Текст книги "Потерянный Ван Гог"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

92

Прошло несколько дней – но мне показалось, что целый месяц. Я пытался рисовать, но не мог. В поисках вдохновения я читал письма Ван Гога, даже нашел подходящую цитату: «Если что-то в тебе говорит, что ты не художник, тогда тебе следует рисовать… и этот голос замолчит». Я распечатал ее и прикрепил на стене в своей студии. Смотрелось хорошо, но не помогало.

Вместо того, чтобы рисовать, я слушал музыку, прибрался в студии, вымыл кисти и разложил тюбики с краской по оттенкам.

Я выпил со своим другом Джудом, который рассыпался в извинениях за то, что привел Бюлера в мою студию. По-моему, он был потрясен делишками этого дилера еще больше, чем я.

О Бюлере появились новые сообщения в газетах: «количество улик растет», и «неназываемый свидетель» готов был дать показания о причастности арт-дилера к продаже «сотен похищенных произведений искусства».

Когда на моем сотовом высветился незнакомый номер, я какое-то время сомневался, стоит ли отвечать, но в конце концов ответил.

– Ты сбрил свою ужасную бороду? – первым делом спросила Вильгельмина Кур.

Я рассмеялся и сказал, что сбрил; потом она с каким-то удовольствием и даже азартом поговорила о «скандале с Бюлером», затем поинтересовалась, какие у меня планы относительно картин, которые я собирался выставлять у Бюлера, и прежде чем я успел ответить, предложила выставить их у нее в галерее.

От неожиданности я на мгновение утратил дар речи, но тут же обрел его вновь и немедленно согласился. Виль Кур назвала мне даты и велела забронировать билет на самолет. «Не могу дождаться, когда увижу это красивое лицо без бороды». – Она расхохоталась и закончила разговор.

Мне не терпелось рассказать все Аликс, но она была в колледже, поэтому я пробежался до перекрестка Двадцать Третьей и Пятой, заскочил в «Eataly», взял фокаччи и оливки, которые любит Аликс, затем зашел в соседний винный магазин, где купил просекко для Аликс и игристого сидра для себя. Потратив еще некоторое количество денег в овощном на Юнион-сквер, я заглянул в пекарню за дюжиной шоколадных рогаликов.

Когда я вернулся, Аликс была уже дома. Услышав мои новости, она сказала, что ни секунды не сомневалась в том, что меня куда-нибудь позовут; мы выпили просекко и сидр и съели половину рогаликов, а потом занялись любовью.

Потом мы поели фокаччи и оливок, а Аликс, порывшись в сумке, вынула маленький потрепанный блокнот, про который она совершенно забыла.

– Это дневник прадеда Туссена, Жюльена. – Она объяснила, что тот, будучи подростком, помогал доктору Гаше ухаживать за Ван Гогом в последние месяцы жизни художника. – Туссен дал мне его почитать за минуту до того, как начался весь этот ад.

Аликс свернулась калачиком на диване и начала читать.

93

Я прилег рядом с Аликс на диван и, заглянув ей через плечо, увидел пожелтевшие страницы, исписанные мелким почерком по-французски.

– Это было в воскресенье, двадцать седьмого июля. Погода была хорошая, – начала переводить для меня Аликс. – Винсент пообедал в ресторане, затем отправился рисовать. Как жаль, что я не пошел в тот день с месье Винсентом. Но доктор Гаше так загрузил меня поручениями по дому, что я не видел месье Винсента до позднего вечера.

Меня сразу увлекло не только то, что она читала, но и то, как она это делала. Свет лампы мягко освещал ее профиль и легкий пушок на щеках, который мне так нравился. Зачаровывали интонации, звук ее голоса и выражение лица, когда она пересказывала прочитанное, и то, как шевелились ее пухлые губы, когда она перед этим читала про себя.

– Продолжай, – сказал я.

– Он пишет, что Винсент вернулся, когда владельцы гостиницы и жильцы ужинали на улице из-за жары. Он вернулся без мольберта и принадлежностей для рисования и направился прямо в свою комнату. Позже месье Раву услышал стоны и поднялся наверх… – Аликс провела пальцем сверху вниз по странице, затем по второй.

– Ну, что там?

– Погоди… В общем, месье Раву нашел Винсента в постели, раненого… – Аликс, взяв меня за руку, прочитала про себя еще одну страницу, время от времени повторяя вслух какую-нибудь французскую фразу. – Очевидно, был вызван врач, тот, который приезжал на лето, и он осмотрел рану Винсента – та была размером с небольшую горошину. Кровотечение было также небольшим, и к тому времени, когда прибыл доктор Гаше, Винсент сидел, курил трубку и требовал, чтобы врачи извлекли пулю.

– И что дальше?

Аликс, стиснув мою руку, велела мне подождать и просмотрела следующую страницу.

– Оба врача не решались это сделать, говорили что-то насчет того, что выстрел был сделан под неудобным углом. Да, и вот еще: врачи пришли к выводу, что стреляли с расстояния в несколько шагов.

– То есть он не сам в себя выстрелил? Кто-то другой?

– Этого он не пишет. – Аликс перевернула страницу и стала читать про себя, и через некоторое время я спросил, не нарочно ли она держит меня в напряжении. Она погладила меня по щеке, и я постарался набраться терпения.

– Итак, доктор Гаше отправил посыльного в Париж с письмом для Тео, в котором просил его приехать, сообщив, что Винсент «поранился». – Аликс пальцами изобразила в воздухе кавычки. – Жюльен оставался с Винсентом в течение нескольких часов, набивал ему трубку, иногда держал его за руку, когда Винсент морщился от боли – так что, очевидно, ему становилось хуже. Но когда на следующий день приехал Тео, Винсент снова сидел и курил свою трубку.

– Невероятно. Ну и что дальше?

– Слушай, ты же читал его биографию. Там же вроде все это есть.

– Ну, я еще не дочитал до конца… К тому же мне больше нравится, когда ты это рассказываешь… Так интереснее.

– Ясно, ты используешь меня как аудиокнигу. – Аликс прочитала про себя еще несколько страниц. – Итак, они искали мольберт Винсента, краски и холсты, но так и не нашли. И вот, послушай: одна горожанка говорила, что видела, как двое юнцов, приехавших в город на лето, Рене Секретан и его брат Гастон, выпивали и веселились с друзьями в баре у излучины реки Уаз – как раз там, куда уходил на этюды Винсент. А позже, когда люди проверяли, у кого в городе есть оружие, выяснилось, что единственное пропавшее ружье принадлежало Рене Секретану, но он и его брат Гастон ночью скрылись из города.

– Ого. Значит, это они застрелили Винсента?

– Жюльен этого не утверждает. Но ружье за сто лет так и не нашли. Если оно вообще было.

– Значит, они уничтожили улики!

– Вы смотрите слишком много фильмов жанра нуар, месье Люк. Даже если это они его застрелили, это мог быть несчастный случай. Жюльен пишет, что этот мальчик, Рене Секретан, любил похвастаться своим ружьем, но был известным мазилой. – Аликс замолчала, и я спросил, о чем она думает. – Ну, в общем-то, мы знаем, что Винсента мучили приступы депрессии и плохого настроения, и он, должно быть, отчасти был рад умереть.

– Итак, ты придерживаешься версии самоубийства?

– Я не знаю.

– Но Винсенту было ради чего жить! Его искусство, выставки, в которых он уже участвовал, и еще многие намечались. Считается, что он был неизвестен, но это миф. К тому времени он уже привлек к себе внимание, и если бы прожил еще год, то увидел бы свой триумф.

Аликс возразила, что я рассуждаю рационально о вещах иррациональных и неизвестных; но я остался при своем мнении: доказательств того, что Винсент намеренно лишил себя жизни, просто не существует. Я вспомнил о книгах и фильмах, обо всем, что было придумано об этом событии – даже песню сочинили. Вокруг Ван Гога образовалась целая культура, романтизирующая самоубийство. Мы все слишком зациклились на образе измученного гения, который больше не мог жить. Все это я высказал Аликс, но не убедил.

– Мы никогда не узнаем наверняка, кто произвел тот роковой выстрел, – сказала она, закрыла дневник и попросила меня напомнить ей вернуть его Туссену. – Одно мы знаем наверняка, что Винсент умер на руках у своего брата, и его последними словами были: «Я хочу умереть вот так», – произнесла Аликс со слезами на глазах. Я обнял ее, и она прижалась к моей груди, и мы посидели так, думая о Ван Гоге и обо всем, что он пережил за свою короткую жизнь. А еще я вспомнил обо всем, что мы пережили, отправляясь в путешествие, обо всех неведомых опасностях, которые нас подстерегали, и о том, как мы справились со своими подозрениями и неверием друг в друга – и мне вдруг стало хорошо.

– Я люблю тебя, – сказал я, и Аликс ответила, что любит меня, поцеловала меня, а потом снова прижалась ко мне.

– Все-таки это было здорово, правда? – вздохнула она. – Хотя бы один день этот автопортрет был нашим.

– Да, – согласился я, заново переживая тот момент, когда я соскребал краску и увидел под ней лицо и пронзительный взгляд Винсента. – Но это настолько великая вещь, что мы не имели права оставить ее у себя.

Аликс вздохнула и согласилась, а потом задумчиво произнесла:

– Наверное, мы никогда не узнаем, что с ним случилось…

– Мы же это знаем. Картина висит в музее, в целости и сохранности.

– Я не об этом. Я про то, что мы никогда не узнаем, кто унес ее с похорон и зачем.

94

Франция, Овер-сюр-Уаз

30 июля 1890 года

Это оказалось проще, чем она себе представляла: уйти с похорон, проскользнуть в ресторан, где скорбящие ели и пили, поминая покойного. Сын стоял «на стреме». Сначала Сиен присматривалась к пейзажу с полями и пушистыми облаками, затем к картине с высоким кипарисом, но наконец, остановила свой выбор на портрете со струящимся фоном и забавными маленькими коровками в углу. Он сам посмотрел ей в глаза пронзительным взглядом Винсента. Это было лицо, которое она знала, ласкала и любила.

Одним быстрым движением она сняла его со стены и спрятала под пальто. Затем, стараясь идти спокойно, чтобы не привлекать внимания, пошла обратно на вокзал. Хотя никто и так не обращал внимания на высокую женщину в поношенном пальто и шляпке, державшую за руку маленького мальчика.

Скрестив руки на груди, чтобы картина не выпала, она зашла в поезд и устроилась в вагоне второго класса. Было жарко, она изнывала от жары, но не осмеливалась снять пальто. Закрыв глаза, Сиен вспоминала кладбище на холме, где она, держась в сторонке, смотрела как гроб опускают в могилу, и услышала, как кто-то сказал: «Настоятель отказался отпевать его в церкви». Ходили слухи, что художник покончил с собой, но она не хотела в это верить – Винсент клялся, что никогда этого не сделает.

Затем один из друзей, молодой художник, заговорил о картине Винсента «Красный виноградник», упомянув, что она была продана за четыреста франков в парижскую галерею. Сиен все это запомнила и именно в тот момент решила, что делать.

Открыв глаза, она посмотрела на своего сына Виллема, застенчивого мальчика без отца. Он не был сыном Винсента, но носил его второе имя. Потом Сиен снова закрыла глаза и открыла их, только когда ее разбудил кондуктор, встряхнув за плечо.

Париж оказался большим, шумным и жарким: мужчины в костюмах и щегольских шляпах, женщины в обтягивающих платьях с корсетами и шляпках с перьями и цветами. Дамы заслонялись легкими зонтиками от летнего солнца, которое Сиен слишком хорошо ощущала своей бледной голландской кожей. Она ухватила сына за руку, и они влились в толпу, спешившую по широким проспектам, вдоль которых высились здания, похожие на дворцы. Конные экипажи поднимали огромные облака пыли.

На какой-то широкой площади они на минутку остановились и присели на край фонтана, где она намочила носовой платок, а сын попил, сложив чашечкой ладони. Сиен последовала его примеру: в горле у нее пересохло. Затем она стерла грязь с лица и шеи и подтянулась. Ноги болели, каблуки туфель стоптались, но нужно было идти дальше, нужно было найти галерею. Сиен понятия не имела, как это сделать в огромном незнакомом городе, но она была полна решимости.

Наконец, она решилась подойти к рабочему с тележкой, и услышав название галереи, тот предположил, что это, наверное, на той шикарной улице, куда он иногда доставлял товары.

«Поехали», – предложил он, указывая на свою тележку и подавая руку. Рабочий поднял туда же мальчика, и тележка покатилась по улице, подскакивая на выбоинах; сын весело смеялся, а Сиен любовалась красотой города, который даже не мечтала увидеть.

Рабочий высадил их на шикарной улице, и Сиен нашла галерею: картины, серебряные подсвечники, позолоченные рамы в витрине. Но она так испугалась этого великолепия, что прошла мимо. Галереи на соседней улице были менее величественными; она выбрала одну из них, на втором этаже над книжным магазином, и стала подниматься по лестнице, сняв шляпку и распуская волосы. Затем она расстегнула пальто и достала картину.

На мгновение нарисованные глаза Винсента остановили ее. Сиен подумала о двух годах, проведенных вместе, о множестве рисунков и картин, на которых он изобразил ее – иногда обнаженной, иногда с ребенком, за шитьем, за чисткой картофеля или с сигарой. Она вспомнила болезни, с которыми они боролись, и как они заботились друг о друге, и о ее мучительной беременности, и о нежности, которую проявлял к ней Винсент. В конце концов, он предал ее, когда на этом настоял его брат, угрожая порвать с ним… но теперь она понимала, что у Винсента не было выбора: без поддержки Тео он бы не смог ни заботиться о них, ни заниматься живописью, которую любил больше всего на свете.

Она посмотрела в нарисованные глаза Винсента и прошептала «прощай», затем поднялась по ступенькам, сделала глубокий вдох и открыла дверь галереи.

Купец, полный, с тонкими волосами, покрытыми лаком, долго смотрел на картину, сняв очки.

«Откуда это у тебя»? – спросил он.

Сиен без колебаний рассказала ему, что художник был ее хорошим другом, и показала адресованные ей конверты с именем и адресом Винсента, а также письма с набросками на полях и подписью Винсента внизу.

Глаза купца заблестели от жадности, и он предложил ей сто франков.

«Вы принимаете меня за дурочку, месье? – произнесла она на своем лучшем французском. – Я прекрасно знаю, что «Красный виноградник» Винсента недавно был продан за четыреста франков».

Выйдя обратно на улицу, когда солнце уже клонилось к горизонту, Сиен снова пересчитала деньги – шестьсот пятьдесят франков. Она не сомневалась, что жадный торговец произведениями искусства продаст ее картину гораздо дороже, но ей этой суммы было достаточно. Даже столько ей не удалось бы выпросить у брата Винсента, хотя он, лишив ее брака и дома, задолжал ей больше.

Сиен сложила купюры, засунула их в подкладку пальто и повела сына обратно на вокзал. На этот раз, когда Виллем сказал, что проголодался, они остановились в уличном кафе, где она выпила бокал вина и съела багет с сыром, а мальчик поел омлета со свежей зеленью. А через несколько кварталов она купила сыну мороженого и почувствовала себя счастливой, и отнюдь не обманутой. Она ведь брала картину, зная, что не имеет права оставить ее себе.

Примечания автора

Вы только что прочитали роман, в котором сочетаются факты и вымысел.

Вот лишь некоторые факты:

Симона Сегуэн, также известная под своим боевым псевдонимом Николь Мине, действительно была бойцом французского Сопротивления.

Выставка «Entartete Kunst» 1937 года, состоявшая из шестисот пятидесяти произведений искусства, конфискованных из немецких музеев, привлекла более двух миллионов посетителей.

Похищенные нацистами произведения искусства хранились в Париже в музее Же-де-Пом.

Гитлер хотел построить в своем родном городе Линце, в Австрии, художественный «Музей фюрера», который собирался заполнить украденными шедеврами.

Описания Каринхалля и рейхсмаршала Германа Геринга основаны на реальных текстах и фотографиях.

Описания дома Анны Франк, фотографии на стенах спальни Анны, видеозаписи и выдержки из интервью Отто Франка, а также факты смерти Анны и Марго Франк в концентрационном лагере Берген-Бельзен соответствуют действительности.

Курт Валентин был немецко-еврейским дилером, который торговал в основном «дегенеративным» искусством, украденным нацистами из европейских музеев. Он эмигрировал в США в 1937 году и открыл галерею Бухгольца, которая в 1951 году сменила свое название на галерею Курта Валентина.

Аукцион Фишера – распродажа награбленных нацистами сокровищ – проходил в 1939 году в «Гранд-отеле Националь» на озере Люцерн, где Курт Валентин делал ставки на похищенные произведения искусства от имени Альфреда Барра, директора Нью-Йоркского музея современного искусства.

Нацистские программы по разграблению произведений искусства, такие как ERR Альфреда Розенберга и Dienststelle Mühlmann (Ведомство Мюльмана), действительно существовали.

Полицейский рейд 2012 года на мюнхенскую квартиру Корнелиуса Гурлитта, сына Хильдебранда Гурлитта, одного из сотрудничавших с Гитлером арт-дилеров, в ходе которого было обнаружено более тысячи пятисот предметов искусства, похищенных нацистами, – это правда.

Почти все произведения искусства, описанные в этом романе, реальны, например, «Merde d’artiste» итальянского художника Пьеро Мандзони, а также приклеенный банан под названием «Комедиант» и скульптура «Гитлер», обе работы – художника Маурицио Каттелана (последняя в 2016 году была продана на аукционе «Кристи» за 17,2 миллиона долларов), все произведения Мане и Курбе из Метрополитен-музея, двусторонний автопортрет Ван Гога и другие.

Стефан Альбрехт – вымышленный персонаж, но такие арт-дилеры, торгующие украденными нацистами шедеврами, существуют и действуют сегодня в международном мире искусства (легальном и подпольном) и в даркнете.

Ученые не пришли к единому мнению, была ли смерть Ван Гога самоубийством, несчастным случаем или убийством. Рене Секретан и его брат Гастон – реальные люди, жившие в то время в Овер-сюр-Уаз и, возможно, присутствовавшие на месте смерти Винсента.

Альбом эскизов автора к «Потерянному Ван Гогу»

Несколько карандашных набросков, которые я сделал с различных автопортретов Винсента. Все элементы на портретах одинаковые (усы, борода, волосы), но меня поразило, насколько по-разному Винсент видел себя в каждом случае, без всякого тщеславия искажая свое лицо.

Церковь в Овер-сюр-Уазе, которую Ван Гог прославил на своей картине. Могилы Винсента и Тео. Я нарисовал их на той же странице, хотя на самом деле могилы находятся в десяти-пятнадцати минутах ходьбы от церкви. Карандаш.

Винсент и Тео. Младший Тео стоит за плечом Винсента, присматривая за своим проблемным старшим братом. Тушь.

Типичный мост через канал с вездесущими велосипедами, которые в Амстердаме можно увидеть повсюду. Тушь.

Всего лишь один из множества плавучих домов, выстроившихся вдоль амстердамских каналов, которые мне очень понравились. Тушь.

Карандашный набросок, сделанный мной со светового короба с фотографиями восьми жителей, скрывавшихся в доме Анны Франк. Эти портреты поразили меня и запечатлелись в моей душе. Это было похоже на предварительный просмотр актерского состава трагической пьесы.

Синагога на Элдридж-стрит, которая кажется несколько неуместной в Нижнем Ист-Сайде, словно случайно забредшая сюда готическая церковь. Эскиз фасада и интерьера тушью.

Автопортрет, который я сделал карандашом, глядя на свое отражение в стеклянной стене великолепного музея Ван Гога в Амстердаме.

Беседа с автором

Автопортрет Ван Гога, найденный Аликс, отчасти выдуман, но слухи о его существовании действительно ходили. Если бы этот слух оказался правдой, как это сказалось бы на мире искусства?

Это была бы потрясающая новость, она разнеслась бы далеко за пределы мира искусства и оказалась бы во всех газетах и в Интернете. Большой новостью стало недавнее обнаружение скромного карандашного наброска Ван Гога. Представьте, каким было бы открытие позднего автопортрета. Любое открытие, связанное с Ван Гогом, одним из самых любимых художников в мире, вызывает ажиотаж.

Процесс написания «Потерянного Ван Гога» сильно отличался от того, как вы писали «Последнюю Мону Лизу»? Что самое сложное при возвращении к прежним персонажам?

Процесс написания, на самом деле, не изменился. Вначале я пишу черновик, а затем много раз переписываю. Я помешан на переписывании. Когда пишешь двойную историю – одну в прошлом, а другую в настоящем, – это сложно, но увлекательно, потому что одна история дополняет другую.

Что касается описания уже существующих персонажей, то это здорово и при этом сложно, потому что как автор вы получаете возможность глубже раскрыть их личность, показать, как растут и меняются эти люди. С повторяющимися персонажами всегда нужно соблюдать баланс между информацией, приведенной о них в предыдущей книге, и тем, что вы добавляете к ней. Но нельзя рассчитывать на то, что читатель знаком с предыдущей книгой, поэтому ваши персонажи должны быть полностью представлены в каждой.

Репатриация награбленных произведений искусства – важная часть книги, и Люк испытывает облегчение, что не ему решать, кто прав в этом вопросе. По вашему мнению, как музеи и коллекционеры должны относиться к произведениям сомнительной или принудительной продажи?

Я намеренно заставил Люка сказать, что это трудный и каверзный вопрос, потому что так оно и есть. Но если есть доказательства того, что произведение искусства было похищено (и это относится ко всем картинам и артефактам), то оно должно быть возвращено той стране, из которой было украдено, или наследникам людей, чье вещи были изъяты во время войны или по принуждению.

Несмотря на свой легальный статус, некоторые арт-дилеры в этой истории оказываются вовлеченными в незаконную деятельность. Что вы хотели сообщить читателям, создавая этих персонажей?

Я думаю, часто бывает так, что если убрать видимость законности, то можно обнаружить что-то сомнительное в прошлом персонажа. Я хотел, чтобы эти открытия поставили Люка перед моральной дилеммой: он знает, что его карьера пострадает, если он скажет правду. Как и многие из нас, Люк имеет недостатки и у него есть свои личные демоны, но в глубине души он нравственный человек. Для меня было важно, чтобы он принял правильное решение, даже если это причинит ему ущерб. Это отражает более широкую тему книги – принятие трудных, даже опасных для жизни моральных решений. Группа сотрудников Отто Франка рисковала своими жизнями, чтобы спрятать и защитить семью Франк от нацистов. Я надеюсь, что у меня хватило бы смелости сделать то же самое.

В обеих временных линиях люди отказываются от автопортрета с ощущением, что не им предназначено его хранить. Кто должен хранить произведения искусства и какие обязанности это влечет?

Я использовал эту конкретную идею – что картина не принадлежала им – как способ связать персонажей настоящего, Люка и Аликс, с персонажами прошлого, Сиен и Винсентом. Но кто должен хранить искусство – это более серьезный вопрос, он не имеет однозначного ответа. Украденные произведения искусства должны возвращаться владельцам, но как быть с важным произведением искусства всемирно известного художника? Должно ли оно находиться в музее, чтобы каждый мог его увидеть, или в доме коллекционера, потому что тот может позволить себе его купить? Я предоставляю моим читателям возможность самим ответить на этот вопрос.

Имя Бюлера открывает перед Люком многие двери. Как сетевая структура мира искусства ставит в безвыходное положение новичков? Смог бы Люк найти таких людей, как Виль Кур, без вмешательства Бюлера?

Я не думаю, что мир искусства чинит препятствия начинающим художникам. Это правда: как только художник попадает в известную галерею, двери для него открываются – но я бы сказал, что современный мир искусства вообще довольно гостеприимен и что галеристы всегда ищут исключительных художников.

Люк, возможно, не нашел бы Виль Кур без влияния Бюлера, но хорошие художники обычно находят свой путь. Конечно, есть много талантливых художников, которые не добиваются успеха, потому что не ориентируются в системе. Когда я преподавал в колледже искусств, я пытался внушить своим студентам мысль, что забота о своем произведении – то есть о том, чтобы все его увидели – это часть их работы. Им может не нравиться эта часть (мне никогда не нравилась), но они должны этим заниматься в меру своих возможностей. Все художники несут ответственность за свое творчество – помимо его создания. Ван Гог не был неизвестным художником, не имеющим связей с общественностью, как думают многие люди. Его брат Тео был влиятельным арт-дилером, и Винсент общался со многими известными художниками своего поколения, что в конечном итоге принесло известность его творениям.

Что будет дальше с Люком, Аликс и Смитом? Пересекутся ли снова их пути?

Если у меня получится, то это нечестивое трио наверняка снова объединится.

У Люка, Аликс и Смита есть взаимное притяжение и тяга к приключениям (это моя вина, они тут ни при чем). Мне нравится, что они поощряют друг друга добиваться того, чего хотят, и рисковать. Недавно я был в Индии и то и дело встречал Люка, Аликс или Смита на какой-нибудь улочке в Мумбаи, или на индийской свадьбе, или блуждающими по опасным задворкам. Поверьте, я их не звал, но они все равно приходили. Кажется, мне от них некуда просто деться.