Текст книги "Потерянный Ван Гог"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

88

Следующие несколько секунд были немного суматошными: все двигались, что-то кричали, но потом я выстрелил в потолок, и все замерли. Тогда ситуация немного прояснилась. Аликс и двое мужчин сидели на стульях, примотанные скотчем, а Смит прижимал татуированного парня к стене, приставив ему к спине свой чудной пистолет.

– С тобой все в порядке? – крикнул я Аликс, и она кивнула в ответ. Помочь ей я не мог: нужно было держать под прицелом двух других мужчин, стоявших в напряженной позе и готовых наброситься на меня или убежать. Потом я узнал их обоих.

– Это Стефан Альбрехт, – сообщил я Смиту. – Арт-дилер, с которым я недавно познакомился в Амстердаме

– Это Торговец, – сказал Смит. – Тот, за кем мы охотимся.

– А второй – Ричард Бейн.

– Привет, Люк, – невозмутимо произнес Бейн. – Я чист. Работаю на дядю Сэма.

– Ты работаешь на них? – удивился Альбрехт.

– Извини. – Бейн, сверкнув улыбкой, повторил, что он в команде Смита и что его привлек Государственный департамент.

– Это правда, – подтвердил Смит. – Но как вы тут оказались? Мы так не договаривались.

– Так получилось.

– Он пришел за эскизом, – вмешалась Аликс. – Они все здесь за этим. – Она указала взглядом на стол, где лежал карандашный набросок. – Итак, все это было из-за картины, да, папочка?

– Ну, что ты, моя дорогая. Я просто хотел повидать тебя, моя единственная дочь.

– Ты лжешь!

Мы со Смитом обменялись встревоженными взглядами; напряжение в комнате было осязаемым, ситуация понемногу выходила из-под контроля, а у Смита был всего один патрон. Жулики переругивались, обвиняя друг друга в предательстве и обмане, к ним присоединилась женщина, заявив Альбрехту, что уничтожит его. Затем она схватила со стола нож X-Acto и приставила его к шее Аликс.

– Брось пистолет! – сказала она мне.

Пришлось бросить оружие. В этот момент парень с татуировкой схватил пистолет Смита, и они начали бороться, кто-то из них нажал на спусковой крючок, пистолет выстрелил, и парень с татуировкой упал, прижав руку к шее. Чернильно-синие татуировки покрылись кровью.

– Гюнтер! – вскрикнул Альбрехт и опустился рядом с ним на колени, прижимая руку к ране.

Пистолет снова был у Смита, хотя я знал, что патронов в нем больше нет.

– Брось нож, – сказал он женщине.

– Дженнифер, не надо! – По шее Аликс потекла тонкая струйка крови.

– Не делай этого! – крикнул я, но тут она опрокинула стул Аликс и бросилась к задней двери. Альбрехт с Бейном тоже бросились бежать. Я выстрелил из своего пистолета, затем Смит забрал его и тоже выстрелил – мы оба промазали – затем Смит побежал за преступниками, а я бросился поднимать Аликс.

– Я в порядке… Вот он – нет. – Она кивнула на лежавшего на полу Гюнтера: из его раны на шее текла кровь и собиралась лужей вокруг головы.

Она протянула мне шарф, и я перевязал Гюнтеру шею.

– Кто-то из них забрал эскиз. Альбрехт или мой отец.

– Боже мой, мой рисунок! – воскликнул француз.

Я развязал его и второго мужчину, куратора.

– Вы были с ними в сговоре, Финн, – сказала ему Аликс. Тот молча потирал запястья, глаза его бегали.

Француз, выглянув на улицу, позвал на помощь, но ответа не последовало. Он посоветовал нам отвести Гюнтера в «Отель де Вилль», где постоянно дежурит полиция.

Я не был уверен, что Гюнтер осилит это расстояние, и попросил мужчин помочь, но куратор сбежал, и я не смог остановить его без оружия.

Тогда Аликс, я и француз подняли Гюнтера на ноги и, поддерживая его со всех сторон, тесной компанией вышли в ночь.

89

Ночь была облачной и темной, а уличное освещение отсутствовало, и мы с большим трудом добрались до железнодорожного переезда, затем направились к площади.

– Прости, – сказала Аликс.

Она извинялась, как я понял, за своего отца. Хотя, в общем-то, я сам его в это втянул.

– Все в порядке, – отозвался я.

К тому времени, когда мы выбрались на площадь, Гюнтер был практически без сознания. Он многое упустил – сцена перед нами открылась впечатляющая: по периметру стояли полицейские машины, кареты «Скорой помощи», жандармы и еще какие-то люди в камуфляже с винтовками, над нами рассекали воздух лопасти вертолета, его прожектор освещал всю сцену, как софит. Но все вокруг казалось каким-то черно-белым.

Люди на площади оставались странно неподвижными, словно мы прибыли слишком рано или слишком поздно – как будто режиссер уже крикнул: «Снято!» или только собирался скомандовать «Мотор!». На всем освещенном пространстве двигались только мы; и двигались мы к каретам «Скорой помощи», призывая на помощь медиков. Те приняли у нас Гюнтера и погрузили его в машину.

Потом мы увидели неподалеку небольшую группу людей. В центре стоял Альбрехт с разбитым лицом, рядом с ним Дженнифер, а вокруг – несколько вооруженных людей в полицейской форме и в штатском, державших преступников под прицелом. Среди служителей закона я заметил Смита и Ван Страатен и направился к ним.

Полицейские хотели нас задержать, но Смит сделал им знак, что все в порядке. Он тоже выглядел немного помятым: лицо и руки поцарапаны, губа кровоточила.

– Это ты отделал Альбрехта? – спросил я; он чуть улыбнулся и кивнул. – Хорошая работа.

– Далеко не ушли, – бросил он.

– А где Бейн?

– Я отправила за ним двух моих лучших людей, – сказала Ван Страатен. – Они поймают его или убьют.

Стоявшая рядом со мной Аликс вздрогнула.

– Я бы убил Торговца, – без тени юмора сообщил Смит. – Но Ван Страатен хочет, чтобы он предстал перед судом живым.

Окинув взглядом площадь, я спросил, почему здесь столько полиции и солдат.

– А за это спасибо придурку-агенту из нашей команды, который стукнул в Интерпол, а те подняли на уши местную милицию. Мы бы и без них обошлись, – процедил Смит. С него словно спали невидимые оковы, это был другой человек – Смит, оказавшийся наконец в своей стихии.

– Мне нужно их разговорить, пока они не опомнились, – шепнула Ван Страатен и, обращаясь к стоявшему рядом молодому парню, добавила: – Зафиксируй все.

Затем она вышла в центр круга, где полицейские надевали наручники на Альбрехта и Дженнифер.

– Подождите, ей наручники не нужны, – остановила Ван Страатен полицейских, потом подошла к Дженнифер и посмотрела ей в лицо, взяв рукой за подбородок. – Скажи, зачем ты это сделала?

– Не будь дурой, Дженнифер. Не разговаривай с ней! – крикнул Альбрехт.

– Ради него ты готова отправиться в тюрьму? – продолжала Ван Страатен. – Готова пожертвовать своей жизнью?

– Она использует тебя, Дженнифер! Просто держи рот на замке. У них на нас ничего нет!

– Ничего? У нас есть ваш самолет, картины, ваши депозиты на счете в швейцарском банке, у нас есть Джеймс Талли, у нас есть показания Смита и записи ваших разговоров.

– Ты и тебе подобные… – скривился в усмешке Альбрехт. – Думаете, что вы такие умные и хитрые….

– Кто это – мне подобные?

– Мы вас похороним, – пообещал он.

– Еще посмотрим, кто кого похоронит, – холодно ответила Ван Страатен и обратилась к Дженнифер: – Будь умницей, позволь мне помочь тебе.

Дженнифер стала что-то говорить, но Альбрехт снова приказал ей замолчать. Затем копы начали надевать на нее наручники и уводить.

– Аника, – жалобно произнесла она, оглянувшись на Ван Страатен. – Ты правда мне поможешь? Потому что у меня есть что о нем рассказать.

– Заткнись, дура! – Альбрехт рванулся к ней, но полицейский удержал его за наручники, а Дженнифер его уже не слушала. – Хорошо, валяй, слушай ее вранье. Она же никто, ей нечего предложить тебе, кроме секса, да и в этом она не ахти. Ведь так, Аника?

– У меня есть доказательства, – говорила Дженнифер. – Бумаги, купчие за много лет – все, что нужно, чтобы посадить его.

– Заткнись! – завопил Альбрехт, вырвался из хватки полицейского и толчком повалил Дженнифер на землю. Но когда она приподнялась, в руке у нее был пистолет, который она успела вытащить у полицейского, и оружие было направлено на Альбрехта.

– Нет, Дженнифер, мы разберемся с ним. Опусти пистолет, – сказала Ван Страатен,

– Бесполезная, никчемная шлюха! Ничтожество, предательница! – закричал Альбрехт; потом он обратился к полицейским: – Она меня убьет! Остановите ее!

– Уберите его отсюда! – крикнула Ван Страатен полицейским, которые уже вскинули оружие и целились в Дженнифер. – Отдай мне пистолет, Дженнифер, – тихо сказала она и сделала шаг вперед, протянув руку.

– Лгунья! Шлюха! – крикнул Альбрехт. Дженнифер выстрелила, и он упал на спину, а полицейские открыли шквальный огонь. Ван Страатен кричала им, чтобы они остановились, а тело Дженнифер содрогалось на земле, потом затихло, и тогда копы, наконец, опустили оружие, а Ван Страатен перестала кричать и подошла к ней и обняла.

– Боже мой! – Аликс уткнулась лицом мне в шею.

– Господи Иисусе, – пробормотал Смит, а затем обратился к молодому парню. – Зафиксировал, Яагер?

– Каждое слово на пленке. И здесь, – ответил тот и поднял свой мобильный телефон, давая понять, что снял видео.

Смит мягко положил руку на спину Ван Страатен.

– Она ушла, – произнес он и помог ей подняться, а над телом Дженнифер склонились медики.

Альбрехт был ранен, у него кровоточило плечо, ему оказывали помощь.

Мы с Аликс, оглушенные выстрелами и потрясенные, смотрели, как Ван Страатен разговаривает со Смитом.

– Альбрехт предстанет перед судом, – говорила она мрачно и решительно. – Кроме того, у нас есть Ван Гог, одно из самых важных произведений искусства, похищенных нацистами, и это главное. Мы выполнили свою работу.

– И оно того стоило? – спросил Смит.

– Вы ничему не научились, аналитик Смит? Я думала, вы поняли, что эта картина и каждое украденное произведение искусства представляет собой украденную жизнь. – Затем она повернулась к нам с Аликс и произнесла ровным голосом. – Вам, как тем, кто обнаружил картину, нужно будет публично вернуть ее. Вас не будут допрашивать, и вообще ничего из того, что вы тут видели, никогда не было. Вы понимаете?

Я кивнул. Санитары погрузили Альбрехта в одну машину «Скорой помощи», а тело Дженнифер – в другую.

– Я поеду с ним. За ним нужно присматривать, – вздохнула Ван Страатен и повернулась к Смиту. – Ты пока свободен. С тобой свяжутся.

Я обнял Аликс за плечи, и мы вместе со Смитом смотрели, как Ван Страатен, Альбрехт и двое полицейских садятся в машину «Скорой помощи». Санитар захлопнул дверцу, и машина тронулась с места, прорезав ночь сиреной, как криком.

90

Ван Страатен сказала правду: нас с Аликс не допрашивали. Вообще все было так, как будто ничего и не произошло. Мы сели на поезд до Парижа, затем на самолет до Амстердама, где пробыли несколько дней в ожидании церемонии реституции, ходя по музеям, ресторанам и просто по улицам города. Но первое время мы были в таком шоке, что плохо понимали, на что смотрим и что нам говорят.

Однажды вечером позвонил Смит и позвал на встречу, на сей раз без особой спешки. Я предложил Аликс пойти вместе, но она в тот день слишком устала, и я пошел один.

Местом встречи Смит назначил небольшой местный ресторан «Café de Spuyt». Он обмолвился, что это место имеет для него какое-то особое значение, но не сказал какое, а я не удосужился спросить. Он заказал виски, а я безалкогольное пиво. Мы помолчали, потом я спросил, придет ли он на церемонию реституции, и Смит ответил, что нет. Потом он сообщил, как картина попала к Альбрехту.

– Все из-за этого дурня Талли. Картина все это время была у него, он пытался толкнуть ее Альбрехту, своему клиенту. Неразумный ход. Ему повезло, что он вообще остался жив. Его могут обвинить в соучастии в международной краже произведений искусства, а также в препятствовании правосудию, но я предполагаю, что он просто получит по ушам, заплатит штраф и лишится лицензии частного детектива. Ван Страатен хочет замолвить за него словечко, говорит, что бедняга и так настрадался.

– Зачем ей понадобилось его выгораживать?

– Ей главное – картина. Остальное ее не волнует. Она типа крестоносец, знаешь. У нее даже кличка – Охотник.

Я порасспрашивал Смита на эту тему, и на некоторые вопросы он ответил. Он сказал, что Ван Страатен, скорее всего, из Моссада, а пилот вертолета и еще один парень, который помогал им в операции, – «кидоны».

– И что это такое?

– Тайное подразделение внутри Моссада, профессиональные убийцы, засекречены так, что никто не признает факта их существования… но они существуют.

Я спросил, есть ли какие-либо новости о Бейне.

– Пока нет. Но если эти парни охотятся за ним – а Ван Страатен говорит, что так оно и есть – то они не только вернут эскиз, но и Бейна грохнут.

Я снова замолчал, думая об Аликс.

– Вы с Верде никому не должны рассказывать об этой истории, – продолжал Смит. – Ни слова. Анонимность Ван Страатен – ключевой момент ее работы. От этого зависит ее жизнь.

– Понятно. А ты что будешь дальше делать?

– Останусь на какое-то время в Амстердаме, нужно еще кое-что для Интерпола сделать. Да и отдохнуть.

Тут в кафе вошла эффектная женщина с копной рыжих волос; она села за наш столик, и Смит представил нас друг другу.

– Тесс Вокс из муниципальной полиции. Мой личный стилист. – Он указал на свою модную черную рубашку. – Куплена для работы, но я ее сохраню на память.

Рыжеволосая Тесс улыбнулась Смиту и положила руку на его ладонь, и я догадался об одной из причин, по которой он остается в Амстердаме. Почувствовав себя третьим лишним, я сказал, что мне пора. Вокс из вежливости запротестовала, но Смит просто произнес: «Давай, Перроне. Как-нибудь увидимся».

Церемония проходила в музее Ван Гога, автопортрет был подарен музею правнуком владельца картины. Единственной просьбой наследника было: чтобы имя деда значилось на табличке возле картины. А пока автопортрет Винсента в три четверти стоял на мольберте: голубоглазый художник, одетый в пиджак, жилет и рубашку, смотрел на зрителя своим затравленным взглядом на фоне струящегося синего фона, а в нижнем углу виднелись две странные маленькие коровки. Картина выглядела так, словно вот-вот к ней подойдет Винсент и добавит несколько последних штрихов.

Собрание было небольшим, но впечатляющим: директор музея с несколькими кураторами, мэр Амстердама и представитель нидерландской организации по реституции.

Аликс была одета в черную юбку-карандаш и очень сексуальный топ на бретельках от Rosette. Кроме новой белой рубашки, которую я купил по ее настоянию, на мне были черные джинсы и ботинки «Челси». По ее же просьбе я сбрил бороду и чувствовал себя странно незащищенным.

Незадолго до церемонии мы с Аликс оказались свидетелями беседы между представителем нидерландской организации по реституции и одним из кураторов музея, голландкой, на вид лет шестидесяти, одетой в строгий костюм.

– Текущий список картин, подлежащих репатриации, не маленький, – говорил представитель реституции. Он был молод, чуть старше тридцати, с бородой, в костюме, носках и сандалиях. – Моне из музея в Цюрихе. Франц Марк из немецкого музея. Массовая реституция идет во Франции, пятнадцать работ таких художников, как Шагал и Климт, из таких уважаемых музеев, как Д’Орсе, даже Лувр.

– Да, – тихо сказала куратор. – Но музеи не знали, что они приобретают.

– Иногда. – Представитель повернулся к нам с Аликс. – В настоящее время ваш музей искусств Метрополитен в Нью-Йорке вовлечен в судебный процесс о возвращении нескольких украденных нацистами произведений искусства.

– Теперь они должны идентифицировать все подобные работы, – заметила Аликс, сославшись на недавний закон, который обязал нью-йоркские музеи вывешивать таблички с указанием произведений искусства, похищенных нацистами.

– Так и должно быть, – сказал он праведным тоном, затем продолжил. – Мондриан в Художественном музее Филадельфии находится под следствием, двадцать девять произведений искусства из музея в Берне, подаренные Корнелиусом Гурлиттом, теперь возвращаются еврейским наследникам.

– Сын Хильдебранда Гурлитта, одного из сотрудничавших с Гитлером арт-дилеров, – понимающе кивнула Аликс.

– Боюсь, что в один прекрасный день музеи могут опустеть, – сказала голландка.

– А какова альтернатива? – спросил представитель. – Держать у себя произведения искусства, о которых известно, что они были украдены?

– Это сложный вопрос для музеев. Те ведь законным образом приобретали произведения искусства, которые, по их мнению, были легальными.

– Но как только они узнают правду, все становится просто. Они должны вернуть предметы, без вопросов.

– Я согласна. Теоретически…

– Теоретически? – настаивал представитель. – Хранить произведения искусства, украденные у изгнанных или убитых людей?

– Некоторые учреждения заключили с наследниками соглашения, позволившие им сохранить у себя экспонаты, – защищалась куратор. Я прекрасно понимал ее точку зрения. Но понимал и позицию представителя. Это была щекотливая тема, и я был рад, что этот разговор прервался с началом церемонии.

Сначала произнесли несколько слов директор музея и мэр, затем наследник – хорошо одетый и ухоженный мужчина в годах – рассказал о своих бабушке и дедушке.

– Судя по имеющимся свидетельствам, они были добрыми и щедрыми людьми, филантропами и коллекционерами произведений искусства, которые, как и многие другие, были жестоко лишены своей идентичности, своего имущества и, в конце концов, своей жизни. – Голос его пресекся. – Хотя ничто не может загладить преступления прошлого, важно, что эта картина одного из величайших художников Голландии и всего мира, принадлежавшая моим бабушке и дедушке и являющаяся частью их наследия, была возвращена законным путем. Это событие в какой-то степени заживило душевные раны, которые так долго оставались открытыми.

Он поблагодарил музей, затем нас с Аликс, и я, наверное, впервые за все это время понял, к чему мы прикоснулись. Мне подумалось: Винсент тоже был бы счастлив, что его автопортрет вернулся на родину.

Смита и Ван Страатен никто не благодарил; считалось, что мы с Аликс просто нашли картину и вернули ее. Мы не произносили речей, просто сказали несколько добрых слов наследнику, который еще раз искренне и сердечно нас поблагодарил. Как и мы, он не заработал денег на возвращении картины. Потом мы ушли, под тем предлогом, что нам уже пора на самолет. Нам было приятно, что картина нашлась и вернулась на родину, хотя и немного жаль, что она никогда не станет нашей.

В самолете я заснул, и мне снились сплошные кошмары: связанная Аликс, расстреливаемые люди, прыжки в окно – и все это по кругу, пока я вдруг не проснулся. За этими снами тоже что-то скрывалось, и я попытался вспомнить, что именно, но это оказалось непосильной задачей.

91

Нью-Йорк, Бауэри

Была весна – то редкое в Нью-Йорке двухнедельное событие, когда деревья стоят в цвету, рестораны на открытом воздухе переполнены, люди бегают и катаются на велосипедах, наслаждаясь хорошей погодой. Я вернулся к преподаванию, а Аликс усердно работала над своей диссертацией. О ее отце не было никаких известий, и мы предположили, что он все еще на свободе с эскизом Ван Гога – не той добычей, за которой он охотился, но достаточной, чтобы согреть сердце похитителя шедевров. До тех пор, пока его не поймают.

В тот день Аликс, как обычно, уехала в пригород повидаться с матерью, а я, готовясь к грядущей выставке, взялся за краски. Окна были открыты, и в них залетал весенний ветерок, пропитанный выхлопными газами, запахом мусора и таким количеством дыма от травки, что можно было поймать кайф.

Я работал над картиной по наитию, выводя на холсте как бы внутреннюю рамку. Осознав, что получилось окно, я набросал в нем фигуры, темные и безликие. Пока моя кисть двигалась по холсту, я понял, что воссоздаю открытое окно дома Туссена в ту ночь в Овер-сюр-Уаз, когда мы со Смитом прятались в траве, наблюдая и подслушивая разговоры людей в комнате. Их голоса вдруг снова всплыли в моей памяти. Сначала это были бессвязные слова, но потом они сложились в целые фразы, одна из которых не давала мне покоя, и в конце концов я вынужден был отложить кисти.

Маттиа Бюлер был одет в рубашку персикового цвета и синий льняной костюм. Все в нем, как всегда, было безупречно. Он провел меня в свой кабинет и стал расспрашивать о поездке: заходил ли я в галереи, которые он предложил, и встречался ли с дилерами – о чем он, конечно, уже и так знал. Я коротко ответил «да» и как бы невзначай спросил в ответ:

– Вы слышали, что Стефан Альбрехт арестован?

– В самом деле? – Бюлер, казалось, был потрясен, его двухцветные глаза даже расширились. – Но за что, черт возьми?

– За торговлю произведениями искусства, которые награбили нацисты.

– Да? Вы, должно быть, ошибаетесь. Стефан Альбрехт – очень честный человек, наиболее безупречный.

– Об этом писали в новостях.

– Эти новости прошли мимо меня.

– Вы ведь работали с ним, не так ли?

– У нас были кое-какие… дела. – Он говорил еще медленнее, чем обычно, словно взвешивая каждое слово. – Но их было немного… и они были далеко друг от друга. То есть с перерывами. Длительными.

– Вот странно, – произнес я все тем же светским тоном. – Помнится, женщина, коллега Альбрехта, спрашивала, сказал ли он своему партнеру, Маттиа, о картине, которую он продавал. – Фраза, услышанная под окном Туссена, теперь не выходила у меня из головы. «Маттиа знает, что картина у тебя, или ты собираешься отстранить своего партнера от сделки?»

– Как вы это услышали?

– Я… подслушал… Но она ведь не вас имела в виду, правда? – Я сменил светский тон на удивленный.

– Меня? – переспросил он еще более удивленным тоном. – Есть десятки людей с именем Маттиа.

Но другого Маттиа в арт-бизнесе Нью-Йорка не было; это я проверил. Я ждал, что он начнет все отрицать, кричать о своей невиновности… я даже хотел, чтобы он убедил меня, что я ошибся. Но он сказал совсем другое.

– Я советую вам быть осторожным, Люк. – Бюлер встал и подошел ко мне вплотную. Его лицо было всего в нескольких дюймах от моего. – Вы ведь не хотите, чтобы у галереи, в которой готовится ваша выставка, начались проблемы. Вы, должно быть, ослышались. – Он положил руку мне на плечо и повел к двери, усиливая хватку; его лицо было так близко к моему, что я почувствовал запах его одеколона и еще что-то необычное в его дыхании.

– А теперь иди домой, рисуй красивые картины и забудь об этом разговоре.

Я вывернулся из его захвата. Теперь я знал наверняка, что это он был партнером Стефана Альбрехта.

Вернувшись домой, я раз десять прошелся из угла в угол, прежде чем позвонить.

– Ты знаешь, который тут час? – Голос у Смита был сонный. – Надеюсь, это что-нибудь важное.

Я извинился, что забыл о разнице во времени, и рассказал ему о своей встрече с Бюлером и о своих подозрениях.

– И что я, по-твоему, должен с этим делать?

– Связаться с Ван Страатен, может быть?

– Не хочу я с ней связываться, – проворчал Смит. – А ты можешь попробовать, если хочешь. – Он дал мне номер Ван Страатен и повесил трубку.

Ван Страатен удивилась моему звонку. Я рассказал ей о своем разговоре с Бюлером и о том, что услышал той ночью в Овер-сюр-Уазе. Она сказала, что мне следовало позвонить ей до того, как идти к Бюлеру, но это был единственный упрек. Потом Ван Страатен обмолвилась, что ее люди давно искали подельника Альбрехта в США, и эта новость ее не удивила.

– Мы взяли на заметку несколько арт-дилеров в США, одним из них был Бюлер. Если это правда, то я не сомневаюсь, что мы сможем получить от Альбрехта подтверждение причастности Бюлера. Его адвокаты хотят заключить сделку со следствием. Но действовать придется быстро.

Я спросил, как именно она собирается действовать, но она, не ответив, велела забыть ее номер и повесила трубку.

На следующий день в «Нью-Йорк таймс» появилась заметка, что Маттиа Бюлера допрашивали по поводу похищенных нацистами произведений искусства; кое-какая информация прошла и в социальных сетях. На следующий день эта новость разнеслась повсюду.

Конечно, Бюлер через своих адвокатов все отрицал; они готовили ему защиту.

Мне казалось, что он даст знать о себе лично, но позвонил один из его помощников. Он сказал, что галерея приостанавливает несколько готовившихся выставок, в том числе и мою. Ожидаемый, но тяжелый удар; мои мечты о славе и богатстве развеялись, не успев толком развернуться.