Текст книги "Клуб Ракалий"

Автор книги: Джонатан Коу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Следующий номер, от 5 декабря 1974-го, оказался особенно скучным. По-видимому, ничего сколько-нибудь интересного в ту неделю не произошло – редакционная статья была посвящена вечно протекавшему бассейну женской школы. Впрочем, в углу 5-й страницы обнаружился материал, привлекший внимание Клэр: коротенькая колонка, озаглавленная «НОВОСТИ ЛОНГБРИДЖА».

После трагического инцидента в фабричных мастерских, – говорилось в колонке, – снова возник вопрос относительно принятых в Лонгбридже мер безопасности. Подсобный рабочий, ирландец Джим Корриган, всего двадцати трех лет от роду, пытался перевезти станок весом в 2000 фунтов из одной мастерской в другую, используя для этого специальную колесную тележку. Одно из колес застряло в пазу между бетонными плитами пола, и Корриган, как полагают, воспользовался домкратом тележки, чтобы ее приподнять, в результате станок повалился и насмерть его задавил. Три месяца назад на этом же месте произошел почти аналогичный случай, приведший лишь к незначительной (по счастью) травме другого рабочего. Представитель отдела техники безопасности и охраны труда Лонгбриджской фабрики назвал это «причудливым» совпадением, признав, однако, что паз в полу после первого несчастного случая заделан так и не был. Мистер Корриган оставил жену и маленькую дочь.

Эта история, достаточно печальная сама по себе, напомнила Клэр и кое о чем еще: не так уж и давно журнал постоянно печатал статьи о Лонгбриджской фабрике – из тех соображений, что в учениках школы следует пробуждать интерес к происходящему на предприятии, которое обеспечивает работой столь большое число местных жителей. Потом редакция публиковать эти материалы перестала, предположительно по причине их непопулярности, – Клэр помнила, что и сама она просматривала их без особого интереса, – но почему бы теперь не возродить эту традицию? Идея, разумеется, не такая уж и блестящая, однако она превосходнейшим образом оправдает долгую личную беседу с Биллом Андертоном. Пространное интервью, биографический очерк, посвященный одной из ключевых фигур, принимавших участие в недавних, столь частых, трудовых спорах. Да, глядишь, и сработает…

Бедный Джим Корриган, подумала Клэр, отодвигая в сторону стопку журналов и потирая костяшками пальцев уставшие глаза. Двадцать три года; жизнь жестоко, наугад выхватила его из толпы и раздавила – во вторник, после полудня, в обычный рабочий день. Бедный Малкольм. Канувший в вечность вечером обычного четверга, приговоренный к смерти за то, что решил угостить свою девушку в пабе, расположенном в центре города. И бедная Мириам, где бы она ни находилась…

Три смерти?

Пожалуйста, Боже (мольба пришла непрошеной, Клэр не успела преградить ей путь), пусть это не будет правдой. Пусть Мириам не будет мертва.

Итак, три незаконченные повести. Три истории, ничем между собой не связанные, не считая того, что все они жестоко оборвались, едва были написаны их первые главы. И все три пришлись на одни и те же дни. Одни и те же роковые дни. Такими уж они были – днями незаконченных повестей.

13

ДОСКА

Четверг, 9 декабря, 1976

ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ

От Р. Дж. Калпеппера,

младший шестой естественно-научный класс

Многоуважаемые джентльмены!

Пишу вам в ответ на статью С. Ричардса, опубликованную вами в последнем номере под заголовком – какая потрясающая оригинальность! – «Конец эпохи». Давно уже не радовали вы читателей подобными излияниями сентиментальной чуши.

Мистер Ричардс, назначивший сам себя выразителем всего, что только есть благородного и достойного в спортивной жизни Британии, печалится по поводу того, что в этом году лодочные соревнования между Оксфордом и Кембриджем впервые за всю их историю финансировались коммерческим спонсором, а именно букмекерской компанией «Лэдброукс». Даже приз, вручаемый победителю, указывает он, переименован и называется теперь – о ужас ужасов! – «Кубком Лэдброукс».

Если бы мистер Ричардс смог хотя бы на несколько мгновений вытащить голову из песка, в глубинах которого она погребена, ему, вероятно, удалось бы поразмыслить над преимуществами этого соглашения.

Мало найдется в спортивном календаре событий столь же волнующих, сколь лодочные соревнования между Оксфордом и Кембриджем. Увидев, как летят по Темзе две первоклассные гоночные восьмерки, ты уже никогда этого зрелища не забудешь. (Пишу это как человек, побывавший на гонках, за которыми мистеру Ричардсу, насколько мне известно, наблюдать ни разу не довелось.) Более того, этим великолепным зрелищем каждый год наслаждаются тысячи лондонцев и миллионы телезрителей – и все они, должен добавить, не платят за эту привилегию ни пенса.

Неужели мистер Ричардс полагает, будто команды могут месяцами усиленно тренироваться, не неся при этом никаких расходов, или что гоночные лодки так-таки и растут на деревьях? Возможно, ему интересно будет узнать, что, напротив, каждая из них стоит 3000 фунтов и теперь эту сумму можно получить, не прибегая к пожертвованиям частных лиц, что на обозримое будущее гарантирует этому великому британскому обычаю полноценную жизнь.

На прошлой неделе шестнадцать членов «Замкнутого круга» – «мозгового центра», состоящего из лучших умов «Кинг-Уильямс» (мистер Ричардс, насколько я знаю, к их числу не принадлежит), – провели увлекательную дискуссию на тему «неразрывность и перемены». Наиболее глубокие соображения высказал при этом новейший из членов нашего общества, П. Д. Тракаллей, недавно принятый в него в беспрецедентно юном возрасте пятнадцати лет. Тракаллей отметил, что только люди, которые всей душой любят традицию и обладают достаточно глубоким ее знанием, способны понять, что порой ради сохранения ее жизнеспособности приходится прибегать к мерам решительным, даже жестоким. «Модернизация – модернизация или смерть» – таким был его, объединивший всех нас, лозунг, и над этим лозунгом следовало бы основательно и надолго задуматься мистеру Ричардсу и ему подобным, включая и членов нынешнего правительства, самодовольная, с оглядкой назад, позиция которого привела нашу страну к ее теперешнему состоянию социального и экономического застоя.

В заключение хочется сказать мистеру Ричардсу, что защиту британских традиций было бы лучше оставить тем, чье знакомство с ними охватывает сроки жизни не одного-единственного поколения.

Искренне ваш, Р. Дж. Калпеппер.

14

Теории относительно причин ненависти, которую питал Калпеппер к Ричардсу, существовали самые разные. Одни списывали ее на счет расизма, другие совершенно справедливо отмечали, что из Ричардса получился спортсмен, намного превосходящий соперника, отчего последнего и грызет зависть.

У Дуга имелось собственное объяснение:

– Я думаю, все дело в том, что от Сисили ему не перепало ничего, а Стиву – сколько угодно.

Бенжамен, которому все еще ненавистна была мысль о случившемся на театральной вечеринке, примолк и замер. А вот Клэр была заинтригована. Она ни разу еще не слышала всей истории о несостоявшемся романе Сисили и Калпеппера.

– Виноват во всем, естественно, Шон, – начал Дуг.

Бенжамен отвлекся от его рассказа, задумавшись о том, до чего же странно слышать, даже сейчас, как Гардинга называют просто по имени. В «Кинг-Уильямс» пересечение Рубикона, отделяющего фамилию от имени, было одним из великих переломных моментов. Что касается Гардинга, событие это состоялось позже, чем в случае остальных учеников, – потому, разумеется, что многие одноклассники относились к нему с глубоким почтением, а то и страхом. Бенжамен и сам все еще называл его, в девяти случаях из десяти, Гардингом. Впрочем, они и разговаривали теперь довольно редко.

– Калпеппер втюрился в Сисили, – пояснил Дуг. – Просто с ума сходил.

– Ну разумеется, – сказала Клэр. – Как и все вы.

Она покосилась на Бенжамена, тот промолчал.

– И вот прошлым летом ему показалось, будто все у него на мази. Играет он как-то в теннис, а на соседний корт выходит Сисили с подругой, ну и никто даже глазом моргнуть не успевает, как они начинают играть пара на пару. Теннисистка она, надо сказать, дерьмовая, да только он этого Сисили не сообщает. Пудрит ей мозги насчет того, что у нее ракетка не та. И говорит: «Если хочешь, в следующий раз возьми мою». У него-то, разумеется, ракетка из самых дорогих в мире, вроде тех, какими играют Бьерн Борг, Илие Настасе или кто там еще. Ну, большое спасибо, мой герой, и, сами понимаете, ресницами хлоп-хлоп. Сисили это умеет.

Ладно, на следующей неделе она решает воспользоваться его ракеткой. Ракетка лежит в шкафчике, а на шкафчике кодовый замок. И Калпеппер, демонстрируя Сисили, какая у него широкая душа, называет ей комбинацию. Беда в том, что Шон ее тоже знает. Откуда – меня не спрашивайте. Он много чего знает. Так вот, он забегает в раздевалку за полчасика до Сисили и совершает свое грязное дело.

– Это какое же? – спросила Клэр.

– Ну, если Калпеппер чем и прославился, кроме, конечно, образцовой тупости, так это коллекцией порнухи. Он на этих делах помешан. И все-то ему мало. Разумеется, в шкафчике он свое собрание не держит. Зачем на неприятности нарываться? Но скорее всего, коллекция и навела Гардинга на мысль. Так вот, подходит, стало быть, Сисили к шкафчику, открывает его – и что она там видит? Каждый квадратный дюйм внутри облеплен, просто облеплен, сверху донизу, картинками из журнальчиков для дрочил. И не просто порнухой, а самой что ни на есть поганой, тошнотворной. Женщины, трахающиеся с собаками, мужики, засовывающие друг другу в задницы насадки для пылесоса, дрянь самая несусветная. И посреди всего этого красуется великолепная ракетка Калпеппера. Я, правда, не уверен, что Сисили ее разглядела.

Клэр радостно рассмеялась, и даже Бенжамен, уже не раз слышавший эту историю, присоединился к ней. Что и говорить – то была одна из самых изящных проделок Гардинга.

– И что она ему сказала? – спросила Клэр. – Не думаю, что она стала с ним разговаривать. – Дуг встал и начал собирать их опустевшие стаканы. – Впрочем, вон она сама, спроси у нее.

Он отошел к бару за новой выпивкой, как раз когда в пабе появилась и направилась к их столику Сисили. Опережая моду, вдохновленную костюмами из «Энни Холл»,[40]40
  Фильм Вуди Аллена (1977 г.).


[Закрыть] она облачилась в мужскую твидовую куртку, просторные зеленого вельвета брюки, рубашку без ворота и широкополую шляпу. Бенжамен решил, что выглядела она безумно изысканно и красива была так, что дух захватывало. Клэр же сочла вид Сисили смехотворным.

– Привет, Сис, – сказала она, вставая. – Наряд у тебя – полная фантастика.

Трещина в их отношениях, появившаяся после напечатанного Клэр интервью, некоторое время назад затянулась, во всяком случае, внешне. Но что-то прохладное и манерное в том, как они сейчас целовали друг дружку в обе щеки, все же присутствовало. Бенжамена Сисили целовать не стала, просто сказала ему: «Давай посидим где-нибудь вдвоем».

– Это не выглядело слишком грубым? – спросила Сисили, когда они подыскали себе место у окна. (Чем хороша была «Лоза», так это большими венецианскими окнами. Другое дело, что выходили они на гостиничную парковку и забитый машинами транспортный туннель, именуемый, невесть почему, «Райским местом».)

– Не думаю, – ответил Бенжамен, которого это нисколько не заботило. Ради волнующей близости к ней он спустил бы в сточную канаву любые хорошие манеры. – По-моему, у них с Дугом что-то такое завязывается.

– Видишь ли, после того что Клэр обо мне написала, мне трудно с ней разговаривать. Все время кажется, что она меня предала. Ты-то сам понимаешь ее, хоть немного?

Бенжамен пожал плечами. Как обычно, он боялся показаться Сисили молчуном, и, как обычно, боязнь эта лишала его дара речи.

– Люди так… непроницаемы, так загадочны, – задумчиво произнесла она. – Впрочем, это в них и привлекает, правда? Тебя-то уж точно должно привлекать, как писателя.

– Да, наверное, – отозвался Бенжамен. Он имел неосторожность сказать Сисили, что пишет роман, и теперь она зачислила его в проницательные исследователи человеческой природы. А он считал себя обязанным поддерживать эту иллюзию – ради нее. – Сложности социального поведения, э-э… тонкие нюансы характера, все это… (какого хера я несу?) Ну, меня все это действительно увлекает.

– Знаешь, меня иногда пугает, – улыбаясь, сказала Сисили, – мысль о том, как внимательно ты приглядываешься ко всему, что я говорю и делаю. Ты потом все записываешь?

– Нет необходимости, – ответил, серьезно и искренне, Бенжамен. – Я и так все помню.

– Надеюсь, меня ты в свою книгу не вставишь. Уверена, портрет получился бы чрезвычайно нелестный. Взбалмошная эгоистка, целиком и полностью занятая собой и нисколько не интересующаяся окружающим миром.

Всякий раз, как Бенжамен виделся с ней (а сегодняшняя их встреча в «Лозе» была четвертой), он испытывал боль от того, что Сисили заводила именно такой разговор, вот от этого ее бесконечного, строгого самоуничижения.

– Ты и вправду видишь себя такой? – спросил он.

– Это ты заставляешь меня видеть себя такой, – ответила Сисили, и при этом во взгляде ее и голосе ничего, кроме благодарности, не обозначилось.

– Я принесу тебе выпить, – пробормотал Бенжамен.

Переминаясь в очереди у стойки бара, он все покусывал губу и говорил себе, в который раз, что пришло время сказать правду: объяснить Сисили, раз и навсегда, насколько нелепа роль, которую она ему отвела, роль ее строжайшего критика, чуть ли не совести ее, между тем как на деле он пылко обожал все в ней, не задаваясь никакими вопросами. Лишь одна мысль и удерживала его – жуткое опасение, что, узнав о его подлинных чувствах, она утратит к нему интерес и не захочет с ним больше встречаться. Иными словами, Бенжамен оказался в абсурдном положении – получил возможность проводить сколько угодно времени в обществе женщины, перед которой преклоняется, но лишь при условии, что не скажет ей ни единого нежного слова, никогда не сделает комплимента, никогда не упомянет о том, что любит ее или хотя бы что его к ней влечет. Цена, которую ему приходилось платить за встречи с Сисили, сводилась к жизни во лжи.

Как бы там ни было, вернувшись с «Гиннессом» и «Кровавой Мери» к их столику, Бенжамен узнал, что по крайней мере это испытание очень скоро придет к концу.

– Знаешь, ты самый дорогой мне человек, – сказала она.

При этом из левой ее ноздри показалась крохотная сопелька, и Бенжамен в восторженном оцепенении смотрел, как Сисили рассеянно выковыривает ее изящным движением пальца, как вытирает палец платком. Господи, даже то, как она ковыряет в носу, наполняет его обожанием. Доведись ему сейчас выбирать между созерцанием ковыряющей в носу Сисили и неторопливым феллацио, которым ублажали бы его попеременно Брижит Бардо и Джулия Кристи, он знал бы, чему отдать предпочтение.

– Мы теперь всегда будем друзьями, – продолжала она. – И не просто обычными друзьями. В нашей дружбе есть что-то совсем особое. Некоторое… бесценное качество. А ведь с чего она началась! Господи!

Она откинула голову назад, рассмеялась, но Бенжамен веселья ее почему-то не разделил. Глухое предчувствие чего-то кошмарного овладело им. И он лишь слабо улыбнулся.

– Понимаешь, я всегда буду благодарна тебе за то, что ты для меня сделал. За то, что открыл мне глаза на меня саму. Большего и просить невозможно. И мне так нравились наши с тобой встречи. Приходить в этот паб, разговаривать друг с другом с такой прямотой, честностью.

– Тебе… нравились наши встречи? – переспросил Бенжамен. Сисили вопрошающе взглянула на него, и он объяснил: – Ты сказала «нравились». В прошедшем времени.

– Я знаю. – Она, чтобы не смотреть Бенжамену в глаза, уставилась в свой стаканчик. – Я больше не смогу бывать здесь с тобой, Бен. Прости.

В какой-то далекой галактике вдруг перегорел предохранитель, и Вселенная погрузилась во мрак.

– Почему? – услышал Бенжамен свой голос, прозвучавший за множество световых лет отсюда.

– Мой друг говорит, что ему это не нравится.

– Твой…

– Я начала встречаться с Джулианом. Джулианом Стаббсом. – Теперь она едва ли не роняла в свою выпивку слезы. – Я знаю, это закончится полным кошмаром. О, я ужасный, ужасный человек.

* * *

Для Клэр этот вечер завершился куда удачнее. Наградой за то, что она дружелюбно разговаривала с Дугом, стало приглашение выпить у него дома кофе. Оба были слегка навеселе, и Клэр позволила Дугу – на заднем сиденье 62-го автобуса, катившего, дребезжа, по Ликки-роуд, мимо ворот Лонгбриджской фабрики, – обнять ее за плечи. Она остановила его, лишь когда он принялся копошливо, но безошибочно подбираться к ее левой груди, однако, в общем и целом, приятно было сидеть здесь теплым весенним вечером, ничего почти не говоря да и не пытаясь завести разговор, – просто наблюдая за играющими впереди на сиденьях отблесками янтарного света, который лился из высоких уличных фонарей в автобус, неторопливо подбиравшийся к конечной своей остановке, все ближе и ближе подводя Клэр к следующей стадии ее поисков, может быть, даже к последней.

Когда они вошли в дом Дуга, мать его смотрела телевизор, а отец еще работал – аккуратные стопки документов лежали перед ним на обеденном столе, и сигарета, к которой он почти не притрагивался, дымилась в пепельнице. Родители, увидев, что сын пришел не один, встали. На какой-то страшный миг Клэр подумала, что Дуг назовет ее фамилию и Билл поймет, что она – младшая сестра Мириам, проникнется враждебностью, подозрениями, не пожелает с ней разговаривать. Но Дуг просто сказал: «Мам, пап – это Клэр», и Билл вернулся к работе, а Клэр с полчаса проболтала на кухне с Ирен и Дугом, а потом, уже уходя, заглянула в столовую и спросила у Билла, не согласится ли он дать ей интервью для школьного журнала, – идея, которая, судя по всему, его удивила, но и явно обрадовала, как удивила она и Дуга, обрадовав, впрочем, гораздо меньше. Но Клэр, прощаясь с ним в парадной, поцеловала его в губы, и это, похоже, все исправило.

15

ДОСКА

Четверг, 28 апреля, 1977

ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ

От Артура Пуси-Гамильтона, кавалера ОБИ

Досточтимые джентльмены!

В своей недавней статье ваш корреспондент Дуглас Андертон предлагает вниманию читателя примеры того, что он называет «антиирландскими чувствами», присущими достойным гражданам Бирмингема. Начав с 1974-го – года, когда в одном из наших пабов взорвалась адская машина, он перечисляет такие инциденты, как использование зажигательных бомб, линчевания и неспровоцированные нападения на граждан-ирландцев, называя эти инциденты «позорными».

В одном я с мистером Андертоном согласен полностью. Эти инциденты действительно покрывают нас позором. Во-первых, они слишком малочисленны, а во-вторых, не представляются сколько-нибудь серьезными.

Не знаю, понимает ли мистер Андертон, что мы ведем в Ирландии войну – войну, направленную на защиту законных британских интересов. В таких обстоятельствах каждому благонамеренному гражданину Британии вменяется в обязанность сделать все для него (или для нее) посильное, чтобы поддержать правительство в кампании, проводимой им против тех подрывных сил, что противостоят ему по другую сторону Ирландского моря.

Существует множество простых, но эффективных мер, к которым мог бы прибегнуть с этой целью каждый из нас. Возьмите, к примеру, спорную (для некоторых) британскую политику «интернирования». Собственно говоря, именно Глэдис, моя достойная супруга, первой нашла способ практического применения этой политики в домашней обстановке. Мы давно уже питали подозрения относительно того, что наш ближайший сосед, мистер О'Рейли, является – называя вещи своими именами – ирландцем. Конкретных доказательств у нас не имелось, однако определенные факторы – его фамилия, цвет (изумрудно-зеленый), выбранный им для семейного автомобиля, его манера насвистывать, подстригая лужайку, «Дэнни-бой»[41]41
  Лирическая песня о герое, погибшем в войне за свободу Ирландии, на слова американского поэта Фредерика Уэзерли; чаще всего исполняется в День святого Патрика, покровителя Ирландии.


[Закрыть] – со всей непреложностью убедили нас в том, что в жилах этого субъекта течет ирландская кровь. Глэдис потребовалось всего несколько часов, чтобы заложить под его подъездную дорожку нехитрую мину-ловушку, а затем, когда он уже беспомощно болтался в воздухе, зацепившись левой ногой за ближайший уличный фонарь, надежно связать его и оттащить, вопившего и лягавшегося, наверх, к хорошо проветриваемому стенному шкафу, в коем он сидит и поныне. По крайней мере одним Падди из тех, что марают улицы нашего прекрасного города, стало меньше.

Собственный мой подход, могу добавить, был несколько более радикальным. Уже довольно давно циркулируют слухи – хотя с какой стати делать из этого секрет, я представить себе не могу, – что британские солдаты ведут в Северной Ирландии «стрельбу на поражение». Официального подтверждения этого факта я, несмотря на множество писем, направленных мной на Даунинг-стрит, 10, до сих пор получить не смог, но тем не менее не видел причин, по которым я, английский патриот, не вправе проделать нечто подобное и на нашей тихой, тенистой, маленькой улице. Взяв в банке скромную ссуду, позволившую мне закупить боеприпасы и обратить наш чердак в небольшую орудийную башню, я приступил к наблюдению. Спустя совсем недолгое время я обратил внимание на то, что на борту принадлежащего местному мяснику грузового фургончика, который ровно в 10 часов по вторникам и четвергам проезжает мимо нашего дома, значится, ни больше ни меньше: «Мэрфи – поставщики высококачественного мяса и курятины». Способен ли человеческий разум измыслить нечто более вопиющее? Водитель фургончика мог бы с не меньшим успехом взять распылитель краски и вывести шестифутовыми буквами: «Требую вывода войск». Ну ладно, подумал я. Ладно, мелкий ублюдок, я тебе покажу революционную армию, – я-то знаю, что ты задумал. Соответственно, как только он появился снова, я выпустил по нему из моего верного «Калашникова» пару очередей. Увы, меткость стрельбы у меня уж не та, что прежде (после пустяковой размолвки с Глэдис, моей достойной супругой, касательно позы, которую надлежит принимать при исполнении третьей строфы государственного гимна, у меня барахлит левый глаз, – мы тогда немного погорячились, да и декоративный бирманский штопор висел на стене прямо у нее под рукой), и потому попасть мне удалось лишь в собаку некоего пожилого прохожего – рад сообщить, что ею оказалась ирландская овчарка, – между тем как трусливое ничтожество Мэрфи, едва заслышав стрельбу, вывернул руль и врезался в ближайшее дерево, отделавшись, сколь это ни трагично, лишь незначительными телесными повреждениями. Ему хватило впоследствии наглости сообщить о происшедшем в полицию, и та, продемонстрировав полное отсутствие здравомыслия и патриотического достоинства, каковое навряд ли можно оправдать хоть чем-то, спустя недолгое время арестовала и меня, и Глэдис, мою достойную супругу. Мы и по сей день пребываем на довольстве Ее Величества, храня, однако ж, уверенность в том, что имена наши будут обелены на предстоящем судебном процессе, назначенном на ближайшую среду. Присутствие при этом историческом событии всех ваших достойных читателей, равно как и их поддержка, будут высоко нами оценены.

Остаюсь, сэры, неутомимо вашим

Артуром Пуси-Гамильтоном, кавалером ОБИ.

«FLOREAT VAGINA!»[42]42
  Цвети, вагина! (лат.). Пародируется девиз Итона «Floreat Etona!».


[Закрыть]

СКРЕПЛЕНО древней и благородной печатью Пуси-Гамильтонов.