо в этом городе люди побуждаются тремя вещами. Во-первых, тем, что там многие порицают многое, ибо самый дух Флоренции таков, что в нем таланты рождаются свободными по своей природе и никто, как правило, не удовлетворяется посредственными творениями, но всегда ценит их ради добра и красоты больше, чем ради их творца. Во-вторых, тем, что тот, кто хочет там жить, должен быть трудолюбивым, а это значит лишь то, что он должен постоянно развивать свой талант и свой вкус, во всех своих деяниях быть внимательным и расторопным и, наконец, должен уметь зарабатывать деньги; ибо Флоренция не обладает обширными и обильными земельными угодьями, так чтобы можно было за бесценок прокормить каждого жителя, как там, где всего вдоволь. Третья вещь, не менее важная, быть может, чем остальные, – это огромнейшее стремление к почестям и славе, порожденное духом этого города в людях любой профессии, стремление, которое каждому, кто обладает разумом, не позволяет мириться с тем, чтобы люди согласились оставаться на одном уровне, не говоря уже о том, чтобы они отставали от тех, в ком они видят таких же людей, как и они, хотя и признают в них мастеров своего дела. И более того, самодовольство весьма часто доводит их до того, что, если они от природы недобры и неразумны, они начинают злословить, становятся неблагодарными и не признают благодеяний. И правда, если человек там достаточно научился и мечтает не только о том, чтобы жить день за днем наподобие скотины, и если он хочет разбогатеть, он должен уехать из Флоренции и торговать за ее пределами хорошими качествами своих творений и именем этого города, как торгуют доктора именем своего университета. Ибо Флоренция со своими художниками делает то же, что время со своими творениями: создав их, оно постепенно разрушает и уничтожает их. Под впечатлением этих советов и увещаний со стороны многих других Пьетро и отправился во Флоренцию с намерением добиться превосходства и хорошо сделал, ибо в его время работы в его манере ценились чрезвычайно высоко.

Учился он под руководством Андреа Верроккио, и первые его фигуры были выполнены за воротами, ведущими в Прато, для монахинь обители Сан Мартино, разрушенной во время военных действий. А для камальдульцев он написал на стене св. Иеронима, получившего в то время высокую оценку флорентинцев и превозносившегося ими за то, что Перуджино изобразил этого святого худым и высохшим старцем, с очами, устремленными на распятие, и до того истощенным, что кажется анатомированным трупом, как это можно видеть на сделанной с него копии, которая принадлежит упоминавшемуся уже Бартоломео Гонди. И в течение немногих лет он себе завоевал такую известность, что работами его были заполнены не только Флоренции и Италия, но и Франция, Испания и многие другие страны, куда их посылали. И, так как работы эти приобрели известность и ценность величайшую, их начали закупать купцы и рассылать за границу в разные страны с большой для себя пользой и выгодой.

Для монахинь св. Клары он написал на доске Усопшего Христа в колорите столь прекрасном и необычном, что заставил художников поверить, что он действительно удивительный и превосходный мастер. В этой вещи мы видим несколько прекраснейших голов старцев и равным образом обеих Марий, которые, перестав плакать, созерцают усопшего с восхищением и любовью необычайными. Помимо этого, он написал там и пейзаж, почитавшийся в то время великолепным, ибо тогда еще никто не видел настоящего способа писать пейзажи, как это увидели впоследствии. Говорят, что Франческо дель Пульезе предлагал названным монахиням втрое больше тех денег против того, что они заплатили Пьетро, с тем чтобы он написал им собственноручно еще нечто подобное, но что они не согласились на это, так как Пьетро заявил, что он, как ему кажется, такого же сделать не сможет.

Много работ Пьетро было также и за воротами, ведущими к Пинти, в монастыре братьев во Христе, но, так как названные монастырь и церковь ныне разрушены, я, нисколько себя не утруждая, воспользуюсь случаем, чтобы немного сказать и об этом, прежде чем продолжать это настоящее жизнеописание. Так вот, церковь эта, построенная Антонио ди Джорджо из Сеттиньяно, была длиной в 40 локтей и шириной в 20. По четырем приступкам, или ступенькам поднимались на возвышение в 6 локтей, на котором находился главный алтарь со многими украшениями в виде каменной резьбы, и на этот алтарь была поставлена в богатой раме доска, расписанная, как об этом уже упоминалось, Доменико Гирландайо. Посреди церкви шла каменная преграда с дверью, пробитой в середине ее и до самого верха, а по обе стороны этой двери было два алтаря, на каждом из которых стояло, как будет сказано, по картине работы Пьетро Перуджино, над дверью же находилось прекраснейшее распятие работы Бенедетто да Майано со скульптурными изображениями Богоматери и св. Иоанна по сторонам. Перед названным же возвышением главного алтаря, примыкая к упомянутой преграде, находились хоры орехового дерева, выполненные весьма отменно в дорическом ордере; а над главными дверями церкви были другие хоры, на деревянном балконе, выносная часть которого имела снизу вид потолка, или соффита с прекраснейшими кессонами, а сверху завершалась ордером балясин, служивших барьером перед хорами, обращенными к главному алтарю; хоры эти были весьма удобны для монастырской братии в ночные часы и для уединенной молитвы, а также для праздничных дней. Над главными дверями церкви, обрамленными прекраснейшей каменной резьбой и имевшими впереди колонный портик, перекрытый до самых ворот монастыря, находилось в полутондо прекраснейшее изображение св. Юстина, епископа, с двумя ангелами по сторонам работы миниатюриста Герардо, и это было потому, что церковь была посвящена названному св. Юстину и внутри нее братия хранила реликвии, а именно руку этого святого. При входе в этот монастырь был небольшой двор точно таких же размеров, как и церковь, а именно в 40 локтей длиной и 20 шириной и окруженный арками и сводами, которые опирались на каменные колонны и образовывали просторную и весьма удобную лоджию, опоясывавшую весь двор. Посредине этого двора, тщательно вымощенного каменными плитами, находился очень красивый колодец, а над ним, также на каменных колоннах, стоял навес, богато и красиво его обрамлявший. И на этом же дворе находился капитул братии с боковой дверью, которая вела в церковь, и с лестницей, поднимавшейся в общежитие и в другие помещения для нужд братии. За этим двором, против главных ворот монастыря, шла галерея, равная по своей длине капитулу и ключарне, и вела к другому двору, который был больше и красивее первого. И вся эта ось, то есть сорока локтевая лоджия первого двора, галерея и второй двор, составляла в совокупности очень длинную и красивую анфиладу, лучше которой и не придумаешь, и главным образом потому, что за последним двором и в том же направлении шла аллея сада длиной в 200 локтей, и, если идти от главных ворот монастыря, все это составляло чудесный вид, В названном втором дворе была трапезная в 60 локтей длиной и 18 шириной со всеми относящимися к нему помещениями или, как их называет братия, мастерскими, для подобного монастыря потребными. Наверху находилась опочивальня в виде буквы «Т», одна часть которой, а именно главная и прямая, размерами в 60 локтей, была двойной, то есть имела кельи по обе стороны, на торце же находилась молельня размером в 15 локтей, на алтаре которой помещался образ работы Пьетро Перуджино, а над дверями той же молельни находилась фреска его же работы, о которой речь впереди. И на том же этаже, а именно над капитулом, было расположено большое помещение, где отцы сии делали витражи, с печами и другими принадлежностями, для этого дела необходимыми; и так как Пьетро при жизни своей рисовал картоны для многих их работ, то все их произведения, выполненные ими в его время, были превосходными. Наконец, сад этого монастыря был так красив, так хорошо содержался и виноград обвивал двор и все кругом в таком порядке, что в окрестностях Флоренции невозможно было увидеть ничего лучшего. Равным образом и помещение, где настаивались по их способу благовонные жидкости и лекарства, имело все приспособления, больше и лучше коих и вообразить невозможно. В общем же монастырь этот был одним из самых лучших и благоустроенных во всей Флорентийской области, и потому мне и хотелось составить о нем настоящую памятку и главным образом потому, что большая часть находившейся там живописи была работы нашего Пьетро Перуджино.

Возвращаясь же, наконец, к этому самому Пьетро, скажу, что из работ, выполненных им в названном монастыре, сохранилось лишь то, что было написано на дереве, так как все, написанное фреской, было во время осады Флоренции вместе со всеми этими сооружениями уничтожено, доски же были перенесены к воротам Сан Пьер Гаттолини, где названной братии было предоставлено помещение в церкви и монастыре Сан Джованнино. Таким образом, и обе доски, находившиеся на вышеописанной преграде, были расписаны Пьетро; и на одной из них был Христос в саду и спящие апостолы, в которых Пьетро показал, насколько сон сильнее всяких забот и огорчений, изобразив их спящими в весьма удобных положениях. На другой же он изобразил Плач по Христу, а именно Христа на коленях у Богоматери в окружении четырех фигур не менее прекрасных, чем другие, в его манере, и, между прочим, изобразил он названного Усопшего Христа совсем окоченевшим, словно он так долго находился на кресте, что ветер и холод довели его до этого состояния, почему его и поддерживают Иоанн и Магдалина, убитые горем и все в слезах. На другой доске он с бесконечной тщательностью написал Распятие с Магдалиной, а у подножия креста – св. Иеронима, св. Иоанна Крестителя и блаженного Джованни Коломбини, основателя этого ордена. Три эти доски сильно пострадали и сплошь потрескались всюду, где темные места и тени; а происходит это оттого, что первый слой красок, накладываемый в ходе работы на мастику (ведь всегда накладываются три слоя красок один на другой), не вполне высыхает, а со временем, подсыхая, тянет за собой всю толщу верхних слоев и вызывает в них трещины; Пьетро же знать этого не мог, ибо в его время как раз только начали писать как следует масляными красками.

И вот, так как работы Пьетро весьма одобрялись флорентинцами, один из приоров того же монастыря братьев во Христе, любитель искусства, поручил ему написать на стене первого двора Рождество с волхвами в мелкой манере, что и было доведено им до совершенства с большим изяществом и блеском; там, среди бесчисленного множества разнообразных голов, было немало и портретов с натуры, в том числе голова Андреа Верроккио, его учителя. В том же дворе он написал фриз над арками колонн с отлично написанными головами в естественную величину, среди которых была голова названного приора, написанная столь живо и в такой хорошей манере, что опытнейшие художники признавали ее лучшей вещью, когда-либо сделанной Пьетро. Ему же в другом дворе над дверью, ведущей в трапезную, была заказана история, как папа Бонифаций утверждает орден блаженного Джованни Коломбино, где он изобразил восемь монахов из названного братства и уходящую вдаль перспективу, которая получила большое одобрение и по заслугам, ибо это было его специальностью. Под ней на другой истории он начал Рождество Христово с несколькими ангелами и пастухами, в очень свежем колорите, а над дверями названной молельни он написал в арке три полуфигуры – Богоматери, св. Иеронима и блаженного Иоанна – в манере столь прекрасной, что работа эта почиталась одной из лучших фресок, когда-либо написанных Пьетро. Названный приор, как мне приходилось слышать, весьма отличался изготовлением ультрамариновой лазури, и, так как ее у него было в изобилии, он требовал, чтобы Пьетро применял ее как можно больше во всех вышеназванных работах; однако он был столь скаредным и недоверчивым, что, не доверяя Пьетро, всегда хотел присутствовать при том, когда Пьетро пользовался лазурью в своей работе. Пьетро же, который от природы был прямым и честным, и от других желал лишь того, что полагалось за его труды, обижался на недоверчивость приора и потому решил его пристыдить. И вот, приготовив сосуд с водой и разметив то ли на одеждах, то ли еще на чем те места, которые собирался делать голубыми и белыми, Пьетро заставлял приора, жадно вцепившегося в мешочек, все время подсыпать ультрамарин в баночку с водой для разведения, а затем уже, приступив к работе, он после каждых двух мазков опускал кисть в воду, так что краски в воде оставалось больше, чем попадало на работу; приор же, который видел, что мешочек пустеет, а на работе ничего не появляется, нет-нет да и приговаривал: «Ах, сколько же ультрамарина поглощает эта известка!» – «Сами видите», – отвечал Пьетро. Когда же приор ушел, Пьетро собрал ультрамарин, который остался на дне сосуда, и, улучив время, возвратил его приору со словами: «Это ваше, отче! Учитесь доверять честным людям, которые никогда не обманывают тех, кто им верит, но зато сумеют, если захотят, обмануть таких недоверчивых, как вы».