Текст книги "Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих"

Автор книги: Джорджо Вазари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 156 страниц) [доступный отрывок для чтения: 55 страниц]

Доменико обогатил искусство живописи мозаикой, работая более по-новому, чем кто-либо в Тоскане из бесчисленного множества мастеров, испытавших себя в этом деле, о чем свидетельствуют созданные им произведения, хотя их и немного. И потому за такое обогащение искусства и за память, которую он в нем оставил, Доменико в наивысшей степени достоин почитания и посмертной славы, поистине беспримерной.

Жизнеописания Антонио и Пьеро Поллайоло,
флорентийских живописцев и скульпторов

У многих, которые по своей душевной робости начинают с вещей незначительных, со временем вместе с умением настолько возрастает и смелость, и настолько возрастают их силы и мастерство, что, поднявшись до более высоких задач, они в прекраснейших своих помыслах возносятся чуть ли не до небес. И вот очень часто, взлелеянные судьбой, они встречают на своем пути доброго государя, который, оценив их заслуги, считает своим долгом столь щедро вознаграждать их за труды, что и потомки всячески испытывают на себе и пользу, и преимущество от этих благодеяний. Поэтому такие люди шествуют по стезе жизни, овеянные такой славой, что оставляют после себя в этом мире памятные знаки тех восторгов, которые они вызывали, как это и было с Антонио и Пьеро дель Поллайоло, высоко ценившимися в их времена за ту редкую доблесть, которую они себе стяжали рвением своим и трудами.

Родились они в городе Флоренции, второй через несколько лет после первого, от отца происхождения довольно низкого и малосостоятельного, который, угадав по многим признакам отменный и острый талант сыновей своих и не имея возможности обратить их на путь науки, отдал Антонио в обучение ювелирному искусству к Бартолуччо Гиберти, мастеру в то время в этом деле весьма опытному, а Пьеро начал учиться живописи у Андреа дель Кастаньо, который был тогда лучшим живописцем во Флоренции. И вот Антонио, руководимый Бартолуччо, сделал такие успехи, что он не только научился паять драгоценности и плавить эмаль по серебру, но был признан самым выдающимся из всех владеющих орудиями, свойственными этим искусствам. А потому и Лоренцо Гиберти, который работал тогда над дверями церкви Сан Джованни, обратил внимание на манеру Антонио и привлек его к своей работе вместе со многими другими молодыми людьми, и, когда он занял его одной из гирлянд, над которой он тогда работал, Антонио сделал перепелку, которая там и теперь, столь прекрасную и столь совершенную, что того и гляди улетит. Антонио потратил всего несколько недель на это дело и уже был признан лучшим из всех там работавших как по рисунку, так и по прилежанию, а также самым талантливым и трудолюбивым из всех. И, так как и умение его, и слава возрастали, он ушел от Бартолуччо и Лоренцо и на Меркато Нуово того же города сам открыл великолепную и почтенную ювелирную мастерскую и занимался этим искусством многие годы, продолжая рисовать и лепить из воска всякие фигуры и другие фантазии, благодаря чему в короткое время был признан в этом деле первым, каким он и был. В это же самое время жил другой ювелир – по имени Мазо Финигверра, – пользовавшийся по заслугам необыкновенной известностью, ибо в работах резцом и чернью не видно было еще никогда никого, кто делал бы такое, как он, количество фигур, как на большом, так и на малом пространстве, о чем до сих пор свидетельствуют в церкви Сан Джованни во Флоренции некоторые выполненные им образки, к которым прикладывались во время обедни, когда раздавался «поцелуй мира», и на которых были изображены весьма мелкие истории из Страстей Христовых. Он рисовал очень хорошо и много, и в нашей книге есть много его листов с одетыми и обнаженными фигурами и с историями, нарисованными акварелью. Соревнуясь с ним, Антонио выполнил несколько историй, в коих сравнялся с ним в тщательности и превзошел его в рисунке. По сему случаю, когда понадобилось выполнить из серебра для алтаря церкви Сан Джованни несколько историй, то, поскольку обычаем было в разные времена, но всегда давать заказы разным мастерам, консулы цеха купцов, убедившись в превосходстве Антонио, порешили между собой поручить работу также и ему, и так оно и было сделано, и вещи эти получились у него настолько превосходными, что они и поныне выделяются из всех остальных как самые лучшие. Были там «Пир Ирода» и «Пляска Иродиады», но прекраснее всего был св. Иоанн, что стоит посреди алтаря весь чеканный, – произведение, получившее высокое одобрение. И потому названные консулы заказали ему серебряные подсвечники в три локтя каждый и соответствующий им по размеру крест, который он так разукрасил резьбой и отделал с таким совершенством, что и земляки, и иностранцы всегда почитали это дивным творением. Во всяком случае он вложил в это ремесло бесконечное количество труда, как в золотые изделия, так и в эмаль, и в серебро. К числу этих работ относится и несколько прекраснейших образков в церкви Сан Джованни, отличающихся таким колоритом от обжига, что кистью лучше и не сделаешь. Чудесные его эмали можно увидеть и в других церквах Флоренции, Рима и других городов Италии. Этому искусству он обучил Маццинго, флорентинца, и Джулиано дель Факкино, мастеров толковых, а также Джованни Турини, сиенца, намного превзошедшего обоих своих товарищей в этом ремесле, в котором со времени Антонио ди Сальви (создавшего много хороших вещей, как, например, большой серебряный крест для Флорентийского аббатства и др.) и поныне ничего особенного сделано не было. Однако из того и из другого, сделанного братьями Поллайоло, многое было в военное время переплавлено для нужд города и таким образом погибло.

И вот, понимая, что искусство это не обеспечивает долговечности творениям занятых в нем художников, и стремясь оставить по себе память более длительную, он решил больше им не заниматься. А так как у него был брат Пьеро, занимавшийся живописью, он сблизился с ним, дабы изучить способы изготовления и применения красок, так как искусство это казалось ему уж очень отличным от ювелирного, однако, если бы он так быстро не решил навсегда бросить первое, он, может быть, со временем об этом и пожалел бы. По этой причине, побуждаемый скорее самолюбием, чем выгодой, он в немногие месяцы приобрел опыт писать красками и стал мастером превосходным, и в полном единении с Пьеро он выполнил совместно с ним много живописных работ, в числе которых они для кардинала Португальского написали маслом образ в Сан Миньято аль Монте за Флоренцией, в котором они проявили свою большую любовь к колориту и который был поставлен на алтарь капеллы кардинала, где они изобразили св. Иакова, апостола, св. Евстахия и св. Викентия – фигуры, получившие большое одобрение. Пьеро же самостоятельно написал там на стене маслом, чему он научился у Андреа дель Кастаньо, под архитравом, в обрамленных углах между полукружиями, нескольких пророков, а также в полутондо Благовещение с тремя фигурами, а для капитанов гвельфской партии в другом полутондо – Богоматерь с младенцем на руках и вокруг полутондо фриз с серафимами, также написанный маслом. Они написали также в церкви Сан Микеле ин Орто на одном из столбов маслом на полотне архангела Рафаила с Товией, а в цехе купцов во Флоренции несколько Добродетелей в том самом месте, где заседает трибунал старшин цеха. С натуры он написал мессера Поджо, секретаря флорентийской Синьории, писавшего историю Флоренции после мессера Леонардо из Ареццо, а также мессера Джаноццо Манетти, лицо весьма ученое и почитаемое, на том же месте, где другими мастерами гораздо раньше были изображены Дзаноби да Страда, флорентийский поэт, Донато Аччайуоли и другие из проконсулата. В капелле Пуччи в церкви сервитов Сан Себастьяно он написал алтарный образ – произведение превосходное и редкостное, на котором изображены чудесные лошади, обнаженные люди и прекраснейшие фигуры в ракурсе, причем сам св. Себастьян изображен с натуры, а именно с Джино ди Лодовико Каппони, и работа эта стала самой прославленной из всех, когда-либо написанных Антонио. И, дабы подражать природе поелику возможно, он вложил в одного из лучников, который, прижав самострел к груди, нагибается к земле, чтобы натянуть его, всю силу, какую только может применить человек с сильными руками, чтобы натянуть это оружие; ибо мы видим, как надуваются у него жилы и мускулы и как он задерживает дыхание, чтобы набрать больше силы. И не только он один выполнен с наблюдательностью, но и все остальные, в разнообразных позах, совершенно явно обнаруживают талант и рассудительность, вложенные художником в это произведение, которое, несомненно, было признано Антонио Пуччи, заплатившим ему за него в 1475 году триста скуди и признавшимся, что он этим оплатил разве только что краски. Это придало ему смелости, и в церкви Сан Миньято фра ле Торри он написал св. Кристофана в десять локтей, творение весьма прекрасное и написанное по-новому, да и самую соразмерную из всех фигур такой величины, выполненных в ту пору. После этого он написал на холсте Распятие со св. Антонином, поставленное в капелле этого святого в церкви Сан Марко. Во дворце Синьории во Флоренции он написал около двери делла Катена св. Иоанна Крестителя, а в доме Медичи для Лоренцо Старшего – трех Геркулесов в трех картинах, по пять локтей каждая, один из которых, душащий Антея, – фигура прекраснейшая, в коей явно видно, с какой силой он сжимает Антея и как напряжены все его мускулы и жилы, чтобы его задушить, а на лице этого Геркулеса мы видим, как он стиснул зубы в соответствии с остальными частями тела, которые вплоть до пальцев ног вздуваются от напряжения. Не меньшую наблюдательность проявил он и в Антее, который, стиснутый руками Геркулеса, слабеет и теряет всякую силу и, открыв рот, испускает дух. Другой, убивая льва, упирается ему в грудь левым коленом и разрывает львиную пасть обеими руками; стиснув зубы и раздвигая руки, он изо всех сил раскрывает ее и не дает ей закрыться, несмотря на то, что зверь, защищаясь когтями, жестоко раздирает ему руки. Третий, убивающий гидру, – вещь поистине чудеснейшая, и в особенности змея, окраску которой он схватил так живо и удачно, что живее сделать невозможно. Там и яд, и пламя, ярость и гнев настолько живые, что он заслуживает и прославления, и того, чтобы хорошие мастера всячески ему подражали.

Для сообщества св. Ангела в Ареццо он выполнил на хоругви с одной стороны Распятие, а с другой маслом на сукне – св. Михаила, борющегося со змием и прекрасного настолько, насколько может быть прекрасна вещь, исполненная его рукой, ибо фигура св. Михаила, который отважно нападает на змия, стиснув зубы и нахмурив брови, такова, что он поистине кажется нисшедшим с небес, чтобы божьим возмездием покарать гордыню Люцифера, и представляет собою нечто поистине чудесное. Обнаженные тела он понимает более по-новому, чем другие мастера, работавшие до него, и он снимал кожу со многих людей, чтобы под ней разглядеть их анатомию, и был первым, показавшим, как нужно находить мускулы, чтобы определить их форму и расположение в человеческой фигуре; и именно таковы фигуры всех тех скованных одной цепью мужчин, сражение которых он выгравировал на меди, после чего он сделал другие гравюры гораздо лучшей резьбы, чем это делали другие мастера, жившие до него.

По этим причинам он и прославился среди художников, и, когда умер папа Сикст IV. он его преемником Иннокентием был приглашен в Рим, где выполнил из металла установленную в соборе св. Петра гробницу названного Иннокентия, на которой он изобразил его с натуры сидящим в той позе, в которой он благословлял, а также гробницу названного папы Сикста, на отделку которой были потрачены огромные средства и которая была поставлена в капеллу, названную по имени этого первосвященника; она богато украшена и стоит совершенно отдельно, а на ней лежит этот папа, великолепно сделанный. Гробница же Иннокентия находится в соборе св. Петра возле капеллы, где хранится копье, проводившее Христа. Говорят, что он же составил проект Бельведерского дворца для названного папы Иннокентия, осуществленный, однако, другими, ибо большим опытом в строительстве он не обладал. В конце концов, разбогатев, умерли братья, один вскоре после другого, оба в 1498 году, и родные их воздвигли им гробницу в церкви Сан Пьеро ин Винкула; и в память о них возле средних дверей, по левую руку, как войдешь в церковь, оба они были изображены в двух мраморных тондо со следующей эпитафией:

Antonius Pullarius patria Florentinus, picior insignis, gai duor. pont. Xisti et Innocentii aerea monument, miro opific. expressit, re famil composita ex test, hic se cum Petro fratre condм voluit. Vixit ann. LXXII. Obiit an. Sal. MIID..[78]78
  Антониус Пуллариус, флорентинец, знаменитый живописец, создавший бронзовые памятники двум первосвященникам – Сиксту и Иннокентию, согласно желанию, выраженному в завещании, пожелал быть здесь погребенным вместе с братом Петром. Жил он семьдесят два года, скончался в 1498 году


[Закрыть]

Он же выполнил из металла очень красивый барельеф с битвой обнаженных мужчин, который был отправлен в Испанию и гипсовый слепок с которого во Флоренции есть у всех художников. А после его смерти нашлись рисунок и модель конной статуи Франческо Сфорцы, миланского герцога, сделанные им для Лодовико Сфорцы; рисунок этот в нашей Книге, причем в двух видах: на одном герцог попирает Верону, на другом он в полном вооружении на коне наскакивает на вооруженного воина и стоит на цоколе, покрытом батальными сценами. Однако по какой причине проекты эти остались неосуществленными, выяснить мне не удалось. Он же выполнил несколько прекраснейших медалей и, между прочим, одну в память заговора Пацци – с головами Лоренцо и Джулиано деи Медичи, на оборотной же стороне – хор собора Санта Мариа дель Фьоре и все событие точь-в-точь, как оно произошло. Он равным образом выполнил медали нескольких первосвященников и много других вещей, хорошо известных художникам.

Антонио умер семидесяти двух лет, а Пьеро – шестидесяти пяти. Он оставил много учеников и среди прочих Андреа Сансовино. Жизнь он прожил счастливейшую, ибо при нем папы были богатыми, а город его достиг той вершины, на которой ценятся таланты, потому и его высоко ценили, а если бы времена были иными, то и деятельность его, возможно, не была бы столь плодотворной, ибо смута – враг тех наук, которые служат людям занятием и отрадой.

По его рисунку для Сан Джованни во Флоренции были выполнены две туники, одна риза и одна ряса из парчи, вытканной ворс на ворс и из одного куска, без единого шва, а на кайме и в виде украшения были вышиты истории из жития св. Иоанна с тончайшим мастерством и искусством рукой Паоло из Вероны, мастера в этом деле божественного и редкостного, превыше всякого другого таланта, который иголкой исполнил эти фигуры не хуже, чем Антонио написал бы их кистью, и потому мы немало обязаны мастерству одного в рисовании и терпению другого в шитье. Потрачено было на выполнение этой работы двадцать шесть лет, причем вышивка эта делалась частым стежком, почему, помимо того что она более прочна, она кажется настоящей картиной, написанной кистью. Этот хороший способ почти не применяется, так как теперь стежки кладутся более редко, что менее прочно и не так красиво на вид.

Жизнеописание Сандро Боттичелли флорентийского живописца

В это же самое время, иначе говоря, во времена великолепного Лоренцо Старшего деи Медичи, кои для людей талантливых были поистине золотым веком, процветал и Александр, именовавшийся по обычаю нашему Сандро и прозванный Боттичелли по причине, которая сейчас станет ясной. Был он сыном Мариано Филипепи, флорентийского гражданина, которым был тщательно воспитан и обучен всему, чему было принято в ту пору обучать мальчиков до того, как отдать их в мастерские. Однако, хотя он с легкостью изучал все, что ему хотелось, он тем не менее никогда не успокаивался и его не удовлетворяло никакое обучение ни чтению, ни письму, ни арифметике, так что отец, которому надоела эта взбалмошная голова, отдал его, отчаявшись, обучаться ювелирному делу у своего кума, прозванного Боттичелли, мастера в то время весьма сведущего в этом искусстве. В ту пору была величайшая дружба и как бы постоянное сотрудничество между ювелирами и живописцами, благодаря чему Сандро, который был человек бойкий и только рисованием и занимался, увлекся и живописью и решил заняться и ею. И когда открыл он душу своему отцу, тот, зная, куда у него повернуты мозги, отвел его к фра Филиппо из обители Кармине, превосходнейшему тогдашнему живописцу, и договорился с ним, чтобы он обучал Сандро, как тот и сам того желал. И вот, отдавшись целиком этому искусству, он стал последователем своего учителя и подражал ему так, что фра Филиппо его полюбил и своим обучением вскоре поднял его до такой ступени, о которой никто не мог бы и подумать.

Будучи еще юношей, он написал фигуру Стойкости в числе тех Добродетелей, которые были написаны на дереве Антонио и Пьеро Поллайоло для купеческого цеха во Флоренции. В церкви Санто Спирито во Флоренции он расписал доску для капеллы Барда, тщательно выполненную и великолепно отделанную, где есть оливы и пальмы, выписанные им с большой любовью. У конвертиток он написал на дереве алтарный образ для этих монахинь, а также и другой для монахинь св. Варнавы.

В церкви Оньисанти для семьи Веспуччи он написал фреской на алтарной преграде около дверей, ведущих к хору, св. Августина, над которым он немало потрудился, стараясь превзойти всех живописцев своего времени, но в особенности Доменико Гирландайо, выполнившего с другой стороны св. Иеронима. Работа эта получилась достойной наивысшей похвалы, ибо на лице этого святого он выразил ту глубину, остроту и тонкость мысли, которая свойственна лицам, исполненным премудрости и постоянно погруженным в исследование предметов высочайших и наитруднейших. Фреска эта, как говорилось в жизнеописании Гирландайо, перенесена в сем 1564 году на другое место в целости и невредимости.

Этим он завоевал себе доверие и известность, и цех Порта Санта Марна заказал ему в церкви Сан Марко на дереве Венчание Богоматери с хором ангелов, отлично им нарисованное и написанное. В доме Медичи он выполнил много вещей для Лоренцо Старшего и главным образом Палладу в натуральную величину на гербе с пылающими факелами, а также св. Себастьяна. В церкви Санта Мариа Маджоре во Флоренции около капеллы Панчатики находится отлично написанный им Плач о Христе с мелкими фигурами. Д ля разных домов во Флоренции он написал всякие тондо и много обнаженных женщин, как, например, сохранившиеся поныне в Кастелло, вилле герцога Козимо, две картины с фигурами: одна из них – это рождающаяся Венера с ветерками и ветрами, помогающими ей вступить на землю вместе с амурами, другую же Венеру осыпают цветами Грации, возвещая появление Весны: обе они выполнены с грацией и выразительностью. На Виа деи Серви, в доме Джованни Веспуччи, ныне принадлежащем Пьетро Сальвиати, он выполнил вокруг одной из комнат много картин в ореховых рамах в виде бордюра и шпалер, со многими весьма живыми и прекрасными фигурами. Равным образом в доме Пуччи он изобразил новеллу Боккаччо о Настаджо дельи Онести на четырех картинах с мелкими фигурами, отличающихся живописью изящной и красивой, а в тондо – Богоявление. В монастыре Честелло для одной из капелл он написал на доске Благовещение. В церкви Сан Пьетро Маджоре у боковых дверей он расписал доску для Маттео Пальмьери с бесчисленным множеством фигур, а именно Успение Богоматери с небесными кругами, как их принято изображать, с патриархами, пророками, апостолами, евангелистами, мучениками, исповедниками, учителями, девственницами и ангельскими чинами, и все это по плану, данному ему Маттео, человеком ученым и достойным; вещь эта написана им с мастерством и тончайшей тщательностью. Внизу же изображен коленопреклоненный Маттео, а также его жена. Однако, несмотря на то, что работа эта была прекраснейшей и должна была бы посрамить любого завистника, нашлось все же несколько злопыхателей и хулителей, кои, не будучи в состоянии очернить ее в другом отношении, говорили, что и Маттео, и Сандро впали в тяжкий грех ереси; правда это или неправда, судить не мне. Достаточно того, что фигуры, выполненные Сандро, поистине заслуживают похвалы за усилия, вложенные им в изображение небесных кругов, за то, как он отделил ангелами одни фигуры от других, за ракурсы, за различные точки зрения, изображенные по-разному, и за хороший рисунок всего исполненного.

В это время Сандро получил заказ на небольшую дощечку с фигурами в три четверти локтя каждая, которая была помещена в церкви Санта Мариа Новелла между двух дверей главного фасада церкви, по левую руку, если войти через средние двери. На ней изображено Поклонение волхвов, и особую выразительность мы видим в первом старце, который, целуя ноги Господа нашего и тая от нежности, отменнейшим образом показывает, что он достиг цели длиннейшего своего путешествия. Фигура же этого царя представляет собой точный портрет Козимо Старшего деи Медичи, самый живой и самый схожий из всех дошедших до наших дней. Второй – это Джулиано деи Медичи, отец папы Климента VII, и видно, как он сосредоточенно, с благоговейной душой преклоняется перед младенцем и подносит ему свои дары. И как со своей стороны третий – Джованни, сын Козимо, – преклонив колено, обращается к нему с благодарственной молитвой и исповедует в нем истинного мессию. Невозможно и описать всю красоту, вложенную Сандро в изображение голов, повернутых в самых разнообразных положениях – то в фас, то в профиль, то в полуоборот, то, наконец, склоненных, а то еще как-нибудь иначе, – невозможно также описать и все разнообразие в выражениях лиц у юношей и у стариков со всеми отклонениями, по которым можно судить о совершенстве его мастерства, – ведь даже в свиты трех царей он внес столько отличительных черт, что легко понять, кто служит одному, а кто – другому. Поистине произведение это – величайшее чудо, и оно доведено до такого совершенства в колорите, рисунке и композиции, что каждый художник и поныне ему изумляется.

И тогда он завоевал себе этим во Флоренции и за ее пределами такую славу, что папа Сикст IV, построивший капеллу в своем римском дворце и пожелавший расписать ее, распорядился поставить его во главе работы. И вот он и выполнил там собственноручно нижеописанные истории, а именно: как дьявол искушает Христа, как Моисей убивает египтянина и как ему дают напиться дочери Иофора Мадиамского, а также как во время жертвоприношения сыновей Аарона огонь нисходит с неба; а над историями в нишах несколько святых пап. Вследствие этого среди многих соревнующихся, которые работали вместе с ним и которые были и флорентинцами, и из других городов, он приобрел известность и славу величайшую, а от папы получил порядочную сумму денег, которую он сразу же, пока был в Риме, промотал и растратил, ибо по своему обыкновению вел жизнь беспечную. Закончив же и раскрыв порученную ему часть росписи, он тотчас же возвратился во Флоренцию, где, будучи человеком глубокомысленным, частично иллюстрировал Данте, сделав рисунки к Аду, и выпустил это в печать, на что потратил много времени, а так как он в это время не работал, то это внесло в его жизнь очень большой беспорядок. Он напечатал много и других своих рисунков, но неудачно, так как гравюры были плохо сделаны; лучшее же, выполненное его рукой, – это Триумф веры фра Джироламо Савонаролы из Феррары, приверженцем секты которого он стал в такой степени, что бросил живопись и, не имея средств к существованию, впал в величайшее разорение. Тем не менее он упорствовал в своих убеждениях и сделался, как их называли тогда, «плаксой», отошел от работы и в конце концов постарел и обеднел настолько, что, если бы о нем не вспомнил, когда еще был жив, Лоренцо деи Медичи, для которого он, не говоря о многих других вещах, много работал в малой больнице в Вольтерре, а за ним и друзья его, и многие состоятельные люди, поклонники его таланта, он мог бы умереть с голоду.

В церкви Сан Франческо, что за воротами Сан Миньято, есть тондо с Мадонной и несколькими ангелами в человеческий рост, выполненное рукой Сандро и почитавшееся произведением прекраснейшим.

Был Сандро человеком весьма приятным и нередко любил подшутить над своими учениками и друзьями. Так, рассказывают, что, когда один из его учеников по имени Бьяджо выполнил для продажи тондо, точь-в-точь похожее на вышеназванное, Сандро продал его за шесть флоринов золотом одному горожанину и затем, разыскав Бьяджо, сказал ему: «Ну, я, наконец, продал эту твою картину; однако нужно ее сегодня вечером прибить повыше, тогда она будет выглядеть лучше, а завтра утром зайди на дом к этому самому горожанину и приведи его сюда, чтобы он увидел ее при хорошем освещении на своем месте, а там и денежки подсчитаешь». «О, как вы это хорошо устроили, учитель», – воскликнул Бьяджо, отправился в мастерскую, повесил тондо как можно выше и ушел. А в это время Сандро и Якопо, другой его ученик, вырезали из бумаги восемь капюшонов, какие носят горожане, и белым воском прилепили их на головах восьми ангелов, окружавших на названном тондо Мадонну. Наступило утро, и тут как тут появился Бьяджо с горожанином, купившим картину и знавшим о шутке. И вот, когда вошли они в мастерскую, Бьяджо посмотрел вверх и увидел, как его Мадонна, в окружении не ангелов, а флорентийской Синьории, восседает среди этих самых капюшонов; он чуть не закричал и хотел уже просить у покупателя прощения, но, видя, что тот молчит и даже хвалит картину, замолчал. В конце концов Бьяджо ушел вместе с горожанином и у того на дому получил за картину шесть флоринов, в соответствии с тем, как тот сторговался с его учителем, когда же он возвратился в мастерскую, Сандро и Якопо как раз только что сняли бумажные капюшоны, и он увидел, что его ангелы – ангелы, а не горожане в капюшонах, и так был поражен, что не знал, что и сказать. Обратившись наконец к Сандро, он промолвил: «Учитель мой, я прямо и не знаю, сон это или явь. У этих ангелов, когда я сюда пришел, были на головах красные капюшоны, а теперь их нет, так что же это значит?» – «Ты не в себе, Бьяджо, – ответил Сандро, – это деньги свели тебя с ума. Если бы это было так, неужели ты думаешь, что горожанин купил бы картину?» – «И правда, – согласился Бьяджо, – ведь он мне ничего не сказал. И все же мне это чудным показалось». А тут и все остальные подмастерья его обступили и наговорили столько, что он решил, что все они спятили с ума.

Как-то поселился возле Сандро некий ткач и поставил без малого восемь станков, которые, когда они работали, то не только бедного Сандро оглушали стуком стремян и грохотом ящиков, но сотрясали весь дом, который был и так не прочнее прочного. И потому то от одного шума, то от другого он не мог ни работать, ни сидеть дома. Он уже не раз просил соседа избавить его от этой муки, а тот отвечал ему, что у себя дома он хочет и может делать все, что ему нравится. Сандро рассердился и на свою стену, которая была выше соседской стены и не очень устойчивой, взгромоздил огромнейший камень, чуть не с воз размером, так что, казалось, при малейшем сотрясении стены он должен был упасть и проломить крышу, потолок, рамы и сукна соседа; а когда тот, перепугавшись, прибежал к Сандро, ему было отвечено теми же словами, что он-де у себя дома хочет и может делать все, что ему нравится, а так как он ничего другого не мог добиться, ему пришлось прийти к разумному соглашению и наладить с Сандро добрососедские отношения.

Рассказывают также, что Сандро в шутку обвинил перед викарием одного из своих друзей в ереси и что тот, явившись, спросил, кто его обвиняет и в чем. Когда же ему сказали, что это был Сандро и что он придерживается мнения эпикурейцев, будто душа умирает вместе с телом, он потребовал очной ставки со своим обвинителем перед судьей. Сандро же, явившись, возразил: «Совершенно верно, что я такого мнения о его душе, ибо он – скотина. А кроме того, не кажется ли вам, что он еретик, потому что, будучи неграмотным и едва умея читать, он толкует Данте и упоминает имя его всуе?»

Говорят также, что он превыше всего любил тех, о ком он знал, что они усердны в своем искусстве, и что зарабатывал он много, но все у него шло прахом, так как хозяйничал он плохо и был беспечным. В конце концов он стал дряхлым и неработоспособным и ходил, опираясь на две палки, ибо выпрямиться уже не мог и умер немощным калекой семидесяти восьми лет, похоронен же был в церкви Оньисанти во Флоренции в 1515 году.

В гардеробной синьора герцога Козимо находятся две прекраснейших женских головы в профиль его работы, одна из которых, как говорят, – возлюбленная Джулиано деи Медичи, брата Лоренцо, а другая – мадонна Лукреция деи Торнабуони, супруга названного Лоренцо. Там же находится Вакх, равным образом работы Сандро, который, подняв обеими руками бочонок, приставил его к губам, – фигура весьма изящная. А в Пизанском соборе для капеллы делла Импальята он начал Успение с хором ангелов, но, так как оно ему не понравилось, он оставил его незавершенным. В Монтеварки он написал на дереве образ главного алтаря в церкви Сан Франческо, а в приходской церкви в Эмполи, с той стороны, где св. Себастьян работы Росселино, – написал двух ангелов.

Он был одним из первых, придумавших изготовлять хоругви и другие драпировки так называемым мозаичным способом, чтобы краски не выцветали и чтобы цвет материи был виден с обеих сторон. Таким образом изготовлен им балдахин в Орсанмикеле, покрытый совсем разными и прекрасными Мадоннами, который служит доказательством того, насколько лучше материал сохраняется при этом способе, чем когда его пропитывают составом, который его разъедает и делает непрочным; впрочем, ныне ради дешевизны прибегают больше к пропитыванию, чем к другим способам.

Рисовал Сандро исключительно хорошо и так много, что еще долго после его смерти каждый художник старался заполучить его рисунки; есть и в нашей Книге несколько, выполненных с большим умением и вкусом. Истории его изобиловали фигурами, о чем можно судить по вышивке, выполненной целиком по его рисунку на оборке для креста, который несут в процессиях монахи из Санта Мариа Новелла.

Таким образом, Сандро заслужил большого одобрения за все те живописные работы, в которые он захотел вложить много старания и любви так, например, как он расписал вышеназванную доску с волхвами в Санта Мариа Новелла, которая действительно чудесна. Отменно прекрасно также небольшое тондо его работы, которое можно видеть в помещении приора дельи Анджели во Флоренции, с фигурами мелкими, но весьма изящными и выполненными с прекрасной наблюдательностью. Той же величины, что и названная доска с волхвами, доска его же работы, принадлежащая мессеру Фабио Сеньи, флорентийскому дворянину, на которой изображена Клевета Апеллеса, прекраснее коей и быть не может. Под доской этой, которую он сам подарил Антонио Сеньи, закадычнейшему своему другу, мы читаем ныне следующие стихи названного мессера Фабио: