Текст книги "«Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира"

Автор книги: Джордж Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3
Фрагментация европейского сознания

Если представить себе человека, душа которого сформировалась как результат «слияния» душ Энрике Мореплавателя и Эрнана Кортеса, то он будет выглядеть как интеллектуал, готовый в любую минуту обернуться головорезом. Такой человек вроде бы живет вполне духовной жизнью, но границы своей духовности он устанавливает сам и когда ему это нужно. Он, не колеблясь, выходит за границы, установленные обычаями и традициями общества, руководствуясь только собственными соображениями, представлениями о справедливости и целесообразности, волей, наконец. Подобный образец мышления и поведения приводит к разным результатам, в зависимости от того, в чей мозг этот образец «имплантирован». Если в великий ум, то подобная дерзость и способность выйти за привычные границы позволяет открывать двери для обнаружения и исследования скрытых, величественных и часто опасных сущностей и знаний о природе внешних вещей и человеческой души. Самые великие умы осознавали невидимые с первого взгляда угрозы такого познания и были очень осторожны в раскрытии миру всей правды. Более ограниченные в способностях предвидеть отдаленные последствия люди зачастую разрушали некоторые прекрасные и благородные и, к сожалению, необходимые человеческие иллюзии, не понимая, что общество за это, возможно, будет вынуждено заплатить большую цену. Однако самую серьезную опасность представляли обычные посредственности, которые – по примеру талантов и гениев – заявляли о своих правах на обладание правдой лишь на основании того, что они в этой правде были убеждены, как бы оскорбительна она ни была для других. Заурядность претендовала на права гения только на основании своей веры в личное право на неуважение ко всему. Европа оказалась раздробленной на бесконечное число индивидуалов, среди которых было некоторое количество выдающихся мыслителей и деятелей, но подавляющее большинство состояло из скучных и банальных личностей. Фрагментация европейского сознания затем должным образом отразит географическую фрагментацию Европы. В конечном итоге это выльется в разрушение Европейской империи и европейской души.

К 1500 году христианство было доминирующей силой на всем пространстве Европы. Католицизм сочетал в себе чрезвычайную доступность для самых широких слоев общества с бесконечной таинственностью своих доктринальных основ. Внешне он казался набором ритуалов, связанных с обычаями, суевериями и предрассудками. Он и предоставлял массам основу для комфортного существования, и был источником страха перед высшими силами, причем в нужной пропорции. В глубинах собственных интеллектуальных построений католицизм был и тонкой, и сложной, и противоречивой концепцией, являющейся источником как политической, так и духовной власти. Он был вовлечен во все политические хитросплетения, включая открытую борьбу и сложные компромиссы. Необходимо было примирить заповеди Христа, сущность его земного бытия с реальной политикой, с текущим моментом. Это означало делать различие между приемлемым компромиссом и отступничеством и все рассматривать через призму жертвы Иисуса. Такая система взглядов была крайне сложной и запутанной, с одной стороны, и великолепной – с другой, – как средневековый собор, который требовал долгого и трудного возведения и очень дорогого содержания.

В Тордесильясском договоре 1494 года папа римский Александр VI фактически поделил мир между Испанией и Португалией. Здесь стоит сделать паузу и поговорить о том крайнем высокомерии и даже спеси, которые стояли за данным договором. Ватикан не только проигнорировал другие католические государства того времени, но и отмел какие-либо запросы коренных народов новых земель, даже если они к тому моменту оказались обращенными в католичество. Утонченность святого Августина и Фомы Аквинского относилась к самым глубоким и потаенным духовным основаниям церкви. В душах же простых верующих находили отклики внешние проявления в виде грандиозных и завораживающих ритуалов. И одновременно все это претендовало на всеобъемлющую политическую власть над всем человечеством.

Со всех точек зрения – духовной, пасторской, политической – это была эпоха вершины могущества католической церкви. Она доминировала в Европе, она обращала язычников, она разгромила мусульман на Иберийском полуострове. Но в то же время было кое-что, подрывавшее церковь изнутри. Тордесильясский договор был призван предотвратить войну между двумя католическими державами. Открытие и осмысление того факта, что мир необычайно велик, причем подавляющее большинство населения никогда даже не слышало имя Иисуса за прошедшие полторы тысячи лет, приводили к противоречию между утверждавшейся церковью доктриной собственной универсальности (Христос принес свою жертву во имя спасения всех людей, а не только каких-то отдельных народов) и реальным состоянием человечества. Все это стало осознаваться только самыми выдающимися мыслителями, которые приходили к смутным представлениям о появлении небольших и пока почти невидимых трещин в общей картине мира, как политической, так и интеллектуальной. Фоном всего этого стало объединение ментальностей Энрике и Кортеса в умах европейцев, что широко открыло двери для интеллектуальных головорезов, которые начали устанавливать свои правила и диктовать свои условия, резко нарушив сложившийся к тому времени европейский разумный порядок.

В течение 51 года – с 1492-го по 1543-й – европейское самосознание испытало три ментальных потрясения. Европейская культура базировалась на догмах о том, что центром Вселенной была Земля, центром Земли была Европа, а центром Европы была церковь. По этим краеугольным камням и были нанесены идеологические удары, в результате которых произошла революция в европейской ментальности, что в конечном счете привело к ее фрагментации. Случилось это в течение очень короткого времени, по меркам истории человечества, хотя и не в четкой последовательности событий.

Потрясения и последствия

Путешествие Колумба в 1492 году убедило всех в том, что Земля круглая. Физическая форма нашей планеты в виде шара, конечно, не была в то время чем-то абсолютно неведомым. Но Колумб открыл более глубокий смысл этого утверждения. Он показал, что в мире может быть множество весьма развитых цивилизаций, которые не имели до этого никакого представления ни о цивилизации европейской, ни о христианстве. Революционность была именно в полной неизвестности: мусульмане отвергали христианство, но они хотя бы знали о нем. Мир оказался круглым не только в смысле того, что земная поверхность не располагала каким-то центром, но и в смысле того, что и европейская цивилизация не была стержнем, вокруг которого можно было бы заставить вращаться других (если они отказывались делать это добровольно). Просто потому, что могли существовать народы, о которых никто в Европе ничего не знал и которые, в свою очередь, ничего не знали о Европе и о христианстве. В действительности европейцы могли попытаться утвердить статус своей цивилизации как первой из многих, но не как центра мира – просто из-за элементарной географии народы могут быть совершенно равнодушными к ней. Если Христос – спаситель мира по воле одного универсального Бога, то как могло случиться, что этот Бог не открыл для большинства человечества знание о пути спасения за полторы тысячи лет? Мир оказался значительно бóльшим, менее центрированным и более разнообразным, чем это представлялось ранее. Идея о том, что европейская цивилизация от природы внутренне превосходит всех «благородных дикарей», по выражению Руссо, становилась все более и более сомнительной, пока не трансформировалась в суждение, что культуры всех народов имеют одинаковую значимость для человечества.

Через 25 лет после путешествия Колумба Мартин Лютер вывесил свои знаменитые 95 тезисов на двери Замковой церкви в Виттенберге, что дало старт протестантской Реформации, которая поставила под сомнение постулат о Риме как о центре Европы. Главная идея Лютера: епископ Рима не обладает уникальной связью с Богом, недоступной для других людей; каждый может прийти к Богу самостоятельно, своей дорогой, без посредничества священнослужителей. Каждый человек, изучая Библию, ведом к Богу своим сознанием и благословением Господа и может делать собственные заключения и выводы. Утверждение о Риме как о центре христианской религии всегда оспаривалось восточной ветвью христианства. Теперь же эта догма была поставлена под сомнение в самом сердце европейского католичества. Так же как Европа со временем потеряла психологическое превосходство над остальным миром, католицизм утратил свое первенство во многих частях Европы, где он раньше доминировал.

Через 26 лет, в 1543 году, Коперник наглядно продемонстрировал, что наша планета не является центром Вселенной и что она вращается вокруг Солнца. Это было нечто большее, чем космологическое открытие. Подобная идея высказывалась и до него. Но Коперник это доказал безукоризненно. В результате появился вопрос: если Бог сотворил человека по своему образу и подобию, то почему он не поместил свое самое великое создание в центр сотворенного мира? Столетия спустя мы пришли к пониманию, что наш мир (точнее, тот мир, который в XV веке и ранее казался заполняющим всю Вселенную) есть маленькая и незначительная песчинка в пространстве, расположенная на краю самой обычной галактики, одной из триллионов. Открытие Коперника дало дорогу представлением о ничтожности человечества перед лицом Вселенной, что прямо противоречило концепциям основных религий, но больше всего – той религии, которая утверждала, что Бог сделал своего единственного сына также и сыном человеческим.

Католическая церковь учила, что человек может прийти к познанию Бога только через учение церкви, через ее таинства и священнодействия ее иерархов. Мартин Лютер на Вормсском рейхстаге заявил: «Совесть моя Словом Божьим связана. Я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, потому что нехорошо и небезопасно поступать против совести. Бог да поможет мне. Аминь». Это высказывание, содержавшее концепцию индивидуальной ответственности, совести и сомнения, положило начало коренной перестройке всей структуры христианства и подготовило почву для революций в Европе, которые привели к череде совершенно неожиданных последствий.

В католической доктрине учение церкви есть слово божие. Никто, ни один человек не может истинно толковать догматы христианской веры, будучи вне церковной системы. Лютер ввел понятия совести и личных убеждений индивидуума, которые дают каждому человеку право самостоятельно изучать слово божие – Библию – и интерпретировать его таким образом, как велит его (или ее) личная совесть. Невозможно принизить революционное значение этого, хотя сам Лютер стремился избежать полного субъективизма. Его учение оставалось христианством, но оно возносило в центр религиозного восприятия мира личность христианина, низвергая из этого центра Рим и поэтому коренным образом меняя религиозный и духовный ландшафт Европы.

Подобные тектонические сдвиги в сознании происходили на фоне начавшейся технической революции. Еще до 1440 года был изобретен печатный станок. К 1500 году их в Европе уже насчитывалось около тысячи. До появления книгопечатания письменное слово было редкостью. Неграмотность превалировала во всех слоях общества не только потому, что большинство не имело возможности научиться читать, – самое главное, читать, по большому счету, было нечего. Теперь же главная книга – Библия – не являлась рукописной редкостью, она стала доступна для чтения, причем и на родных языках. Вот такое вроде бы чисто техническое достижение способствовало сильнейшему подрыву авторитета священнослужителей, большему, чем что-либо другое. Христиане получили возможность читать Библию – то есть внимать слову божию – каждый день, дома, а не ждать воскресенья, когда в церкви это слово донесет до них в своей интерпретации местный священник. А если появилась возможность читать и понимать самостоятельно, то неизбежно было возникновение противоречий между индивидуальными интерпретациями. Таким образом, можно было не соглашаться не только с Римом, но и с соседом. В европейской церкви совершился не просто раскол, но запуск механизма фрагментации, которая пошла по самому естественному пути – национальному. Язык, сама возможность не только говорить, но и читать создали новые сильнейшие связи между людьми, говорившими на одних языках. Однако эти связи пока не приобрели политическую окраску.

Книгопечатание способствовало не только переводу Лютером Библии на немецкий язык, но и ее широкому распространению. Если христианство стало принимать форму прямого взаимодействия индивидуальной совести со словом божьим, то печатный станок сделал это взаимодействие доступным для многих, а не только для единиц посвященных. Стало возможным печатать брошюры, отражающие различные позиции, описывающие дискуссии, и распространять их среди широкой аудитории тех, кто впервые смог непосредственно принять участие в духовной жизни общества.

Еще одно важнейшее последствие появления книгопечатания заключалось в легитимизации национальных европейских языков. Они очень быстро превратились из вульгарного средства общения людей друг с другом в средство общения с Богом. А самое главное, люди стали думать на национальных языках, записывая свои мысли при помощи латинских букв, но не используя латынь. Идея, высказанная или записанная по-немецки, перестала быть чем-то более низким, чем идея на латыни. Связь между людьми, говорящими по-немецки (или по-английски, или на любом другом языке), стала простираться гораздо дальше границ отдельных деревень или даже городов. Люди получили возможность знакомиться на своих родных языках с мыслями других людей, которых ни разу не видели в жизни. Языки стали теми общими знаменателями, вокруг которых начали образовываться нации, одновременно способствуя зарождению долговременных «точек возгорания», или «пороховых бочек Европы».

Лютер говорил с немцами на немецком. Немцы постепенно осознавали свою историческую общность. Лютеранство явилось истоком движения, которое породило такое явление, как германский национализм. Оно вообще послужило основой для любого европейского национализма совместно с объективными географическими реалиями. Каждая нация сформировалась вокруг определенной территории и одного языка, а каждый язык стал одинаково важным для общения с Богом. Так общеевропейская ментальность окончательно распалась на фрагменты.

Родиной Реформации была Германия, но это новое течение в христианстве быстро распространилось по северной части Европы, Скандинавии, Британским островам. Однако везде прослеживаются его северогерманские корни. Интересно заметить, что Коперник был наполовину немцем, наполовину поляком, Лютер и Гутенберг – немцами. Мне хочется напомнить, правда, не слишком акцентируя внимание на этом, что именно германские племена когда-то противостояли Римской империи и не попали под ее власть, именно они, утверждая свою самостоятельность и независимость, находились у истоков восстаний против Рима.

Реформация также способствовала фрагментации еще одного типа. Совесть и вера – вещи индивидуальные, зависящие от конкретного человека, в голове которого рождаются различные мысли. Привязывая веру к совести, возвеличивая личность, Реформация неизбежно выводила на первый план вопрос: кто интерпретирует Библию правильным образом? Сомнение закрадывалось в души двумя путями. Во-первых, как можно убедиться в искренности веры и чистоте совести кого-либо? Во-вторых, как конкретно вам выбрать истинную интерпретацию из тысяч и миллионов? Лютер гальванизировал Реформацию. Но его деятельность не являлась ее кульминацией. Реформаторы бросали вызовы другим реформаторам. Реформация в различных странах, среди тех или иных наций проходила по-разному, от больших групп реформаторов откалывались мелкие группировки, образуя собственные церкви. Если к пониманию Библии вели вера и совесть, то никаких человеческих авторитетов в интерпретации слова божьего не должно существовать. Каждому человеку следует оценивать какую-либо идею, руководствуясь лишь своей верой и совестью. Причем у людей появлялась не только свобода в такой оценке, но и обязанность, диктуемая совестью, поступать именно так – сообразуясь с собственной верой и совестью.

Там, где католическая церковь навязывала своим последователям единую веру и побуждала поступать единообразно, протестантизм продвигал де-факто не столько сомнения, сколько неопределенность и неуверенность, даже скептицизм в восприятии любых попыток установить какие-то авторитеты. Это был самый резкий разрыв с прошлым, причем в эпоху, когда все пришло в движение. Сформировался теологический фундамент для другого мощного интеллектуального прорыва – научной революции.

Лютер настаивал на том, что время чудес прошло – все чудеса свершились в годы основания церкви Христа. Это значило, что божественное вмешательство более не будет нарушать естественный ход вещей, который сам Бог когда-то определил. Мироздание стало предсказуемым и стабильным: работали законы природы, раз и навсегда установленные Богом. Тогда встал вопрос: а как мы познаем эти законы? Библия давала какие-то ответы, но она в основном имела дело не с естественными, а со сверхъестественными сущностями, с Богом и его волей. Поэтому логика лютеранства приводила к выводу, что у человечества должен быть еще один путь познания Бога – через познание природы, которая устроена по божьей воле. Природу же познать через Библию невозможно, для этого нужна наука.

Наука и эпоха Просвещения

Научная революция связана с именами целой плеяды выдающихся мыслителей. Она ни в коем случае не была чисто протестантским феноменом, однако многие ее корни уходят в протестантизм: и с точки зрения необходимости познания природы, и из-за постановки совести отдельного индивидуума в центр интеллектуальной и моральной вселенной. В дополнение ко всему один из самых великих деятелей времен начала научной революции был протестантом, политиком, сторонником и приверженцем английской королевы Елизаветы I и короля Якова I. В этом смысле рождение науки в современном понимании слова соотносится и с появлением протестантства, и с мировой политикой.

Фрэнсис Бэкон родился в 1561 году, через 15 лет после смерти Мартина Лютера. В своем трактате «Великое возрождение наук» Бэкон выдвинул новый подход к познанию мира. Не подвергая сомнению место Бога в первоначальном акте сотворения мира, он предложил для изучения внешнего мира опираться на данные человеческих органов чувств, вполне сообразуясь с материалистическим восприятием того, что «дано нам в ощущениях». Конец всех чудес означал, что материальный мир и его законы в процессе познания следует рассматривать как последнее слово Бога, который более в этот мир вмешиваться не намерен. Дедуктивный метод, преобладавший в средневековой схоластике, должен уступить место индуктивной методологии: получению знаний из окружающего мира через эксперимент, наблюдение и проверку гипотез. Новое знание необходимо черпать из природы, а не из кем-то написанных трактатов, в которых отражались какие-то откровения.

Метод Бэкона имел целью раскрытие секретов природы, научность заключалась в наблюдениях за внешними вещами и явлениями и последующих выводах на основе этих наблюдений. Выводы должны складываться в гипотезы, охватывающие более широкий круг явлений, чем те, на которых эти гипотезы были основаны и которые должны быть либо подтверждены, либо опровергнуты в результате дальнейших наблюдений и экспериментов. Научный метод имел под собой принцип постоянно накапливающегося знания через попытки опровержения (или, по крайней мере, через постановку под сомнение) того, во что верили в прошлом, и одновременно через рациональную и аналитическую проверку этих «верований». Сердцевина научного подхода состояла в том, что все предположения о сути внешних материальных явлений должны находить подтверждение через доказательства и умозаключения. Таким образом, под научный метод познания была явным образом подведена философская база. Особо подчеркивалось, что все идеи об устройстве материального мира должны подвергаться сомнению и проверке.

Интересно, что, хотя Бэкон никогда не покушался на основы христианства, в одной из его работ появились такие строки:

Атеизм не отнимает у человека разума, философии, естественных чувств, законов, репутации; все они могут быть путями достижения внешней моральной добродетели, хотя и не религии; но суеверие все это уничтожает, воздвигая в душах людей абсолютную монархию. Поэтому атеизм никогда не потрясал основ государства: ведь он заставляет людей быть осторожными по отношению к самим себе и не смотреть никуда больше; и мы видим, что времена, склонные к безбожию (как, например, времена Цезаря Августа), были спокойными временами. Суеверие же явилось причиной смуты во многих государствах и привнесло новый primum mobile[10]10
  В астрономической геоцентрической теории вселенной, господствовавшей в Средние века и в начале эпохи Возрождения, так называлась внешняя, самая дальняя от центра (то есть от Земли) движущаяся сфера. Дословно: «движущаяся первой». – Примеч. пер.


[Закрыть], который поразил все сферы управления.[11]11
  Цитата из «Эссе о гражданской и моральной жизни», глава 17 «О суеверии». – Примеч. пер.


[Закрыть]

Наука необязательно отрицает бога. Для своего обоснования научное познание не нуждается в гипотезе непременного отсутствия параллельной духовной реальности, к которой оно не имеет подходов. Однако в науке всегда присутствует искушение поставить материальное начало выше духовного, потому что первое может быть изучено с должной степенью точности, а второе всегда остается размытым и неопределенным. Мы все убеждены в том, что делаем самые важные вещи. Наука ставит природу на первое место. Лютер бросил вызов существовавшим представлениям и авторитетам, выдвинув во главу угла совесть и разум индивидуума. Бэкон пошел дальше по этому пути, предположив, что человеческая мысль, человеческий разум смогут достичь понимания всего того, что происходит в природе. Главный враг науки – суеверия и предрассудки, то есть вера, основанная не на доказательствах, а на авторитетах. Бэкон занимает сторону атеизма в его противостоянии с суевериями, предоставляя нам догадываться, считает ли он все нематериальные, духовные вещи суевериями.

Бэкон сделал нечто экстраординарное. Лютер, заявляя, что время чудес давно прошло, никогда не подвергал сомнению существование духовной реальности. Равно как и первичность духовного. Он также не намеревался освободить человека от ограничений, накладываемых библейскими учениями, когда провозгласил, что каждая личность вместе со своей совестью является свободной и должна познать Библию без посредников. Как бы сильно это ни походило на то, что Лютер склоняется в своем учении к необходимости познания законов природы и к необходимости свободы мысли – как к серьезным приоритетам для человека, он по сути все это не имел в виду. Суть его учения – освобождение человека от искусственных общественных построений на пути благочестивого познания воли Бога через Библию.

Бэкон совершил критический прорыв. Во-первых, он сместил приоритеты в сторону познания природы. Во-вторых, он создал метод ее научного познания, основанный на разуме, а не на слепой вере. Наконец, он заложил основы представлений о природе без бесконечных ссылок на волю Бога как универсальное объяснение всего непонятного. Бэкон указал путь к освобождению представлений о природе от флера таинственности. Вместо этого он предложил думать о том, как научиться контролировать силы природы и заставить их подчиняться воле человека. Какими бы ни были его внешнее благочестие или политические пристрастия, Бэкон поставил человеческую мысль в центр всего и сделал это совершенно сознательно. Однако этим он открывал путь не только к познанию, но и к разрушению привычного состояния определенности в сознании среднего европейца.

Томас Гоббс был знаком с Бэконом, который оказал существенное влияние на формирование его философских воззрений. Гоббс писал в своем труде «Левиафан», опубликованном в 1651 году, что «…нет ни одного понятия в человеческом уме, которое не было бы порождено первоначально, целиком или частично в органах ощущения». Другими словами, все идеи в голове человека берут начало в органах чувств. А так как Бога ощутить нельзя, то это означает, что он не может быть познан. Гоббс считал, что жизнь человека в природе является «неприятной, жестокой и короткой». Это был новый взгляд: если природа так враждебна к человеку, так опасна для него, то ее следует подчинить себе. Как? Развитием техники – учил Гоббс. Его взгляды заложили основы концепции использования достижений науки и техники для подчинения природных явлений и подготовили почву для появления современной технократической культуры.

Научная революция имела одно неоспоримое достоинство – она приносила практическую пользу. Бэкон никогда не считал, что науке следует быть просто созерцательной, она должна служить нуждам человечества. Сагреш – это место, откуда началось завоевание Европой земного шара. Фрэнсис Бэкон – это личность, с деятельности которой Европа приступила к покорению природы. Все изменения, которые произошли в способах передвижения, коммуникаций, в подходах к лечению болезней, обучению и передаче знаний, имеют истоки в научном методе Бэкона. Он преобразовал связи человека с природой не менее революционно, чем географические открытия и европейский империализм изменили взаимоотношения внутри человечества.

Эпоха Просвещения возникла из трех потрясений и накрыла всю западную Европу в период с середины XVII по конец XVIII веков. Результатом явились коренные изменения в европейской ментальности. В эпоху Просвещения были научно объяснены многие вещи, суть которых ранее скрывалась за многочисленными суевериями. Индивидуум, общество, все человечество взглянули на себя абсолютно по-новому, сначала интеллектуально, потом и политически. Взрывной рост знаний о природе сопровождался ростом изощренности человеческой мысли.

Во время эпохи Просвещения появилось столь много теорий и тенденций, что невозможно сказать об этом периоде что-то, что не имело бы противоположности. Например, все течения философской мысли обладали очевидной антирелигиозной направленностью. Однако Рене Декарт – одна из ключевых фигур эпохи – остался верным католиком, несмотря на то что его идеи зачастую резко противоречили католической догме. Жан-Жак Руссо писал: «Я отчетливо видел эти противоречия, но они не вызывали во мне чувство отторжения». Руссо считал, что действительность не обязана быть изящной и изысканной. Действительность полна противоречий, отдельные истины могли не согласовываться друг с другом. Эпоха Просвещения воевала с религией, но она воевала и сама с собой – как следствие фрагментации европейского сознания.

Сердцевиной всех концепций эпохи Просвещения была вера в человеческий разум, который способен познать и Вселенную, и само человечество. Конечно, в мире существует очень много вещей, которые еще не познаны, о которых люди пока даже не имеют представления, но все это рано или поздно будет открыто и изучено и не существует никаких принципиальных препятствий для познания. Если разум можно сравнить с бритвой, которая снимает слой за слоем с глыбы непознанного, проникает в самые потаенные уголки природы, то на первый план должны выходить люди, которые владеют своим разумом лучше других, мыслят четче других, чей ум проникает глубже и дальше. Традиционалистское общество до сих пор предполагало, что высший слой общества в европейских странах – это наследственная аристократия. С древних времен было принято считать, что благородство и добродетель передаются по наследству, поэтому власть на всех ее уровнях также должна наследоваться. Для мыслителей эпохи Просвещения акт появления человека на свет определялся случаем, поэтому одна из самых вопиющих несправедливостей в устройстве человеческого общества – это его согласие с тем, что человеческие судьбы формирует случайность рождения. Влиятельность индивидуума в обществе должна обусловливаться не знатностью его рода, а талантом личности, который, в свою очередь, проявляется в способностях к разумному мышлению. Таланты могут рождаться и в аристократических семьях, но порочно предопределять общественное положение человека, всю его судьбу еще до его рождения. Можно сказать, что таким образом зародилась идея, позднее трансформировавшаяся из чистого преклонения перед мощью человеческого разума в обоснование необходимости революций, сметающих старые режимы.

Если разум является главным критерием оценки личности, то у власти должны стоять люди, обладающие величайшими умственными способностями, которые и являются самым значимым достоинством личности. Мыслители эпохи Просвещения допускали, что переход от системы наследственной аристократии может осуществляться в несколько стадий. Первая из них – просвещенный деспотизм, или просвещенная монархия. Король, получивший власть по наследству, должен быть также интеллектуалом – в отличие от брутальных воинов прошлого, не обремененных знаниями и не разбирающихся в искусствах. Следующая стадия – переход к республиканской модели, когда электорат, сам обладающий достаточно высоким уровнем умственного развития и хотя бы минимальным набором знаний, выбирает лучших своих представителей для управления обществом на всех уровнях: в правительство страны, региональные и местные органы власти. Это основа и прообраз европейского либерализма, которые, однако, впоследствии вылились и в куда более радикальные идеи.

Если, например, Галилей имел право мыслить так, как считал нужным, то и любой другой человек должен иметь такое же право. Вообще, на каком основании кому-то может быть отказано в праве мыслить по-своему и, более того, действовать сообразно ходу своих мыслей? Кто осмелится определить, где проходит граница между гением и посредственностью? Из всего этого история вывела две дороги: одна – к демократическим революциям, другая – к принципу меритократии – власти людей, обладающих выдающимся умом. Оба пути были трудными. Прославляя разум/ум как главное, если не единственное, мерило человеческой личности, эпоха Просвещения так и не предложила каких-то четких критериев отличия разумного от иррационального. Свобода мыслить и доносить свои идеи до других без параллельного развития внутренней ответственности и признания, что кого-то другого могут посещать более великие мысли, способствовала дальнейшей фрагментации европейского сознания. В результате зачастую верх стали брать не более разумные и рациональные личности, а те, кто лучше остальных научился убеждать или даже навязывать свои идеи и концепции.