Текст книги "Кости Луны"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Так я ему и сказала. Он хохотнул:

– Чем-чем, а стаканом молока меня еще не называли.

Минут через сорок он ощутил наконец разницу в часовых поясах и начал зевать. Я направила его в ванную и сказала, что, когда он там закончит, ему уже будет постелено на диване, чтобы сразу мог лечь. Через несколько минут он пришлепал в гостиную – в тапочках и симпатичной фланелевой пижаме размером с индейский вигвам.

– Все, постелено. Сейчас выйду, и можешь укладываться.

– Каллен, я буду спать с тобой. Не отнекивайся, все равно сейчас я ни на что не способен. Я приехал из такой дали специально, чтобы тебя увидеть, так что, пожалуйста, не надо этих игр. Обещаю быть паинькой, но спать будем вместе. Хорошо?

– Хорошо. – Я не могла поднять на него глаз, и сердце билось как бешеное.

– Прозвучало не слишком убедительно.

– Хорошо!!!

– Вот и чудно. А то я уже ног под собой не чую от усталости. До скорых встреч. Спасибо за обед, хоть даже и зеленый.

Он развернулся и пошлепал к спальне.

– Дэнни, я так рада, что ты приехал.

– Я тоже. – Развернувшись вполоборота, он устало помахал рукой.

Дошлепав до спальни, Дэнни улегся, как Гулливер, на мою кровать, явно удивленную таким поворотом дела. Я же отправилась на кухню и растревоженными руками вымыла посуду.

Когда я забралась под одеяло, ничего, разумеется, не произошло. Дэнни крепко спал. Перевернувшись на другой бок, я улыбнулась во тьму и долго слушала его ровное, с присвистом, дыхание.

Я проснулась, ощутив прикосновение к лицу, и, открыв глаза, увидела Дэнни, который в упор меня разглядывал. На лице его, припухшем и помятом со сна, застыла улыбка.

– Это все поясное время. У нас сейчас девять утра, так что я бодр и полон сил.

Я машинально придвинулась поближе и обвила руками его великанское, теплое от сна тело. Полежав так некоторое время, мы снова заснули.

Проснувшись в следующий раз, я учуяла аппетитный запах и пожалела, что Дэнни нет рядом, – насладились бы ароматом вместе.

Мне нравятся мужские плечи. Всегда нравились. Первым, что я увидела от Дэнни тем утром, были его плечи, совершающие сложный танец у плиты: Дэнни готовил завтрак. Я прислонилась к косяку двери, наблюдая, как Дэнни хозяйничает – очень умело, ни единого лишнего движения. И у него были восхитительные плечи. Широкие и мускулистые, они увенчивали стройное, ухоженное тело – в постели с которым я провела ночь. Мысль эта заставила меня улыбнуться; еще не бывало, чтобы я с кем-то спала без предварительного баловства. Я чувствовала себя как свежеотчеканенная монета. События прошлой ночи напомнили мне средневековую легенду, из самых известных: когда рыцарь без страха и упрека спит в одной кровати с дамой своего сердца, положив на всякий случай между собой и дамой верный меч, дабы избежать соблазна.

Единственное расхождение заключалось в том, что сейчас дамой сердца Дэнни была Дрю Конрад; я же довольствовалась ролью верной подруги, которой нужна помощь.

Осталось понять, отчего все-таки я в него немножко влюблена – то ли конкуренция взыграла из духа противоречия, то ли потому, что все его поступки с момента приезда были достойны восхищения.

Не зная, что я наблюдаю за ним, он включил радио, настроился на дискостанцию и стал пританцовывать с лопаточкой в руке. Получалось очень даже недурно.

– У тебя сохранились какие-нибудь детские фотографии?

Я вздрогнула; оказывается, он с самого начала знал, что я здесь. Обернувшись, Дэнни подбросил лопаточку в воздух и поймал двумя пальцами.

– Да уж, с тобой не соскучишься. Детские фотографии? Где-нибудь в дальнем ящике наверняка должны быть.

– Здорово! Давай сначала поедим, а потом покажешь.

– Зачем они тебе? – поинтересовалась я, садясь за стол.

Он уже занял мое обычное место, но мне нравилось смотреть, как он там сидит.

Интересно, ты уже тогда была такая красотка или как? – произнес он, ставя передо мной тарелку с яичницей-болтуньей, тостами и порезанными помидорами.

Яичницу украшала веточка петрушки. Самой своей необязательностью это ярко-зеленое пятно говорило о настоящей заботе и делало завтрак в сто раз лучше. Дэнни было не все равно; он заботился – о еде, которую готовит, обо мне… да обо всем.

– Я не привыкла к таким комплиментам, – сказала я, неэстетично закинув в рот большой кусок яичницы.

– Просто мужчины боятся признать твое преимущество. Чем женщина красивее, тем неуютнее чувствует себя мужчина.

– Это еще почему? Смех да и только! Передай, пожалуйста, соль.

– Потому что тяжело идти по улице с кем-то, на кого все заглядываются. А на тебя самого никто при этом внимания не обращает. Очень унизительно.

– А Дрю Конрад красивая?

Задав этот вопрос, я даже жевать прекратила и только спустя пару мгновений осознала, что моя вилка застыла на полпути ко рту.

Дэнни замялся, потом робко кивнул, старательно отводя взгляд.

– Для какой рекламы она снималась? Я могла что-нибудь видеть?

– Ну, не знаю… в принципе, наверно, могла, она – из самых-самых топ-моделей. Раньше в Нью-Йорке работала, так что наверняка и здесь известна.

– А ты на нее заглядываешься?

– Бывает.

Я слишком резко отодвинула тарелку, и та скользнула по столу, как хоккейная шайба.

– Ладно! Хорошо, признаюсь – я ревную. Нет, не так – я ее ненавижу! Смотрю сейчас на тебя и думаю: должны же быть в мире настоящие мужики. Да вот, один из них прямо передо мной сидит. Куда же, черт их дери, все остальные подевались? Мне почему-то встречаются либо пискуны, либо грязь под ногами.

– Что за пискуны такие?

– Да зайди в любой бар «Для одиночек», выбирай – не хочу. Электронная служба знакомств. Объявления в газетах. «Покорная Дева ищет неустрашимого Льва для совместных пробежек в дюнах». Стоило немного среди них покрутиться, и Петер уже казался Кларком Гейблом [13]13
  С. 36. Кларк Гейбл (Уильям Кларк Гейбл, 1901–1960) – знаменитый американский киноактер; наиболее известная роль – Ретт Батлер в «Унесенных ветром» (1939). Прим. перев.


[Закрыть].

Наступившая тишина была столь долгой, что я начала всерьез опасаться, не ляпнула ли опять что-нибудь не то, но наконец Дэнни подал голос:

– Каллен, никакой Дрю Конрад нет.

– Что?!

– Что слышала. Она, можно сказать, плод моего болезненного воображения.

– Дэнни, ты это о чем?

– Ни о чем. Просто никакой Дрю Конрад нет. Я ее выдумал. Баста. Вот и все.

У меня словно крылья выросли.

– Но почему? Зачем?

– Зачем, говоришь? Затем, что, по правде говоря, я до смерти тебя боюсь!

– Меня?! Джеймс, у тебя, вообще, с головой все нормально? Да не отворачивайся ты!

Он вздохнул и посмотрел на меня самым печальным взглядом, какой только можно вообразить: На самом-то деле все очень просто, неужели не ясно? Будь у меня такая женщина, как Дрю, и я бы тебе о ней рассказал – тогда никакого риска. И тебе не пришлось бы отбрыкиваться от меня. А если бы я придумал ее достаточно убедительно, ты, глядишь, и не заметила бы, как глубоко я увяз. Понимаешь, я все предусмотрел: разливаюсь о тебе соловьем, вот только называю тебя Дрю Конрад, и все тип-топ.

Он не врал – это было видно по лицу, абсолютно спокойному. Говоря, он смотрел мне прямо в глаза, и через некоторое время я уже стала чувствовать себя откровенно неуютно.

– Когда ты написала мне про аборт, я понял, что давно люблю тебя. Может, еще с колледжа – помнишь, в конце последнего курса? Короче, когда получил твое письмо и представил тебя на больничной койке… пройти через такое…

Я сидела в нескольких футах от него и явственно видела, что по щекам Дэнни текут слезы. Из-за меня, подумать только! Кто это и когда из-за меня плакал? Кому было настолько не наплевать?

Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди, но эти слезы и очевидная глубина его переживаний напугали меня. Захотелось побыть одной, перевести дыхание и все хорошенько обдумать минутку-другую, час, несколько дней.

– Прости, Каллен. Честное слово, я не хотел создавать тебе дополнительные проблемы. Я обещал держать себя в руках.

Он устало поднялся из-за стола, прошагал в спальню и затворил за собой дверь.

Любить – это легко; машина ваша, все, что требуется, – это завести двигатель, выжать педаль газа и направиться в нужную сторону. Но когда любят тебя – это все равно что ездить в чужом автомобиле пассажиром. Даже будучи уверенным, что водитель – мастер своего дела, в глубине души опасаешься, что где-нибудь он да ошибется: одно неверное движение – и вы оба летите сквозь лобовое стекло навстречу неминуемой катастрофе. Иногда нет ничего страшнее, чем быть любимой. Поскольку любовь означает, что вы теряете всякий контроль. А если, пройдя половину или даже три четверти пути, вы решите, что хотите назад или совсем в другую сторону?

Глупая!!! Ты хотела любви, Каллен? Искала своего принца? Так вот он, сам в руки идет. И что происходит? Как ты реагируешь? Трусишь. Глупая!

Я решительно растерла ладонями щеки и фыркнула, удивляясь собственной глупости.

– Дэнни? Нет ответа.

– Дэнни!

Медленно и нерешительно дверь отворилась. Дэнни, такой ранимый, ссутулился в своей зеленой щегольской пижаме и явно приготовился к худшему.

– Только, пожалуйста, Каллен, никаких красивых слов, и жалеть меня не надо. Это будет слишком.

– Заходи и доешь завтрак.

Его… не знаю даже, как и назвать… заявление? Короче, произошло что-то странное. Мы стали друг друга стесняться – но в то же время сделались очень близки. Когда мы несколько часов спустя шли по улице и он взял меня за руку, в мозгу у меня словно яркая оранжевая молния полыхнула. И как это он отважился?! Так вот взять и протянуть руку, после того как он столько наговорил, а я никак не отреагировала… Мне тоже хотелось взять его за руку, однако в тот момент наших отношений меня на это не хватило – в короткий, напряженный промежуток между ничем и всем.

Мы столько успели за день. Всюду походили, видели то, видели это, все перепробовали. И оба прекрасно понимали, что главное – не останавливаться, тогда можно временно избежать необходимости отвечать на вопрос, который так мучил нас. Кажется, мы оба этого хотели.

Для подобных ситуаций Нью-Йорк – самое подходящее место. Чтобы все увидеть, одного дня никогда не хватит. Мы доехали на метро до Бруклинского моста и пешком пересекли Променад, разглядывая гавань. К этому моменту мы уже крепко держались за руки, но глазами старались не встречаться. Вели себя словно четырнадцатилетние недоумки, а то, какими вдруг стеснительными мы стали, напомнило мне, как, должно быть, ухаживали давным-давно, во времена «Дружеского убеждения» [14]14
  С. 39. …то, какими вдруг стеснительными мы стали, напомнило мне, как, должно быть, ухаживали давныч-давно, во времена «Дружеского убеждения». – «Дружеское убеждение» (1956) – фильм Уильяма Уайлера с Гэри Купером и Энтони Перкинсом, снятый но одноименному роману Джессамин Уэст о семье индианских квакеров. Имеется в виду не время, когда фильм был снят, а время действия (1862). Прим. перев.


[Закрыть].

Я впервые спросила у Дэнни о его семье. Отец его уже умер, но мать с сестрой жили в Северной Каролине. Это меня удивило, потому что говорил Дэнни без малейшего южного акцента. Когда я упомянула об этом, он сказал, что до пятнадцати лет жил в Нью-Джерси. Потом его отцу – который был дизайнером по производству мебели – предложили работу в Северной Каролине, в одной из тамошних крупных мебельных фирм. Семья перебралась в городок под названием Гикори, где находилась фабрика. Однако через девять месяцев у мистера Джеймса прямо на работе случилось кровоизлияние в мозг; тут-то все и кончилось.

Миссис Джеймс устроилась преподавать в местной частной школе, ее зарплаты – плюс страховка покойного супруга – вполне хватало на существование, безбедное и безрадостное. Дэнни получил стипендию в колледже как баскетболист.

Суда в гавани либо сновали, дымя трубами, либо же покачивались у закопченных причалов. Корабли – долгие месяцы бороздившие океаны с грузом бананов, испанской обуви или японских акварельных красок, которого городу хватит на веки вечные. При взгляде на эти суда я в очередной раз осознала, что не была в своей жизни нигде, кроме Чикаго, Нью-Брансуика, Нью-Джерси и собственно Нью-Йорка. Мое знакомство с Грецией исчерпывалось плакатами с видом Парфенона в захудалом греческом ресторанчике на Сорок шестой стрит, который мне нравился, и сувлаки. У меня никогда не было паспорта, и ни разу еще мне не потребовалась виза. Все мое знакомство с Европой исчерпывалось европейцами, с которыми я спала. Единственным в моей практике приключением был аборт.

– Дэнни, а как там вообще живется?

– Как? Ну, во-первых, вечно какие-нибудь не те монеты в карманах попадаются. Ищешь сто лир, а вместо этого натыкаешься на пять франков. Думаешь, что дал продавцу газет пять шиллингов, а это пять драхм.

– Драхм? Так ты и в Греции тоже был? Завидую черной завистью. И как там?

– В Афинах жуткое столпотворение. Но острова – это действительно нечто.

– А Лондон?

– Сплошная грязь.

– А Вена?

– Все очень чисто и очень серо. У нас что, викторина?

Мы сидели на скамейке, разглядывали суда в гавани и смотрели на прохожих – родителей, гуляющих с детьми, стариков, шаркающих себе мимо и на что-то жалующихся невидимому собеседнику.

– Да нет, Дэнни, я вообще спрашиваю, как там жизнь. Совсем по-другому? Не как у нас?

– А что такое? В чем дело, Каллен?

– Сама не знаю. Просто все надоело. Знаешь что, Дэнни? Мне хотелось бы выглянуть утром из окна и увидеть… увидеть оранжевые трамваи!

– В Милане как раз оранжевые, – улыбнулся Дэнни и зажал мою ладонь в своих.

– Вот видишь, бывают ведь! Хочу оранжевых трамваев и чтобы вдоль речной набережной торговали с лотков книгами на итальянском, венгерском или еще каком-нибудь непонятном языке. Хочу сесть в кафе с мраморными столиками и съесть настоящий круассан. Дэнни, я понимаю, что совершенно несносна, но я все на свете отдала бы, чтоб это увидеть. Честное слово!

– Тогда почему бы тебе не съездить в Европу?

– Потому что я трусиха, вот почему! Боюсь разочароваться. Да и как-то не с кем было. Но главное, что я трусиха.

Он облизал губы и крепко поджал их. Что бы он сейчас ни сказал, это потребует от него больших усилий.

– Каллен, поехали ко мне в Италию. Все, чего ты хочешь, сбудется, мы всюду побываем вместе. Сама же только и говоришь, как тебе не нравится твоя работа, не нравится жить в Нью-Йорке. Давай поехали со мной в Милан, будешь сколько угодно кататься на оранжевых трамваях.

– Ничего себе темпы.

– Угу. Но я совершенно серьезно. Я прошу, чтобы ты поехала со мной. Если только ты этого хочешь.

Я обняла его и крепко сжала, прямо там, на скамейке. Крепко-крепко, изо всех сил. Не потому, что это конец фильма и мы будем жить счастливо до конца дней своих. И не потому, что таким образом он предлагал мне руку и сердце и мы оба это знали. А в основном потому, что он подтвердил мне: на свете в самом деле есть такие вещи, как оранжевые трамваи, и когда-нибудь скоро, что бы ни случилось, мы увидим их вместе.

Мы не занимались любовью вплоть до ночи перед самым его отлетом. Мы много целовались, обнимались, спали вместе – но ничего действительно серьезного, пока не остались считаные часы. Именно осознание этого – невзирая на всю радость и возбуждение (и скорость происходящего между нами!) – напугало нас настолько, что мы решились на поступок, окончательно закрепляющий нашу связь.

Едва ли есть смысл углубляться в подробности той ночи, но пара вещей поразили меня до глубины души.

Во-первых, прошла, наверное, целая вечность, прежде чем он в меня проник. Поначалу (только начало неимоверно растянулось) ему было достаточно прикасаться ко мне, целовать и, таки да, смотреть. Я не привыкла к подобной медлительности. Петер и остальные мои горизонтальные знакомцы всегда спешили. Спешили раздеться, спешили возбудиться, спешили приступить к «главному». Но – не говоря уж о том, что их спешка часто причиняла мне физическую боль, так как я не была готова, – мне всегда казалось, что я упускаю самое важное, какую-то тонкость; да, именно тонкость – и нежность, и минуту за минутой, вложенные в акт, который может очень многое значить, если по-настоящему постараться, а не лететь сломя голову. Слишком часто мне приходилось коротать время, разглядывая те или иные узоры на потолке, а маленький разгоряченный локомотив из плоти и крови неутомимо лязгал во мне своими клапанами, стремясь… кто знает куда?

Не скажу, что Дэнни был лучшим в моей практике любовником – но, безусловно, самым щедрым. Ласки его казались нескончаемыми, а я изнемогала в надежде и трепете. Чтобы наконец проникнуть в меня, ему потребовалось понуждение с моей стороны; и то он дважды или трижды спрашивал, не больно ли мне. Судя по выражению его лица, это действительно было для него очень важно. Я коснулась его щеки и сказала, что все замечательно.

– Нет, – прошептал он в самое мое ухо, – не «все» замечательно, а ты замечательная.

Кончая, он выгнул спину, как прыгун с вышки. Но при этом он смотрел мне прямо в глаза, и, по-моему, за все время ни разу не отвел от меня взгляда. Замерев в высшей точке дуги, Дэнни проговорил, выдохнул сквозь оскаленные в счастливой улыбке зубы:

– Каллен, это песня!

Следующим утром, когда я открыла глаза, Дэнни с улыбкой смотрел на меня, опершись на локоть. Я улыбнулась в ответ и протянула к нему руки. Он придвинулся ближе, я обняла его и покачала из стороны в сторону. Вдвое больше, чем я, в этот миг он был словно пушинка; как будто мог поместиться у меня на ладони.

– Как самочувствие, Калли? Превосходно. Жаль только, что ты уезжаешь.

– А вчерашняя ночь?

– Э… просто замечательно.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Мы повалялись еще немного, потом он встал.

– Лежи, лежи. У меня для тебя сюрприз.

Он вернулся через полчаса, неся поднос со свежими круассанами и фруктами, яйцами вкрутую и кофе в двух незнакомых мне керамических кружках. Одна была красная, другая – зеленая. Но самое лучшее – там еще была старая книга на итальянском. Итальянские сказки.

– Видишь, чтобы достать круассаны и книги на итальянском, даже не надо ехать в Европу! Кружки – это подарок перед отъездом. Зеленая будет твоя, красная – моя. Если узнаю, что из нее пил кто-нибудь другой, намылю тебе шею!

Несмотря на шутливые интонации, выражение лица его намекало, первый и последний раз, что Дэнни рассчитывает на мою верность. Не столько в физическом смысле (хотя и на это тоже), сколько на верность чувству, развившемуся между нами и окрепшему с его приезда.

– Дэнни, я все понимаю, только, пожалуйста, угроз не надо, хорошо? Даже в шутку. Это совершенно лишнее; ходи потом как оплеванная. Не такая уж я вертихвостка.

Он поставил поднос рядом со мной на кровать, а сам присел на пол. Завтрак длился в неуютном молчании, так что я быстро потеряла аппетит.

Не следовало ему угрожать, а мне – огрызаться. Звук ложки, помешивающей кофе, никогда так не бил по ушам, как в эти несколько долгих минут угрюмого молчания. Счастье, довольство, покой – все это балансирует буквально на волоске. Чтобы обрушить их, достаточно малейших подвижек земной коры – и с каким грохотом они рушатся!

– Каллен, я хочу рассказать тебе одну историю; потому что главное – чтобы ты меня правильно поняла… Давным-давно, в детстве, поехали мы с отцом покататься за город, вдвоем. Едем это мы вдоль озера, уже несколько миль, как вдруг ни с того ни с сего из-за деревьев у обочины выпорхнули дикие утки, низко-низко. Папа не успел отвернуть, и они врезались прямо в нас… все до одной.

Мы сидели, зажав кружки в ладонях, каждый свою. Я опустила взгляд на Дэнни, пытаясь понять, какое отношение имеет эта история к нашей размолвке. Но он смотрел в пустое пространство, и вьющийся над кружкой пар колебался от порывов его дыхания.

– Папа затормозил у обочины, и мы вылезли из машины посмотреть, что там такое. Кошмар. Как на бойне… весь перед – в крови и перьях. Я тогда еще совсем маленький был – и то понял, что папе явно не по себе. Он подобрал тушки – их было четыре – и закинул как можно дальше в лес. А мы уже заехали в такую глушь, что вымыть машину было совершенно негде, вид у нее – просто жуть, натуральный фильм ужасов. Поездка все равно была испорчена, так что папа развернул руль, и мы прямиком направились домой… Но самая жуть случилась дальше. Подъезжаем мы уже к дому, и как раз в этот момент выходит мама с кучей стираного белья под мышкой, вешать сушиться. Стоило ей увидеть, что у нас с машиной, она тут же подняла крик. В самом буквальном смысле крик, никаких ахов-вздохов. Вопли, визг, настоящая истерика. Мы с папой настолько поразились, что даже не сразу поняли, чего она так разоряется, – ерунда какая, весь радиатор в кишках и кровище. Мы подумали, у нее просто шарики за ролики заехали… Папа ударил по тормозам, и мы оба выскочили из машины. «Кого ты убил? – крикнула мама. – Господи, кого?» А потом рухнула на колени и принялась стенать. Бр-р, никогда не забуду этой сцены. В конце концов до нас дошло, из-за чего весь сыр-бор, и мы сумели ее успокоить. Но в первый момент это был просто ужас. Мама сделалась совершенно неуправляемой.

Дэнни отхлебнул кофе, я молча ждала продолжения. Эта картина представилась так явственно – женщина на коленях перед сочащимся кровью автомобильным радиатором, – что мне стало не по себе.

– Ты наверняка гадаешь, зачем я рассказываю тебе все эти ужасы. Дело в том, Каллен, что отец мой был совершенно никудышный водитель. И мама закатила истерику не просто из-за того, что вся машина была в крови. Сколько себя помню, она все время твердила отцу быть поосторожней, потому что водил он из рук вон: на дорогу никогда не смотрел, превышал скорость, на приборы ноль внимания. Даже маленьким я понимал, что рискую жизнью, садясь с ним в машину; хотя он обожал брать с собой нас всех, когда куда-нибудь ехал… Так вот, стоило маме увидеть, что у нас с машиной, и все ее многолетние страхи нашли выход: доигрался наконец. Она была уверена, что произошло то, чего она все эти годы так боялась: наверняка он кого-нибудь сбил. Достаточно было увидеть всю эту кровь, и больше ей ничего не надо было знать. Понимаешь?

Я медленно кивнула, хотя по-прежнему не могла взять в толк, при чем тут мы с Дэнни.

Каллен, все, что ты мне за эти дни рассказывала, сводится к одному: ты подрастеряла ориентиры. А твои романы – особенно с этим глупым Петером – запутали тебя окончательно. Плюс еще аборт – и прости-прощай последние капли самоуважения и уверенности в себе. Теперь, как ты сама недавно говорила, тебе все надоело, ты хочешь перемен, потому что нынешнее положение дел тебя категорически не устраивает – физически… или скажем, духовно. Я прав?

– Не больно-то приятно мне выслушивать такое, но да, ты прав.

– Пожалуйста, не надо. Я только хочу помочь тебе. Если приедешь в Европу, все действительно изменится. Обещаю. Будут и трамваи, и сердечная забота. Моя. Но тем временем мне вовсе не улыбается, как моя матушка из-за батюшки, вечно места себе не находить.

– Места себе не находить? Из-за меня? Дэнни, о чем ты?

О том, что пора бы тебе начать привыкать к тому, что ты умная и самостоятельная. Нельзя же и дальше считать себя красивой марионеткой, которая если чего и заслуживает, то разве что другую марионетку, вроде Петера. Каллен, меня беспокоит вовсе не то, чтобы ты хранила верность мне; главное, чтобы ты хранила верность себе. Ты ведь изумительная женщина. Боже правый! Совершенно неповторимая, вот почему я люблю тебя. Но в то же время прекрасно понимаю, что я о тебе лучшего мнения, чем ты сама, а это плохо. Это опасно… Пожалуй, я достаточно сказал, правда ведь?

В апреле я вылетела в Афины и познакомилась в самолете с греком по имени Лиллис, который пригласил меня в гости на остров Скиатос. Он красочно описал, как прямо сейчас расцветают маки и как он был бы рад отвезти меня на своем катере на пляж Куку-нарис, искупаться в Эгейском море. «Кукунарис» означает по-гречески «сосновые шишки», и Эгейское море – это тоже Греция. В общем, через полчаса полета я наконец осознала, что действительно лечу в Грецию! Греция – как у Платона Спарта, Греция – любимая страна Генри Миллера [15]15
  С. 48. …Греция – любимая страна Генри Миллера. – Генри Миллер (1891–1980) – видный американский писатель, чья откровенная творческая манера (особенно в романе «Тропик Рака», 1934) оказала значительное влияние на современную литературу. В 1930–1939 гг. жил в Париже; перед возвращением в США путешествовал по Греции, о чем написал книгу «Колосс Маруссийский» (1941). Прим. перев.


[Закрыть]. Там меня встретит Дэнни Джеймс, и после двухнедельного тура мы улетим в Милан и начнем жизнь заново. Я была так горда, так возбуждена, что даже не очень возмутилась, когда через несколько часов, во время фильма, Лиллис чересчур осмелел. Я лишь сказала, что это, конечно, очень мило с его стороны, но в Афинах меня встречает муж семи футов ростом, и Лиллис немедленно сник.

Несколько сотен раз я смотрела в иллюминатор, хотя там было темно и ничего не видно. Внизу простирался Атлантический океан. Я оставила работу, забрала все деньги со счета, несколько раз поупражнялась с матушкой по телефону, кто кого перекричит, и в общем и целом взяла свою судьбу в свои руки. Я рискнула проявить отвагу, отвагу и инициативу, и теперь чувствовала себя смельчаком и сорвиголовой – словом, превосходно.

Когда на следующее утро мы приземлились, я увидела море, старые винтовые самолеты камуфляжной окраски и повсюду белые дома. У выхода на летное поле стоял Дэнни.