Текст книги "Вильгельм Завоеватель"

Автор книги: Джорджетт Хейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Лев начал показывать зубы. Священнослужители, не подозревая о том, что над их головами сгущаются грозовые тучи, собрались, чтобы обсудить возможный брак герцога. Энергичным противником Може был Одо, епископ Байо, сводный брат Вильгельма. В пылу споров никто и не заметил нарастающего гнева герцога. Гром грянул, когда мудрейший человек в Европе Ланфранк, настоятель аббатства Хелуина в Беке, объявил о том, что брак невозможен из-за того, что жених и невеста состоят в родстве.

Если сначала всем казалось, что любовь смягчит герцога, то послание, которое он отправил Ланфранку, развеяло эту иллюзию. Гонец Вильгельма спешил так, что чуть не загнал лошадей. От имени герцога Ланфранку было приказано покинуть Нормандию в три дня.

Будь на месте Ланфранка другой человек, дело кончилось бы бедой. Но Ланфранк знал своего герцога. Выслушав приказ в глубоком молчании, он ненадолго задумался. Ланфранк переводил взгляд с одного человека на другого, приехавших вместе с гонцом. Наконец лицо его просветлело: он увидел того, кого надеялся увидеть. Настоятель ушёл, а человек, которого он узнал, тайком пробрался в его келью. Он опустился на колени и поцеловал руку Ланфранка.

   – Вы знаете нашего господина, отец, – проговорил он, глядя в глаза настоятелю.

   – Да, мне ли не знать его. В гневе он не раздумывает, и это приведёт его к беде.

   – Но его гнев быстро проходит.

Ланфранк поправил сутану. На губах его появилась улыбка.

   – Ты привёз мне утешение, Рауль де Харкорт?

   – Нет, кто дерзнёт утешать Ланфранка? Скажу лишь, что завтра вечером мы поедем на восток.

   – Иди с Богом, сын мой, – мягко сказал Ланфранк.

На следующий день, оседлав клячу, настоятель отправился в изгнание. Он взял с собой очень мало людей. Направление, которое он выбрал, показалось странным для сопровождавших его монахов, но, когда они сказали ему об этом, Ланфранк ответил загадкой и продолжал свой путь.

Час спустя впереди показалась группа всадников, поднимавшая облако пыли. Один из монахов прошептал на ухо настоятелю, что, к несчастью, по этой же дороге скачет герцог. Он предложил свернуть в лес, на что Ланфранк тихо, но твёрдо ответил:

   – Мы будем продолжать свой путь. Всё в руках Божьих.

Кавалькада была уже близко. Когда герцог поравнялся с Ланфранком, тот натянул поводья. Скакун Вильгельма тоже остановился. Монахи и рыцари стояли в полном молчании.

   – Святой отец! – воскликнул Вильгельм. – Вы ещё не уехали, гордый священник?

   – Милорд, – проговорил Ланфранк, – я поеду быстрее, если вы найдёте мне хорошего коня.

Лоб герцога был всё ещё нахмурен, но в глазах появились весёлые искорки.

   – Ланфранк, – проговорил Вильгельм. – Видит Бог, вы далеко зашли!

   – Мне бы вашего скакуна, милорд, и к заходу солнца я был бы очень далеко.

   – Ради Бога, не заговаривайте мне зубы! – Вильгельм наклонился в седле и взял уздечку Ланфранка. – Поворачивайте, святой отец, вы поедете со мной.

   – Нам с вами не по пути, милорд, – твёрдо ответил Ланфранк.

   – Будет по пути, обещаю. Или вы против меня, настоятель?

   – Ни в коем случае. Но вы слишком торопитесь, сын мой.

   – Тогда научите меня, святой отец. Покажите, как мне сдерживать свои желания.

   – Это очень легко, – ответил Ланфранк и вместе с герцогом поскакал к аббатству.

Результатом всего этого стала поездка Ланфранка в Рим по поручению герцога. Вильгельм был готов понести наказание за свой нрав и попросил Ланфранка благословить его. Официальной причиной поездки Ланфранка в Рим был спор с Беренжером. Ввязавшись в евангелический спор с величайшим учёным своего времени, Беренжер был достоин лишь сожаления. Однако он продолжал пылко отстаивать свою точку зрения, и казалось, это будет продолжаться вечно. Пять лет понадобилось Ланфранку, чтобы доказать свою правоту, и он сделает это на совете, в Туре. Но не будем забегать вперёд. Когда спор только начал разгораться, Ланфранка ждали более важные и неотложные дела, и Беренжер со своим лживым учением служил лишь прикрытием тайных действий настоятеля.

Несмотря на все ухищрения Вильгельма, дело его не продвигалось. Ни из Рима, ни из Фландрии новостей не было. Герцог отправился в Англию под предлогом навестить своего духовника. Он долго скрывал свои чувства, и все решили, что он отказался от намерения жениться. Но, когда английские берега скрылись в темноте, он вдруг сказал Раулю:

   – Я еду во Фландрию.

Рауль улыбнулся:

   – Мы думали, вы отказались от этой затеи, милорд.

   – Ха, неужели ты тоже так думал, Рауль?

   – Ну нет, только не я. Но в последнее время у вас появились более серьёзные проблемы, – многозначительно заметил Рауль.

Вильгельм бросил взгляд на заложников.

   – Ты слышал, как король Эдуард подтвердил своё обещание. Англия будет моей.

   – Я слышал, – медленно проговорил Рауль. – Но так считает лишь он.

   – И я! – вскричал Вильгельм.

   – Милорд, но есть и другие претенденты на трон. Свои притязания на трон может выдвинуть Эдуард Ателинг или его сын. Существует Гарольд Годвин-младший, которого любят саксонцы.

   – Англия будет принадлежать сильнейшему, – заявил Вильгельм. – Верь мне. Я смотрю далеко вперёд.

   – Я тоже, – мрачно проговорил Рауль. – Прольётся много крови. Что станет с нашей Нормандией?

Мгновение Вильгельм молчал. Взгляд его был сосредоточен на далёком горизонте. Всё ещё смотря вперёд, он сказал:

   – Пока я жив, я могу держать в узде Францию и Анжу, которым не терпится захватить мои земли. Но после моей смерти, рано или поздно, Франция проглотит всё. Моя нация погибнет, растворившись в наплыве французов. Я отвоюю для Нормандии новый кусок: королевство вместо герцогства моего предка Ролло. Эта земля будет защищена океаном, а не ненадёжными крепостями. На этой земле будет жить моя нация и будут помнить моё имя.

   – Тогда Нормандию поглотит Англия, – возразил Рауль.

   – Возможно. Но видит Бог, нормандцы будут жить!

Оба замолчали. Наконец Рауль заговорил:

   – Но не забывайте о Гарольде, сыне Годвина. Его любит народ, и у него большие амбиции. Неужели вы надеетесь удержать его на таком тонком поводке? – Рауль кивнул в сторону заложников.

   – Конечно, нет! – рассмеялся Вильгельм. – Кузен Эдуард заставил меня взять их с собой. Но от этого не будет никакого вреда.

   – Жаль, что мы не видели ярла Гарольда, – задумчиво продолжал Рауль. – Что ни говори, он настоящий рыцарь.

   – Их целый выводок, – презрительно заметил Вильгельм. – Одного я посадил в клетку, – герцог кивнул в сторону Улнофа. – Его я буду держать крепко, поверь моему слову. Но осталось ещё пятеро: Свен, Гарольд, Тостиг, Гирт и Леуф. Двое – ещё мальчишки, но в их венах тоже течёт кровь Годвина. Свен, настоящий хищник, не придерживается ни одной священной заповеди. Тем лучше для нас: он сам выроет себе яму. Тостиг от избытка энергии ведёт себя как бешеный кабан, и я не буду герцогом Нормандским, если он не свернёт себе шею. Остался Гарольд, которого мы так и не увидели. Придёт время, и Бог нас рассудит. Эдуард боится его, и потом, король так перегружен работой. – Губы Вильгельма скривились в презрительной усмешке. – Король Англии! Лики святые и король Англии!

Из темноты раздался чей-то голос:

   – Один святой лик, брат мой. «Король, король, против тебя поднимается грозная сила», – говорят советники короля. «Тише, друзья мои, – бормочет святой. – Есть дела поважнее». Он кладёт руки на раны немощного слуги и молится. Таков твой король, брат.

Галет вышел на свет, встал в позу и ухмыльнулся.

   – Не смейся над святым, – приструнил Вильгельм. – Видит Бог, Эдуард творит чудеса!

   – Однако он не смог сотворить сына, чтобы тот унаследовал трон, – усмехнулся Галет. – Дома от нечего делать ты тоже будешь исцелять прокажённых, брат?

   – Мне не дана такая власть, дурак.

   – Жаль, что в тебе так мало святого! – вскричал Галет. – Быть святым – великое дело. Кузен Эдуард проводит свои дни в молитвах, а ночи – в видениях. Бедная королева! «Не хотите ли родить сыночка, который станет королём после вас, душечка?» – «Фи, фи! – кричит кузен Эдуард. – Я слишком чист, чтобы опускаться до такого». Он перебирает чётки, просит Господа и мать его благословить воздержание и бросает Англию, словно кость, на растерзание двум псам. Славная будет грызня!

Герцог улыбнулся:

   – Ты знаешь слишком много, мой друг. Осторожней, не то я отрежу тебе уши!

   – Тогда мне придётся вернуться в Англию и просить короля подержать руки и надо мной. Клянусь, у меня вырастет пара благородных ослиных ушей.

   – Довольно, – оборвал шута Вильгельм. – Я хочу спать, – зевнул он. – Идём, Рауль.

   – Поспи ещё немного на своём тюфяке рядом с герцогом, – рассмеялся Галет. – Скоро тебе не будет места в покоях Вильгельма. «Я иду спать, жена», – скажет он. И тотчас: «В конуру, Рауль!»

Оба засмеялись над шуткой Галета, но герцог тут же нахмурился. В каюте он бросился на кровать и, глядя на факел, проговорил:

   – Последняя стрела была метко пущена в цель.

Рауль задёрнул дверной проем занавесью.

   – Я с лёгким сердцем уйду в конуру, – пообещал он.

   – Да, но когда? – Вильгельм посмотрел на Рауля и снова на факел. – Моё терпение вот-вот лопнет. Я ждал слишком долго! Я должен услышать «да» или «нет». Едем во Фландрию!

   – Как вам угодно, сеньор, но вы ещё не научились принимать отказы, – усмехнулся Рауль.

   – Я ещё не имел дела с женщинами, – ответил Вильгельм, – и ничего не знаю о них. Что на уме у этой прелестной дамы? Что означают улыбки женщин, когда они говорят колкости? К женской душе нужен особый подход. Она так глубока, так загадочна! Она подобна крепости, и укрепления её так сильны, что моя осада тщетна. Пока я жду, она сопротивляется ещё сильней. Я слишком хороший полководец.

Вильгельм вскочил с постели и стал нервно шагать по каюте.

   – Она как огонёк вдали, зовущий и обещающий покой!

   – Огонёк, – повторил Рауль. – А вы? Вы – разбушевавшееся пламя?

   – Я горю. Ведьма! Такая хрупкая, что могу сломать её. И я это сделаю!

   – Господи! – вырвалось у Рауля. – Неужели так проявится ваша любовь?

   – Любовь! – Вильгельм долго обдумывал это слово. – Я обожаю и ненавижу её, – наконец мрачно проговорил он. – Не знаю, действительно ли я люблю её, зато знаю, что она моя. Моя! И если я захочу, то буду держать её в своих объятиях, прижимать её губы к моим или, если захочу, буду причинять ей боль. Она манит меня, отталкивает и бросает мне вызов. Чего бы мне это ни стоило, я сделаю так, чтобы она была рядом!

   – Какие новости от Ланфранка, сеньор? – поинтересовался Рауль.

   – Никаких! Он пишет мне о терпении и ещё раз о терпении. Но она будет моей!

   – Милорд, мне кажется, архиепископ не поддастся на уговоры. Вы послали Ланфранка в Рим, но Може наверняка послал туда своего человека, который сейчас что-то шепчет в другое ухо папы.

   – Это дело Може! – зло заметил герцог. – Думаю, мне стоит избавиться от этой лисы. Интересно, он хочет заполучить мой трон для своего брата из Аркеса или для незаконнорождённого сына Мишеля?

   – Кто знает? Остерегайтесь его, милорд! Кое-кто уже поговаривает об отлучении вас от церкви. Что вы будете делать в этом случае?

   – То же, что и сейчас! – в ярости вскричал герцог. – Если Може рассчитывает на мою благосклонность и родственные чувства, то он плохо меня знает. Я буду благосклонен до поры до времени, но если он хочет иметь во мне врага, пусть будет так! – Вильгельм расстегнул плащ и отбросил его в сторону. – Я доверяю Ланфранку и полностью полагаюсь на него. – Вдруг на лице Вильгельма появилась озорная мальчишеская улыбка. – В остальном, Рауль, я полагаюсь на себя и еду во Фландрию.

   – Хорошо сказано, – одобрил Рауль. – Пожалуй, я заключу пари с Осберном на результат этой поездки.

Герцог снова лёг.

   – И снова выиграешь, – засмеялся он.

   – Вы ещё не знаете, на чьей я буду стороне, – пробормотал Рауль.

Герцог сел в кровати.

   – Ты что, хочешь поколебать... – начал он, но остановился, догадавшись, что Рауль просто подсмеивается над ним.

   – Спорь как хочешь. Тот, кто спорит против меня, всегда проигрывает, – сказал он и закрыл глаза.

Тон его был вызывающим. Но человек, хорошо знавший Вильгельма, мог бы сказать, что на этот раз герцог был не так уверен в успехе.

Глава 2

Из троих заложников Эдгар был больше всего потрясён увиденным в Руане и меньше всех показал эго. Улноф в свойственной ему манере восторженно вскрикивал на каждом шагу и довольно быстро привык к новой жизни. Хакон с удивлением смотрел на этот странный мир, но был слишком мал, чтобы задумываться о нём. Лишь Эдгар чувствовал себя чужим и одиноким в толпе иностранцев.

Ещё долго он будет помнить своё впечатление от Руана. По сравнению с его родными серыми стенами далёкой Англии нормандский двор сиял великолепием. Просторный дворец герцога был построен не из дерева, как привык Эдгар, а из камня. Залы со сводчатыми потолками соединялись друг с другом причудливо выделанными арками. Дом Эдгара в Уэссексе был деревянным. Изнутри его украшали рисунки, а грубые поверхности закрывали портьеры. Поэтому для посетителей дом казался тёплым и уютным. Во дворце герцога тоже висели вышивки, но они не были похожи на саксонские. Гобелены, причудливо расшитые золотым и пурпурным шёлком, не пестрели яркими узорами, как любили саксонцы. Они обычно служили занавесями или покрывалами, но никогда не закрывали стен, украшенных лепниной. Эдгар бродил по бесконечным гулким галереям замка, и ему казалось, что холод камня передаётся ему.

За обедом Эдгар долго не мог побороть желание попросить что-нибудь из английской кухни. Его желудок никак не хотел смириться с пищей нормандцев. Вместо бедра барашка, зажаренного на вертеле, подавали дичь, нашпигованную острыми пряностями; морских свиней с пшеничной кашей на гарнир; цыплёнка, посыпанного лепестками роз; желе; дельфинов, запечённых в фольге; фигурки ангелов из марципанов, украшенные листьями боярышника и ежевики. Даже кабанья голова, которую под фанфары внесли в обеденный зал, была нашпигована до такой степени, что с трудом узнавался её вкус. Павлину, пище богов, Эдгар предпочёл бы гуся. Он смотрел, как слуги несут лебедей, каплунов в соусе, фаршированных кроликов, цапель, и мечтал о том, чтобы вместо этих изысканных блюд на подносах лежала оленина или баранина.

Блюда подавали на серебряных подносах, солонки блестели позолотой и были инкрустированы драгоценными камнями. Стол украшали кружевные салфетки. Вино наливалось не в роги, а в золотые кубки и янтарные чаши, расписанные голубым и красным. Повсюду сновали пажи, сенешали, камергеры, толпы слуг, а горничные следили за порядком при дворе и создавали уют. Эдгар не переставал удивляться обилию стульев, скамеечкам для ног, соломенным матрасам на кроватях, оленьим шкурам и шторам на окнах. Даже окна дворца сияли хрусталём и бериллом. Эдгар знал, что во дворце короля Эдуарда в Вестминстере и в домах богатых и знатных ярлов тоже были такие окна, но из-за сильных и частых ветров они обычно были закрыты ставнями.

В Нормандии мужчины носили длинные туники из дорогой материи. Каждый имел слугу, поэтому дворец был переполнен. Слуги спорили и путались в своих обязанностях. Великолепие! Роскошь! Но сердце Эдгара рвалось домой, в Англию, где не было такой утончённости во всём. Эти нормандцы сорят деньгами, украшая себя, свои жилища и монастыри. Англичане же ценят дорогие вещи, пока их тарелка полна, а вино льётся через край.

Чувство презрения к расточительности нормандцев сменилось удивлением к их умеренности в еде и питье. Они были более экспансивными и одновременно более сдержанными, чем саксы. Сакс не находил ничего плохого в том, чтобы наесться до отвала и напиться до одури. Норманн, заслуживший репутацию обжоры или пьяницы, вызывал презрение у окружающих. Англичанина было очень сложно разозлить, норманн, напротив, выхватывал меч при каждом обидном слове, и вспыхивала вражда. Когда затрагивались интересы нормандцев, они были так беспощадны, что с ними не мог сравниться ни один сакс. Но если в Англии любовь и уважение к церкви почитались всё меньше, нормандцы строго соблюдали все религиозные обряды. Умение читать и писать больше не считалось здесь признаком учёности.

Всё это было непривычно и чуждо Эдгару, в отличие от Улнофа, который уже через неделю остриг волосы и удлинил тунику, до этого едва достававшую ему до колен. Ещё до приезда Эдгар был готов ненавидеть каждого, и теперь лишь удостоверился, что имеет для этого все основания. Ему на пути встречались такие люди, как безнравственный подхалим Може, утопающий в роскоши, и жестокий невоздержанный лорд Мулине ла Марш, издевающийся над слугами. Но были среди них и другие: умный, верный герцогу де Гурней, исполненный рвением Фиц-Осберн, мудрый политик Ланфранк, дружелюбные Рауль де Харкорт и Гилберт де Офей. Все они и подобные им не могли не вызвать у Эдгара уважения. Как пчёлы вокруг улья, мелькали они перед удивлённым взором Эдгара. Во дворце то и дело слышались великие имена: Тессон из Тюренна; Сент-Совер; Гиффорд из Лонгвилля; Роберт, граф Мортен, сводный брат герцога; Одо, ещё один сводный брат герцога, иногда приезжавший из Байо в облачении епископа; Роберт, граф О, чей задорный смех странно контрастировал с нахмуренным лбом его брата Бюсака; Вильгельм Малет, наполовину норманн, наполовину сакс; де Альбини, Грантмеснил, Ферьерс, Монтгомери, Монфор, Эстотвиль. Имена и люди мелькали как в калейдоскопе. Всё это были величественные, неприступные сеньоры. Одни были опасны своими амбициями, другие – острыми мечами. Кто-то был известен своей высокомерностью, кто-то – нетерпимостью. Все они что-то отвоёвывали, что-то замышляли, пробивали себе дорогу в мире, который казался слишком мал для них.

Среди этих людей выделялся герцог, человек непостоянный, как ветер, мудрый, как Ланфранк, нетерпеливый, как Фиц-Осберн, но всегда уверенный в себе и чётко видящий цель. Его можно было бы ненавидеть, но уж никак не презирать. Эдгар ни за что бы не полюбил Вильгельма, но не уважать его он не мог. Ради ярла Гарольда он должен был проявлять уважение к герцогу, хотя и знал, что тот никогда не стремится завоевать ничьей любви, ни презрения. Эдгару казалось, что Вильгельм сделан из стали. Гарольд же, наоборот, привлекал людей своей добротой и сердечностью. Может быть, Вильгельм в своём величии был не подвержен человеческим слабостям. Любовь Эдгара к Гарольду кричала «нет» этой мысли. И всё же чем ближе юноша узнавал Вильгельма, тем больший страх закрадывался в душу. Герцог может всецело отдаваться веселью, быть неожиданно добрым, но ничто не помешает ему в достижении поставленной цели. Эдгар чувствовал, что ради этого Вильгельм пойдёт на всё, отбросив в сторону угрызения совести м милосердие, безжалостно склоняя или силой заставляя людей подчиниться его несгибаемой воле.

И всё же герцог внушал уважение. Ему были преданы такие люди, как Рауль де Харкорт, сумевший подружиться с Эдгаром. В порыве ностальгии по дому Эдгар как-то сказал:

   – Ты думаешь, твоя преданность что-то значит для него? Я уверен, что ни дружба, ни вражда не играют для него никакой роли.

Рауль засмеялся:

   – Да ты, оказывается, хорошо его узнал! Мне казалось, ты слишком горд, чтобы вообще замечать нормандцев.

   – Тебе нравится подшучивать надо мной, но ты же знаешь, что это не так, – покраснел Эдгар.

   – Конечно, я подшучиваю над тобой, если ты слишком высоко задираешь свой нос, – ответил Рауль. – Никогда не думал, что англичане бывают такими упрямыми.

Эдгар совсем залился краской.

   – Если я был неучтив, то прошу меня простить.

   – О саксонский варвар, теперь ты стал ещё упрямее!

Эдгар сжал кулаки.

   – Ты никогда больше не назовёшь меня так... нормандский юнец.

   – Но ты можешь звать меня юнцом сколько угодно.

Эдгар сел рядом со скамейкой, на которой растянулся Рауль, и горестно покачал головой.

   – Ты вызываешь меня на разговор, чтобы посмеяться надо мной, – проговорил он, – или чтобы вывести меня из себя и увидеть мою варварскую суть.

   – Ну что ты! Просто я поспорил с Гилбертом де Офеем, что, уезжая, ты будешь ненавидеть нормандцев, – успокоил его Рауль.

   – Я не испытываю к ним ненависти, – ответил Эдгар. – Я говорил тебе, что моя мать тоже была из ваших краёв. Я не понимаю нормандцев, а быть изгнанником в чужой стране тяжело вдвойне. Но я не настолько глуп, чтобы ненавидеть человека лишь за то, что он не сакс.

   – У тебя благородная душа, – нехотя похвалил Эдгара Рауль. – Скоро ты даже полюбишь нас.

На губах Эдгара заиграла еле заметная улыбка.

   – Например, тебя, Гилберта и многих других. Я благодарен вам за вашу доброту.

Рауль увидел в зале Гилберта де Офея и помахал ему рукой.

   – Гилберт, Эдгар благодарит нас за доброту. Сегодня он очень горд.

   – Он всегда очень горд, – ответил де Офей, приближаясь к собеседникам. – Он назвал меня ленивым псом за то, что я пригласил его сегодня на соколиную охоту. В Англии не знают, что такое соколиная охота!

   – Ничего подобного я не говорил! – возразил Эдгар. – Мы любим охоту и состязания так же, как и вы, а может, и больше. Просто у меня не было настроения.

Гилберт сел на скамейку.

   – Что ж, скоро тебе удастся немного отдохнуть от нас. Мы уезжаем. Да, Рауль?

Рауль кивнул.

   – Мы избавим тебя от своей компании. Герцог отправляется во Фландрию, и мы едем с ним.

   – Очень жаль, – проговорил Эдгар. – Мне будет вас не хватать. Когда вы вернётесь?

   – Кто знает? – пожал плечами Рауль.

Эдгар улыбнулся одними глазами:

   – Я думаю, герцог знает. И если уж кому и знать, то только тебе.

   – Ты замечаешь больше, чем может показаться, – усмехнулся Гилберт. – Конечно, он знает. Но тебе никогда не добиться от него ответа.

   – Я действительно не знаю, – повторил Рауль. – Вы считаете, Вильгельм выдаёт свои секреты каждому встречному? – Рауль посмотрел на Эдгара: – Может быть, мы увидим Тостига, который, говорят, сейчас гостит у графа Болдуина.

Эдгар фыркнул:

   – А мне какое до этого дело? Я не его подданный.

   – Неужели? – брови Рауля поднялись в изумлении. – Но ты подданный Гарольда, не так ли?

   – Гарольд не Тостиг, – отрезал Эдгар.

   – Я уверен, что ты мечтаешь о встрече с Гарольдом, – хитро подмигнул Гилберт. – Он много значит для тебя.

Эдгар промолчал, но румянец вновь выдал его чувства.

   – Каков он? – продолжал Гилберт. – Он похож на Улнофа?

   – Улноф! – презрительно воскликнул Эдгар, – Гарольд ни на кого не похож. Если бы вы видели его, то поняли бы, почему его нельзя сравнивать с остальными братьями.

Вдруг Эдгар замолчал и крепко стиснул зубы, словно сожалея о вырвавшихся у него словах. На поддразнивание Гилберта он отвечал лишь свирепым взглядом из-под нахмуренных бровей. Вскоре Рауль поднялся и пошёл к лестнице, бросив через плечо:

   – Идём, сакс, иначе ты вцепишься в горло бедному Гилберту.

По дороге в галерею Рауль мягко проговорил:

   – Ты принимаешь наши слова чересчур серьёзно. Гилберт не хотел тебя обидеть.

   – Я знаю, – Эдгар перегнулся через перила. Его голубые глаза горели. – Я легко выхожу из себя. Улноф стал одеваться, как нормандцы, он копирует ваши манеры. Это разозлило меня. Мне больно... здесь. – Эдгар показал на грудь.

   – Почему? – удивился Рауль. – Он молод и, в отличие от тебя, не считает нас врагами.

Рауль слегка повернул голову и увидел, что Эдгар пристально смотрит на него.

   – Ты можешь доказать, что вы не враги? – тихо спросил Эдгар.

   – Хорошего же ты о нас мнения!

   – Не о тебе. Мой враг – герцог, потому что я подданный Гарольда и Англии. Я знаю, почему я здесь и почему здесь Улноф и Хакон. Но вы никогда не удержите Гарольда на такой тонкой ниточке.

Рауль не ответил. Он изумлённо смотрел на Эдгара, гадая, как много тот знает. Эдгар скрестил руки на широкой груди.

   – Король Эдуард может передать свой трон кому-то другому, – медленно проговорил он. – Но герцог Вильгельм получит его только после нашей смерти.

Его глубокий грубоватый голос отдавался в глубоких стенах галереи. Вдруг воцарилась тишина, и на Рауля словно снизошло озарение. Он увидел Эдгара у своих ног. Его золотые кудри были запачканы кровью, а руки безвольно раскинуты. Рауль закрыл рукой глаза, словно пытался отгородиться от ужасного видения.

   – Что с тобой? – спросил Эдгар.

   – Ничего. – Рауль опустил руку. – Я не враг ни тебе, ни Англии. Это не в моих интересах.

   – Но ты пойдёшь за своим хозяином, а я – за своим, – возразил Эдгар. – Возможно, ваши желания и не совпадут, но, я думаю, это ничего не изменит. Мы выбрали свой путь и будем следовать за разными людьми. Для нас обратной дороги нет.

Раулю показалось, что Эдгар вздрогнул.

   – Что значат наши ничтожные чувства, наша любовь и ненависть? Ты считаешь меня своим другом, но придёт время, и нас затянет водоворот сражений.

   – Но дружба останется, – возразил Рауль.

   – Как бы мне хотелось... Как бы мне хотелось... – Эдгар вздохнул и покачал головой. – Кто знает, какими дорогами нам придётся пройти, прежде чем всё это кончится. Скорее возвращайся из Фландрии. Я буду скучать.

В конце недели герцог покинул Руан и двинулся во Фландрию. В свите Вильгельма были его брат, граф Мортен, Роберт из О и Роджер де Монтгомери. Очень быстро герцог доехал до Лилля, где тогда располагался двор. Граф и миледи оказали гостям радушный приём. Мудрый граф выслушал речь Вильгельма не моргнув и глазом, хотя и понял, что это лишь предлог для появления норманна при его дворе. Он приказал своим людям проводить герцога в его покои и выполнить любые пожелания великого правителя Нормандии. В течение часа граф мило беседовал с Вильгельмом, затрагивая все вопросы, могущие вызвать у герцога хоть какой-то интерес. О браке же не было сказано ни слова. Вильгельму не сиделось на месте, но он сумел сдержаться. Как только церемония прощания закончилась и за спиной герцога закрылась дверь, он хлопком подозвал слугу.

Когда свита Вильгельма узнала, что он отверг три туники и уволил цирюльника за плохое бритье, удивлению не было предела. Вильгельм никогда не обращал внимания на свой внешний вид. Обеденный выход герцога был более чем помпезным. Его сопровождала многочисленная свита и представители фландрского двора. На Вильгельме была длинная алая туника, расшитая золотом. Голову его украшал золотой венец, а руки – массивные браслеты, на плечи был накинут длинный до пят плащ – свидетельство высокого положения Вильгельма. Это великолепие было ему очень к лицу. Графиня Аделия, француженка, взглянула на герцога с одобрением и прошептала Джудит, что Матильда очень сглупит, если пропустит такого сеньора.

В ожидании прибытия благородного гостя придворные в зале разбились на группки. Когда Вильгельм стал спускаться по лестнице, граф Болдуин вышел ему навстречу. С графом были миледи и сыновья, Роберт и Болдуин. Подавая герцогу руку, графиня, улыбаясь про себя, заметила, как он быстрым взглядом окинул весь зал.

Вильгельм поцеловал пальцы графини и попросил её разрешения представить графов Мортена и О. Миловидная графиня не обратила внимания на графа Мортена, немногословного прямолинейного юношу, зато с удовольствием позволила графу О сопровождать её к столу.

По знаку отца леди Джудит сделала реверанс герцогу. Бросив ему взгляд, приглашающий к знакомству, девушка получила в ответ лишь сдержанный кивок головой. Если что-то забавляло её, Джудит всегда смеялась. Засмеялась она и сейчас.

   – Милорд, я счастлива снова видеть вас здесь, – наконец таинственно проговорила она.

Герцог поблагодарил Джудит, приложил её руку к своим губам и снова повернулся к графу Болдуину, который что-то говорил ему.

Болдуин сделал знак крепко сложенному молодому человеку, полуразвалившемуся на стуле, и представил его герцогу. Это был Тостиг, сын Годвина. Ровесник Вильгельма, он развязной походкой подошёл к герцогу и окинул его дерзким взглядом. Лицо Тостига с неправильными, но приятными чертами легко заливалось румянцем. Он походил на драчуна, что соответствовало действительности, и, судя по всему, не ценил жизнь. Граф Болдуин сообщил, что Тостиг был недавно обручён с леди Джудит.

Глаза Вильгельма загорелись. Он тут же пожал руку Тостигу:

   – Желаю тебе счастья и надеюсь, что моё обручение состоится так же скоро, как и твоё.

Граф погладил бороду, но не проронил ни слова. Через некоторое время он усадил герцога по правую руку от себя. Глаза его скользнули по зале, и он увидел, как входит его вторая дочь. Вильгельм проследил за взглядом графа и замер, словно гончая, учуявшая дичь. Казалось, сейчас он вскочит и бросится вперёд.

Леди Матильда медленно приближалась к столу. В руках её был кубок с вином – символ начала церемонии. Подол её тёмно-зелёного платья складками ниспадал до пола. Из-под зелёной вуали, приколотой к волосам драгоценной заколкой, выбивались золотистые локоны. Взгляд Матильды был прикован к кубку, алые губы плотно сжаты.

Она подошла к столу с той стороны, где сидел герцог, и, подняв кубок, произнесла:

   – Да здравствует герцог! – Голос Матильды струился как ручей. Она подняла глаза и бросила быстрый взгляд на Вильгельма. Ему показалось, что вспыхнуло зелёное пламя. Леди Матильда опустилась на одно колено и приложила губы к кубку. Вдруг герцог резко поднялся, и Матильду охватила странная тревога. Она сделала шаг назад, но, сумев сдержать вдруг нахлынувшие чувства, твёрдой рукой передала кубок Вильгельму. Глаза её ослепляло сияние алого и золотого, а смуглое лицо герцога неотвратимо притягивало к себе её взгляд.

   – Леди, я пью за вас, – эти слова герцога звоном отдались в ушах Матильды.

Вильгельм развернул кубок и намеренно приложил губы к тому месту, откуда пила Матильда.

Герцог осушил кубок в полнейшей тишине. Сотни взглядов были прикованы к нему. Лишь граф внимательно изучал узор на солонке.

Поставив кубок, Вильгельм предложил Матильде сесть рядом. Леди подала ему руку, и от неожиданного прикосновения пальцев Вильгельма по телу её пробежала дрожь.

Вдруг все разом заговорили, словно вспомнив о правилах хорошего тона. На герцога теперь бросались лишь мимолётные взгляды. Он же вообще не обращал никакого внимания на окружающих. Для него существовала только Матильда. Сидя практически спиной к графу Болдуину, Вильгельм положил руку на спинку стула Матильды и пытался разговорить её.

Однако все его попытки были тщетны. Матильда односложно отвечала и совсем на него не смотрела.

Граф Болдуин был занят едой и разговором с Робертом из Мортена, который сидел напротив. Тостиг развалился на стуле, поглощая еду, и в перерывах между блюдами нежно поглаживал руку Джудит. Он много пил и в конце концов стал вести себя весьма непристойно. Его грубый смех всё чаще заглушал гул голосов. Он выкрикивал тосты и проливал вино на стол.