Текст книги "Клуб Ракалий"

Автор книги: Джонатан Коу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Зловещие эти слова были последними из сказанных отцом на сей счет. Что он, собственно, имел в виду, Филип и представить себе не мог.

Друзьям своим он, естественно, передавать их не стал.

– Да нет, все в порядке, – ответил он Клэр тоном, в котором звучала приниженная безнадежность. И, поскольку друзей его это явно не убедило, пришлось импровизировать: – Мне просто… не дает покоя наша статья о «Замкнутом круге», вот и все. Как-то я не уверен, что мы правы.

Дуг неверяще покачал головой:

– Мы же на последнем заседании все уже обсудили.

– Да знаю. И все-таки я не уверен.

«Замкнутый круг» представлял собой закрытое дискуссионное общество, неизменно состоявшее всего из шестнадцати членов, которых набирали преимущественно из учеников выпускного класса, а в случаях очень редких – из предвыпускного. Никто из тех, кто к этому обществу не принадлежал, не ведал, как часто оно собирается, где и что, собственно, на его собраниях происходит. Все с ним связанное было сокрыто непроницаемой (и отчасти инфантильной) завесой тайны.

– «Замкнутый круг» – паршивая, сеющая рознь шайка козлов-элитаристов, – сказал Дуг. – Школьников, вообразивших себя долбаными масонами. Самое время выставить их на посмешище и показать, кто они на самом деле такие – самодовольные дрочилы.

– А ты в него вступить не пробовал? – спросил чей-то голос.

Дуг, резко поворотясь, обнаружил, что прямо за ним сидит Пол, препротивный братец Бенжамена.

– Ты-то тут что делаешь? – спросил Бенжамен.

Даже после трех с половиной термов он так и не свыкся со страшной мыслью о том, что Пол учится в одной с ним школе и ездит в одном с ним автобусе. И конца этому вечному кошмару не предвидится.

– Мы вроде бы живем в свободной стране, нет? – осведомился Пол. – К тому же других свободных мест в автобусе не нашлось.

Что, к сожалению, было чистой правдой.

– Ну так хотя бы не лезь в наши разговоры.

– Мы, как я уже отметил, живем в свободной стране. Кроме того (теперь он обращался к Дугу), я задал тебе вопрос.

Дугу наглость этого щенка показалась просто немыслимой. Дуг взирал на него с холодным презрением чистопородной гончей, которую дергает за хвост молодая дворняжка.

– Так пробовал ты в него вступить или нет? – повторил Пол.

– Разумеется, нет.

– Вот то-то и оно. Тебя просто завидки берут.

– Завидки?

– Меня ты болтовней насчет элитаризма не проведешь. Если сам ты не элитарист, что же ты делаешь в нашей школе? Ты ведь сдавал экзамены, чтобы в нее попасть?

– Да, но…

– Элитаризм – штука хорошая. И всем, кроме зашоренных идеологических умников, это известно. Элитаризм ведет к соревнованию, а соревнование – к совершенству. Что касается «Замкнутого круга», так я-то как раз и собираюсь в него вступить.

Бенжамен, не веря ушам своим, взвыл: – Ты? Во-первых, ты на пять лет моложе, чем требуется. А кроме того, вступить в него нельзя. В него можно только быть принятым.

Прежде чем Пол успел разозлить брата еще пуще, автобус достиг Нортфилда, где выходили Филип и Клэр. Пока они прощались, Бенжамен смотрел в окно – не из грубости, но потому, что не хотел встречаться с Клэр глазами. Он понимал, что напоследок она постарается бросить ему вызов, добиться какой-то ответной реакции, как старалась всегда, с того самого дня, когда он впервые заметил ее на автобусной остановке. Бенжамен последним, пожалуй, обнаружил очевидное для всех его друзей обстоятельство: Клэр неравнодушна к нему. Ее странную, необъяснимую любовь он никогда и ничем поощрить не старался. Любовь, ставшую для обоих ужасной обузой. Даже Клэр – в каком-то смысле – осуждала себя за нее, однако поделать с собой ничего не могла. Похоже, явления подобного рода никаким доводам рассудка не подвластны. Все это было тяжело и для Дуга, он тоже питал к Клэр нежные чувства, которые она ни в малой мере не поощряла. И в итоге само присутствие Клэр рядом с ними – или даже в их мыслях – создавало некоторую натянутость в отношениях Бенжамена и Дуга. Потому, быть может, они, после того как Клэр сошла (Дуг пересел к Бенжамену), какое-то время промолчали.

– Ну так что, – решился наконец спросить Дуг, – поедешь ты со мной на выходные в Лондон?

И это они уже обсуждали раньше.

– Не думаю, – ответил Бенжамен. – Меня же никто не приглашал.

– Я не единственный, кого они пригласили. Они хотят познакомиться с кем-нибудь из нашего журнала.

Бенжамен неловко поерзал на сиденье:

– Думаю, тебе лучше съездить одному.

Дуг несколько секунд вглядывался в лицо друга, потом хмыкнул – коротко, печально – и сказал:

– Ты просто не способен на это, так?

– На что?

– На то, чтобы выбраться отсюда куда-то. Взять жизнь за горло и как следует встряхнуть ее. Ты же никогда не сделаешь этого, так, Бенжамен? Ты не способен воспользоваться подвернувшейся тебе возможностью. Тебе предлагают удрать на денек-другой из нашего дерьмового городишки, посмотреть, что происходит в мире, происходит по-настоящему, а ты не хочешь. Ты лучше дома останешься, с папой, мамой и… не знаю, расставишь твою дурацкую коллекцию пластинок в алфавитном порядке или еще чем займешься. Чтобы сначала «Софт Машин» стояла, а за ней уже «Стэкридж».

Слова Дуга были резки, но – Бенжамен понимал это – справедливы. Они походили на град ударов, каждый из которых попадал точно в цель, оставляя ему лишь один выбор – ежиться под ними. Все верно, никогда, ни при каких обстоятельствах не поедет он с Дутом в Лондон. Никогда не сможет дерзко войти в незнакомый офис и представиться посторонним людям, каждый из которых старше его, намного опытнее, осведомленнее, искушеннее в столичной жизни. Одна только мысль об этом внушала ему страх. Но с другой стороны, у него имелось и оправдание, позволявшее не ехать туда, оправдание настоящее, к которому он и не преминул прибегнуть.

– Причина не в этом, – сказал он. – Просто в субботу я должен быть здесь.

И он сказал Дугу, что по субботам ходит в психиатрическую клинику. Что было совершенной правдой. Дуг извинился и примолк. Тут уж не поспоришь.

4

На этом отрезке улицы Билла неизменно охватывало странное чувство. В конце концов, она и жила-то не здесь, просто здесь он видел ее в последний раз. Тогда она, сидя в его машине, сорвалась, раскричалась, угрожая покончить с собой, если он не бросит Ирен. Он сдал к обочине, остановился, попытался успокоить ее. Минут пять или десять они кричали друг на друга, и уже под вечер того дня Билл не мог припомнить ни единого из произнесенных ими слов. И даже сейчас, спустя столько времени, этот безликий в остальном перекресток – ее улицы с Бристольроуд – хранил где-то в своей памяти страшный, жестркий заряд того последнего свидания, и всякий раз, направляясь в центральный Бирмингем и проезжая здесь, Билл ощущал себя попавшим в некое силовое поле.

Она не пришла, как того боялся Билл, в его дом. Да и связаться с ним попыталась всего только однажды – позвонила ему и сказала, что необходимо срочно поговорить. Он согласился встретиться с ней в обычном месте, в заводских душевых, ставших свидетелями их самых безумных, тайных свиданий, но не пошел. Не хватило духу.

Два вечера он тайком отключал телефон, подсовывая под трубку кусочек ластика, но вскоре решил, что не заниматься же ему этим вечно. И в 9.30 вечера, следующего за несостоявшимся свиданием, вернул телефон в нормальное состояние, и уже через пять минут тот затрезвонил. Билл снял трубку – звонил Дональд Ньюман, отец Мириам. Он явно был на грани истерики и первым делом пригрозил убить Билла, однако Билл насилия не боялся, да к тому же и понимал, что обязан переговорить с этим человеком с глазу на глаз. Они условились встретиться через полчаса в нортфилдской «Черной лошади», там-то Дональд и сообщил ему сокрушительную новость: Мириам исчезла.

Дональд был человеком, склонным к насилию, Билл хорошо это видел. Во всяком случае, потенциально. Но тем вечером он ограничился лишь словесными оскорблениями, бросая Биллу в лицо все грязные слова, какие только есть в словаре, обвиняя его в том, что Билл соблазнил его дочь, развратил, осквернил, а может, и обрюхатил и заставлял делать аборты и бог весть в чем еще, – у Дональда явно разгулялось воображение. Билл мог бы назвать его обвинения бредом, если бы очень многие из них не были, честно говоря, столь неприятно близкими к истине. Да он, собственно, едва слышал и понимал большую часть того, что ему говорилось: голова у Билла шла кругом от обилия новых, страшных вестей. Судя по всему, Мириам вела дневник. Ему она об этом ничего не говорила. Вела, слава богу, не все то время, что они были вместе, но уж в начале-то – определенно, и теперь ее отец прочитал все, что она записала. Тем вечером Билл лицом к лицу столкнулся с угрозой унижения и разоблачения – распадом семьи, потерей работы – и обнаружил вдруг, что упрашивает Дональда, умоляет его сохранить все в тайне, ради Ирен и Дуга. Впрочем, Дональда они не интересовали. Дональд хотел знать только одно: где Мириам. Где она, повторял и повторял он, где моя дочь? А Билл лишь одно ответить и мог: я не знаю. Я правда, правда не знаю.

Но о существовании другого мужчины рассказать смог. Он помнил, как Мириам, словно дразня его, – хотя для поддразнивания в тоне ее было слишком много безнадежности и безудержности – уверяла, что у нее есть кто-то еще, другой любовник, безымянный соперник Билла, «не с фабрики, вообще не из этих мест». Она грозилась даже сбежать с ним и, возможно, именно так и поступила. Дональд пытался вытянуть из него имя этого мужчины, однако Билл его не знал. И тогда Дональд спросил: «Вы не думаете, что она могла покончить с собой?» – и Билл в который раз покачал головой и в который раз повторил «я не знаю». Его измученные серые глаза за очками в проволочной оправе наполнились слезами.

Дональд ушел.

Восемь тревожных дней спустя эта история получила странный, оставивший ощущение незавершенности эпилог. Билл связался кое с какими своими знакомыми из антинацистского движения и навел справки об «Ассоциации народа Британии», организации, в которой состоял Рой Слейтер. Как Билл и ожидал, выяснилось, что это попросту сброд, бешеные из бешеных, слишком малочисленные, чтобы считать их опасными, хоть и ходили слухи об их причастности к жестоким нападениям на азиатов в Моузли и Кингз-Нортоне. Билл позвонил Рою Слейтеру, назначил ему встречу и обвинил его в распространении среди рабочих расистской пропаганды. Слейтер поинтересовался, что он собирается предпринять в этой связи; Билл ответил, что мог бы доложить обо всем союзу и порекомендовать лишить Слейтера его должности организатора, а возможно, и работы.

– Доложи, если хочешь, – неожиданно ответил Слейтер. – Но имей в виду – тогда уж и я расскажу Ирен про тебя и Мириам.

Шантаж сработал. Билл не стал ничего говорить коллегам по союзу, а Слейтер оказался более чем верным своему слову. Последним, что он сказал при той встрече Биллу, было: «Никто об этом не проведает, брат Андертон. Никогда. Даю слово».

Что он, собственно, имел в виду, Билл не знал, как не знал и того, откуда Слейтеру вообще известно о его романе. В конце концов Билл решил, что Слейтер, скорее всего, услышал о нем от Виктора Гиббса, – Билл по-прежнему подозревал, что между ними существует некий темный, необъяснимый сговор. Однако доказательств более конкретных, чем слова, которыми они, независимо один от другого, обозначили школу Дуга как «академию барчуков», у него не имелось, а впоследствии, когда он смог все обдумать спокойнее, Билл начал сомневаться и в том, что Гиббс действительно знал о нем и Мириам так уж много. Не была ли его угроза пустой, плодом собственного параноидального воображения Билла? Впрочем, теперь строить догадки бессмысленно. Растраты и подделки Гиббса вскрылись, его уволили. Больше Билл ничего о нем не слышал. А еще год спустя Слейтер женился, перебрался в Оксфорд и сумел подыскать себе работу на заводе «Лейланд» в Каули – с помощью хвалебной рекомендации, которую Билл же, решив, что это будет последний его нечестный поступок, Слейтеру и дал.

Что касается Мириам, он старался, как мог, забыть о ней. Поначалу это казалось невозможным. Вечер за вечером он ловил себя на том, что его подмывает позвонить Дональду Ньюману, спросить, нет ли каких новостей. И каждый раз он удерживался от этого: снова испытать на себе гнев и презрение этого человека было бы невыносимо. В газеты ничего не попало, на фабрике Мириам никто не вспоминал. Был, правда, один разговор в столовой, краем уха услышанный Биллом, – о том, что она сбежала с любовником. Выяснить, насколько основателен этот слух, у Билла никакой возможности не было, но в конце концов он заставил себя поверить, что другой, таинственный любовник и вправду существовал и что Мириам с ним и сбежала. Несколько месяцев облегчение и ревность боролись в его душе за главенство, но в конечном итоге выбились из сил и заключили перемирие. Однако на смену им не пришло ничего. Он пытался избавиться от привычки – опустошающей, разъедающей душу привычки изо дня в день думать о Мириам, пытался найти утешение в благодетельной рутине, в самоконтроле, в супружестве. С той поры он оставался верным Ирен – делом, если не помыслом. Но даже сейчас, почти два года спустя, довольно было всего лишь такой вот поездки, быстрого взгляда в окно машины, чтобы к нему снова вернулся весь мрак того последнего уик-энда. Подойти к самому краю, даже не подозревая того, не имея, в сущности, и отдаленнейшего представления о том, во что он впутался! Всякий раз, как Билл вспоминал об этом, его пробирала дрожь.

Он обнаружил, что почти уж доехал до «Кинг-Уильямс», причем о последних четырех милях ничего не помнит, даже об участке Селли-Оук с его самым напряженным обычно движением. Чудо, что он до сих пор в аварию не попал. Дуг поджидал отца у ворот школы. Он переоделся, снял форму, которую держал, смятую, под мышкой. Многие годы носивший клеши, Дуг перешел в последнее время на узкие черные джинсы, в которых ноги его выглядели невероятно длинными и тонкими. Куртки на нем не было, одна футболка.

– Залезай же, ради бога, – сказал Билл. – Замерз небось. А где куртка?

Дуг забросил форму и мешок со спортивными принадлежностями на заднее сиденье, а сам уселся рядом с отцом.

– Она мне не нужна, пап.

– Без куртки ты в Лондон не поедешь.

– Я все равно ее дома оставил. – Тогда надень блейзер.

– Ты шутишь?

– Возьми его с собой, в сумке. Пригодится. Дуг фыркнул и щелкнул пряжкой ремня безопасности.

– Спасибо, что подвозишь, – пробормотал он.

– Не за что.

Билл осторожно вернул машину в текущий к Бирмингему поток движения. Всего только два, а кажется, что уже начался час пик. Как обычно, переключение с третьей скорости на четвертую далось ему не без труда – под обиженный стон двигателя машина резко дернулась вперед.

– Чертова коробка передач, – сказал Билл.

– Почему ты не купишь наконец приличную машину? Иностранную.

– Хватит об этом, – огрызнулся отец. – Эта машина изготовлена мастерами. Британскими.

Мне ли этого не знать? – Он успел проскочить под светофор, уже переключавшийся на желтый свет. – И потом, как я могу? Что скажут люди?

Стояла пятница, 29 октября 1976 года, и Дугу предстояло вот-вот отправиться в великое путешествие: в Лондон, и впервые без родителей. Собственно говоря, и без кого-либо еще, хотя задумана поездка была немного иначе. Сам толком не зная зачем – если не считать того, что ему хотелось произвести впечатление на своих героев, – он послал в «НМЭ» экземпляр «Доски» с посвященными Эрику Клэптону обложкой и статьей, а две недели спустя от заместителя редактора журнала, Нейла Спенсера, пришел короткий, доброжелательный ответ. Судя по всему, «Доску» в редакции «НМЭ» прочитали и она сильно всем понравилась. Дута и прочих авторов школьного журнала просили делиться идеями, если у них таковые найдутся, для статей и присылать рецензии на любые стоящие концерты, какие случаются в Бирмингеме. В написанной от руки почтовой открытке говорилось также, что если кто-то из них окажется в Лондоне и захочет заглянуть в редакцию, то пусть не стесняется. На очередном заседании редакционной коллегии Дуг зачитал это послание вслух и поразился тому, что соратники его не проявили к приглашению особого интереса, даже и всерьез-то его не приняли. Единственно из желания доказать коллегам их неправоту он несколько дней спустя позвонил в «НМЭ» и поговорил с одним из сотрудников редакции.

Правда, сотрудник этот о письме ничего, похоже, не знал, однако разговаривал очень по-дружески, а услышав, что в конце недели Дуг собирается в Лондон (Дуг только что это выдумал), сказал: «Да, конечно, заглядывайте когда захотите. В пятницу после полудня будет в самый раз». Когда же Дуг обмолвился, что в Лондоне ему сейчас остановиться не у кого, голос на другом конце линии ответил, что это пустяки, наверняка что-нибудь да придумается. Все сложилось фантастически легко и просто.

– Ты даже номера телефона у них не взял? – спросил теперь отец. – Вдруг нам срочно потребуется связаться с тобой.

– Они не сказали, кто именно меня приютит, – ответил Дуг. – Скорее всего, редактор. Как доберусь до места, сразу позвоню.

Следующий вопрос Билла был неизбежен:

– А наркотиками эти люди не балуются? Ты не в такого рода компанию попадешь?

– Конечно нет, пап. Это совсем не такое издание. В нем работают уважаемые журналисты. – Произнося эти слова, Дуг полагал и надеялся, что от правды они далеки. Одной из главных целей его поездки было приобретение изменяющих сознание снадобий. За последние несколько месяцев он успел немного к ним пристраститься. – И потом, я способен сам о себе позаботиться. Я умею говорить «нет».

Если так, сказал себе Билл, научился ты этому не у меня. Он подвез сына до вокзала на Нью-стрит, помахал ему в спину – сын, все еще казавшийся Биллу до нелепого хрупким и уязвимым, не обернулся, чтобы помахать в ответ, – потом посмотрел на часы и сообразил, что до вечернего чая остается целых три часа. Нынешняя забастовка продолжалась вот уж вторую неделю, с накопившимися у него бумагами Билл разобрался несколько дней назад. Свободные послеполуденные часы в Бирмингеме простирались перед ним. Что ему делать с таким количеством пустого времени, тем более что все пабы намертво закрыты? Может, пойти в «Самюэлз» на Брод-стрит, купить Ирен подарок? Денег в ближайшее время им ждать неоткуда, сколько-нибудь серьезных сбережений у них не имеется, однако симпатичные сережки, которые он в прошлый раз присмотрел в витрине, стоили всего пятнадцать фунтов, а Ирен они порадуют. Хороший получится жест.

А он задолжал их жене очень не мало.

* * *

Лондон выглядел бурым и серым. В этот вечереющий день позднего октября все краски городской палитры казались поблекшими, отчего шелушащиеся, красные с белым перила моста Блэкфрайарз поражали своим праздничным и даже фривольным видом. Внизу под ногами Дуга тошнотворно пенились воды Темзы, сточно-коричневые, с легким намеком на Джойсову сопливую зелень. Собирался дождь, впрочем, он собирался уже полчаса, с той самой минуты, как поезд изрыгнул Дуга на Юстонском вокзале. Подземкой, совершенно ему не знакомой, Дуг добрался до станции «Блэкфрайарз». Сначала его запутало ветвление Северной линии на «Юстон», затем совершенно двусмысленные отношения между станциями «Бэнк» и «Монумент», одновременно и казавшимися, и не казавшимися реальным пересечением разных веток. И вот он стоял на мосту, немного ошеломленный, обхвативший себя покрытыми гусиной кожей руками, ибо хоть от воды и дуло неистово, о том, чтобы напялить в этот важнейший вечер блейзер «Кинг-Уильямс», не могло быть и речи.

Время близилось к четырем тридцати, смеркалось быстро. Призрачные, смутные громады несчетных бруталистских башен с окнами офисов, испещренными квадратами и полосками резкого неонового света, делали облик города еще более чуждым и менее гостеприимным – бетонной энциклопедией потаенных историй, непостижимых осколков скрытой жизни. Дуг сообразил, что самое высокое на Южном берегу здание, безобразная симфония бурых пятен, грубо выпирающая над другими строениями, напоминая слепленную из экскрементов скульптуру, это, скорее всего, и есть башня «Кингз-Рич», конечная цель его поездки. То и дело толкаемый пораньше улизнувшими с работы жителями пригородов, секомый густым дождем и беспорядочными, мстительно налетающими от грязной воды порывами ветра, он тяжело потащился к другому концу моста. И с каждым шагом дурные предчувствия замедляли его продвижение.

Башня «Кингз-Рич», по-видимому, служила пристанищем великому множеству печатных изданий. В дымчатых окнах ее красовались увеличенные обложки «Женщины и дома», «Любительской фотографии», «ТВ-таймс» и «Женского еженедельника». Табличка «НМЭ» отсутствовала, однако, когда Дуг обратился к сидевшему за убогим столиком швейцару в форменной одежде, сильно смахивающему на младшего портье двузвездного отеля, тот быстро закивал.

– Двадцать четвертый этаж, – сказал швейцар и махнул рукой в сторону лифтов.

Минуту-другую Дуг неловко мялся у их дверей – пока в вестибюль не вошла с улицы коренастая блондинка лет двадцати с лишком, обменявшаяся веселыми приветствиями со швейцаром, у которого она явно состояла в любимицах. Затем женщина присоединилась к Дугу, нажала на одну из кнопок – и Дуг сообразил, что этого-то он сделать и не додумался. Начало не из лучших.

– Куда? – спросила женщина, войдя с Дугом в лифт.

– Двадцать четвертый, пожалуйста.

– И мне туда же. – Она улыбнулась и на миг задержала на нем взгляд.

– «НМЭ»? – с надеждой осведомился Дуг.

– О боже, нет. «Лошадь и гончая». Далеко не так шикарно. – У нее был резкий выговор уроженки Центральных графств. – Вы что же, печатаетесь у них?

– Ну, я… наверное, меня можно назвать чем-то вроде провинциального автора.

– Вот умора-то. А скажите – вам нравится панк-рок?

Акцент, с которым она задала этот вопрос, показался Дугу совсем уж смешным, он с трудом подавил улыбку.

– Кое-что. Я его помногу не слушал. В общем-то, Бирмингем он пока не завоевал.

– Бирмингем! Боже, какая прелесть! Здесь-то на Кингз-роуд они все время толкутся. Панк-рокеры и так далее. Жуть до чего интересно.

– Да, наверное.

Разговор прервался. Лифт остановился на двадцать четвертом этаже, и они разошлись в разные стороны.

Дверь в офис «НМЭ» была настежь. Войдя в большую комнату с окнами на две стороны, Дуг первым делом отметил – помимо общего беспорядка – тяжкую, неприступную тишину. Он-то полагал, что столкнется с кипучей деятельностью: литературные поденщики с сигаретами в зубах, выстукивающие на пишущих машинках рецензии на новые альбомы; измотанные секретарши, перетаскивающие от одних столов к другим пресс-релизы и рекламные копии музыкальных записей. А вместо этого не увидел вообще никого, во всяком случае, поначалу. Судорожно помаргивали над головой лампы дневного света, какие-то листки чуть трепетали под дуновениями древнего настенного вентилятора. Казалось, сюда уже несколько недель никто и не заглядывал. Наконец в поле зрения Дуга возник разочарованного вида молодой человек с длинными волосами и в роговых очках – взгляд его был прикован к листку с машинописным текстом. Дуг кашлянул, и молодой человек поднял на него остекленелый от скуки взор.

– Здравствуйте, – нервно произнес Дуг.

– Привет. – И затем, после целой эпохи молчания: – Вам что-нибудь нужно?

– Я – Дуг. Дуг Андертон.

Поскольку ни малейшего проблеска узнавания имя его не породило, Дуг добавил:

– Я звонил в начале недели, сказал, что приеду. Я из Бирмингема.

– Ну так. Так.

– А… (Дуг с надеждой вытянул шею) а Ник здесь?

– Ник? Который Ник?

– Ник Логан. Редактор.

– Ага, Ник. Нет, Ника сегодня нет.

– А Нейл?

Молодой человек обозрел офис, по крайней мере, повернул голову на несколько градусов влево, затем на несколько вправо-очень поверхностный получился осмотр, – потом ответил:

– И Нейла нынче не видел. Не знаю, куда он запропастился.

Дуг почувствовал, как все надежды покидают его. Как если бы он оказался запертым в лифте, стремительно падающем с самого двадцать четвертого этажа.

– Это не вы говорили со мной по телефону? Если молодой человек и приложил какие-то усилия, чтобы вспомнить разговор, то весьма незначительные.

– Еще раз, откуда вы приехали?

– Из Бирмингема. Меня зовут Дугом.

– Может, с вами Ричард разговаривал? – И он крикнул через весь офис: – Рич!

Из-за картотечного шкафа донесся бестелесный голос: – Да?

– Ты с Дугом из Бирмингема по телефону не разговаривал?

– Нет.

– А то он здесь. Недолгое молчание.

– И чего он хочет?

Молодой человек повернулся к Дугу:

– Чего вы хотите?

Дуг не нашелся с ответом. Он хотел дружеских приветствий, хлопков по спине, похода в паб – чтобы отпраздновать его появление. А становилось все более ясно, что ничего такого он не дождется.

– Постой-ка, – произнес бестелесный голос, – он не из школьного журнала?

Ухватившись за этот спасательный леер, Дуг почти крикнул:

– Да, верно!

– Ну привет.

Из-за шкафов вышел и протянул ему руку долговязый светловолосый мужчина лет двадцати пяти-тридцати, на его слегка обросшем лице – несколько лет спустя это назовут «продуманной небритостью» – застыла кривоватая улыбка.

– Здравствуйте. Я Дуг. Мы разговаривали по телефону.

Ричард покачал головой:

– Не думаю. Может, вы с Чарльзом разговаривали? Ну ладно, чем мы вам можем помочь?

– Да я просто… просто шел мимо и… – Голос Дуга замер – не потому, что он не знал, что сказать (в общем-то, и не знал), но потому, что внимание его вдруг привлекла некая сюрреалистическая деталь. Все пространство офиса было разделено на кабинки, и поверху одной из разгородок кто-то пристроил моток колючей проволоки с кусками битого стекла внутри. В самой же кабинке между двумя столами свисала с потолка петля, слегка покачиваемая из стороны в сторону воздушными потоками.

Ричард, проследив его взгляд, заметил:

– А, это берлога Тони и Джули.

– Тони Парсонса! – благоговейно спросил Дуг, почувствовавший, что вплотную приблизился к первоисточнику всего на свете.

– Понагородили тут, лишь бы нас попугать. Шкодливые дети, ей-богу. Присаживайтесь, Дуг.

Они сели, Ричард предложил Дугу сигарету. Дуг затянулся – с опытным, как он надеялся, видом – и слегка поморщился от ядовитого дыма, неизменно заставлявшего его передергиваться.

– Отличная статья о Клэптоне, – высказался наконец Ричард. – Нас она и вправду проняла.

– Спасибо, – отозвался Дуг. – Просто мне показалось, что он заслуживает выволочки, понимаете? Выступать в поддержку Пауэлла после всего, что он перенял от негритянской музыки… Непорядочно это.

– Так вы из-за этого приехали?

Дуг непонимающе уставился на него.

– Сегодня концерт, – пояснил Ричард. – Появилось такое движение – «Рок против расизма». И у них нынче в Форест-Гэйте первый концерт. Кэрол Граймз играет.

– Ну да, верно. Да, я… рассчитывал туда попасть. – Дуг надеялся, что Ричарду хотелось услышать именно это; сказать что-либо по лицу его было трудно. И Дуг решился прибавить: – Может, быть, смогу что-нибудь о них написать.

– Может быть. – Ричарда сказанное Дугом явно не вдохновило. – Горе, правда, в том, что у нас они считаются вроде как собственностью «Мелоди Мэйкер». Этот журнал уцепился за них первым.

– А.

– Может, попробуете сделать для нас материал о каком-то другом концерте? Вы в город надолго?

– Всего на одну ночь.

– Ладно… – Ричард порылся в сваленных на столе бумагах, извлек листок и без особого энтузиазма просмотрел его. – «Стили Спэн» играет в «Шатре».

Дуг покачал головой:

– Это не совсем мое.

– «Нэшнл Хэлс» в Юниверсити-колледже. Слышали их?

Дуг не слышал.

– Новая компания, что-то вроде хиппи, интеллектуальные вещи. Большинство играло в «Хэтфилд-энд-Норт».

– А, да.

Это название Дуг помнил, хоть и смутно. Бенжамен однажды слушал их в «Барбарелле», с тогдашним воздыхателем Лоис, с Малкольмом. И следующие несколько дней утомительно и длинно ими восторгался (пока совсем иные вещи не заставили его забыть о них). Дугу их звучание не нравилось нисколько. Он склонился, заглядывая в список, и на глаза ему сразу попалось нечто клевое.

– Ух ты – да сегодня же «Клэш» играет. Можно я туда схожу?

Ричард коротко вздохнул.

– Ну… тут об этом ничего не сказано, но я уверен, что материал о них сделает Тони. Знаете, это вроде как его епархия. – Он немного поразмыслил. – Вот что, давайте все же попробуем «Рок против расизма». Может, они и заслуживают слов пятисот или около того.

Дуг расплылся в улыбке, которую тут же попытался пригасить, не желая так уж откровенно демонстрировать свою благодарность. Его первое задание. Первый шаг в национальную журналистику, в шестнадцать-то лет. Взволнован он был настолько, что даже не заметил – никакого ночлега никто ему так и не предложил.

* * *

Офис «НМЭ» Дуг покидал с чувствами смешанными. Ладно, он не познакомился с Тони Парсонсом, или Джулией Барчилл, или Ником Логаном, или Чарльзом Шааром Мюрреем, однако ушел со стопкой бесплатных пластинок под мышкой. Ладно, ему хотелось бы, чтобы этими дисками были первые синглы «Новой розы», «Анархии в СК» или первый альбом «Эдди и Старые гоночные машины»; Ричард же выдал ему «Деньги, деньги, деньги» группы «АББА», «Колокола солнцестояния», новый альбом «Джетро Талл», и «Утреннюю славу» группы «Варзелс». И разумеется, задание осветить нечто столь значительное, как первый концерт «Рок против расизма», можно считать лестным, однако было бы совсем хорошо, если бы Дуг знал, как туда добраться.

Концерт, судя по всему, должен был состояться в пабе под названием «Принцесса Алиса», расположенном в Форест-Гэйте. Ничего, что могло бы помочь – ну, скажем, алфавитного справочника по Лондону, – у Дуга с собой не было, пришлось обращаться на станции «Блэкфрайарз» к встречным-поперечным с вопросом о том, как ему в этот самый Форест-Гэйт попасть. Первые трое прошли мимо него, словно и не видя. Четвертый принялся напрочь отрицать само существование Форест-Гэйта. Дуг объяснил ему, что это где-то в Восточном Лондоне. Незнакомец покачал головой и заявил, что Дуг, должно быть, говорит о Форест-Хилле, так это Лондон Южный. Дуг заверил незнакомца, что речь идет именно о Форест-Гэйте, но согласился с разумностью предположения о том, что Форест-Хилл и Форест-Гэйт должны находиться по соседству. И незнакомец объяснил, как добраться до Форест-Хилла. Дело оказалось до крайности сложным. Метро в той части Лондона отсутствовало, ехать следовало автобусом, или поездом, или и тем и другим поочередно. Пересадки составляли трудность особую – Дуг провел больше сорока минут на автобусной остановке в Камберуэлле, наблюдая, как мимо проплывают автобусы, набитые измотанными тружениками, возвращающимися на уик-энд в свои пригороды. Когда Дугу удалось наконец втиснуться в автобус, тот завез его совсем не туда.