Текст книги "Кости Луны"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

6

Здравствуйте, миссис Джеймс!

Спешу вас обрадовать: это мое последнее письмо. Мне приходится заплатить одному человеку, чтобы вынес его из клиники и отправил вам. Надеюсь, хотя бы на этот раз вы будете так «любезны» не сообщать о нем доброму доктору Лейври.

Он объяснил ваше решение, и я все понимаю, но мне от этого не легче. Нет, точнее, если хотите знать правду, мне гораздо тяжелее. Я думал, что во всем мире у меня остался единственный человек, на которого можно положиться, – вы. Что ж, человеку свойственно ошибаться, верно? Не могу не считаться с вашим решением. Так поступил бы сёгун. В качестве компенсации доктор Лейври предложил мне начать вести дневник; наверно, так и сделаю. Не знаю, заметили вы или нет, но, когда я пишу, мне гораздо проще выражать свои мысли. С дневником одна только проблема: ты единственный читатель, и никакой обратной связи, поскольку обычно соглашаешься со всем сказанным. Ха-ха! До свидания, миссис Джеймс. Спасибо за почти что-то – если понимаете, о чем я. Но вы же понимаете, правда?

Искренне ваш, Алвин Вильямc

– Да ладно тебе, Каллен, пусти его на растопку. Алвин Вильямc – просто псих.

– Как ты думаешь, стоит все-таки связаться с доктором?

– Почему бы нет. А с другой стороны, зачем напрягаться? Алвин разбушевался из-за тебя? Ну так буйным и положено бушевать. Я бы сказал: фиг с ним.

– Элиот, ты все упрощаешь.

– Ну так позвони доктору, если хочешь. Не знаю, что и говорить. – Он пригладил Мей волосы и переложил девочку с одной руки на другую. – Хватит о безбашенном Алвине. Так ты доскажешь мне последний рондуанский сон или нет?

– Это все взаимосвязано. Я… боюсь.

– Почему?

– Потому что лицо во все небо – это было лицо Алвина Вильямса. Он и есть Джек Чили.

– Хе, просто идеально! Как в учебнике. Ты все думаешь, эти сны для тебя вредны, но как раз наоборот! Каждую ночь у тебя в голове открывается маленький краник-катарсис и дает выход всем твоим страхам, вине и… вообще всему плохому, что было у тебя в жизни с момента рождения. Когда это твое большое приключение закончится, тебя вообще, наверно, канонизируют при жизни! – Он издал цыкающий звук и покачал головой. – Как все аккуратно и логично, даже противно. Чего тебе не хочется больше всего на свете? Снова повстречать Алвина Вильямса. Потом ты засыпаешь, и перед встречей с кем ты трепещешь во сне? Опять же с Алвином Вильямсом, только в тысячу раз больше. И с кем тебе все равно придется встретиться? С Алвином Вильямсом. Каллен, Зигмунд Фрейд заскучал бы уже секунд через десять [72]72
  С. 245. …Зигмунд Фрейд заскучал бы уже секунд через десять. Да уж, не «Белый отель»! – «Белый отель» (1981) – знаменитый, скандальный, выдающийся (нужное подчеркнуть) роман Д. М. Томаса (р. 1935). Значительную часть романа занимают психоаналитические сеансы Фрейда, который пытается (безуспешно) вылечить пациентку, страдающую психосоматическими болями; в конце романа выясняется, что это было предчувствие ее смерти в Бабьем Яру. Роман выдвигался на Букеровскую премию, стал бестселлером, переведен на двадцать языков. Вообще, Д. М. Томас – фигура крайне любопытная: с одной стороны, поэт, академический славист, переводчик Пушкина, Ахматовой, Евтушенко; с другой стороны, принадлежал к кругу Майкла Муркока и фантастов «новой волны», и даже поэма «Белый отель», занимающая в романе центральное место, была первоначально опубликована в конце 1970-х гг. в очередной на тот момент инкарнации «Новых миров». Большинство его романов связано с российской спецификой – точнее, со спецификой литературной России. По-русски «Белый отель» выпущен издательством «Эксмо» в серии «Игра в классику». Прим. перев.


[Закрыть]. Да уж, не «Белый отель»! И кстати, что там дальше, когда в небе возник этот Алвин Чили?

Я хохотнула, и напряжение разрядилось.

– Алвин Чили сказал, что мы должны прийти к нему. Только мы двое. Иначе он убьет всех, кто на лугу. Причем прямо сейчас.

– Логично. И не смотри на меня так, Каллен. У тебя же был в колледже курс литературы? С волшебным поиском всегда подобная история. Огромные армии собираются на битву, но все сводится к поединку один на один. Король Артур, Беовульф и Грендель, даже «Властелин колец» – все едино [73]73
  Беовульф и Грендель – герой и чудовище, персонажи древнеанглийской поэмы неизвестного автора VIII в. Прим. перев.


[Закрыть]. Предстоит самое последнее-распоследнее решительное сражение, но только один на один, ну, может, еще парочка закадычных друзей-мушкетеров. В твоем случае – это ты и Пепси против Джека Чили, он же Маленький Мясник Вильямc.

Я поднялась и прошлась по комнате – раз, другой. Это не помогло.

– Это еще не все.

– Да ну?

– Элиот, ты ни разу не называл мне своих приятелей, правда?

– Нет. Это важно? Тебе обязательно надо о них знать?

– Можешь не говорить. Уайетт Леонард. Андре Рониг. Шоу Баллард.

– Господи, откуда тебе о них известно? Ты что, следила за мной?

– Не было необходимости. Просто знаю. Ни с того ни с сего я вдруг столько знаю!.. И не хочу этого знать. Вот, послушай. Маме Дэнни станет лучше, но послезавтра наступит осложнение, и Дэнни придется задержаться еще на десять дней.

– Дальше.

– Дальше? Огромное количество всего. Кусочки будущего, факты настоящего. Имена твоих приятелей и тэ дэ и тэ пэ. Помнишь, ты сказал, что, по-твоему, я владею сверхъестественными силами? Что я врезала Веберу с их помощью? Так вот, ты прав. Они у меня есть. Я многое могу – только не хочу. Я действительно «зачаровала» Вебера. А потом сняла чары волшебным словом. И эта цыганка в Милане. А как тебе такой факт: твоего приятеля Уайетта Леонарда через месяц уволят? Но он думает, что его ждет повышение.

– Черт!

– Именно. Именно что «черт».

– А ничего плохого ты не видишь? Ну там, никто не умрет?

– Не знаю, вроде нет. То есть, может, и да, но пока не видела. Я не умею контролировать – это как ураган. Сегодня видела на улице человека – так вот, он получит тысячу долларов наследства от дяди, которого раньше терпеть не мог. А я ведь даже понятия не имею, как звать этого человека. И каждый раз такие провалы.

– Как насчет фондового рынка?

– Элиот, я серьезно.

– Я тоже. Знаешь, сколько было людей с такими способностями, как у тебя? Просто море! Потом они привыкли. Пришлось привыкнуть, вот и все.

– Какое там все! Ерунда, Элиот, привыкнуть к этому нельзя. Швырять направо и налево фиолетовые молнии – куда это годится? И как это, интересно, можно привыкнуть, что чуть ли не каждую ночь видишь Рондуа?

– Можно – потому что нужно. Какая разница, связаны твои способности с Рондуа или нет, ты остаешься собой – и не можешь выдрать это, как больной зуб.

– Угу. Я еще кое-что хочу показать. Сигарета есть?

Я зажгла ее и позволила догореть примерно до середины, прежде чем начать. Глубоко затянувшись, сложила губы колечком и выдула кольцо дыма. Пых. Возник дымно-серый пончик. В пяти дюймах от губ он сжался, образовав крошечный, до мельчайших деталей реалистичный автомобиль, который стал наматывать круги на уровне глаз, пока не растаял.

– Что следующее, Элиот? Грузовик? Улитку? Заказы есть? Может, мопса, как Дзампано?

Это было легко. В воздухе возникла точная копия элиотовской собачатины и бросилась вдогонку за автомобилем.

– Здорово, вертихвосточка. Как насчет впендюрить по-чемпионски, а?

Я подняла на «чемпиона» взгляд и состроила самую свирепую гримасу, на какую только была способна.

– Слушай, уйди.

У меня были полные руки продуктов, и до дома оставалось полквартала. Мей сидела в квартире и слушала «Битлз», пока Элиот дописывал обзор для своей газеты.

– Ты что, думаешь, у меня герпес? Как бы не так, красотуля! Пошли, я покажу тебе ходы, о которых твой муж даже не догадывается! Я инструктор по сексу. Первый урок, так и быть, халявный.

– Отстань. Катись колбаской. Отвяжись. Понял? Просто отвали.

Не надо было мне отзываться; шагала бы себе и шагала, не обращая внимания.

Пристроившись рядом, псих схватил меня за плечо и сдавил, словно это арбуз, выставленный на продажу в супермаркете.

– Не спеши, кисуля. Поговорить нужно. Ты просто супер. Говорю же, у меня глаз-алмаз.

Я остановилась и смерила его взглядом. Черный берет, грязный черный тренировочный костюм с надписью «Стэнфордский университет», грязно-зеленые кроссовки с розовыми шнурками.

– Как тебя звать-то, грязнуля?

– Гляди-ка, разговорчивая! Я же сразу понял, ты клевая чувиха! Я не грязнуля, меня Пронырой звать. Все друзья зовут меня Пронырой, милашка. А тебя как?

– Гляди на свою руку. Проныра. Внимательно гляди.

Пальцы, стиснутые на моем плече, разжались и замельтешили в воздухе. Казалось, они играют на невидимой клавиатуре. Указательный вниз, средний вверх, безымянный вниз. Я моргнула и заставила его увеличить темп. Еще и еще.

– Что за херня? – дернулся он, порываясь уйти.

– Стой смирно, Проныра.

Я заставила его поднять руку над головой. Не переставая «играть», та стала описывать круги, быстрее и быстрее. Я заставила и его повращаться вслед за рукой.

– Эй, хватит! Отстань, мать твою! Пусти! Я сохраняла спокойствие.

– Теперь гляди на другую руку. Проныра. – Та вскинулась вверх. – Очень хорошо. Вот так и стой. До встречи, ладно?

Я направилась к дому, за спиной раздавались вопли Проныры. Дойдя до парадной, я его отпустила.

– Элиот, но мне это понравилось! Мне нравилось иметь над ним власть!

– Ну и что, Каллен? Мне бы тоже понравилось. И нечего себя винить. Скотина получил по заслугам, и мы прекрасно это знаем. «Впендюрить по-чемпионски». Это ж надо, какое дерьмо! А я ведь всю дорогу говорил, что в твоей силе есть свои плюсы. Тебе не сетовать надо, а благодарить.

Мы ехали в такси по направлению к центру – вместе с Мей. На Третьей авеню за Шестидесятой стрит открылся новый шикарный ресторан «Будущее молнии», и во всех глянцевых журналах только о нем и писали. Недавно позвонил Дэнни и, как было предсказано, заявил, что у мамы ухудшение, ему придется задержаться в Северной Каролине. На посторонние предметы мы не отвлекались, и разговор вышел слишком краткий. Негромкий убедительный голос мужа снова напомнил о том, как мне нравится с ним болтать. Треп был нашим излюбленным хобби, и без того, чтобы периодически почесать языком, жизнь определенно казалась не в радость. Впервые за все время, что мы вместе, нам пришлось расстаться на такой долгий срок, и я даже не ожидала, насколько привыкла полагаться на его присутствие.

Прежде чем повесить трубку, он предложил, что раз его все равно не будет, почему бы мне не пригласить Элиота куда-нибудь на обед. Приглашу, пообещала я, и, попрощавшись, мы оба ждали, кто первым повесит трубку.

Беседа с Дэнни напоминала неспешную прогулку по любимым, до мелочей знакомым местам. Тогда как разговор с Элиотом походил на вечер за уличным столиком в суетливом итальянском ресторане. Слова и мысли его беспорядочно метались, как ребятня на оранжевых самокатах. Взрывы шума, цвета, гудки, невероятные сочетания – рехнуться можно. Темп редко снижался до того, чтобы собеседник мог на чем-нибудь сосредоточиться, но результат был несомненно освежающим.

– Каллен, хватит меня так скептически разглядывать! У меня что, голова зеленая? Мей, твоей маме до просветления еще пахать и пахать!

– Вовсе я не скептически, просто волнуюсь. Элиот, что, если эти «силы», или кто они там, будут усиливаться? Знаешь, о чем я весь день думала? Помнишь диснеевский мультфильм «Ученик чародея»? Чародей уходит и оставляет на видном месте волшебную палочку; ученик берет ее…

– …не может с ней совладать, и тут такое начинается! Каллен, это один из моих любимых фильмов.

Думаешь, я никогда не был маленьким? Ну сколько раз тебе говорить: если способности усилятся, главное – не пороть горячку. Убедись сперва, как и в чем они усилились, а потом думай.

Я немного удивилась, когда он коснулся моей щеки и провел пальцем до подбородка.

– И не забывай: если что вдруг, я всегда рядом. Я сжала его ладонь и осторожно прикусила палец.

– Я и не забываю. Даже не знаю, что бы мы без тебя делали.

«Будущее молнии» было декорировано с претензией, как бы под дзен-буддистский монастырь: нелакированный паркет «елочкой», белые столы, стулья гнутой древесины плюс посередине ни к селу ни к городу сад камней. Стоявшая в углу большая пальма в кадке выглядела одиноко и неуместно.

– Каллен, не оборачивайся сразу, но… смотри, кто там слева.

Жестикулируя свиным ребрышком, Вебер Грегстон что-то втолковывал красивой и знаменитой Джун Силлман, блеснувшей в «Горе и сыне». От неожиданности кожа у меня покрылась мурашками, словно рябь на волнах в свете прожектора.

Метрдотель провел нас к столику в другом углу зала. Оно и к лучшему: я сама толком не понимала, хочу говорить с Вебером или нет.

– Что скажешь, Каллен?

– Даже не знаю. С одной стороны, хотелось бы с ним пообщаться, но с другой – совершенно не хочется. Боюсь, что все еще больше запутается.

Как раз тут Мей схватила мой стакан с водой и швырнула на пол. Блямс! Спасибо, Мей. Тут же прибежал официант с тряпкой и шваброй, но звону было на весь зал, и многие оглядывались.

– Он идет!

– Идет? Элиот, я места себе не нахожу.

– Привет, Вебер.

– Привет, Элиот. Привет, Мей Джеймс. Привет, мам Джеймс. – Он погладил Мей по головке, обошел вокруг стола и чмокнул меня в щеку. – Куда вы подевались? Как ни позвоню, никого нет дома.

– Мы с мужем на несколько дней уезжали в Италию. Вернулись только что.

– Ладно, слушайте, нам с вами обязательно надо кое-что обсудить. Насчет последнего сна.

Лицо его было таким серьезным, что мне стало не по себе. Вебер покосился на Элиота, как бы спрашивая, в курсе ли тот рондуанских дел.

– Вебер, я знаю о снах. Она мне все рассказала.

– Прекрасно, тогда сразу к делу.

Он стал садиться, но увидел, как Элиот кивает на его стол, где покинутая Джун Силлман явно начинала скучать [74]74
  С. 251. Джун Силлман. – Самое время для краткой биографической справки. Джун Силлман – так зовут мать Кэрролла, известную в пятидесятых годах актрису и бродвейскую певицу, а также автора песен. Отец Кэрролла, Сидни Кэрролл, – видный голливудский сценарист, получивший ряд наград за сценарий фильма «Игрок в бильярд» (1961) но одноименному роману Уолтера Тивиса-мл. (именно с этого фильма но большому счету началась слава Пола Ньюмена). Идейные влияния в семье были достаточно разнородными – от иудаизма до «христианской науки» (сводный брат Кэрролла, известный композитор-минималист Стив Райх, остается правоверным иудеем). В юности Кэрролл связался в родном Добс-Ферри (см. выше) с хулиганской компанией, имел несколько приводов в полицию, но родители отправили его в Лумис-хайскул, драконовские порядки которой оставили у Кэрролла крайне неприятное воспоминание; тем не менее результат налицо: Кэрролл, как говорится, взялся за ум, окончил университет и в 1975 г. уехал в Вену преподавать английский язык, где и живет до сих пор, и преподает, и пишет свои романы (имеющие, к слову сказать, существенно больший успех в Европе, чем в США). Любопытно, что сюжетный стержень первого опубликованного романа Кэрролла – «Страна смеха» (1980) – составит противоречивое отношение главного персонажа к своему знаменитому отцу (правда, актеру, а не сценаристу, вернее, к памяти о нем. Автобиографические моменты налицо и во втором романе Кэрролла, «Голос нашей тени» (1983). Прим. перев.


[Закрыть].

– Джун может подождать. А сон – нет. Каллен, вы уже знакомы с Огненным Сэндвичем? Встречали его?

– Нет.

– А он говорит, что знает вас. Сказал, что друг Пискуна.

– Вебер, что за Пискун такой?

– Вы и его не знаете?

– Не-а. Ни о том ни о другом слыхом не слыхивала.

– Ладно, не в том суть. Недели две назад сны вдруг прекратились. До того – каждую ночь, ярче и ярче, а потом – как отрезало. Я этого не понимаю: только что все было в красках, в лицах, а следующей ночью – бац, и ничего. Похоже, не бывать мне больше на Рондуа. Но, Каллен, последний сон – это просто что-то с чем-то. Кровавые битвы, незнакомые звери… Понимаете, о чем я. Так вот, я говорил с этим Огненным Сэндвичем. Он рассказал, что вам предстоит биться с Джеком Чили и что Чили знает, как вас одолеть.

– Вебер, я в курсе.

Он хотел что-то добавить, но осекся и странно поглядел на меня:

– Стало быть, о своем сыне вы тоже знаете? Ну, что с ним происходит?

– Вы это о чем?

– Не знаю даже, говорить или нет…

– Говорите немедленно.

– Он ведь погибает.

7

Расстаться с мистером Трейси оказалось легче, чем я себе представляла. Втроем мы медленно шли по опустевшему лугу. Ни серебристого дирижабля, ни музыки, ни экзотических говоров и смеха вокруг сотен костров. Войско отправилось по домам ожидать исхода нашего противостояния с Джеком Чили – решающего противостояния.

– Если бы я мог еще чем-нибудь помочь… Совсем недавно, Пепси, я думал, что кое-что могу, но наш друг Марцио меня разубедил.

– Как по-вашему, мистер Трейси, мой план сработает?

– Нет. Я уже говорил – и не понимаю, зачем тебе даже пытаться. Джек Чили слишком безрассуден и злобен, чтобы тебя понять. Ты совершенно прав, и от того, что ты предлагаешь, всем на Рондуа было бы только лучше; но Чили в принципе не способен понять этого.

В голосе мистера Трейси звучало только поражение.

Что бы с нами потом ни произошло, я была уверена: мистеру Трейси недолго осталось – либо из-за страха, разъедающего организм, словно рак, либо просто от усталости. От него прежнего осталось так мало, что я в некотором смысле была рада, что мы не будем присутствовать, когда упадет занавес. Сила и отвага мистера Трейси так долго нас поддерживали. Увидеть, как они иссякают до последней капли, грозило приступом вселенской скорби.

– Пепси, ты помнишь дорогу? Следуешь Мертвому Почерку, и так до Жарких Туфель. Кармезия знает, как идти, но у Туфель вам придется распрощаться, и дальше рассчитывай только на себя.

Пепси кивнул и, не сказав больше ни слова, повернулся уходить. Лицо его было перекошено, словно от свежего ножевого пореза. Такое прощание было не по мне. Я подошла к мистеру Трейси и, сколько хватило рук, обняла за шею. Слезы хлынули прежде, чем я успела произнести хоть слово.

– До свидания, мистер Трейси. Вы замечательный. Я вас очень люблю.

– До свидания, Каллен. Постарайся сделать для него все, что можешь. Потом отойди в сторону и не мешай. Теперь это его работа, ты свою сделала. Он очень хороший мальчик.

Едва шевельнув лапой, пес отстранил меня, развернулся и похромал обратно к тенту. От его поступи земля у меня под ногами дрожала. Я смотрела ему вслед, пока это не стало совсем невыносимо. К счастью, подкатилась негнаг Кармезия и сказала, что нам пора – Пепси уже «отчалил».

Мы вышли к долине, одна сторона которой была нефритово-зеленой, а с другой высилась отвесная скальная стенка черного цвета. Вся ее поверхность была покрыта врезанными глубоко в камень исполинскими буквами и числами, загадочными словами, неоконченными набросками зверей, футуристических построек и мебели, подобных которым я никогда не видела на Рондуа, рисунками почти человеческих лиц. Кармезия сказала, что многие думают, будто это рассеянные каракули кого-нибудь из ранних богов, размышлявшего, как дальше поступить с Рондуа.

Пока мы разглядывали стенку, Кармезия пригнулась к земле и стала активно принюхиваться, словно идущая по следу охотничья собака. Мы с Пепси переглянулись, одинаково озадаченные.

– Прямо по курсу – зной, чую направление. Туфли должны быть очень близко.

Теперь все казалось очень просто. Миновать Жаркие Туфли (что бы это ни было), распрощаться с негнагом Кармезией и шагать прямо вперед навстречу Джеку Чили и тем ужасам, которые он для нас приготовил.

Когда-то я смотрела документальный фильм про африканских животных. Кроме обычных газельих скачек и смешно возмущающихся бегемотов там была одна часть, которая меня буквально потрясла. Лев, поджарый и чуть ли не все время в полете, преследовал по саванне зебру и наконец догнал. Вцепившись зебре в нос, он стал возить ее, как тряпку. Смотреть на это было крайне тяжело, но самое потрясающее – это реакция зебры. Стоило льву схватить ее, она замерла как вкопанная и беспрепятственно позволила себя пожрать.

Закадровый голос бесстрастно объяснил, что, сколь жестокой ни представлялась бы нам эта сцена, на самом деле природой для таких случаев предусмотрен своего рода предохранитель. Зебра ни на что не реагирует, поскольку пребывает в отключке. Шок такой глубокий, что, насколько могут судить ученые, с этого момента она вообще ничего не чувствует.

Шагая следом за Пепси и глядя себе под ноги, я размышляла, не нахожусь ли сама в подобном шоке. Грозящие опасности, конечно, тревожили меня, но уже не страшили. Может, я в чем-то выросла, стала сильнее, пока мы искали пятую Кость Луны? Или этой ново-обретенной невозмутимостью я обязана знанию, что мы с Пепси в полной власти Джека Чили и единственное, что нам остается, – это наблюдать собственную гибель? Шок – или безграничная смелость, неведомая прежде?

Мертвый Почерк внезапно прервался, хотя скальная стенка, в природных потеках и выбоинах, продолжалась. Тропинка была очень узкая, и мы могли идти только гуськом, с Кармезией во главе. Под ноги нам ложились плоские гладкие камни, и, если не смотреть, куда ступаешь, можно было поскользнуться и подвернуть ногу. Далеко не сразу до меня дошло, что «камни» эти – на самом деле бутылочное стекло, причем все стеклышки одинакового цвета, такого же, как найденное мною на греческом пляже.

Почему-то я стала думать о миланских трамваях – о том, как меня восхищали названия конечных остановок: «Греция», «Бразилия», «Тирана». Если день был солнечный и я бездельничала, то садилась в трамвай, закрывала глаза и говорила себе, что еду в Бразилию.

Легко и просто! И если мы с Дэнни встречались потом в нашем любимом кафе напротив Кастелло Сфорческо, он обязательно замечал особый блеск у меня в глазах и спрашивал: «Куда сегодня плавали, капитан?» А я с чистой совестью могла ответить: «В Венгрию».

В нашей квартирке возле Кастелло шум трамваев слышался весь день и до поздней ночи. Я была без ума от них. Почему-то в их желанном лязге мне всегда слышалось: «Это Европа. Мы живем только в Европе».

Тропинка из бутылочного стекла завернула за угол, и прямо перед нами возникли Жаркие Туфли – три пары докрасна раскаленных туфель высотой по меньшей мере в пару этажей. Обычные мужские полуботинки, над которыми начинались брюки из твида шириной с калифорнийскую секвойю. Ноги, верхушки которых терялись в облаках, стояли совершенно неподвижно. Мне следовало ужаснуться, но страшно почему-то не было. Зебра и лев?

По мере приближения к ним жара нарастала. Когда Кармезия остановилась, Пепси залез в рюкзачок и достал третью и четвертую Кости. Третью он отдал мне.

– Когда пойдем мимо, покрепче прижимай Кость к груди. Она тебя защитит.

– Пепси, мне пора назад, – произнесла Кармезия, встав между нами.

Пепси присел и взял негнага на руки. Я впервые заметила, что он тоже понимает их язык. А у Бриннского моря, когда мы первый раз встретили негнагов, еще не умел.

– Кармезия, обязательно передай мистеру Трейси, что Туфли стоят неподвижно. Это его обрадует. Еще передай, что пока все в порядке. До свидания. И спасибо!

Он чмокнул Кармезию в макушку и осторожно опустил на землю. Старательно вскинув лапку, словно честь отдавала, она метнулась назад по тропе. Двигалась Кармезия так стремительно, что мы и глазом не успели моргнуть, а она уже исчезла.

Приложив к груди четвертую Кость, Пепси кивнул, чтобы я следовала за ним. Под аккомпанемент каменного треска и шороха, возникающих при каждом шаге, мы двинулись к Туфлям – к Туфлям, от которых пыхало жаром, словно от нелепого исполинского звездолета с планеты Большая Нога.

Крепко прижимая Кость к груди, я по-прежнему чувствовала исходящий от Туфель жар, только значительно слабее, словно на расстоянии. По мере приближения к Туфлям стеклянные камни у нас под ногами принялись переливаться изменчивым огненным цветом.

Мы уже почти миновали преграду, когда Пепси засунул свою Кость за пазуху и, к моему ужасу, направился прямиком к последней паре голиафовых ног. Медленно вскарабкавшись по дырочкам, которыми был усеян носок Туфли, он добрался до верха, перехватывая шнурки и вставляя ноги в окантованные медью отверстия. А затем, как будто этого зрелища было недостаточно, чтобы заработать сердечный приступ, Пепси стал карабкаться по неровной отвесной стенке шерстяного носка. Я что есть сил щурилась, пытаясь побороть ощущение удручающей ясности. Когда захват сорвался и Пепси чуть не упал, я отвернулась… но ненадолго.

Хуже всего мне пришлось, когда Пепси вскарабкался на отворот штанины и исчез за краем. В это же мгновение все шесть Туфель полыхнули ослепительными вспышками. О боже! Ничего не видя, я завопила как оглашенная, зовя Пепси. Однако, когда зрение наконец вернулось ко мне, я увидела, что он уже соскакивает на землю, улыбаясь во весь рот.

– Зачем тебе это было нужно?

Подойдя, он крепко обнял меня – его макушка едва доставала мне до талии.

– Пока не могу сказать. Подожди немного.

И вот мы снова отправились в путь – как выяснилось, в последний раз. Элиот назвал бы это завершающей стадией волшебного поиска.

Мы сидели на валуне бутылочного стекла и разглядывали туман, мрачно клубящийся под нами. В настоящий момент слово «мрачно» являлось ключевым, так как по ту сторону частично скрытой долины находились Кафе «Дойчлянд», Джек Чили и тэ дэ и тэ пэ. Мы ждали, пока туман рассеется, так как несколько миль назад тропа стала петлять как безумная и резко пошла под уклон. Чего нам сейчас не хватало, так это подвернуть ногу и растянуть сухожилие.

Меня так и подмывало спросить Пепси, как он думает, что ждет нас при встрече с нашим… противником. Но затишье грозило стать одним из последних на долгое-долгое время. Так зачем все портить, задавая неуютные, зловещие вопросы, ответ на которые все равно прозвучит угрожающе? Например: «Пепси, как, по-твоему, он нас съест? Ножом и вилкой? Или, может, просто макнет головой в горчицу, словно сосиски по-венски?»

– Нет, мам, наверно, как-нибудь иначе. Он уже показал нам, на какие художества способен. Придумает что-нибудь новенькое.

– Теперь, значит, и ты можешь мои мысли читать? Он смущенно кивнул.

– И как часто вы этим занимаетесь, молодой человек?

– Только когда ты чем-нибудь огорчена или сильно напугана. Честное слово, мам.

– Хм-м. Спасибо, конечно, за заботу, но будь так любезен впредь от этого воздерживаться.

Я выдала ему последний из сэндвичей, полученных нами еще на лугу. Честно говоря, с моей стороны это было не такое уж самопожертвование, потому что я давным-давно не испытывала голода. Иногда, конечно, я питалась – но, убей бог, не помню, где и когда.

– Мам, пошли. Туман, похоже, рассеивается. Подобно любому ребенку, он откусывал от сэндвича на ходу – так, жуя, и нырнул в туман.

Нам понадобилось пройти какое-то расстояние, прежде чем мы наткнулись на первого из детей. Раньше их скрывал туман, качественно скрывал.

Вдоль тропинки, через каждую пару футов, были расставлены легкие светлые плетеные стулья. На стульях сидели дети. Лица одних были противоестественно искажены – или мать-природа постаралась не в лучшую свою минуту, или невменяемый хирург-садист: черные кровоподтеки, незатянувшиеся желто-коричневые шрамы – сплошная зона стихийного бедствия.

Другие выглядели жертвами несчастных случаев, уцелевшими по нелепой случайности, тогда как, будь на земле хоть толика милосердия, их мучениям давно пришел бы конец – сплошные окровавленные бинты. Некоторые из детей явно сидели на подпорках, поскольку, когда мы проходили мимо, они медленно заваливались набок.

Было абсолютно тихо. Не доносилось ни криков, ни стонов, ни плача. Но самое худшее – это мягкая белая туманная дымка, окружающая нас со всех сторон и скрывающая пейзаж, который мог бы смягчить непосредственность сцены.

Стискивая мою ладонь, Пепси вел меня сквозь этот ад розово-голубых пижам и окровавленных марлевых повязок… крошечные тельца, которым полагалось бы раскачиваться на качелях, играть в песочнице, кататься на детских велосипедах с тренировочными колесиками, прикрепленными для баланса к ступице заднего колеса.

– Кто эти дети?

– Наверно, мам, они из Кафе. Идем быстрее. «Выставка» все не кончалась, и в какой-то момент я поняла: еще один ребенок – и все, не выдержу, так что я закрыла глаза и доверилась Пепси. Но стоило зажмуриться, в уши мне ударил звук голосов, исполненных боли. Кто звал маму, кто – папу, кто просил воды. Кто звал брата, кто просил любимую игрушку, кто молил боль прекратиться. Дети все переживают гораздо острее – как же им должно быть больно. Я постоянно спотыкалась, но не могла заставить себя открыть глаза. Воображение стократно усиливало крики, однако куда хуже было бы, если бы я снова увидела их. Нет, только не это!

– Мам, туман рассеивается. Тропа появилась.

– Сколько еще?

– Не знаю. Впереди холм. Наверно, тот самый, на котором Кафе.

Очередной раз споткнувшись, я почувствовала, что земля под ногами пошла вверх. Я крепко сжала ладонь Пепси, он в ответ сжал мою.

– Мам, уже все. Откроешь глаза?

– Нет, с меня хватит.

Тропинка забирала вверх, и детские крики звучали в моих ушах громче и громче. Я ощущала силу притяжения, которое тянет нас назад. Как мне хотелось отдаться на ее волю! Вернуться на тысячу… на миллион миль, туда, где нет всего этого.

Опять нахлынули отвращение и страх, победой над которыми я так гордилась. Все тело начало болеть, словно какая-то зараза растеклась по венам. Какая глупость – боль появилась только потому, что я запаниковала. Я ненавидела свою панику, поскольку понимала, что она сильнее, – вот оттуда и боль. Меня начало трясти, даже волшебная ладошка сына в моей руке не помогала.

– Проклятье! Ну, черт побери!

Я напрягла все мышцы, потом расслабила, надеясь, что хоть это поможет. Не помогло. Пепси остановился.

– В чем дело? Что-нибудь не так?

Ответа не было. Пепси замер как вкопанный. Ладошка его совершенно обмякла; ничего не попишешь, пришлось открыть глаза.

До Кафе «Дойчлянд» – его я узнала сразу – еще идти и идти. Я даже сперва подумала, что Пепси остановил сам вид здания, но нет, дело было не в этом.

Возбужденная, но также испуганная близостью злополучного строения, я не сразу смогла отвести от Кафе глаза и обернуться к детям. Так вот почему остановился Пепси.

Со всех детских голов разом исчезли бинты, обнажив жуткие раны. Более того, все дети стали на ^-одно лицо – это был Пепси Джеймс. Безглазый Пепси, в черных кровоподтеках и шрамах, или бледно-зеленый после избиения, или желтушный. Все они стали Пепси – страшные, чудовищные возможности смерти или почти смерти на любимом, по-прежнему узнаваемом лице.

Я возмутилась. Это уж слишком. На это у Чили нет никакого права. Нельзя так.

– Ах ты подонок! Пепси, пошли. Это ненастоящее. Не смотри, побежали скорее. Держи руку!

Мы понеслись со всех ног. Ничего не оставалось – только бежать к Кафе.

Футах в двадцати от здания мы перешли на шаг и наконец увидели, что нас ждет.

Нас ждали Мей и я. Я сжимала ее в объятиях, хотя и она, и я были мертвы. Мой лоб, руки и дочку пронзали блестящие стальные шипы. Один шип прорвал ткань брюк между ног, два прошли сквозь лодыжки. Один входил Мей в висок и дальше – мне в грудь. Нас можно было узнать, но лопнувшая сморщенная кожа придавала обеим совершенно непристойный, бесчеловечный вид.

– Ни за что! Нет!

Я выпустила руку Пепси, и меня вырвало.

– Пепси, используй Кость! – прохрипела я, отплевываясь. – Ради бога, Пепси, вытаскивай нас отсюда, пожалуйста!

Подняв голову, я увидела, что он уже стоит у входа в Кафе.

– Нет!

Но он был там, и я не могла помешать ему протянуть руку и нашарить за мертвыми спинами дверную ручку. Секундой позже дверь отворилась, увлекая наши с Мей тела по медленной скрипучей дуге.

– Мам, смотри!

Я ничего не видела, но меня звал мой сын, и я направилась к нему. Вслед за Пепси я переступила порог Кафе «Дойчлянд».

И оказалась на углу Девяностой стрит и Третьей авеню в Нью-Йорке! Моя улица – улица, где я жила с Дэнни и Мей в реальном мире. Я была потрясена и напугана ничуть не меньше, чем при виде изуродованных детей или лица Джека Чили во все небо.

– Пепси, ты знаешь, где мы?

Он повернулся ко мне, весь внимание:

– У твоего дома, да, мам?

– Но почему? – Я стиснула его плечо, наверное, слишком сильно. – Что здесь такое? Как это может быть? Что происходит?

– Потому что, мам, Джек Чили ждет нас у тебя дома.

У меня уже не было сил удивляться. Зябко поежившись, я подумала, как далеко может зайти Рондуа. Насколько ему дозволено вторгаться в явь, прежде чем он получит отпор и отправится восвояси? Способен ли сон пойти вразнос и все подмять под себя? Вправе ли он селиться, где только захочет? Или это я одна достигла точки, где любые законы, приличия и правила игры потеряли силу? Достигла грани, за которой все, что есть у меня в голове или в жизни, доступно любому, только налетай?

Не чувствуя под собой ног, я шла по улице вместе с сыном. Часов у меня не было, но, судя по ощущениям, стояла вторая половина дня. Солнце клонилось к зданиям на западе, ветерок не приносил ощущения свежести. Было очень тихо – ни шума, ни людей, ни признаков жизни. Это настолько не соответствовало порядку вещей, что я подумала: а может, это какая-нибудь другая Девяностая улица – порождение чьего-то изощренного, но ограниченного воображения? Обычно мой квартал бурлит жизнью и даже минутку не может посидеть спокойно, не то что помолчать. Больше всего происходящее напоминало декорации перед съемками, открытку с фотографией, которая выглядит вроде знакомо, но чем дольше вглядываешься, тем все неправильнее.