Текст книги "Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих"
Автор книги: Джорджо Вазари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 156 страниц) [доступный отрывок для чтения: 55 страниц]
Жизнеописание Антонелло да Мессины, живописца
Когда я сам с собою рассуждаю о различных благодеяниях и преимуществах, полученных искусством живописи от многочисленных мастеров, воспринявших вторую сию манеру, то не могу по их произведениям назвать их иначе, как поистине трудолюбивыми и превосходными, ибо они всеми силами старались поднять живопись на более высокую ступень, не считаясь ни с удобствами, ни с расходами, ни с какими-либо личными интересами. Между тем, работая на досках и на холсте, они никогда не применяли иных красок, кроме темперы, начало же этому способу было положено Чимабуэ в 1250 году, когда он работал с упоминавшимися греками, а продолжали его Джотто и другие, о которых говорилось до сих пор; этого же способа придерживались и после них, хотя художники и признавали, что живописи темперой не хватало некоей мягкости и живости, которые, если бы только их удалось найти, придали бы больше изящества рисунку и большую красоту колориту и облегчили бы достижение большего единства в сочетании цветов, в то время как они в своем письме всегда пользовались лишь кончиком кисти. Однако, хотя многие и изощрялись, чтобы найти нечто подобное, все же никто хорошего способа не открыл, даже применяя жидкий лак или же краски другого рода, смешанные с темперой. И в числе многих делавших такие или подобные им попытки, но напрасно, были Алессо Бальдовинетти, Пезелло и многие другие, но ни у кого из них не удавались произведения той красоты и добротности, какие они себе воображали. И даже когда они находили то, что искали, они не в состоянии были добиться того, чтобы фигуры на досках держались так, как они держатся на стене, а также способа промывать их так, чтобы краска не сходила и чтобы они не боялись никаких толчков при обращении с ними. Обо всех этих вещах многие художники, собравшись вместе, неоднократно вели бесплодные споры. К тому же стремились и многие возвышенные таланты, занимавшиеся живописью за пределами Италии, а именно все живописцы Франции, Испании, Германии и других стран. И вот при таком положении вещей случилось так, что работавший во Фландрии некий Иоанн из Брюгге, живописец в тех краях весьма ценимый за большой опыт, приобретенный им в этом занятии, начал испытывать разные виды красок, а так как он занимался и алхимией, то и смешивал разные масла для лаков и другие вещи, соответственно выдумкам людей мудрствующих, к каковым принадлежал и он. Однажды, дописав с большой тщательностью доску и потратив на это величайший труд, он покрыл ее лаком и, как полагалось, выставил сушиться на солнце. Однако, то ли потому, что жар был слишком сильный, то ли дерево было плохо пригнано или плохо выдержано, названная доска злополучным образом разошлась по швам. И потому, увидев вред, причиненный ему солнечным жаром, Иоанн решил не допускать больше никогда, чтобы солнце причиняло столь большой ущерб его работам. И вот, так как лак досадил ему не менее, чем работа темперой, он стал думать о том, чтобы он сохнул в тени и чтобы ему не приходилось выставлять свою живопись на солнце. Поэтому, испробовав многое как в чистом, так и в смешанном виде, он в конце концов обнаружил, что масло льняное и ореховое из всех им испытанных сохнет лучше всех. Вскипятив его с другими своими смесями, он получил лак, о котором давно мечтал и он, да, пожалуй, и все живописцы мира. Проделав опыты со многими другими составами, он увидел, что из смеси красок с этими видами масел получался очень прочный состав, который, высохнув, не только не боялся вовсе воды, но и зажигал краски так ярко, что они блестели сами по себе без всякого лака, и еще более чудесным показалось ему то, что смешивались они бесконечно лучше темперы. Такое изобретение очень обрадовало Иоанна, а так как он был человеком весьма толковым, то и приступил к многочисленным работам, коими заполнил все те края, к огромному удовлетворению их жителей и к величайшей своей пользе. И, приобретая с каждым днем все больший опыт, он стал выполнять все более крупные и лучшие работы.
Молва об изобретении Иоанна скоро распространилась не только по Фландрии, но и по Италии и многим другим частям света, пробудив в художниках величайшее желание узнать, каким образом он придавал такое совершенство своим работам. Художники эти, видя его работы, но не зная, чем он для них пользовался, вынуждены были его прославлять и воздавать ему бессмертные хвалы, но в то же время всячески ему завидовали, тем более что он долгое время не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как он работает, или узнал его тайну. Однако, дожив до старости, он оказал в конце концов такую милость Руджери из Брюгге, ученику своему, а Руджери – обучавшемуся у него Ауссе и другим, о которых говорилось, когда речь шла о письме маслом в живописных работах. Но, несмотря на все это, хотя купцы и закупали эти картины и рассылали их по всему свету государям и высокопоставленным лицам, к великой для себя выгоде, изобретение это за пределы Фландрии не выходило. Картины подобного рода обладали острым запахом, который им придавали смешанные вместе масла и краски, в особенности же когда они были новые, и потому казалось, что можно было распознавать их, чего, впрочем, не случалось в продолжение многих лет. Однако несколько флорентинцев, торговавших во Фландрии, послали неаполитанскому королю Альфонсо I доску со многими фигурами, написанную маслом Иоанном, которая красотой фигур и новоизобретенным колоритом королю весьма понравилась; и все живописцы, какие только были в том королевстве, собрались, чтобы взглянуть на нее, и все как один удостоили ее наивысших похвал.
И вот некий Антонелло из Мессины, обладавший талантом отменным и резвым, будучи человеком в своем деле весьма проницательным и опытным и много лет обучавшийся рисованию в Риме, сперва поселился в Палермо и работал там много лет и, наконец, в Мессине, на своей родине, где он своими произведениями подтвердил добрую славу, которой он пользовался в своем отечестве как отменный живописец. Отправившись однажды по своим надобностям из Сицилии в Неаполь, он услыхал, что названному королю Альфонсо прислана из Фландрии вышеупомянутая доска работы Иоанна из Брюгге, написанная маслом такой манерой, что ее можно было мыть, что она не боялась никаких толчков и обладала всяческим совершенством. Когда он добился разрешения на нее взглянуть, живость красок, а также красота и цельность живописи произвели на него такое сильное впечатление, что, отложив в сторону все другие дела и мысли, он отправился во Фландрию и, прибыв в Брюгге, близко подружился с означенным Иоанном и подарил ему много рисунков в итальянской манере и всяких других вещей. Поэтому, а также потому, что Антонелло был очень внимателен, а Иоанн уже стар, последний в конце концов согласился показать Антонелло, как он пишет маслом. Антонелло же не уехал из этих краев до тех пор, пока досконально не изучил тот способ живописи, о котором так мечтал. Недолгое время спустя Иоанн скончался, Антонелло же уехал из Фландрии, чтобы повидать свою родину и посвятить Италию в столь полезную, прекрасную и удобную тайну. Пробыв несколько месяцев в Мессине, он отправился в Венецию, где, будучи человеком весьма склонным к удовольствиям и весьма преданным Венере, решил поселиться навсегда и закончить свою жизнь там, где он нашел образ жизни, вполне соответствующий его вкусам. Приступив же к работе, он написал маслом тем способом, которому научился во Фландрии, много картин, рассеянных по домам дворян этого города, где благодаря новизне своего исполнения они стали очень высоко цениться. Он написал много и других, которые были разосланы в разные места. В конце концов, когда он завоевал там славу и большую известность, ему был заказан на дереве образ для Сан Кассано, приходской церкви этого города, и образ этот Антонелло написал со всем присущим ему умением и не щадя времени. Когда же он был закончен, то за новизну колорита и красоту фигур, которые к тому же были им хорошо нарисованы, он был весьма одобрен и очень высоко ценился. А после того, как новый секрет, привезенный им из Фландрии в Венецию, был раскрыт, Антонелло до конца своей жизни пользовался любовью и лаской великолепных дворян этого города.
Среди живописцев, стоявших в то время в Венеции на высоком счету, весьма превосходным почитался некий мастер Доменико. Когда Антонелло приехал в Венецию, тот осыпал его всяческими ласками и любезностями, какие только могут быть оказаны самому дорогому и нежному другу. И потому Антонелло, не желая оставаться в долгу, за любезности мастера Доменико по прошествии немногих месяцев открыл ему секрет и способ писать масляными красками. При всей исключительной оказанной ему ласке и любезности ничто не могло быть для Доменико более дорогим, да и не удивительно, ибо, обладая этим секретом, он, как это и предполагал Антонелло, отныне всегда пользовался на своей родине величайшим почетом. И, без сомнения, жестоко ошибаются те, кто полагает, что, если они будут скупиться на то, что им ничего не стоит, всякий должен служить им, как говорится, ради их прекрасных глаз. Любезность мастера Доменико-венецианца извлекла для него из рук Антонелло то, чего тот добился с таким трудом и в поте лица своего и чего не уступил бы никому другому хотя бы и за огромные деньги. Но так как о мастере Доменико будет рассказано в свое время, о том, как он работал во Флоренции, и о том, кому он подарил то, что от других получил своей любезностью, я только скажу, что Антонелло после образа в Сан Кассано написал много картин и портретов для венецианских дворян, мессеру же Бернардо Вьеккьетти, флорентинцу, принадлежат написанные его рукой на одной и той же картине прекраснейшие св. Франциск и св. Доминик. Когда же затем Синьорией Антонелло были заказаны в палаццо Дукале несколько историй, которые не захотели передать Франческо ди Монсиньоре, веронцу, несмотря на то, что тому весьма покровительствовал герцог Мантуанский, но заболел воспалением легких и умер сорока девяти лет от роду, даже не приступив к этой работе. Художниками ему были устроены весьма торжественные похороны за то, что он одарил искусство новой манерой писать красками, о чем свидетельствует следующая эпитафия:
D. О. М. [71]71
Господину Всеблагому Великому
[Закрыть]Antonius pictor, praecipuum Messanae suae et Siciliae, totius omamentum, hac humo contagitur. Non solum suis picturis, in quibus singulare artificium et venustas fuit, sed et quod coloribus oleo miscendis splendorem et perpetuitatem primus italicae picturae contulit, summo semper artificium studio celebratus.
Смерть Антонио опечалила многочисленных друзей его, и в особенности Андреа Риччо, скульптора, изваявшего из мрамора в Венеции, во дворце Синьории, две обнаженные статуи Адама и Евы, которые и теперь там можно видеть и которые почитаются прекрасными.
Таков был конец Антонелло, которому наши художники должны несомненно быть обязаны за то, что он ввез в Италию способ писать маслом, не менее чем Иоанну из Брюгге за то, что он изобрел его во Фландрии, ибо и тот, и другой облагодетельствовали и обогатили это искусство. Действительно, благодаря этому изобретению художники со временем достигли такого совершенства, что смогли изображать свои фигуры почти что живыми. И это тем более ценно, ибо лишь немногие писатели приписывают древним такую манеру писать красками. А если бы можно было убедиться в том, что у древних ее действительно не было, то в этом достижении наше время превзошло бы совершенно древних. Но, подобно тому, как не говорится ничего, что уже не было бы сказано, так, пожалуй, ничего и не делается, что не было бы уже сделано. Почему без дальнейших разговоров я пойду дальше и, всячески похвалив тех, кто помимо рисунка чем-нибудь да обогатил искусство, перейду к остальным.
Жизнеописание Алессо Бальдовинетти, флорентийского живописца
Благородство искусства живописи обладает такой силой, что многие благородные мужи отказывались от того ремесла, которое сулило им величайшее богатство, и, влекомые склонностью, против воли родителей последовали своему естественному стремлению, посвятив себя живописи или скульптуре, или же иному подобному занятию. И, говоря по правде, тот, кто, ценя богатства не выше должного, ставит доблесть конечной целью всех своих действий, обретает иные сокровища, чем серебро и золото, и, более того, никогда не робеет перед всем тем, что в любое время может лишить его земных благ, которые люди по своей глупости ценят превыше должного.
Сознавая это, Алессо Бальдовинетти бросил по собственной воле торговлю, которой всегда занимались его родичи и в которой они честным трудом нажили себе состояние и жили как благородные граждане, и посвятил себя живописи; в ней он отличался тем, что великолепнейшим образом подражал природе, о чем можно судить по живописным работам, выполненным его рукой. Будучи еще мальчиком, он не иначе, как против воли отца, предпочитавшего, чтобы он занялся торговлей, посвятил себя рисованию и в короткое время сделал в этом такие успехи, что отец волей-неволей разрешил ему следовать влечению природы.
Первой работой, которую Алессо выполнил фреской, была капелла св. Джилия в церкви Санта Мариа Нуова, а именно наружный ее фасад, получивший в то время большое одобрение за то, что там, между прочим, была фигура св. Эгидия, почитавшаяся очень красивой. Кроме того, Алессо выполнил темперой главный образ, а фреской – капеллу св. Троицы для мессеров Герардо и Бонджанни Джанфильяцци, почтеннейших и состоятельных флорентийских граждан, написав там несколько историй из Ветхого Завета, которые он набросал по сырому, завершил же по сухому растерев краски на яичном желтке, смешанном с жидким лаком, разогретым на огне. Такая темпера, как он полагал, должна была защитить живопись от воды, однако она оказалась такой крепкой, что там, где она была наложена слишком густо, штукатурка во многих местах осыпалась, и, таким образом, думая, что он нашел редкостный и прекраснейший секрет, он обманулся в своих предположениях. Он много писал портретов с натуры: так, в названной капелле в истории царицы Савской, прибывшей к Соломону, чтобы внять его премудрости, он написал портреты великолепного Лоренцо деи Медичи, который был отцом папы Льва X, Лоренцо делла Вольпайя, превосходнейшего часового мастера и наилучшего астролога, того самого, который для названного Лоренцо деи Медичи сделал прекраснейшие часы, находящиеся ныне во дворце светлейшего герцога Козимо; в часах этих планеты беспрерывно движутся по своим орбитам; вещь это редкостная и сделана в этой манере впервые. В другой истории, что насупротив этой, Алессо написал портреты Луиджи Гвиччардини Старшего, Луки Питти, Диотисальви Нерони, Джулиано деи Медичи, отца папы Климента VII, а возле каменного столба – Герардо Джанфильяцци Старшего и мессера Бонджанни, кавалера в голубом камзоле с ожерельем на шее, а также Якопо и Джованни из того же семейства. Рядом с ними – Филиппо Строцци Старший и астролог из Поццо мессер Паоло Тосканелли. На своде он изобразил четырех патриархов, а на образе, написанном на дереве, – Троицу и св. Иоанна Гвальберта, коленопреклоненного вместе с другими святыми. Все эти портреты очень легко узнать, судя по их сходству с гипсовыми или живописными портретами тех людей, которые можно увидеть главным образом в домах их потомков. На эту работу Алессо употребил много времени, так как был весьма терпеливым и любил выполнять свои работы вольготно и с удобством. Рисовал он очень хорошо, о чем можно судить в нашей книге по мулу, нарисованному с натуры, где завитки шерсти по всему телу изображены с большим терпением и с отменным изяществом. В работах своих Алессо был весьма прилежным и старался воспроизвести все мелочи, какие умеет создавать мать-природа. Манерой он обладал несколько сухой и жестковатой, в особенности в изображении тканей.
Он очень любил писать пейзажи, изображая их с натуры точь-в-точь как они есть в действительности. Поэтому на картинах его мы видим реки, мосты, камни, травы, плоды, дороги, поля, города, замки, песчаные отмели и бесчисленное множество подобных вещей. Во флорентийской Нунциате во дворе, позади как раз той стены, где изображено Благовещение, он писал историю по-сырому и прошелся по ней посуху, изобразив в ней Рождество Христово с такими тщательностью и старанием, что на навесе, который там изображен, можно было бы пересчитать стебли и узелки соломы. Там же он воспроизвел в развалинах дома камни, заплесневевшие от дождя и потрескавшиеся и осыпавшиеся от мороза, с толстым корнем плюща, частично закрывающим стену, где следует обратить внимание на то, с каким великим терпением он одним оттенком зеленого цвета написал лицевую сторону листьев, а другим – оборотную, не больше и не меньше как в природе, и, кроме пастухов, изобразил змею или гадюку, ползущую по стене естественнейшим образом.
Говорят, что Алессо приложил большие усилия к тому, чтобы найти настоящий способ мозаики и что у него все не получалось ничего стоящего, до тех пор пока не попался ему некий немец, шедший в Рим за отпущением грехов, и будто бы, приютив его, он полностью узнал у него способ и правила, как это делать, так что после этого, смело принявшись за работу, он выполнил в Сан Джованни над бронзовыми дверями с внутренней стороны в арках несколько ангелов, которые держат голову Христа. Показав этой работой хорошую свою сноровку, он получил заказ от консулов купеческого цеха на обновление и очистку всего свода храма, который был расписан, как уже говорилось, Андреа Тафи; ибо во многих местах свод испортился и нуждался в восстановлении и починке. Алессо выполнил это с любовью и тщательностью, пользуясь при этом деревянными лесами, сооруженными для него Чеккой, который был лучшим архитектором того времени. Мозаичному мастерству у Алессо обучился Доменико Гирландайо, который позднее изобразил его рядом с собой в капелле Торнабуони в Санта Мариа Новелла на той истории, где Иоахим изгоняется из храма, в образе бритого старика с красным капюшоном на голове.
Прожил Алессо восемьдесят лет и, когда стал приближаться к старости, желая получить возможность со спокойной душой предаться занятиям своей профессией, Удалился, как это часто делают многие, в приют госпиталя Сан Паоло. А для того, возможно, чтобы его приняли там охотнее и обращались с ним лучше (а может быть, это вышло и случайно), он велел внести в свои комнаты в названном приюте большой сундук, делая вид, что там находится большая сумма денег; ибо он полагал, что таким образом заведующий и остальные служащие, знавшие, что он завещал приюту все, что останется после его смерти, ублаготворят его превыше всех на свете. Когда же Алессо умер, в сундуке оказались лишь рисунки, набросанные на бумаге, и книжечка с наставлениями, как приготовлять для мозаики камни, как замешивать гипс и как производить работы. И не удивительно, как говорят, что денег там не оказалось, так как он был человеком настолько добрым, что у него не было вещи, которую друзья его не могли бы считать своей. Учеником его был флорентинец Граффионе, который над дверью Воспитательного дома написал фреской Бога Отца с теми ангелами, которых и теперь там можно видеть. Говорят, что великолепный Лоренцо деи Медичи, беседуя однажды с Граффионе, который был человеком взбалмошным, сказал ему: «Хочу, чтобы мне сделали из мозаики и лепнины все внутренние ребра купола». На что Граффионе ответил: «У вас нет таких мастеров». На это Лоренцо возразил: «У нас денег столько, что мы их создадим». Граффионе тотчас же возразил: «Э, Лоренцо, не деньги делают мастеров, а мастера делают деньги». Был он человеком чудным и странным: у себя дома он никогда не ел за столом, который предназначался лишь для его картонов, и спал не в постели, а в сундуке, наполненном соломой, и без простынь.
Возвратимся, однако, к Алессо: завершил он свое искусство и свою жизнь в 1448 году и был своими родственниками и согражданами погребен с почестями.
Жизнеописание Веллано из Падуи, скульптора
В воспроизведении чего-либо с любовью и рвением бывает заключена такая сила, что если кто-нибудь хорошо подражает манере одного из наших искусств, увлекаясь чьими-нибудь работами, то произведение, в котором он подражает, в большинстве случаев становится настолько сходным с тем, которому оно подражает, что лишь тот, у кого уж очень верный глаз, сможет заметить какое-либо различие; и редко случается, чтобы преданный ученик не воспринял, хотя бы в большей части, манеру своего учителя.
Веллано Падуанский старался с таким рвением воспроизвести манеру и почерк Донато в скульптуре, и главным образом в бронзах, что остался в Падуе, на своей родине, наследником доблести флорентинца Донателло, о чем свидетельствуют работы его в Санто, которые ежедневно обманывают почти каждого, незнатока, полагающего, что они принадлежат Донато, если он только не предупрежден. Воспламененный многочисленными восхвалениями, которые, как он слышал, доставались Донато, флорентийскому скульптору, работавшему тогда в Падуе, а также стремлением к пользе, которая за высокое качество их произведений достается хорошим художникам, он договорился с этим самым Донато о том, чтобы обучаться у него скульптуре, и настолько в ней преуспел при помощи такого мастера, как Донато, что в конце концов достиг своей цели. И вот, перед тем как Донато уехал из Падуи по окончании своих работ, он настолько овладел своим искусством, что учитель уже возлагал на него большие надежды и ожидал от него многого. Веллано заслужил себе этим то, что учитель оставил ему материалы, рисунки и модели историй, которые нужно было выполнить из бронзы вокруг хора в соборе в этом городе. И это послужило причиной тому, что после отъезда Донато вся эта работа в его родном городе официально была передана Веллано, к великой его чести. Итак, он и выполнил все бронзовые истории, находящиеся в хоре собора с внешней стороны, там, где, между прочим, есть история, на которой Самсон, обхватив колонну, обрушивает храм филистимлян, где мы видим, как друг за другом падают обломки крушения, гибель многих людей и, помимо того, дивно выраженное Веллано разнообразие многочисленных положений умирающих либо от крушений, либо от страха. Там же находится несколько восковых моделей этих вещей, а также несколько бронзовых канделябров, выполненных им же с большим вкусом и изобретательностью. И, как мы это видим, у художника этого было крайнее стремление достичь уровня Донателло, однако он этого не достиг, ибо тот поднялся слишком высоко в этом труднейшем искусстве. А так как Веллано занимался также и архитектурой и проявил себя в этом деле более чем толково, то, отправившись в Рим во времена папы Павла, венецианца, в 1464 году (архитектором этого папы в ватиканских постройках был Джулиано да Майано), был и он привлечен ко многим работам, и, между прочим, им собственноручно был выполнен герб этого первосвященника с его именем, который там можно видеть. В палаццо ди Сан Марко он выполнил также много украшений этого здания для того же папы, голова которого работы Веллано помещена наверху лестницы. Для того же места он составил проект изумительного двора с удобными и приятными лестничными подъемами, однако все это осталось незавершенным из-за приключившейся смерти папы. Во время пребывания своего в Риме Веллано сделал для названного папы и для других много мелких вещей из мрамора и бронзы, однако мне не удалось разыскать их. Он же сделал в Перудже бронзовую статую, превышающую человеческий рост, в которой он изобразил с натуры названного папу восседающим в первосвященническом облачении, у ног же его поместил свое имя и год, когда она была сделана; фигура эта поставлена с наружной стороны двери Сан Лоренцо, собора этого города, в нишу из камня нескольких сортов, обработанного с большой тщательностью. Он же выполнил много медалей, некоторые из коих можно увидеть и теперь, и в частности медаль названного папы, а также двух его секретарей – Антонио Розелло, аретинца, и Баттисты Платины.
После этого Веллано возвратился в Падую с наилучшей славой, и ценили его не только на его собственной родине, но и во всей Ломбардии и Тревизанской Марке, как потому, что в тех местах до того времени не было превосходных художников, так и потому, что в литье металла он приобрел величайший опыт. Позднее, когда Веллано был уже старым, венецианская Синьория, постановив воздвигнуть бронзовую конную статую Бартоломео из Бергамо, заказала лошадь Андреа дель Верроккио, флорентинцу, а фигуру – Веллано. Услышав об этом, Андреа, полагавший, что ему будет передана вся работа, пришел в такую ярость (ибо сознавал себя, как это было и в действительности, не таким мастером, каким был Веллано), что разбил и разломал всю модель лошади, уже им законченную, и уехал во Флоренцию. Однако позднее, будучи вызван Синьорией, передавшей ему всю работу, он снова вернулся к ее завершению. Это так огорчило Веллано, что, уехав из Венеции, не говоря ни слова и не отозвавшись на это никак, он возвратился в Падую, где и прожил остаток своей жизни в почете, удовлетворяясь сделанными им работами и любовью и почетом, которыми он всегда пользовался на своей родине. Умер он в возрасте девяноста двух лет и был похоронен в соборе с теми почестями, коих, прославив себя и родину, он своим талантом и заслужил. Портрет его был прислан мне из Падуи некоторыми моими друзьями, получившими его, как они мне об этом сообщили, от ученейшего и достопочтеннейшего кардинала Бембо, который был в такой же мере любителем наших искусств, в какой он превосходил всех прочих людей нашего времени, обладая в наивысшей степени всеми наиболее ценными доблестями и дарованиями, как духовными, так и телесными.
