Текст книги "Тюряга"

Автор книги: Джордж Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

   – Значит...

   – Да, – миссис Леоне посмотрела прямо в глаза Розмари.

   – Но почему вы не сообщили об этом в полицию?

   – Это убило бы и моего мужа, и моего сына. Мне подбросили письмо с угрозами. Преступники знали, что я была в тот день с Нортом. Они следили за его домом и видели, как мы фотографировались. Они требовали от меня фотографии, но я написала им в ответном письме, что никаких фотографий у меня нет, что они остались у Корта. Но они не поверили и несколько раз устраивали обыски в нашем доме.

   – И они их нашли? – спросила Розмари.

   – Но у меня и в самом деле нет этих фотографий, – сказала миссис Леоне, отводя глаза в сторону.

   – А почему вы думаете, что к этому ко всему как-то причастен Драмгул?

Миссис Леоне вздохнула:

   – Потом, через год после того, как умер Норт, ко мне заезжал сюда один человек, он был товарищем Нор-та по заключению. Он сказал, что Норт перед смертью говорил ему о своем разговоре с Драмгулом, ведь тот был начальником тюрьмы, в которую отправили бедного Норта. Хотя, – миссис Леоне помолчала, – это все только догадки. Тот человек, товарищ Норта, бесследно исчез и с тех пор я ничего о нем не знаю.

   – Значит, только фотографии могли бы являться доказательством, – сказала, размышляя вслух Розмари.

   – Но их нет, нет, – поспешно повторила миссис Леоне. – И потом, если бы они и были, это ничего не изменило бы, ведь мы могли сфотографироваться и в любой другой день.

   – А почему же они за ними так охотились?

   – Ах, оставь меня! —вскричала миссис Леоне, все напускное спокойствие мигом слетело с нее и она откровенно разрыдалась.

36.

   «Леоне, пятьсот десять... Леоне, пятьсот десять... Леоне, пятьсот девять...» – отчаянно билось в мозгу. Включался сигнал зуммера, загоралась красная лампа, но Фрэнк не двигался.« Леоне, пятьсот десять... Какая разница, поднимусь я или не поднимусь? Все равно они не перестанут надо мной издеваться... Леоне, пятьсот десять... Они не имеют права, я буду сопротивляться... Леоне, пятьсот десять... Нет такого закона. Это бесчеловечно...» Фрэнк сжал себе ладонями уши, чтобы не слышать рявканья команды: «Фамилия?! Номер?!» Он сделал почти нечеловеческое усилие над собой, чтобы не повторять, как автомат свой номер и фамилию. «Я должен прорваться к другим мыслям. Я буду думать о другом. Я смогу думать о другом. Отец, помнишь, ты говорил мне, ты рассказывал, как устроено атомное ядро... – Леоне, пятьсот десять... Атомное ядро, да! Оно состоит из протонов и нейтронов, они обмениваются другими частицами, которые называются пи-мезоны. В больших тяжелых ядрах частицы так близко прижаты друг к другу, что все ядро напоминает каплю жидкости. Кажется, лампа перестала мигать». Фрэнк отнял ладони от ушей. Действительно, в карцере стояла мертвая тишина. «Слава богу, – подумал Леоне. – Неужели я хоть немножечко, но победил?» И вдруг он услышал странный звук, глубокий, тяжелый, как будто завибрировал пол, заколебались стены. Неприятный, раздражающий, вызывающий чувство страха и беспокойства звук нарастал, словно бы проникая в тело Леоне и начиная разъедать, высверливать его изнутри. Фрэнк попробовал было зажать уши, но это не помогло. Он решил снова сосредоточиться на своих мыслях. Повторять что-нибудь, все равно что, лишь бы отвлечься. Кажется, он вспоминал перед этим, что отец рассказывал об атомном ядре. «Да-да, – заставил он себя вспоминать дальше. – Ядро напоминает каплю жидкости, и когда в эту каплю попадает какая-нибудь частица, то капля начинает колебаться, то образуя нечто вроде мяча для регби, то возвращаясь обратно к форме шара...» Звук нарастал и нарастал, Леоне почувствовал, как что-то чудовищное, не поддающееся никакому контролю начинает подниматься из темных глубин его существа, какой-то древний, не принадлежащий ему, безличный ужас, как будто какие-то темные силы сворачивают его душу, комкают и разрывают ее.

   – Возвращаясь обратно к форме шара, – громко стал он повторять вслух. – К форме шара, к форме шара...

   Неожиданно он почувствовал какой-то странный запах, какой-то тошнотворный запах, от которого пошла кругом голова. Ему показалось, что он вдыхает этот запах себе в душу. Что его душа, которую корежат и мнут, рвут и комкают, теперь еще вдобавок начинает еще и пропитываться чем-то гнилостным, отвратительным. Леоне схватил себя за горло, в отчаянии он оглядел белые стены, которые, казалось, заметно вибрировали, источая из себя адский звук.

   – Если ты не будешь, как прежде, называть свою фамилию и номер, – металлически объявил громкоговоритель, – мы увеличим подачу газа и втрое усилим разрушающий звук. Ты на грани безумия, Леоне. Подчиняйся, если не хочешь сойти с ума. Итак, твой последний шанс, как только раздастся сигнал зуммера и загорится красная лампа, ты должен встать, повернуться к видеокамере и назвать свою фамилию и номер, тогда мы выключим звук и прекратим подачу отравляющего газа.

   Раздался все тот же мучительный сигнал и вспыхнула красная лампа.

   – Фамилия! Номер! – рявкнул громкоговоритель. Фрэнк еле поднялся и", покачиваясь от головокружения, повернулся к видеокамере.

   – Леоне, пятьсот десять.

   Снова раздался издевательский сигнал и зажегся ослепляющий фонарь.

   – Фамилия! Номер!

   – Леоне, пятьсот десять.

   Гнетущий, давящий, сводящий с ума звук исчез и стало легче дышать, но теперь, словно продолжая показывать его за неповиновение, система повторяла свои приказания без остановки.

   День и ночь смешались в голове у Леоне. Он не знал сколько прошло времени с тех пор, как они посадили его сюда. Вначале он пытался считать дни, отмечая в памяти каждый раз, как они приносили ему еду. Но после двух недель ежедневной пытки он сбился со счета. Еще два раза, когда он пытался сопротивляться, они применяли газ и звук. Силы Леоне были на исходе и однажды, когда снова раздался сигнал и загорелась лампа, Фрэнк поднялся и сказал:

   – Не помню.

   Он действительно забыл свою фамилию и номер.

   Драмгул наблюдал эту сцену на экране телевизора. Вот, покачиваясь, поднимается Леоне. Вот он поворачивается к видеокамере. И вот его расширенные от ужаса зрачки.

   – Фамилия! Номер! Леоне покачивает головой.

   – Не помню.

   – Отлично! – сказал Драмгул, отворачиваясь от экрана. – Кажется, мы добились успеха. Наконец-то. Этот Леоне оказался крепким орешком. Пять недель держался. Другие через неделю ломаются, а этот – пять. Ну-ка, освежите его, чтобы не помешался раньше времени. И сократите ему питание наполовину, а то что-то он растолстел там без спорта.

   – Сейчас мы приведем его в чувство, – захохотал стоящий за спиной у Драмгула Палач и вышел из кабинета начальника.

   Через десять минут дверь в карцер с грохотом распахнулась, и ворвались Палач и Подручный. Они схватили Леоне и выволокли его из карцера, рядом с которым находилось специальное помещение для приведения в чувство. Собственно говоря, это была обычная душевая. Они бросили его на пол и включили ледяной душ.

   – Пусть помокнет, – сказал приятелю Палач.

   – Ага, – улыбнулся своей гнилозубой улыбкой Подручный. – А то больно сухой стал.

   Минут двадцать Фрэнк лежал под ледяным душем без чувств. Потом они снова выволокли его и запихнули в карцер. Ночью Леоне проснулся от озноба. Одежда была сырая насквозь. В карцере, казалось, наступил мороз. Раздался сигнал зуммера и загорелась красная лампа.

   – Фамилия! Номер! – заорал громкоговоритель. Леоне поднялся. Его колотило.

   – Л-ле-о-не, пя-ятьсо-от де-есять, – еле выговорил он, зуб не попадал на зуб.

   Он сел на нары, ожидая, что вызов вот-вот повторится, но система молчала. И вдруг он почувствовал, как задрожал пол, что-то ухнуло и завыло. Стены карцера завибрировали, и Леоне показалось, что вся камера пошла вниз, словно это был не карцер, а кабина лифта. Леоне в тревоге поднялся. Толчок, заставивший его слегка присесть подтвердил его опасение. Кабина карцера, опускавшаяся вниз, резко встала. Леоне услышал глухой рокот мотора и с ужасом увидел, как одна из стен карцера мягко поднялась вверх, обнажая перед ним печь, дно которой было раскалено до малинового свечения, а по бокам бежали струйки горящего газа. Ровный гул заставил Леоне оглянуться. Противоположная от жерла печи стена медленно надвигалась на Леоне, подталкивая его в огонь.

   – Нет! – закричал Леоне.

   Он бросился к двери и стал стучать.

   – Нет! Нет! Вы не имеете права!

   Жар охватывал его. Он смахнул капли пота со лба. Напор газа усилился, и струйки, до этого бежавшие вертикально, теперь устремились к центру, сталкиваясь и образуя огненное завихрение. Дно печи раскалилось еще больше и теперь было зловеще оранжевого цвета. Стена медленно и неумолимо подталкивала Леоне к огню. Фрэнк попытался было упереться, но невидимый мотор был бесконечно сильнее его и продолжал выжимать его в печь. Жар был невыносим. Леоне с ужасом увидел как уже загораются кончики волос у него на запястьях, почувствовал, как закипают, готовясь вот-вот лопнуть, глаза.

   – Не хочу!! – закричал он, прикрывая лицо ладонью и чувствуя, как загорается тыльная ее сторона, как натягивается и трескается кожа.

   Огонь загудел еще сильнее, еще беспощаднее, форсунки с яростью выбрасывали огненные струи газа. Клубящийся полыхающий шар надвигался на Фрэнка. Неожиданно он услышал над самым ухом голос Драмгула:

   – Беги!

   Громкоговоритель, почти уже скрытый подвижной стеной, был включен на полную мощность, чтобы перекрыть рев пламени.

   – Беги в огонь!Если успеешь проскочить, то с другой стороны выпьешь воды. Дайте ему воды!

   Леоне закричал и бросился в огонь, и... снова очнулся на нарах. Над ним наклонялись Палач и Подручный. В дверях карцера стоял Драмгул.

   – Дайте ему воды! – повторил начальник. Палач вставил ему в зубы стакан. Обливаясь, Фрэнк жадно глотал влагу воспаленными от болезни губами.

   – Повезло тебе, красавчик, – процедил Палач. – Если бы ты не простудился, бедняжка, пришлось бы тебе досиживать все, что ты наработал сверх своего срока.

   – Небось симулировал, скотина, – сказал Подручный. – Специально неделю в бреду провалялся.

   – Да, что-то странно, – убрал ото рта Фрэнка стакан Палач. – Как шесть недель стукнуло, так он и очнулся.

   – Скорее! – сказал Драмгул. – Отведите его, пока нет Мэйсона. И не забудьте, что я вам сказал.

   – А вдруг он окочурится? – покосился на безжизненно опустившего себе на грудь голову Фрэнка.

   – Делайте, что я вам приказал! – вспылил Драмгул. Они буквально взвалили на себя Фрэнка и отволокли его к его камере. Дежурным по этажу был негр Брэйдон.

   – Эй ты, черномазый, – окликнул его Палач. – Открой-ка нам камеру господина главного механика. Видишь, он возвратился из командировки.

   Брэйдон посмотрел на часы. Было три часа ночи.

   – А почему ночью? – спросил он.

   – Не разговаривай. Таков приказ Драмгула. Открывай быстро.

   Брэйдон открыл камеру Леоне. Они затащили и сбросили Фрэнка на кровать.

   – Чего уставился? – оглянулся на Брэйдона Палач. – Давай ключ и иди отсюда, мы сами закроем. Парень просто немного приболел.

   Брэйдон не двигался.

   – Я кому сказал?! – рявкнул Палач, вырывая у Брэйдона ключ.

   Палач был на одну лычку старше Брэйдона по званию и потому Брэйдон повиновался. Но лишь только он вышел за дверь и направился было на свое место, как услышал за своей спиной глухие тяжелые удары и стон Леоне. Он вернулся и увидел, как Палач и Подручный со всего размаха бьют дубинками и ногами Леоне.

   – Ах какой ка-айф! – крякал шепотом Палач, опуская на беззащитное тело свою тяжелую дубинку, Брэйдон знал, что Палач специально вделал в резину свинцовый стержень.

   – Жалко, что не арматурой, да? – так же вполголоса посмеивался Подручный.

   – Тише ты, разбудишь тюрьму. Прикрой лучше дверь.

   Подручный обернулся к двери и увидел стоящего с искаженным от ярости лицом Брэйдона.

   – Ну, что уставился? – сказал ему Подручный. – Вали отсюда, Брэйдон. Не твое это дело.

   – Это самоуправство! – выкрикнул Брэйдон. – Вы не имеете права избивать заключенных. Я буду жаловаться!

   – Чего? – обернулся на него Палач. – Я тебе сейчас пожалуюсь!

   Он сделал шаг к Брэйдону, но тут за спиной Брэйдона возникла коренастая фигура капитана Майснера.

   – В чем дело?! – рявкнул он.

   – Они избивают его, – показал Брэйдон рукой на Фрэнка.

   – Кто приказал избить его?! – жестко спросил Майснер Палача. – Ты знаешь свои грешки и потому отвечай правду, иначе...

   – Начальник, – сказал Палач.

   – Вон отсюда, негодяи, – приказал Майснер.

   – Полегче, капитан, – огрызнулся Палач.

   – Что?

   Лицо Майснера побагровело.

   – Что ты сказал?!

   – Что слышал! —нагло ответил Палач. – Драмгул тоже кое-что о тебе знает. Найдем и на тебя управу.

   – Мерзавцы! – крикнул Майснер. – Убирайтесь отсюда! Вам место на скотобойне, а не в государственных органах. Я еще с вами разберусь.

   Палач и Подручный молча вышли из камеры. Проходя мимо Брэйдона, толстяк сплюнул:

   – А ты, черномазая рожа, еще вспомнишь об этом.

   – Заткнись, свинья. Тебе только кроликов свежевать.

   – Что?! – схватил Палач Брэйдона за галстук. Брэйдон ударил его по руке и оттолкнул. Подручный

бросился на Брэйдона и ударил его в грудь.

   – Я думал, ты за полицейских, а ты за грабителей, падла! – крикнул Палач, бросаясь вслед за Подручным на Брэйдона.

   Но Брэйдон успел отскочить и ловко смазал кулаком Подручного по морде.

   – Прекратить! – заревел Майснер. – А не то всех в карцер посажу!

   Палач и Подручный отступили, поправляя форму. Брэйдон шагнул к Майснеру, подтягивая галстук.

   – Садисты, – процедил Брэйдон.

   – Убирайтесь! – приказал Майснер Палачу и Подручному. – Последний раз повторяю.

Оки повернулись и развязно пошли прочь по коридору.

   – Надо посмотреть, что с ним, – кивнул на камеру Майснер, когда Палач со своим спутником скрылись за углом.

Они вошли в камеру.

   – Ты жив? – спросил Майснер Леоне.

   – Воды, – прошептал Фрэнк. Они дали ему воды.

   – Э-э, да у него жар, – сказал Брэйдон.

   – Сволочи, избивать больного, – покачал головой Майснер. – У тебя все на месте? – спросил он Фрэнка.

   – Да, – вяло ответил Фрэнк. Брэйдон наклонился к его лицу:

   – Почему ты такой горячий?

   – Я просто простудился, – попытался улыбнуться Фрэнк. – Холодно там у вас в карцере.

   – Ладно, – сказал Майснер, – завтра разберемся. Брэйдон сочувственно улыбнулся, глядя Фрэнку в

глаза.

   – Брэйдон, – обратился к негру Майснер. – Не

забудьте показать Леоне завтра врачу. И, если потребуется, отправьте в лазарет.

   – Слушаюсь, сэр, – сказал Брэйдон.

37.

   Но отправлять Фрэнка в лазарет не пришлось. Его могучий организм воскрес буквально через день. Теплая камера, удобная кровать и полноценная еда, а также несколько таблеток сделали свое дело. Так думали его друзья – Джон, Даллас, Здоровяк. Но была и другая причина, почему Фрэнк поднялся на ноги так быстро. На следующее утро, опережая визит врача, Брэйдон принес в камеру Леоне несколько писем, С тех пор, как Леоне перевели в Бэйкли, он не получил ни одного письма. Брэйдон нашел письма к Леоне случайно, когда утром разбирал бумаги в канцелярии. Письма были отложены в ящик стола, это было дело рук Драмгула, и негр решил сделать Леоне маленький подарок. Письма от матери и от любимой словно вдохнули жизнь в измученное тело Фрэнка. Целительные воспоминания овладели его истерзанной душой. Лицо матери словно склонялось над ним, как в детстве. Перед его мысленным взором снова возник дом в пригороде Флинта, их весенний сад. «Ведь уже весна, – подумал Фрэнк, – весна». Он взял письмо от Розмари.

   «Милый, я так соскучилась по тебе, по твоим ласкам. Ты снишься мне каждую ночь, но приходит утро и я снова – одна-одинешенька. Иногда я гуляю по парку. Помнишь наш парк? Так странно, уже распустилась сирень. Когда ты впервые поцеловал меня, тоже цвела сирень. Помнишь, мы качались на качелях. Мне было так стыдно, что ветер поднимает мою легкую юбку, и в то же время мне так хотелось, чтобы ты увидел мои стройные ноги. В тот вечер мы поехали на ранчо к Бобу. Мы пили коктейль «Девочки и мальчики» и танцевали, обнявшись. Я положила тогда голову тебе на грудь и слушала, как бьется твое сердце. А ты гладил меня по волосам. Все уже разъехались, а мы все кружились в гостиной у Боба, а Боб все зевал и ставил одну и ту же песню с диска Леннона «Представьте себе», которая нам страшно нравилась. А потом мы вышли в ночной сад, была полная луна, в высоком небе сверкали звезды. Ты сказал: «Розмари, я тебя люблю». А я сказала: «Поехали ко мне. У меня никого нет дома». Мне было так стыдно говорить это, но я так хотела быть с тобой, что превозмогла свой стыд. Ты тогда поцеловал меня в глаза. А потом... Сейчас, когда я просыпаюсь и вижу, что рядом со мной никого нет и что ты страшно далеко, в этой ужасной тюрьме, мое сердце готово разорваться от тоски на части. Милый, я все время о тебе думаю, только о тебе. Я знаю, ты все это выдержишь, ты скоро вернешься. У нас будет свой дом, свой сад. Мы посадим много сирени. Наши дети будут играть на крыльце и прятаться в кустах, когда мы будем звать их на ужин. Фрэнк, у нас будет много детей, правда? Два мальчика и две девочки. Мальчики будут похожи на тебя, а девочки – на меня. Фрэнк, возвращайся скорее. Я такая глупая, я так тебя люблю. Фрэнк, ради бога, только не совершай там никаких глупостей, не поддавайся на провокации, чтобы они тебя не задержали еще.

Целую, Розмари».

   Живые картины прошлого восстали из памяти. Божественное дыхание любви в считанные мгновения залечивало его душевные раны и телесные недуги. Фрэнк подумал, что все, что говорят о Христе, – это чистая правда, и что Бог – это действительно любовь, ведь она способна творить чудеса.

   Веселый и радостный Фрэнк возвратился в гараж. Друзья встретили его победными возгласами. По очереди они обнялись с Джоном, Далласом, Здоровяком. Фрэнк рассказал ребятам, что ему пришлось испытать в карцере. Джон слушал его рассказ, опустив голову.

   – В этом спецкарцере должен был сидеть я. Прости меня, Фрэнк, если можешь. Это я, я во всем виноват,   – сказал он.

   – Ладно, – сказал Фрэнк, – что было, то сплыло. И потом, ты тоже отсидел в карцере. В следующий раз, я надеюсь, ты будешь умнее.

   – Вот, посмотрите, – сказал Здоровяк, откидывая брезент, – что эти суки сделали с нашей крошкой.

   Изуродованный «форд» предстал перед их глазами. Перебитые стекла, помятая крыша, искореженный капот.

   – Да, – вздохнул Даллас.

   – Мы вложили в эту машину всю нашу душу и все последние сбережения, – сказал Здоровяк.

   – Драмгул говорит, – закашлялся Даллас, – что если мы посмеем снова ее восстанавливать, то он займется нами со всей серьезностью.

   – Но ведь это наша машина! – воскликнул Джон.

   – Мы делали ее на свои деньги. Фрэнк, разве мы перестанем бороться?!

   Он посмотрел на Фрэнка, ожидая, что тот поддержит его, но Леоне молчал.

   – Мы снова сделаем ее, – сказал Даллас. – Мы потратим последние силы, но мы им докажем. И Грейвс, и Драмгул должны знать, что так просто мы не сдадимся.

   Здоровяк неопределенно покачал головой.

   – Фрэнк, что ты молчишь? – обратился к нему Джон.

   Но Фрэнк не отвечал. Он молча уставился в пол. Джон обернулся к Здоровяку:

   – Скажи, что ты думаешь?

   – Пусть Фрэнк решает, – сказал Здоровяк. – Он у нас главный механик.

   – Мы же просто сделаем ее, она будет стоять, – сказал Даллас. – И все будут знать, что просто сделали ее и все.

   И Даллас, и Джон и Здоровяк, все они повернулись к Леоне, ожидая его ответа. Молчать больше было нельзя, Фрэнк тихо, но твердо сказал:

   – Я думаю, надо об этом забыть.

   – Как же мы можем забыть об этом?! – закричал Джон. – Ты же сам щворил: у нас мало что есть, но мы должны это защищать!

   – Это не твоя машина, – ответил Фрэнк. – Она все равно принадлежит начальнику тюрьмы. Он что, будет разрешать тебе на ней разъезжать по пятницам? А тебе, Даллас, по воскресеньям? Это машина Драмгула, неважно, что мы починили ее на свои деньги. Она принадлежит ему. И этот гараж принадлежит ему. Все здесь принадлежит ему.

   – Это наша машина! – снова выкрикнул Джон. Он был готов расплакаться, наш маленький ребенок.

   – Нет. Ты просто инструмент в его руках, – мрачно покачал головой Фрэнк. – Пусть все так и останется.

   – Но дело же не в том, что это машина Драмгула, – возразил Даллас. – А в том, что мы ее сделали. Мы же делали ее для себя, а не для него. И сейчас мы будем делать ее для себя и вопреки ему.

   – И кто-нибудь из нас опять загремит в карцер, – прервал его Фрэнк. – Ты же сам передавал нам его слова. Зачем же снова нарываться?

   – Я думал, ты наш лидер! – выкрикнул вдруг Джон. Здоровяк по-прежнему молчал. Фрэнк повернулся к Джону и холодно посмотрел ему в глаза.

   – Мне осталось меньше двух месяцев. Меньше, чем через два месяца я выйду отсюда, и ничто меня не остановит. Если бы мне еще впереди было мотать несколько лет, тогда другой разговор. А так... Зачем мне опять в карцер? Драмгул засадит меня теперь на три месяца.

   – Ты сломался, Фрэнк, – горько усмехнулся Джон. – Ты отказываешься бороться.

   – Да, я отказываюсь бороться, совершая ребяческие бессмысленные поступки. Все. Поступайте, как хотите. С этой машиной я не хочу больше связываться. В конце концов, один раз я ее уже починил. И, по-моему, я никого из вас не предаю, если отказываюсь участвовать в этой затее.

   Фрэнк посмотрел на Здоровяка.

   – Здоровяк, что ты молчишь? – обратился он к мулату. – Скажи, что ты про все это думаешь? Ты здесь самый старший. Или ты что, тоже считаешь, что тот гудок, про который я вам рассказывал, и та красная яркая лампа и команда «Фамилия! Номер!» – что это все сломало меня?

   Здоровяк грустно посмотрел на искореженную машину, потом взял с полки стеллажа, у которого они стояли, автомобильную свечу и покрутил ее в пальцах. Все молчали, ожидая, что он скажет.

   – Наверное, – сказал Здоровяк, кладя, наконец, на место свечу, – Фрэнк прав. Если бы тебе, Даллас, предстояло сидеть здесь не сорок лет, а два месяца, ты бы тоже отказался. И ты, Джон, – он посмотрел на Джона. – Тебе еще не два месяца, а четыре года здесь куковать.

   – Но... – попытался было заспорить Джон.

   – Помолчи, – обрезал его Здоровяк, вкладывая в тон, каким он это сказал, весь свой невеселый тюремный опыт, и так посмотрел на Джона, что тот сразу осекся.

   – Поэтому, – продолжил Здоровяк, – и я бы на месте Фрэнка отказался. А ты, Фрэнк, – он перевел взгляд на Леоне, – можешь быть спокоен, я не считаю что ты предаешь меня, – он посмотрел на часы. – Ладно, пойдем пожрем, время обеда.

   Все четверо вышли из гаража. Было совсем тепло, и солнце светило уже по-летнему. Охранник не вышке, положив карабин на перила, подставил лицо солнечным лучам. На стадионе, раздевшись по пояс, несколько зэков гоняли футбольный мяч. Другие качались в спортивном уголке, поднимали гири и штанги. Двое или трос просто лежали рядом с беговой дорожкой, они сняли даже брюки и их белые незагорелые тела отчетливо выделялись в дальнем конце стадиона на фоне зеленеющей травы.

   Даллас и Здоровяк, о чем-то разговаривая, пошли вперед. Джон и Фрэнк молча последовали за ними.

   – Фрэнк, – взял друга за локоть Джон.

   – Что? – обернулся на него Фрэнк.

   Лицо Леоне было бесстрастно и невозмутимо.

   – Ты обиделся на меня? – спросил его Джон.

   – С чего ты взял?

   – Ну... прости меня. Я погорячился. Я же, видишь, какой еще молодой. Черт с ней, с этой машиной. Ну не сердись на меня, ладно?

   – Хорошо, – сказал Фрэнк.

38.

   В столовой было особенно шумно. Зэки галдели, делясь впечатлениями, ругаясь, смеясь, рассказывая анекдоты. Теплый солнечный день словно насытил каждого энергией жизни, и теперь она с избытком переливалась в общении. Старший по мастерским, высокий длинноволосый индеец, подозвал Здоровяка, Далласа и Джона и заговорил с ними про какие-то запчасти и «шевроле». «Наверное, ремонтируют новую машину», – подумал Фрэнк. Он решил занять столик, пока друзья обсудят свои дела. Команда Здоровяка была занята устройством спортзала и потому опаздывала на обед. Фрэнк огляделся. Никого из приятелей вокруг не было. Один парень из команды Грейвса, пройдя мимо, подозрительно покосился на него. Фрэнк встал в очередь, переходя от секции к секции и ставя себе на поднос первое, второе, закуски и компот. Он заметил столик на четверых у окна и решил направиться туда. Ему оставалось буквально два шага до столика, когда перед ним возникла фигура Грейвса, загораживая солнечный свет из окна, который так живописно раскрашивал борщ и салат из огурцов с помидорами на его подносе.

   – Эй, Леоне, – нагло проговорил Грейвс. – Посмотри-ка сюда.

   Он постучал грязным ногтем по пряжке своего ремня, и Леоне вдруг увидел, что вместо пряжки к ремню приделана фигурка бегущего мустанга, которую Грейвс отломал от радиаторной решетки «форда». Фрэнк почувствовал, как в глубине его существа зарождается глухая и яростная сила, которая, если дать ей разрастись, затопит всю его душу, и безудержный гнев, завладев всем его телом, может совершить непоправимое. Леоне еле сдерживал себя, чтобы не швырнуть поднос с борщом, котлетами, огурцами и помидорами в это лоснящееся от убожества, самодовольное ухмыляющееся лицо.

   – Эта штука, – тем же тоном продолжал Грейвс, – часто напоминает мне о тебе.

   Фрэнк молчал. Он сделал шаг, чтобы обойти Грейвса, но тот снова загородил ему дорогу.

   – Меня вся тюрьма спрашивает, – не унимался Грейвс, – откуда у тебя такая клевая пряжечка? А я говорю, да вот у этого мудака Леоне, с «фордика» его отломал.

   Фрэнк поднял на Грейвса взгляд, полный еле сдерживаемой ярости. «Спокойнее, Леоне», – говорил он своему колотящемуся сердцу.

   – Ну, чего зенки вылупил? – скорчил гримасу Грейвс и, довольный, захохотал, оглядываясь.

   Кое-кто из парней его команды, незаметно подошедших слева, так же оскорбительно захохотал ему в тон.

   Кровь словно закипела в жилах Леоне. Он почувствовал, что еще немного и он не выдержит, и от его удара лицо этого ублюдка Грейвса, измазанное картофельным пюре и котлетами опрокинется, ударяясь о край стола, и он, Фрэнк, будет бить, бить, бить с размаху каблуком своего ботинка в эти маленькие бараньи глаза, в этот нагло ухмыляющийся рот, дробя зубы, ломая челюсть и переносицу. Фрэнк уже словно отпускал на волю яростное животное своего гнева, как вдруг тихий голос Розмари, поднявшийся откуда-то с глубинных слоев его подсознания, шепнул ему магические слова, остановившие уже было готового сорваться в нем зверя: «... не поддавайся на провокации, чтобы они не задержали тебя еще».

   – Отойди, – глухо сказал он Грейвсу.

   – Я думал, ты меня ударишь, – продолжал глумиться над Леоне Грейвс. – Такой у тебя был страшный вид, а ты что-то там блеешь. Слабак ты, Леоне. Сломал тебя карцер, сломал.

   Леоне сделал все же пару шагов мимо Грейвса (Грейвс не посмел загородить ему дорогу еще раз) и поставил поднос на стол. От раздачи, заметив Леоне в окружении врагов, уже спешили с подносами Джон, Далласе и Здоровяк. Со стороны двери на подмогу Леоне, расталкивая толпу, пробивались четыре огромных негра из команды Здоровяка. Заметив спешащих на помощь Фрэнку, Грейвс сделал знак своим парням, чтобы они отступили, а сам, неожиданно взяв с подноса Леоне тарелку с борщом, злобно выкрикнул Фрэнку напоследок:

   – Запомни, это только начало, сукин сын.

   И вместе с тарелкой он быстро пошел в противоположный угол зала, где сидела целиком вся его команда и другие люди из его блока.

   – В чем дело, Фрэнк? – тревожно спросил его Здоровяк, первым подходя к столику.

   – Ты же видишь, опять этот мудило пытается раскрутить меня на скандал.

   – Не связывайся с ним, Фрэнк, иначе дело опять запахнет карцером, – сказал Здоровяк.

   – Хочешь, я сейчас пойду и заберу у него тарелку обратно?! – спросил Джон.

   – Да успокойся ты, мальчик, – повернулся к нему Здоровяк. – Тут и без тебя найдется, кому это сделать.

   Негры засмеялись и один из них ударил кулаком одной руки в ладонь другой так, что на звук удара обернулись сидящие за соседними столиками.

   – Да нет же никаких проблем, – спокойно сказал Фрэнк. – Никому никуда ходить не надо. Я еще покушаю за его счет, когда для этого придет время.

   – Да не заводись ты, – сказал Здоровяк, ставя перед Леоне свою тарелку с борщом. – Я же сказал, не связывайся.

   – А я и не завожусь, – улыбнулся ему Леоне. – Видишь, какой я веселый и спокойный.

   – Да и было бы из-за чего мандражировать, – засмеялся Даллас. – В этом борще небось повар ноги мыл.

   – От такой жрачки только сортир красить, – подхватил один из негров.

   – Да, это жратва не для нормального зэка, – сказал другой.

   – На тебе, Фрэнк, еще, – делая вид, будто ставит перед ним свою тарелку, проговорил Даллас и засмеялся.

   Фрэнк тоже засмеялся. Все вокруг засмеялись. Фрэнк попробовал все же передвинуть тарелку с борщом Здоровяку, но тот сказал ему вполголоса:

   – Нет проблем, Фрэнк. Ты же знаешь, что у меня на кухне кент работает.

   Он обратился к одному из негров, собравшемуся вернуться на раздачу:

   – Когда будешь себе брать, скажи Джеку, чтобы он еще один борщ сделал. Скажи, что для Здоровяка, будь друг.

   – О'кей, – белозубо улыбнулся негр и пошел вслед за своими товарищами к раздаче.

39.

   Драмгул выключил видеосистему, экран погас, начальник мрачно откинулся в кресле. Только что он наблюдал сцену в столовой. Он не видел лица Леоне, только разозленное лицо Грейвса, когда тот взял у Фрэнка с подноса тарелку. А потом он увидел, как Фрэнк смеется со своими товарищами. Драмгул нажал на кнопку вызова, дверь открылась, и на пороге появился Палач.

   – Пусть Грейвс сейчас же явится сюда.

   – Но... сейчас обед, – попытался возразить Палач.

   – Я что сказал?! – закричал на него Драмгул. – Выполняй приказание, скотина!

   – Да, сэр, – подобострастно щелкнул каблуками Палач и вышел из кабинета начальника.

   Грейвс доедал вторую тарелку борща под одобрительные льстивые шуточки своих приятелей, когда заметил в дверях фигуру Палача. Тот просто заглянул в зал и молчаливо подождал, пока не встретится с Грейвсом взглядами. Грейвс сразу понял все.

   – Что-то мне от борща этого Леоне в сортир захотелось, – криво усмехнулся он, поднимаясь.

   – Парни захохотали.

   – Второе и компот отнесите мне в камеру, – сказал Грейвс.

   Драмгул встретил его в ярости. Но это была не та ярость, не то раздражение, с каким можно было накричать на Палача. Нет, теперь внешне Драмгул был абсолютно спокоен. Но это было спокойствие человека, отдающего себе отчет, что стоит за словами, которые он произносит.