Текст книги "Кости Луны"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

4

В один холодный ветреный день мама пригласила меня и Мей в ресторанчик «У Эми и Джо» – претенциозное, «чисто американское» заведение, где нам подали приличное мясо по-мексикански с соусом чили, семь долларов порция.

На обратном пути мама завладела коляской и ни на какие мои уговоры не поддавалась. Когда-нибудь, сказала она, мы устроим девичник и пообедаем все втроем. И расплылась в улыбке.

Я задумалась и попробовала представить себе Мей Джеймс достаточно взрослой, чтобы самой сидеть за столом, с ногами достаточно длинными, чтобы доставать до пола, лицом достаточно интересным, чтобы привлекать внимание мужчин.

– О чем ты думаешь, милочка? – О том, какое все-таки у родителей преимущество перед детьми, даже нечестно. Их рождение – для нас это второе начало, но наша смерть – для них это начало конца.

– Очень поэтично, милочка, не надо только так мрачно, это вредно для лица. Подожди, это уже ваш дом? Что там такое творится?

Я вздрогнула: перед самым нашим подъездом под произвольными углами стояли пять полицейских машин. Водители слишком торопились, чтобы нормально припарковаться.

Слава богу, я точно знала, что Дэнни спокойно сидит на работе. Звонила ему десять минут назад предупредить, что обедать будем позже из-за «ланча с мамой».

– Каллен, похоже, у вас там что-то случилось. Может, лучше к нам поехать? Возьмем такси, позвонишь Дэнни от нас.

– Нет, мам, не надо, я хочу узнать, что там такое. Вдруг это у нас. Может, я газ забыла выключить?..

Мы подошли к полицейскому ограждению.

– Извините, офицер, но я тут живу. В чем дело, не скажете?

– Пара трупов. Какой-то псих прикончил мать и сестру. Просто кошмар.

Обычно в таких случаях любят говорить: мол, стоило это услышать, и тут же стало ясно, о ком речь; но что касается меня, это было бы явным преувеличением. В тот момент я даже не помнила, что Алвин Вильямc живет в нашем доме. Он вообще плохо запоминался, кроме как своими преступлениями.

– Ну ни хрена ж, только посмотрите на него!

Мы стояли и беседовали с полицейским из ограждения, который ничего больше не знал. Однако он первым увидел, что Алвина выводят из дома. Была середина дня, но Алвин был одет в клетчатую пижамную рубашку и, по-моему, юбку. Точно не уверена, потому что сперва меня накрыла волна шока, а потом мое внимание приковало выражение на его знакомом лице. Спокойствие, полное и абсолютное спокойствие. Руки его были сцеплены спереди наручниками, и, спускаясь к полицейской машине, он спотыкался чуть ли не на каждом шагу.

– Не, ты глянь, кровищи-то сколько!

Рядом с нами торчали два чернокожих подростка в одинаковых ветровках и зеленых шерстяных шапочках. Они жадно впитывали глазами происходящее.

– Да он там, наверно, всех почикал.

– Ну да, блин. Нож-то куда заныкал?

– Каллен, хватит. Поехали к нам.

Мы стали отходить от ограждения, когда Алвин вдруг выкрикнул:

– Эй, миссис Джеймс!

Его радостный оклик поймал меня, как лассо, и я застыла на месте, не в силах обернуться и посмотреть на Алвина.

– Здрасьте, миссис Джеймс! Как дочка?

Ко мне подошел мужчина в лыжной куртке и продемонстрировал свою полицейскую бляху. Он показался мне симпатичным. Сзади хлопнули дверцы, взвыла сирена.

– Прошу прощения, вы не возражаете ответить на пару вопросов?

– И вот что странно… Чуть ли не в последний раз, когда говорила с Алвином, я потом зашла сюда выпить чашку кофе.

Мы сидели в кафе-мороженом «У Маринуччи». Детектива звали Гейб Флоссманн, у него был негромкий голос с сильным нью-йоркским акцентом.

– Миссис Джеймс, насколько хорошо вы были знакомы? Он бывал у вас когда-нибудь или вы – у него?

Меня невольно передернуло.

– Да нет, какое там. Просто встречались иногда внизу, здоровались. «Привет, доброе утро, как песик?» Не более того.

– Значит, говорите, собачку звали Лупи? – справился он в своем блокноте.

Удивительно, как много он успел записать.

Я кивнула, затем помотала головой, пытаясь расслабить мышцы в основании шеи, которые будто сплелись в тугой ком.

Флоссманн отложил карандаш и повернулся к окну:

– Знаете что, миссис Джеймс? Это не город, а натуральное гнездо чокнутых. Когда я только пришел на службу, двенадцать лет назад, какой-нибудь такой кошмар случался… ну, раз в несколько месяцев. Плюс там еще мафиозные разборки, итого серьезных убийств за год… м-м, штук десять-двенадцать, не больше. А теперь? Чуть ли не каждый вечер у кого-нибудь срубает крышу, и каждый раз что-нибудь новенькое. Вот неделю назад, на Восемьдесят четвертой стрит… Одна дамочка рассердилась на своего ребенка, совсем еще младенца, и в результате распяла малыша на двери ванной! Ну? Можете себе такое представить? Это ж какое воображение нужно. И знаете что еще? У нее по всей квартире распятий разных штук десять было. Золотые там, с лампочками… Как только такое в голову приходит?

Перед моим мысленным взором застыла картина: Мей, распятая на стене в нашей квартире. Сердце в груди у меня забилось как сумасшедшее. Я зажмурила глаза и велела себе прекратить. Стараясь дышать как можно глубже, крепко стиснула руки, ладонь к ладони, и подняла взгляд на Флоссманна:

– Что теперь будет с Алвином?

– Ему предъявят обвинение, дадут адвоката, а потом, наверно, переведут под наблюдение в Бельвю. Миссис Джеймс, вы хорошо себя чувствуете? Что-то вы очень побледнели.

Неделей позже Дэнни смотрел по телевизору автогонки, «Формулу-1». Я же занималась какими-то делами по дому, преследуемая доносящимся из гостиной слишком громким ревом автомобильных моторов.

Выходя из кухни, я мельком глянула на экран, и как раз в этот момент одна машина – гонщика звали ПедроЛопес, Колумбия, – вылетела с трассы, врезалась в ограждение и взорвалась.

Я оцепенела в дверном проеме, не в силах отвести взгляд от пламени взрыва, от разлетающихся и усеивающих трассу горящих обломков машины.

– Без шансов, – произнес Дэнни самым тихим, самым печальным голосом, на какой был способен.

Следующие несколько минут явили сцену подлинного героизма. Пожарники в комбинезонах, персонал и зрители в рубашках и футболках – все бросились к огню. Казалось, их не останавливают ни ревущее пламя, ни мысль об опасности. У некоторых были огнетушители, у других – только голые руки и надежда. Они шли сквозь пламя, всеми силами прорывались к злополучному гонщику, чья неподвижная фигура ярко выделялась в покореженной кабине и не подавала признаков жизни.

Комментатор старался сохранять самообладание, но даже его профессионально поставленный голос дрожал при виде несчастного водителя, горящего заживо, и наконец снизился почти до шепота.

Лишь через несколько секунд я осознала, что стою и мысленно повторяю как заведенная:

– Не умирай, не умирай…

В конце концов пламя удалось погасить химическими огнетушителями; все усеивал мертвенно-белый порошок. На трассу приземлился вертолет, из него выскочили санитары с носилками и аптечкой.

– Не умирай, не умирай… – твердила я, как литанию, как магическую формулу, слышную мне одной.

Комментатор объявил, что Лопесу двадцать четыре и это его первый сезон в «Формуле-1». Его извлекли из-под обломков, уложили на синие носилки и отправили вертолетом в больницу.

Дэнни выключил телевизор, и в хрупком мерцании остывающей электронной трубки мы стали ждать невозможного – продолжения человеческой жизни.

В вечерней передаче новостей рассказывали о гонке и слишком часто воспроизводили в замедленной съемке аварию. Показали фотографию улыбающегося Лопеса и сообщили, что он еще жив, хотя состояние критическое. Чудо, что он жив до сих пор, и врачебный прогноз не внушал надежд.

Забравшись под одеяло, я помолилась за Лопеса. Сколько себя помню, я произносила перед сном «Отче наш», но за кого-нибудь или за что-нибудь конкретное молилась редко. Я верю, что Бог есть, только Он не нуждается в наших указаниях, как вести дела. Он и сам все знает. Но на этот раз я просила, чтобы Лопес остался жив.

В следующем рондуанском сне все мы стояли у подножия горы и, не веря глазам своим, разглядывали небольшой мертвенно-белый предмет, напоминающий кусочек прибитого к берегу и выбеленного солнцем плавника. Мистер Трейси повернулся ко мне и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, возбужденно проговорил:

– Каллен, ты была права, вот она! Иди и возьми.

– Мам, что это? – испуганно спросил Пепси сзади и словно бы издали.

Не отвечая ему, я двинулась к находке, нагнулась и подобрала ее. Она была тяжелая, и твердая, и совсем не деревянная. Я обернулась к остальным и продемонстрировала находку на вытянутых руках:

– Это Кость, родной мой. Одна из Костей Луны.

Ничего особенного я не ощущала, никаких изменений. Я знала, что представляет собой находка, но относилась к ней совершенно ровно.

Ко всеобщему удивлению, Фелина издала крик – наполовину волчье рычание, наполовину ликующий лай. Он эхом отразился от горного склона, и огромная стая железных птиц в панике сорвалась с насиженных мест и заметалась над только что пройденной нами равниной.

Мистер Трейси и я поглядели друг на друга; он улыбнулся и одобрительно кивнул. Вот для чего я вернулась на Рондуа – помочь отыскать первую Кость Луны. Теперь я это понимала – это, но ничего больше.

Я опустила взгляд на Кость и ощутила сильное желание забросить ее от греха подальше. Чем дольше я ее держала, тем лучше осознавала, что это такое и какую мощь в себе скрывает. Когда-то она учила меня заклинаниям, наделила меня волшебной силой, которой я не хотела и не понимала. Из-за нее я чуть не погибла. Это я тоже вспомнила. Кости слишком могущественны, и после стольких лет я снова усомнилась, способен ли кто-нибудь совладать с ними. – В чем дело, мам?

Судя по всему, Пепси абсолютно растерялся, в его взгляде так и застыл испуг. Только теперь сын боялся не загадочной находки, а меня. Он был слишком мал, чтобы уловить смысл происходящего, а на объяснения я была не способна. Еще я очень боялась за всех нас, только не понимала почему. Я чувствовала себя, как чувствует зверь, как птица, внезапно ощутившая неодолимый порыв улететь подальше от земли. Приближается землетрясение – в птичьем языке таких слов нет, однако у птиц хватает благоразумия осознать, что близится страшное и что спасение в бегстве.

Над рекой молча вились пчелы величиной с кофейную банку. Смеркалось, и водой овладевала тьма. Река стала коричневой, как хорошо выделанная кожа, и текла лениво, словно что-то сдерживало ее течение.

Я взяла Пепси за руку и подвела к кромке воды: – Приглядись как следует, Пепси, и ты увидишь там рыб. Сегодня мы поплаваем с ними.

Однако было слишком темно, чтобы разглядеть на глубине хоть что-нибудь. Я вовсе не хотела его пугать, но позабыла всю силу детской доверчивости, особенно когда речь о чудесном. Стоило ему подумать о ночном купании в сопровождении волшебных рыб, и лицо его озарила улыбка.

Я разделась, раскидывая одежду где попало. Пепси так торопился, что через пару секунд рукава и штанины сплелись в плотный узел ниже колен.

Звери терпеливо ждали, пока я помогу ему выпутаться. А затем первыми двинулись в воду. Держа Пепси за руку, я последовала за высоким горбом Марцио. Вода была холодной, но приятной. Я почувствовала под ногами гладкое илистое дно, между пальцев просочился ил. Пепси вздрогнул от холода и стиснул мою ладонь.

Рыбы в едином порыве поднялись нам навстречу. Их формы и расцветки были неописуемы. Можно было бы сказать, что эта похожа на фару с глазами, а та – на ключ с плавниками, но слова здесь лишние.

Мы глубоко ныряли и могли оставаться под водой сколько угодно – и Пепси тоже, хотя незадолго до этого он сказал, будто не знает, что такое плавать.

Животные были рядом и подолгу катали нас на своих спинах. Мы плавали наперегонки, ныряли и, развернувшись на месте, торопились обратно к старту. Я цепко держалась за шерсть волчицы и любовалась фосфоресцирующими следами рыб. Подводные кометы сбивались в стайки, порскали прочь и тут же возвращались.

Наконец ко мне подплыл мистер Трейси с первой Костью в зубах. Я взяла ее за горячие концы и резко надавила. Кость легко сломалась пополам, и я ощутила в руках энергетический разряд, словно пузырьки в стакане лимонада. Половинки оказались гораздо легче. На суше Кость была тяжелая и твердая, как камень, но в водной среде, где господствовала Луна, ее можно – и нужно – было разломить пополам, чтобы наша миссия имела успех.

Я подплыла к Пепси и жестом показала ему, чтоб он взял одну половинку; затем немного отплыла и развернулась к нему лицом. Подняв свою половинку над головой, я кивнула Пепси, чтобы он сделал то же самое. Когда он последовал моему примеру, между обломками Кости протянулась ровная дуга фиолетового света. Не было слышно даже характерного шипения статического электричества, как в генераторе Ван-де-Граафа [26]26
  С. 98. Генератор Ван-де-Граафа – электростатический генератор высокого постоянного напряжения, в котором для переноса зарядов используется гибкий диэлектрический транспортер. Предложен в 1931 г. американским физиком Робертом Ван-де-Граафом (1901–1967). Прим. перев.


[Закрыть]. Просто между половинками Кости бесшумно пульсировала неяркая фиолетовая дуга. Очень красиво и совсем не страшно.

Обсыхали мы прямо в одежде, у огня, принесенного Фелиной откуда-то издалека. Мистер Трейси вручил мне два обсидиановых ножа, и один я передала Пепси. Мальчик принял его и несколько раз воткнул в землю.

– Пепси, сегодня ночью мы должны вырезать себе костяные трости. Смотри на меня и делай так же.

Звери отступили во тьму, и мы занялись резьбой по Костям Луны. Время от времени я косилась на воду: все рыбы маячили у поверхности, не сводя с нас мерцающих глаз.

Пепси внимательно следил, что я делаю, и за несколько часов узнал о резьбе столько, сколько иной не узнает и за три жизни. Листья и оцелоты, человечек, похожий на Алвина Вильямса, поднятая женская рука с лягушками и камнями в ладони – непрерывный витой орнамент испещрял кривые белые трости по всей длине, переходя на конце в неровный край лунного диска.

Пламя бросало на наши занятые резьбой руки желто-оранжевые отсветы. Я то и дело поднимала взгляд убедиться, что Пепси все делает правильно, что он не порежется. При виде его личика, такого нахмуренного и сосредоточенного, сердце кувыркалось у меня в груди словно дельфин. Резкие морщины – пока лишь непрошеные гости – когда-нибудь пропишутся на его лице по праву, и он станет мужчиной. Тогда мы станем говорить как взрослые, и будет уже мой черед задавать слишком много вопросов и претендовать на его постоянное внимание. Меня грела мысль, что он будет мужчиной. И корежило при мысли о том, что от мальчика останутся только фотографии в семейных альбомах да маленькие, протертые до дыр джинсы, которые в конце концов пустят на тряпки для мытья окон.

Заканчивая вырезать гоночный автомобильчик, он ощутил мой взгляд – или мою грусть. Неожиданно подняв глаза, он поинтересовался, можно ли ему лизнуть свою трость, когда мы закончим.

– Это еще зачем?

– По виду она должна быть вкусная.

Я рассмеялась, сказала «да», и у меня отлегло от сердца. Пепси еще расти и расти.

Гонщик Лопес был жив. Я нашла в газете статью, где говорилось, что он сильно обожжен и находится в глубокой коме, подключенный к медицинской аппаратуре. Но он – жив. У меня никак не шли из головы гоночные автомобильчики, которые мы вырезали на наших рондуанских тростях.

Однажды в середине дня, сидя у окна с Мей, я вдруг представила себе больничную койку и неподвижную фигуру, спеленатую, словно мумия. Не доносилось ни звука, лишь тихо гудели аппараты жизнеобеспечения. Живой труп; я хорошо знала, кто это, и меня невольно передернуло. Я подумала о семье Лопеса, об их нынешней боли и неосуществимых надеждах на будущее. Не затянется ли такая жизнь на годы – вечное упование на милость прозрачных трубочек и желтых датчиков, отмечающих равномерную электроэнцефалограмму и изменение температуры тела на один градус?

Я подумала о Дэнни и попыталась представить свои ощущения, если бы на месте Лопеса был он, привязанный к жизни неосязаемыми электротоками с периодом в несколько секунд. Конечно, жизнь – бесценный дар, но смерть иногда тоже, причем даже в большей степени. Самым тихим шепотом я проговорила:

– Дай ему умереть.

Он умер на следующее утро.

5

Мы крепко сдружились с Элиотом Кильбертусом, потому что без конца сталкивались в подвальной прачечной-автомате. С одного взгляда было понятно, что он голубой, голубее не бывает. Левая бровь его зачастую горбилась островерхим домиком, а когда он говорил, его руки не знали ни секунды покоя, – но как он говорил!

– Я буквально шпионил за вами и вашим мужем, как только вы въехали. Вас зовут Каллен Джеймс, верно? А я Элиот Кильбертус. На самом деле меня зовут Клейтон Друри, но я сменил имя, когда мне было семь. Слишком похоже на «дурь» или «тру-ру-ру». Куда это годится, идти по жизни с именем, как у диккенсовского персонажа? Откуда у вас этот свитер?

– Из «Блумингдейла».

– Так я и думал. Дорогуша, покупать нужно только итальянское. Износу не будет.

– Элиот, нельзя ли немного подвинуться? А то вы мне сушилку заслоняете.

В ту первую нашу беседу он так завелся, что можно было подумать, будто он пробуется на роль в какойнибудь постановке и принял меня за начальника актерского отдела. Он трещал без умолку, причем легко перескакивал со славословий итальянским дизайнерам на простуду, подкосившую элиотовского мопса по имени Дзампано.

– А как же, Каллен, собаки тоже простужаются. Да бросьте, вы с ума сошли! Представьте только, босиком по нью-йоркским тротуарам, шлеп-шлеп. Чего там только не подхватишь! СПИДа – хоть завались. Настоящий рай для всякой заразы, киндер [27]27
  Kinder (нем.) – зд.детка.


[Закрыть]. Как насчет зайти ко мне в гости, когда тут закруглимся? Мне осталось еще разок сполоснуть. Каллен, ваша дочка что-то подозрительно молчит. Она там не умерла?

В квартире его праздновал бал нарочитый кич. Элиот работал кинообозревателем для одной из нью-йоркских «голубых» газет, и стены у него были увешаны плакатами дурацких фильмов: «Нападение помидоров-убийц», «Выпускной бал» и прочих [28]28
  С. 102. …стены у него были увешаны плакатами дурацких фильмов: «Нападение помидоров-убийц», «Выпуск-нойбал»… – «Нападениепомидоров-убийц» (1978) – фильм Джона де Белло, пародия на monster movies. «Выпускной бал» (1958) – мюзикл Дэвида Лоуэлла Рича. Видимо, с последним фильмом некоторая путаница, нарочитая или по небрежности; скорее, имеется в виду фильм «Вечер бала» (1980) – «ужастик» Пола Линча с Лесли Нильсеном и Джеми Ли Кертис. Прим. перев.


[Закрыть].

Элиот заварил превосходный капучино в изящной серебряной кофеварке «гаджа» [29]29
  … кофеварке «гаджа»… – по имени итальянца Аккиле Гаджа, в 1938 г. запатентовавшего технологию эспрессо. «Эс-прессницы» для домашнего использования миланская компания «Гаджа» начала выпускать с 1977 г. Прим. перев.


[Закрыть]– точно такой же, как стоят во всех итальянских эспрессо-кофейнях. Затем подобрал с пола одну из собачьих резиновых игрушек, как следует вымыл в раковине и несколько раз пискнул над коляской, пока Мей не расплакалась.

– Милочка, но чего же ты хочешь? Я не капитан Кенгуру! [30]30
  Я не капитан Кенгуру! – «Капитан Кенгуру» – телешоу для детей, выходившее на Си-би-эс с 1955 до 1984 г.; ему принадлежит рекорд по продолжительности среди детских телепрограмм. Прим. перев.


[Закрыть]

– Элиот, по-моему, она не в восторге. Но спасибо за попытку.

В течение дня он более или менее успокоился, и, когда я, взглянув на часы, удивилась, как, оказывается, поздно, он уже говорил почти нормально. Мы договорились завтра сходить вместе перекусить, и я отправилась домой, замечательно себя чувствуя.

Дэнни он тоже понравился. Когда Элиот первый раз пришел к нам в гости, то был на удивление застенчив и вел себя тише воды ниже травы. Первое время. Но стоило ему увидеть, насколько мой муж вежлив и непредвзят, он тут же принялся за старое, и на протяжении всей лазаньи со шпинатом мы не могли удержаться от хихиканья.

– Каллен, так вы действительно вегетарианка! А я-то думал, вы просто такая стройная. Но Мей надо обязательно давать мясо; я совершенно серьезно. Взять, к примеру, моего друга, Роджера Уотермана, так вот он тоже вырос в семье вегетарианцев – и что? Стал бухгалтером!

В промежутках между восклицательными знаками и непрестанными хохмами Элиот Кильбертус был отзывчив и очень щедр, даже до чрезмерности. Работал он обычно дома и частенько звонил спросить, не нужно ли посидеть с Мей, чтобы я могла куда-нибудь выйти. Иногда я пользовалась его любезным предложением, потому что оно шло от чистого сердца и не подразумевало обязательного «ты мне – я тебе». Ему нравились мы, нам нравился он, и чем дальше, тем больше времени мы проводили вместе.

Когда мы познакомились поближе, он признался, что хорошо обеспечен, потому что был единственным ребенком в семье, а его родители до самой смерти торговали недвижимостью во Флориде. Они оставили ему «жуткую уйму» денег, которые он вложил в акции – с разбором и успешно. К обеду он каждый раз приносил какое-нибудь экзотическое вино, хлеб или паштет, никак не сочетавшиеся с тем, что я готовила, но все равно очень вкусные.

Он всегда одевался как истый франт, причем только в европейское: раз в полгода ездил в Европу, где «предавался самому разнузданному шоппингу и чревоугодию». Услыхав, что мы прожили год в Италии, он покачал головой и заметил, что мы, должно быть, недоразвитые, коли вернулись в Соединенные Штаты «Макдональдса». На вопрос Дэнни, что в таком случае делает здесь Элиот, тот лишь пожал плечами и сказал, что не может читать итальянские киножурналы, да и, в любом случае, в тамошних аптеках не продается вощеная нить для чистки зубов.

Если денек выдавался хорошим, мы вместе отправлялись выгуливать Мей: я – слева от коляски, Элиот – справа. Тут-то он и проявил себя с совершенно неожиданной стороны. Я вскоре осознала, что нигде, кроме Нью-Йорка, Элиот жить не способен, это была настоящая любовь. Прогулка с ним оборачивалась непрерывной лекцией об архитектуре, о первоначальном замысле Фредерика Лоу Олмстеда [31]31
  С. 104. Фредерик Лоу Олмстед (1822–1906) – американский ландшафтный архитектор, автор большинства известных парков США XIX в.; первым его проектом, совместно с Калвертом Во, явился нью-йоркский Центральный парк (1857). Прим. перев.


[Закрыть]насчет Центрального парка и о том, где в городе можно найти лучшие шоколадные пирожные с грецкими орехами.

Он сводил нас на открытие художественной галереи и на элитарный концерт в Сохо, где тридцать два человека слушали, как шестеро стригут ножницами воздух, причем все тридцать восемь сохраняли совершенно серьезное выражение лица. По окончании концерта Дэнни заскочил в мелочную лавку и купил три пары серебристых, с закругленными концами ножниц, как в детском саду.

– Поехали домой, сыграем на бис!

Успела сложиться традиция, что по средам мы вместе с Элиотом полдничаем в нашей квартире. Он обычно ел сэндвич с тефтелями или сувлаки [32]32
  С. 40. Сувлаки – греческий аналог шиш-кебаб, или шашлыка; баранина под маринадом, порезанная кубиками и жаренная с овощами на вертеле на открытом огне. Прим. перев.


[Закрыть], я же сметала греческую брынзу с оливками или спагетти-аль-бурро. Покончив с трапезой, мы устраивались на пару часов почесать языками.

В один из таких моментов и выяснилось, что Элиот увлекается оккультизмом. Он рассказал мне о вечеринке, на которой устроили спиритический сеанс и попытались вызвать дух Амелии Эрхарт [33]33
  С. 105. Амелия Эрхарт (1897–1937) – знаменитый американский авиатор, первая женщина, совершившая одиночный перелет через Атлантику (20–21 мая 1932 г.); четырьмя годами раньше явилась первой женщиной, которая пересекла Атлантику по воздуху, но в качестве пассажира. Также совершила первый успешный перелет по маршруту Гавайи – Калифорния. В 1937 г. отправилась в кругосветный перелет на двухмоторном «Локхиде-электра» со штурманом Фредом Нунаном и, преодолев две трети маршрута, пропала в Центрально-Тихоокеанском регионе поблизости от Международной линии смены дат (предположительно 2 июля). Прим. перев.


[Закрыть]. На это я картинно закатила глаза и поинтересовалась, влетела она на самолете или просто возникла посреди комнаты. Таким рассерженным я его еще не видела. Элиот искренне верил в потусторонние силы и очень обиделся на мою шутку. Это был чуть ли не единственный раз, когда он на меня сердился.

– Каллен, ты такая всезнайка. Давай-ка глянем на твою ладонь.

Перед моим мысленным взором промелькнули рондуанские сцены, и я замялась.

– Ну хватит, Каллен. Я же не прошу тебя раздеться. Дай мне посмотреть твою ладонь, я хочу знать, что тебя ждет.

Насколько я знала, левая ладонь отражает то, что в человеке заложено, а правая – то, как эти задатки Удалось проявить. Я никак не могла решить, которая из них меня скорее выдаст и какую показать.

– Да нет, правую. Ну-ка, посмотрим.

После моих снов я бы не удивилась, подскочи он на полметра в воздух при первом же взгляде на мою руку. Однако ничего подобного – Элиот лишь помял подушечки моих пальцев, затем перевернул ладонь и изучил тыльную сторону. И так несколько раз.

– Что ж, дорогуша, боюсь, с точки зрения хиромантии ничего интересного. Тут сказано, что ты будешь счастлива в браке, с детьми тоже все будет хорошо и ты меня переживешь.

– Элиот, ты что, серьезно веришь во все эти оккультные штуки?

Он мог и не отвечать – таким красноречивым было его лицо.

– Безусловно, Каллен. Я слишком много повидал, чтобы не верить.

– Тогда обещаешь никому не говорить, если я тебе кое-что расскажу? Особенно Дэнни?

– Честное благородное, миссис Джеймс!

Я набрала полную грудь воздуха и четвертый раз за год принялась рассказывать о Рондуа.

Пока я говорила, Элиот жевал нижнюю губу и разглядывал ногти, но я-то знала, что он внимательно слушает.

– И Дэнни обо всем знает?

– Кроме последних частей. Про гонщика и Алви-на Вильямса я ему тоже не рассказывала. Он и раньше очень волновался, думал, у меня что-то с головой.

– Но врачи говорят, что все в порядке? Да они все недоумки и ничего не понимают! Я как-то ходил к психиатру, который сказал, что мне станет значительно лучше, если я перекрашу квартиру в зеленый цвет.

– Нет, они оба заявили, что такой идеальный порядок снов не совсем нормален… но ничего серьезного.

Немного погодя нам пришлось прервать обсуждение, поскольку Мей проснулась и стала жаловаться. Но вечером Элиот позвонил и сказал, что говорил со своей знакомой, которая держит книжный магазин. Знакомая эта очень любила Дорис Лессинг [34]34
  С. 107. Дорис Лессинг (р. 1919) – видная английская писательница; родилась в Иране, росла на ферме в Южной Родезии (Зимбабве); в Англии – с 1949 г. Многие ее произведения, как реалистические, так и с элементами фантастики, написаны под явным влиянием суфийской мистики. Лауреат Нобелевской премии по литературе 2007 г. Прим. перев.


[Закрыть]и когда-то в разговоре с Элиотом упомянула одно обстоятельство, которое теперь всплыло у него в памяти.

– Каллен, у тебя действительно что-то с головой, но ты не так уж и оригинальна. Эта моя знакомая, Элизабет Добель, говорит, что у Дорис Лессинг тоже были, как она их называет, «многосерийные сны». Вот, послушай, это из лондонского интервью Дорис: «Мне снились многосерийные сны. Нет, не обязательно со сквозным сюжетом. Но я точно знала, что это одна и та же область у меня в голове… Нет, не как фильм, который заканчивается в определенном месте или определенным событием. Для моих снов характерно единство пейзажа, действующих лиц – но главное, одно и то же ощущение, одна атмосфера».

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. Все было так знакомо.

– Да, Элиот, очень похоже, но все-таки не совсем. – Оглядевшись, я убедилась, что Дэнни в пределах слышимости нет. – При чем тут тогда Алвин Вильямc и этот гонщик?

– Да при том, что они часть твоей-жизни, глупая! Каллен, готов прозакладывать миллион, что у Дорис Лессинг тоже есть свой Алвин Вильямc. Все мы заимствуем из яви какие-то детали и вставляем в свои сны, обычно со всякими искажениями. А вы с Дорис – хорошая пара. Спокойной ночи, миссис Норман Бейтс [35]35
  С. 108. Норман Бейтс – маньяк-убийца в знаменитом триллере Альфреда Хичкока «Психоз» (1960) по одноименному роману Роберта Блоха; эту роль исполняет Энтони Перкинс. Прим. перев.


[Закрыть]. Привет супругу.

Однажды рано утром мы поднялись на сыпучий гребень и в миле-двух перед собой увидели широкую мощеную дорогу, которая простиралась до самого горизонта.

Я сидела на высоком горбе Марцио и прижимала к себе Пепси. Рядом стоял мистер Трейси, наши трости были заткнуты за ленту на тулье его исполинской шляпы.

– Мистер Трейси, мне должна быть знакома эта дорога?

– Не думаю, Каллен. Ее проложили уже после тебя. Это все Машины с равнины, сами по себе. Ни с того ни с сего начали строить дорогу и не остановились, пока не пересекли весь остров из конца в конец. Никто из нас не знает, зачем она, но по ней можно путешествовать вдвое быстрее. Если захочешь когда-нибудь навестить Джеки Биллоуз в Переговорных банях, иди по дороге и дойдешь на неделю раньше, чем рассчитывала.

– И кто-нибудь здесь ходит?

– Насколько я знаю, нет.

Он умолк и поглядел на Марцио и Фелину; те мотнули головами.

Изогнув шею, Марцио, насколько позволял горб, посмотрел на нас:

– Когда-нибудь здесь будут устраивать празднества, смотря на каком Махе находишься. Очень удобная поверхность для танцев.

Мы были далеко от дороги, но я все же сумела различить на ней какое-то стремительное движение, от горизонта к нам.

– Смотрите, кто это? Сюда направляется…

– Точно, мам! Что это, мистер Трейси?

– Это? Это просто скорость звука. Иногда, если очень повезет, можно разглядеть и скорость света, но очень уж редко. Это все Кипучий Палец – он предпочитает хранить на территории своего Маха как можно больше света. Но скорость звука встречается часто, и ее так много… Обычно мы вообще не обращаем на нее внимания. Сейчас, подождите минутку, сами услышите.

Звук с дороги достиг нас через несколько секунд. Это был шум, знакомый мне с детства – машины, гудки, голоса, шаги, – только сильно уплотненный. Секунду-другую воздух вокруг нас вибрировал, но это быстро прошло.

Пепси повернулся к мистеру Трейси.

– Куда нам теперь, мистер Трейси? – очень серьезно, по-взрослому спросил он.

– Нам нужно найти вторую Кость, Пепси. Точнее, тебе. Но сначала стоит навестить Кипучего Пальца. Каллен, помнишь его?

Мальчик и трое животных не сводили с меня глаз. Мотнув головой в ответ, я почувствовала себя полной дурой. Какой еще Кипучий Палец?!

Элиот осторожно постучал в дверь апартаментов – никогда не видела, чтобы он так нервничал. Он пригласил меня составить ему компанию, взять интервью в отеле «Пьер» у Вебера Грегстона, о чьем новом фильме «Горе и сын» все только и говорили. Я уже посмотрела картину, и она мне очень понравилась, но на самом деле все платили за то, чтобы увидеть, что еще новенького учудит этот Грегстон.

Он был большим оригиналом: за десять лет снял всего три фильма, и ему было наплевать на то, чего хочет Голливуд или публика. А десять лет назад Грегстон являлся малоизвестным молодым поэтом, но внезапно привлек внимание тем, что (1) получил Макартуровскую стипендию [36]36
  С. 110. Макартуровская стипендия – премия в области искусства и науки, прозванная «премией за гениальность». Присуждается Фондом Макартура с 1981 г. и представляет собой грант сроком на пять лет и суммой до пятисот тысяч долларов, которую можно расходовать по своему усмотрению. Лауреатами являлись писатели Уолтер Абиш, Октавия Батлер, Уильям Гэддис, Гай Давенпорт, Уильям Кеннеди, Джонатан Летем, Кормак Маккарти, Томас Пинчон, Ишмаэль Рид, Дэвид Фостер Уоллес, Джордж Сандерс, поэты Иосиф Бродский, Марк Стрэнд, Дерек Уолкотт, Джон Эшбери, музыканты Орнетт Коулмен, Освальдо Голихов, Кеп Вандермарк, Джон Зорн. Прим. перев.


[Закрыть], а затем (2) истратил львиную долю денег на съемки малобюджетного черно-белого фильма о человеке, который был уверен, что сам себе жена. Фильм получил специальный приз Берлинского кинофестиваля и якобы вызвал массовые беспорядки в Сент-Луисе, штат Миссури. В первом фильме, среди прочего, мне понравилось название: «Ночь – это блондинка».

Однако больше всего в его картинах меня впечатляла операторская работа. Визуальные образы Вебера Грегстона либо воздействовали на ваше подсознание (хм, об этом я раньше не думала, по крайней мере в таких словах), либо изумляли неожиданными ракурсами, сочетаниями цветов и взглядами на жизнь, неповторимыми и неотразимыми, но одновременно вполне узнаваемыми, хорошо понятными.

Пока мы ждали, Элиот перекладывал портфель из руки в руку и строил мне рожи. Грегстон редко давал интервью и согласился принять Элиота лишь потому, что счел его рецензию на свой предыдущий фильм («Как надевать шляпу») «обидной и любопытной».

Когда же наконец он открыл дверь, ни я, ни Элиот не знали, что делать, поэтому стояли столбом и ждали первого шага Грегстона. А тот, в свою очередь, невозмутимо разглядывал нас и, похоже, даже не думал брать на себя инициативу. Первыми словами, пришедшими мне на ум, были «Шотландия» или «Уэльс». Я бы очень удивилась, не будь его предки шотландцами или валлийцами. Крупный, привлекательный мужчина лет под сорок, крепкий и обветренный, похожий на легкоатлета или регбиста, не гнушающегося ребячьей бучи… Глубоко посаженные зеленые глаза смотрели спокойно и сдержанно, рыжеватой шевелюре не помешало бы знакомство с расческой. Грегстон был одет в футболку с надписью крупными буквами: «АИДА, НИИ ЧАЯ И КОФЕ, ВЕНА, АВСТРИЯ» – и кожаные брюки шоколадного цвета, которые стоили, наверное, не меньше «мерседеса». Плюс белые носки; обуви не было.

– Кильбертус?

– Да. Будем знакомы.

Элиот протянул руку для пожатия, но Грегстон проигнорировал ее и посмотрел на меня.

– А это еще кто? – пробежал он по, мне удивительно холодным, оценивающим взглядом.

Ах так, мысленно произнесла я, да пошел ты, Вебер.

– Моя приятельница, Каллен Джеймс. Если вас ее присутствие не устраивает, интервью отменяется.