Текст книги "«Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира"

Автор книги: Джордж Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

За несколько лет безработица в Греции достигла 25 %, что выше, чем было в США во времена Великой депрессии. Некоторые наблюдатели считали, что теневой сектор греческой экономики некоторым образом компенсировал трудности, и поэтому дела обстояли не так плохо. С этим можно согласиться до определенного предела, но все равно положение оказалось плачевным. Теневая экономика являлась продолжением всей остальной греческой экономики и также зависела от общей ситуации – бизнесу было плохо и в тени, и «на свету». Скоро оказалось, что ситуация стала еще хуже, чем выглядела вначале. Множество госслужащих, которые все еще числились как работающие, на самом деле стали получать в разы меньшие зарплаты, чем до кризиса, – выплаты были урезаны во многих случаях на две трети.

Греческая история повторилась в Испании, в несколько меньшей степени – в Португалии, на юге Франции и в Италии. Средиземноморские страны Европы присоединялись к Евросоюзу в надежде, что само членство приведет к повышению уровня жизни в них до североевропейского. Кризис суверенных долгов особенно сильно ударил именно по этим государствам, так как, находясь в зоне свободной торговли, оказалось гораздо труднее развивать свои собственные экономики, чем если бы они были «сами по себе». Первый же серьезный экономический кризис, с которым столкнулся Евросоюз, просто разорил южные страны.

Кризис привел к разделению Европы. Интеграция, которая выглядела так многообещающе в первые годы после заключения Маастрихтского договора, столкнулась с первым финансовым кризисом в своей истории. Самым главным было то, что кризис сломал европейское единство. Оказалось, что интересы, например, немцев и испанцев разошлись коренным образом. Парадоксальным образом получилось, что хотя вроде бы кризис пока затронул Германию меньше остальных стран, но для нее он представляет наибольшую угрозу. Кризис стал в большей степени проблемой немцев, чем максимально пострадавших от него до настоящего времени стран, поскольку Германия – самая большая экономика Европы, самый крупный экспортер, самый крупный кредитор и самый твердый сторонник мер жесткой экономии как единственного пути, двигаясь по которому можно решить текущие европейские проблемы. Но последствия политики жесткой экономики предстояло вынести не немцам, а в той или иной степени Средиземноморским странам.

Безработица в Европе, 2013 год

Все это приводит к последствиям, идущим далеко за пределы чисто финансовых потрясений. Это фактически означало нарушение основополагающего социального контракта Европейского Союза. Во-первых, произошел отход от обещания процветания, ожидание автоматического наступления которого после присоединения к ЕС оказалось иллюзией. Во-вторых, ушло ощущение общей судьбы. То, что случилось с Грецией на одном полюсе, совершенно отличалось от того, что произошло с Австрией – на другом. Явные и неявные ожидания от членства в ЕС оказались обманутыми на «молекулярном уровне» – на уровне отдельных домашних хозяйств.

Представим себе среднюю европейскую семью, в которой есть кормилец примерно 40 лет (или чуть старше), являющийся крепким профессионалом в своем деле; семью, у которой есть свой дом, автомобиль, возможно, небольшой летний домик-коттедж. У этих людей есть гарантированный отпуск, они живут нормальной жизнью верхнего среднего класса. Внезапно кормилец теряет работу, оказывается не в состоянии осуществлять регулярные платежи по ипотеке и автокредиту, поэтому семья вынуждена переехать в небольшую квартиру и жить на тающие сбережения. Если в семье есть дети, то все надежды на обеспечение им хорошего образования и вообще других основ их будущей жизни исчезают. Появляется смутное ощущение, пока не в полной мере осознаваемое, что это не просто временные проблемы, когда нужно только немного потерпеть. Великая депрессия 1920–1930-х годов закончилась фашизмом и войной. Потребовалось 10–15 лет, чтобы преодолеть главные последствия того кризиса. Человеку, которому около 45, трудно осознать то, что, возможно, остаток жизни ему предстоит прожить в бедности, в которой он так неожиданно и некстати очутился.

Бедных сложно сделать еще беднее, если какой-то по-настоящему бедный человек сталкивается с еще большими трудностями, то это, как правило, не означает каких-то радикальных изменений в его судьбе. Зачастую такие люди и не ожидают от жизни ничего хорошего. Но если хороший специалист, настоящий профессионал в свои 40–50 лет сталкивается с кризисом, которого он по большому счету никогда не ожидал, причиной которого был не он, то это в корне меняет его самоощущение. Он теряет не только благосостояние, заработанное собственным трудом, но и самого себя как личность. Кем он еще сможет стать, если не адвокатом, врачом или владельцем магазина, кем был до того? Когда средний класс массово переходит на уровень безработной бедноты, когда это падение происходит по непонятным причинам (я ведь все делал как надо, я – профессионал) и, что хуже всего, когда возникает чувство безысходности, понимание, что шансов выбраться из ямы нет, тогда появляется благодатная почва для политической нестабильности.

Необходимость объяснить себе, что же со мной произошло и почему, откуда такая несправедливость, ведет к изобретению причин, реальных или надуманных, а также к восприимчивости к идеям тех, кто объявляет себя не только знающим ответы на эти вопросы, но и владеющим методами исцеления и конкретного индивидуума, и всего общества от этой напасти. В 1920–1930-х годах, во время Великой депрессии, Рузвельт сказал, что нам нечего и некого бояться, кроме самих себя. Это была не просто красивая риторика. Он осознавал, что реальная жизненная катастрофа, оставленная без четкого объяснения всех ее обстоятельств, тем более кажущаяся не имеющей конца, создает состояние страха, который требует своего понимания. Все комментарии ЕЦБ были непонятными и неубедительными. В 1920–1930-е годы объяснения неурядиц в мировой экономике и их влияния на повседневную жизнь каждого свелись либо к жадности капиталистов, либо к козням евреев (смысл самого существования которых – строить козни). Ничего более внятного, пусть даже и ошибочного, так и не было дано. В мире, который стал непостижимым, люди могут начать хвататься за любые домыслы, какими бы нелепыми они ни были.

И в Греции, и в Испании безработица среди молодежи до 25 лет находится на уровне между 50 и 60 %. То есть более половины всех молодых людей не имеют работы и серьезных шансов ее получить. Во Франции ситуация намного лучше – там уровень безработицы в этом возрастном сегменте составляет около 25 %. Безработные молодые люди становятся опасными для общества – они идут на воровство и другие преступления, они могут тяготеть к экстремистским течениям и организациям. Молодежь сама по себе не представляет серьезной политической угрозы для общества. Но в сочетании с потерявшими ориентиры представителями разгромленных слоев среднего класса более старшего возраста получается гремучая смесь молодой энергии и уже имеющегося общественного влияния, которая может представлять угрозу для сложившегося статус-кво.

В условиях текущего кризиса есть два фактора, которые позволяют до сих пор держать его более или менее под контролем. Первое – сохраняющаяся вера и надежда на то, что все это временно, что произошел небольшой сбой технического, а не системного характера, что нужно просто быть настойчивыми и терпеливыми, чтобы дождаться, когда плохая полоса закончится если не сама собой, то в результате повседневной работы каждого «как надо». Кредит доверия правящим элитам остается, европейцы все еще верят, что находящиеся у власти знают, что делают и что делать. Конечно, есть постоянное ворчание по поводу того, что никому нельзя верить, но все-таки в глубине души всем хочется, чтобы это ворчание было неправдой, поэтому народное доверие еще не потеряно.

Второе – убежденность технократов, управляющих общеевропейскими институтами, в том, что ситуацию не просто вскоре удастся взять под контроль, а что это уже было сделано к 2010 году. Таким образом, с их точки зрения, проблема по большому счету уже решена. Банки находятся в стабильном, платежеспособном состоянии, финансовые рынки работают. Из-за странного отсутствия понимания критического значения состояния безработицы для сохранения общественной стабильности современные технократы сильно напоминают европейскую аристократию прошлого. В их глазах здоровье финансовой системы – главный приоритет, намного превосходящий все остальное по своему влиянию на все сферы жизни. Такая позиция удивительным образом помогла стабилизировать политическую ситуацию. Излучаемая уверенность элиты в собственных силах и в том пути, по которому она ведет общество, способствовала укоренению в умах европейцев представления, что у руля ЕС стоят люди, которые знают, что делают.

Жесткая экономия делает восстановление экономики невозможным. Для этого нужны инфраструктура и организационные меры. Предположим, что у какого-то правительства есть проект, требующий финансирования строительства моста. Для этого должны быть предусмотрены новые рабочие места, технологические решения, создан управленческий аппарат строительной компании, частной или с государственным участием. В странах, по которым кризис ударил больнее всего, строительные компании, скорее всего, покинули этот бизнес. Строительные мощности в стране резко сократились – неважно, по причине ли сокращений госбюджета или банкротства. Обычный ответ на экономический спад – стимулирование экономики вливанием в нее денег путем прямого финансирования новых проектов, выделения грантов или предоставления налоговых льгот. Но если нанесенный экономике вред настолько велик, что производственные мощности оказываются разрушенными как минимум в самых важных, стратегических областях, то никакие известные стимулирующие меры не сработают.

В Европе произошло то, что Германия восстановила свое доминирующее положение на полуострове. Она стала определять методы борьбы с кризисом, потому что именно она платила деньги. Германия встала в оппозицию монетарному стимулированию, хотя оно могло и сработать (могло и не сработать, но шанс был), и предпочла сохранить свои ресурсы и резервы на случай серьезных проблем с безработицей в стране. Сейчас в объединенной Германии и в Австрии самая низкая безработица в Евросоюзе. Вполне предсказуемо и понятно, что власти этих стран дорожат данным завоеванием и хотят, чтобы такая ситуация оставалась как можно дольше.

Франко-германские отношения испытывают трудности. Франция, в которой положение с безработицей существенно хуже, чем в соседней стране, выступает как раз за стимулирование экономики. Немцы возражают. Может получиться постепенное сползание к наихудшему сценарию 1947 года: восстановлению Германии как великой европейской державы и одновременному ослаблению связей, взаимозависимости с Францией. Конечно, это не означает войну. У Германии не наблюдается никакого желания ввязываться в какие-либо военные конфликты и даже нет последовательного стремления к доминированию. Но объективно, независимо от того, кто что хочет и к чему стремится, получается так, что по факту Германия-таки доминирует… А поэтому трения возрастают. Внутри Европейского Союза можно выделить четыре макрорегиона: Германия – Австрия, Северная Европа, Южная Европа и Восточная Европа. У каждого из них есть свои интересы, отличные от других. И даже внутри макрорегионов имеются противоречия из-за различий национальных интересов.

Евросоюз существует, но никто не может говорить от его имени с полной уверенностью, что выражает совместные интересы. Каждая страна, каждая нация сосредоточена на том, что важнее всего для нее, и, исходя из этого, образует временные коалиции безотносительно к ЕС. Центральная европейская бюрократия более не может принимать важнейшие решения – национальные лидеры принимают решения в интересах своих наций. Европа практически вернулась на уровень сообщества национальных государств. Как уже отмечалось, в 1992 году в Европе образовалось больше независимых государств, чем когда бы то ни было. Кризис снова вывел на поверхность недоверие и страхи, в одних странах в большей степени, в других – в меньшей. Но все понимают: что-то пошло далеко не так, и с течением времени появляется подозрение, что, в какую бы сторону Евросоюз ни эволюционировал, он не сможет решить свои собственные проблемы.

Мы считаем необходимым поднять следующие вопросы. Возможно ли такое развитие событий, при котором Европа вернется в состояние, похожее на то, что было ранее, до ЕС? Что случится, если ЕС прекратит существование или хотя бы просто станет бессильной ареной конфликтов по типу ООН? Что произойдет, если страны Восточной Европы разуверятся в НАТО и почувствуют необходимость обеспечения своего мирного существования вместе с поднимающейся Россией? До 2008 года эти вопросы были из области фантастики.

Как считают некоторые, в 1945 году Европа осознала, что национализм ее разрушил и что надо сделать все для предотвращения повторения кошмара. Другие говорят, что силы Европы исчерпаны, что она лишена веры во что-либо, чтобы произошел какой-то серьезный конфликт. Возможно. Но Германия возродилась как главная сила на Европейском полуострове, которую многие, мягко говоря, не любят, а Россия пытается консолидировать свои позиции на континенте и на постсоветском пространстве. Простое рассмотрение этих фактов может дать нам представление о пути, пройденном за очень короткое время.

Накал националистических чувств спал на некоторое время. Но они никуда не исчезли и могут вспыхнуть вновь. Освобожденные от идеологических и религиозных построений, национальные страхи и национальная ненависть ждут своего часа. Сядьте вместе и побеседуйте с поляком, спросите его о том, что он и его семья чувствуют по отношению к немцам и русским. Поговорите с шотландским националистом и получите список обвинений в адрес англичан. Поговорите с бошняками о сербах. Любое представление в розовых тонах о том, что ненависть по отношению к другим нациям изжита, быстро улетучится. Историческая память европейцев живет как будто вне времени. Дела давно минувших дней присутствуют в современной жизни, иногда даже более реально, чем недавние события. Все эти воспоминания постоянно всплывают в коллективной памяти. Они не стали такими опасными, как это было ранее, но они могут стать весьма влиятельными.

Европейская чувствительность к прошлому отличается от американской. Американцы в своих мыслях пребывают в будущем. Прошлое для них кажется тривиальным. Место, где начались сражения американской Гражданской войны, находится в Манассасе. Сейчас здесь стоит торговый центр… Американцы помнят свою историю, но не с той тоской и гордостью, которые есть у европейцев, попытавшихся с 1945 года впасть в коллективную амнезию. Это сработало на какое-то время, но историческая память никуда не делась.

Вы можете это особенно ярко ощутить на пограничных территориях, которые представляют собой целые регионы, а не воображаемые линии. Это районы, где встречаются и смешиваются друг с другом различные нации. В Европе есть много пограничных территорий. В рамках проекта ЕС была предпринята попытка ликвидировать большинство из них. Это – как если бы вдруг каким-то актом отменялись бы все различия между нациями. Но все старые таможенные пункты пропуска остаются на месте, на дорогах, на старых границах. Путешествуя, их легко не заметить. Но открыть их снова будет также несложно. На континенте, где германская мощь сметает все границы, на этот раз в виде всеподавляющего экспорта, сколько еще времени пройдет перед тем, как таможенные пункты возобновят свою деятельность? А что произойдет с границами между странами – членами ЕС и их соседями, не входящими в единую Европу? Например, с границей между Словакией и Украиной?

Я пересекал эту границу однажды в сентябре 2011 года. Это заняло несколько часов на украинской стороне. Словацкие пограничники вели себя особо настороженно по отношению к украинцам, въезжающим в ЕС. Пограничники были грубы так, как будто продолжается холодная война. На пропускном пункте не было туалета. Но если очень нужно, то его отсутствие не останавливает. Я вышел из здания, в котором в государственном магазине продавали виски «Johnnie Walker Black», но не было туалета. Я зашел за это здание. Пограничница (конечно, женщина!) ринулась за мной, чтобы остановить это дерзкое попрание украинского достоинства. Я помахал своим американским паспортом. Она успокоилась и удалилась. Я опять ощутил себя в 1975 году, когда американский паспорт обеспечивал тебе две крайности – либо арест, либо прием с королевскими почестями.

Люди, находившиеся в пограничной очереди, разговаривали на множестве языков. Одна группа венгров стояла рядом со своими машинами и щелкала арахис. Они бросали шелуху на землю. Та же самая пограничница набросилась на них с громкими криками, очевидно требуя, чтобы они убрали за собой. Даже издалека было понятно, что за этой стычкой стояла какая-то история, но мне не хотелось об этом знать. Однако венгры могли говорить по-украински, и наоборот… К сваре присоединились какие-то румыны, все понимали их тоже. Я заговорил с венграми по-венгерски. Они челночили через границу, ввозя в багажниках своих машин товар из ЕС на Украину. Конечно, у них «были договоренности», и я предполагаю, что пограничники хорошо знали этих челноков с разных сторон, на что указывала злоба по поводу орешков.

Каждый знал каждого. Они все понимали языки друг друга. Они словно сговорились, вели себя так, будто бы показывая свое желание, чтобы границы не было. Но повсюду ощущалась история. Не только из-за мелкой личной ругани вокруг орешков. Но смесь словаков, венгров, украинцев, румын при определенных обстоятельствах и под определенными воздействиями может стать гремучей. Какой была в прошлом. Эта история уходит в глубину веков, память о давних событиях никуда не исчезла.

Для стирания пограничного характера регионов требуется долгое время. Это одна из глубоких объективных проблем ЕС. Можно попытаться забыть о ее существовании. Можно постараться простить, забыть, сделать вид, что не помнишь о ней. Но память, страх и злоба никогда до конца не уйдут. А если где бы то ни было наступят трудные времена, воспоминания окажутся тут как тут, вместе со страхами и ненавистью. Европейцы думают, что прошлое не повторится. Они пытаются забыть Югославию и Кавказ. Они игнорируют Украину. Но старые привычки трудно преодолеть.

ЧАСТЬ III
ГОРЯЧИЕ ТОЧКИ

Глава 8
Войны постмаастрихтской эпохи

Подготовка, подписание и введение в действие Маастрихтского договора должны были означать, что Европа окончательно вступила в эпоху мира. Однако по злой иронии эта важнейшая веха в европейской истории – фактическое создание Европейского Союза – совпала с началом крупных военных конфликтов – на Балканах и Кавказе. В результате на Балканах за десятилетие 1990-х погибло около четверти миллиона человек, в армяно-азербайджанском противостоянии – около 115 000. Кроме того, сотни тысяч вынужденно стали беженцами. Конечно, Маастрихтский договор не являлся причиной этих войн, а все конфликтующие стороны не были членами Евросоюза. Что это – просто совпадение? Действительно, с момента образования ЕС на европейской земле случилось больше войн, чем в период с 1945 по 1992 годы.

Многие европейцы либо игнорируют этот факт, либо стараются избежать его упоминания. Они полагают, что Югославия являлась уникальным явлением, выпадавшим из общеевропейского контекста и не отражавшим новые европейские реалии, а Кавказ – это вообще не Европа. Трагические события XX века, массовые убийства, империализм – все это способствовало стремлению Европы доказать миру, что ей есть чем гордиться, продемонстрировать свою экстраординарность со знаком плюс. В частности, Европа хорошо усвоила тот урок, что война не стоит затрат (любых, не только материально-финансовых) на нее, а поэтому в новом европейском обществе война осталась в прошлом. И это важнейшее достижение является тем, что Европа может предъявить миру в качестве образца, к которому надо стремиться, азам которого нужно учиться. По мере возврата процветания продолжительное мирное существование стало ключевым фактором возрождения континента. Войны на Балканах и Кавказе не вписывались в такую парадигму, поэтому европейцам было очень важно убедить всех и себя в первую очередь, что эти конфликты не были по сути европейскими. Но они были ими, что говорит лишь о хрупкости мирного сосуществования народов.

Развитие событий в Югославии предоставило Европе еще один повод уклониться от признания европейского характера этой войны. Когда НАТО начало бомбежки Сербии в рамках войны за Косово, США взяли на себя основные функции в ней при второстепенной вовлеченности только некоторых своих союзников по Альянсу. Поэтому очень скоро в глазах многих европейцев данный вооруженный конфликт стал казаться американской войной, а не европейской. Психологически такое отрицание своей глубокой причастности к этим событиям являлось попыткой убедить себя в том, что конкретная и кровавая война – дело рук совершенно других людей и государств, в данном случае американцев. А истинные европейцы (то есть ЕС) продолжают оставаться в благостном и безопасном положении, мире и благополучии.

Балканы и Кавказ являются пограничными территориями, причем внутри них, как в русской матрешке, находятся другие, внутренние, пограничные территории. Каждая меньше предыдущей; посторонний наблюдатель будет постоянно удивляться появлению все новых и все более мелких таких территорий до тех пор, пока не спустится на уровень крошечных деревенек, которые тоже окажутся разбитыми на группировки, состоящие из отдельных семей, даже частей семей, – группировки, исторически противостоящие друг другу, не забывающие вековые обиды, очень редко эти обиды друг другу прощающие.

Неудивительно, что эти два горных региона стали аренами военных конфликтов. Мелкие нации имели гораздо больше шансов выжить в условиях «крайне пересеченной» местности, чем на равнинах и даже в лесах. Горы являлись естественной защитой местных народов от завоевателей, в крайнем случае – в горах легче укрыться. Но в горной местности труднее сформироваться нациям: естественная фрагментация народов приводила к тому, что семейные и клановые узы были значительно сильнее национальных. Горы очень часто являлись (и являются) местом, где существуют «протонации», в которых различные кланы объединены по большей части только одинаковыми или сходными языками и общей религией.

Горы нередко являются территорией, где нет единых законов. Если завоевателям не удавалось тем или иным методом преодолеть фрагментированность малых народов, то в таких условиях трудно ожидать повсеместного насаждения общей законности, несмотря на военное покорение. Те местные кланы, которым удавалось сохранить максимальную степень независимости от завоевателей, де-факто и диктовали свои законы своим соплеменникам, что в условиях гор означало верховенство стародавних традиций. Когда наступали тяжелые времена, местным жителям было некуда обращаться за справедливостью или защитой, за исключением, может быть, союзников из соседней долины (если они были). Такая замкнутость и обособленность воспитывала воинственность и силу, готовность и способность переносить лишения и страдания, но также готовность и способность драться. Хотя эти регионы мира и не смогли избежать сильнейшего геополитического влияния больших империй – не важно, только ли набирающих силу или клонящихся к упадку, – многообразие местной специфики так никогда и не было уничтожено. Подытоживая, можно сказать, что горные регионы были средоточием мелких, фрагментированных, но весьма жестких и даже свирепых этнических групп. Поэтому, когда ослабло внешнее давление, которое обеспечивало их подчинение имперскому центру, а также удерживало от междоусобиц, эти регионы взорвались.

Следует отметить еще одну особенность, общую для всех постсоветских и постмаастрихтских войн. Они разразились на тех пограничных территориях, где соприкасаются друг с другом миры ислама и христианства. Босния, Албания, Косово являются мусульманскими регионами, Сербия и Хорватия – христианскими. В Азербайджане преобладает ислам, в соседних Грузии и Армении – христианство. Получается так, что первые войны после падения коммунизма были войнами между исламом и христианством. Они послужили предвестником возрождения серьезной проблемы – распространения ислама в Европе. Конфликты носили открыто этнический характер, а не религиозный, но не следует забывать, что они были всплесками вековой вражды в новых условиях, принявшей новые формы, взявшей новые лозунги, но имеющей все те же корни, что и много-много лет назад. Старые точки возгорания, какое-то время тлевшие где-то очень глубоко и почти невидимо, вновь стали самыми настоящими горячими точками.

Взрыв на Балканах оказался как самым кровавым, так и наиболее заметным для внешнего (по отношению к региону) мира. После Первой мировой войны западная часть Балканского полуострова объединилась в одно государство – Югославию. В его составе оказались народы, разделенные и этническими, и религиозными признаками, имевшие очень давнюю историю взаимной вражды – как и все остальные народы Европы. Для решения основных проблем этих народов все они были собраны под одной крышей федеративного государства[33]33
  Автор здесь несколько упрощает историю создания Югославии, пропуская многие детали. В частности, федерация возникла только после Второй мировой войны, а в промежутке между мировыми войнами это было унитарное Королевство Югославия. Вскользь об этом будет упомянуто ниже. – Примеч. пер.


[Закрыть] в надежде, что таким образом конфликты удастся преодолеть. Федерация распалась в год подписания Маастрихтского договора. Распад сопровождался тем, что остальная Европа хотела бы считать давно преодоленным. Многие европейцы воспринимают Балканы как «не совсем Европу», поэтому произошедшее там рассматривается как непоказательное для современной Европы. Удобное представление, но не вполне корректное. Балканы являются не только географической частью Европы, но и важнейшей частью ее истории. Вспомним, что сказал еще в 1888 году «железный канцлер» Отто фон Бисмарк: «Если в Европе еще когда-нибудь случится война, то из-за какой-нибудь ужасной глупости на Балканах».

Балканские войны

Отец часто советовал мне держаться подальше от Балкан. Он говорил, что это темное местечко, где тебя могут запросто убить из-за мелочи в кармане или за неосторожный взгляд. Во Франции перед Второй мировой войной слово «Балканы» ассоциировалось с насилием и нецивилизованным поведением, да и вообще оно было синонимом слова «бандиты». Однако в какой-то момент мне показалось, что ситуация изменилась к лучшему. В эпоху холодной войны Югославия рассматривалась как образец приверженности западным «просвещенным» ценностям, в сравнении с остальными социалистическими странами[34]34
  В английском оригинале автор в данном месте употребляет термин «коммунистические страны». Перевод дан в соответствии с советской традицией, считавшей коммунизм «светлым будущим», а страны с компартиями у власти – социалистическими. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Потом наступили 1990-е, и Балканы – по крайней мере та их часть, которая называлась Югославией, – очень быстро вернули себе свою старую репутацию.

Балканы представляют собой крайне раздробленный, фрагментированный регион, зажатый между тремя важными центрами силы: Турцией на юго-востоке, Россией на востоке и северо-востоке, странами с преимущественно германским укладом и культурой на северо-западе. В этом регионе веками сталкивались интересы великих европейских империй. Однако на протяжении всей истории получалось так, что Балканы сами по себе не являлись главной целью империй, которые через эти территории стремились к другим, более важным для себя целям. Поэтому-то господство каждой из великих держав не было очень длительным. Балканы выполняли для них функцию либо оборонительного вала, либо трамплина для дальнейшей экспансии. В XIV веке турки прошли через полуостров на север, рассчитывая на более существенные завоевания. Потом с севера по региону прошлись Габсбурги, вытесняя турок обратно. В XX веке СССР рассчитывал получить доступ к портам Адриатики, но этого достичь не удалось, так как югославские коммунисты разругались с советскими[35]35
  Вскоре после войны, при Сталине. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Советский Союз был вынужден ограничить зону своего влияния Румынией и Болгарией.

Все эти волны имперских экспансий, прокатывавшиеся по региону, накладывали на него свой отпечаток: мусульманские области в одном месте, католические – в другом, православные – везде; в общем, сформировалась настоящая этническая и религиозная мешанина. Новые завоеватели оставляли среди местных народов следы своих культур, но либо были не в силах уничтожить то, что сохранилось от предыдущих, либо просто не считали это важным для себя делом. В результате получилось, что эти внешние силы в среднем никак не изменили геополитические реалии взаимодействия и противостояния местных мелких и враждебных друг к другу этнических групп, которые становились все более суровыми и непримиримыми. И чем больше завоевателей проходило через земли, на которых жили эти народы и этносы, тем все более закаленными и жесткими они становились. В конце концов, если бы кто-то поставил себе задачу по искоренению либо самих этих народов, либо вражды между ними, то он понял бы, что она трудновыполнима и, скорее всего, принесет слишком много проблем.

Балканы взорвались, когда наступил редкий исторический момент ослабления внешнего имперского давления на регион: СССР распался, США не посчитали, что получат какие-то выгоды от своего прямого вмешательства, Германия была сконцентрирована на решении проблем, связанных с объединением и интеграцией восточной части в западную жизнь, Турция занималась собственными внутренними делами. В результате югославским народам была предоставлена свобода, невиданная со времен возникновения этого государства. Безусловно, имелась связь между отсутствием внешнего давления и случившимся внутренним взрывом. В эпоху холодной войны и НАТО, и Варшавский договор рассматривали Югославию как одну из арен своего противостояния. Югославы опасались слишком сильного советского влияния, которое могло перейти в диктат, поэтому НАТО воспринималось как некий уравновешивающий фактор. Вместе с тем во внутренней политике требовалась железная рука, чтобы удерживать все народы страны в едином государстве. К началу 1990-х сложилась ситуация, когда Советский Союз распался, соответственно, для НАТО Югославия перестала быть геополитической ареной противостояния, а Тито вот уже десять лет как был в ином мире. Исчезли и внешние, и внутренние сдерживающие факторы, ранее успешно подавляемый антагонизм вырвался наружу.

Балканы

Югославия была страной, испещренной внутренними разграничительными линиями, где почти все могло интерпретироваться по-разному, в зависимости от того, с какой стороны на это смотреть. Даже маленький мост между двумя берегами небольшой речушки мог быть пограничной землей. Боснийский писатель Иво Андрич получил Нобелевскую премию по литературе за свою книгу «Мост на Дрине». В ней он описывает мост, вокруг которого крутилась жизнь и христиан, и мусульман: