Текст книги "Дополнительный человек"

Автор книги: Джонатан Эймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Я задал еще несколько вопросов, и она рассказала, что выросла в Пуэрто-Рико, а в тот день, когда пошла в школу в платье, ей было тринадцать; я решил, что она, вероятно, была в самом начале пубертатного периода. С того момента она всегда одевалась как девочка.

– А как твои родители? Возражали? – спросил я.

– Мои родители, они очень милые. Они сказали: «Как хочешь». Когда мне было шестнадцать, я переехала в Нью-Йорк. Это то, чего я хотела. Я начала принимать гормоны и зарабатывать проституцией. Когда мне исполнилось семнадцать, я получила свои титьки. Три тысячи долларов, когда мне было восемнадцать, три года назад, я сделала кастрацию, ты знаешь, только яички. Теперь я собираю деньги на пиписку. Двадцать тысяч.

Венди рассказала мне всю историю своей трансформации, вместе со стоимостью, очень прозаично и гордо.

Наше путешествие через Куинс наконец подошло к концу. Дом Венди был старый, трехэтажный, деревянный, разделенный на маленькие квартирки. Как только мы оказались в ее комнате, она попросила деньги. Я отдал их ей, и она их пересчитала.

Комната была маленькой, аккуратной и темной. С плитой, кроватью, ночным столиком, маленьким холодильником, бюро с телевизором на верхушке. Из-за мебели негде было повернуться. Ванная находилась в коридоре, общая на три комнаты. На ночном столике стояла ваза с засушенными розами. Еще там была такая штука, сделанная из пластика с разноцветными трубками, разворачивающимися веером от основания. Венди повернула выключатель, и трубочки засияли.

– Это как фонтан, ты знаешь, водяной фонтан, – сказала она. Другой светильник представлял собой пластиковую створку с маленьким шариком света, предполагалось, что это жемчуг, но все это больше не работало. Венди хотела, чтобы ее комната была женственной и чистой. Аккуратно застеленная кровать и эти украшения делали ее похожей на будуар. Было что-то душераздирающее в том, какими дешевыми были пластмассовые сокровища Венди, ее желание быть элегантной вызывало слезы.

Она подошла к холодильнику и вытащила бутылку воды. Я увидел, что в холодильнике лежало несколько рогаликов в пластиковой упаковке и яблоки. Еда меня шокировала; это было так, словно я позабыл, что Венди – человеческое существо, которое нуждается в пище.

– Ты голоден? Хочешь чего-нибудь? – спросила она.

– Нет, благодарю, – отказался я, но ее предложение было искренним и щедрым.

Она выпила немного воды и начала раздеваться перед шкафом.

– Не смотри, – сказала она.

Я присел на край кровати и снял туфли, искоса поглядывая на нее. Она стояла ко мне спиной. Она сняла топ, я видел краешки ее грудей. Я был рад, что оказался в Куинсе.

Затем она не без труда вылезла из своих тесных джинсов достала из шкафа короткий просвечивающий халат, надела его и, повернувшись ко мне, улыбнулась. Я снял одежду, не считая белья, и сложил ее аккуратной стопкой поверх ботинок. Кольцо из колледжа и бумажник я предусмотрительно уложил в туфли.

Венди почистила зубы над маленькой раковиной, обернулась ко мне, поправила волосы. Сняла большой, кудрявый, похожий на парик шиньон. Ее волосы были по-прежнему девичьими, но теперь доходили до середины шеи. Шиньон имел невероятно натуральный вид, я вообще его не заметил.

Она повесила волосы на гвоздик в шкаф.

– Я их повесила, понимаешь, что я имею в виду? Я их повесила. – Она указала на свои волосы, гордая, что может каламбурить на английском, на котором она говорила правильно, но не без труда. – И теперь я без них. Ты понял? Работа кончена. Как я выгляжу?

– По-прежнему отлично, – сказал я.

– Нет, без волос я выгляжу не слишком хорошо. С волосами я проститутка, шлюха, с начесом, сексуальная, – Венди потрясла бедрами, ее груди слегка задвигались под халатом, – а без волос я просто милая девочка, и мы с тобой нормальные. Ты – мой муж, вернулся с работы, и теперь мы отправляемся в постель.

Я не возражал против того, чтобы Венди определила для нас роли. Она выключила свет и без звука включила черно-белый телевизор. Телевизор осветил комнату романтическим светом, дополняя маленький радужный фонтанчик, который все еще горел.

Венди легла на кровать, а я застенчиво присел на краешек. Я все еще был в белье, а значит, в безопасности. Она потянула меня к себе. Слегка приспустила трусики. У нее был маленький темный пучок волос. Она подняла бедра и положила руку между ног – хотела убедиться, что пенис безопасно упрятан позади; я мог разглядеть его корень там, где он загибался. Увидев, что я смотрю на нее, она сказала:

– Не беспокойся, это просто маленький членик. Он не затвердеет.

Она снова подтянула трусы.

Затем сняла халат; я подумал, что она надела его, только чтобы на несколько минут использовать часть своего гардероба. Ее груди были твердыми шарами, выдававшимися из грудной клетки. Они не распластались по сторонам, как настоящие груди, но она все равно была прекрасна. Коричневые соски были большими. Я подумал, может быть, гормоны увеличивают соски. Мои собственные соски были крошечными, с десятицентовую монетку, а ее равнялись половине доллара. Она спросила:

– Чем бы ты хотел заняться?

– Я просто хочу обнять тебя, – сказал я.

Она раскрыла мне объятия. Я припал грудью к ее груди, уткнулся лицом в шею. Вдохнул запах духов. Она крепко меня сжала. Меня никто так не обнимал уже долгое время.

За всю мою жизнь у меня была лишь одна длительная связь. На третий год в «Претти Брук» мной увлеклась преподавательница рисования. Ее звали Элейн, ей было тридцать пять лет, и она думала, что я – необыкновенный в хорошем смысле этого слова. Она думала, что мы – одинокие души.

– Ты ведь притворяешься, что живешь в другое время, не так ли? – как-то спросила она меня. – Я предпочитаю думать, что сейчас двадцатые годы. А как ты?

– Двадцатые – это хорошо, – сказал я. – Но мне также нравится конец XIX века.

В обеих эпохах было полным-полно молодых джентльменов.

Элейн была высокой женщиной и, я думаю, красивой. С густыми каштановыми волосами, доходившими до середины спины, и длинной грациозной шеей. Она не красилась. Ее большие карие глаза источали любовь, она любила нянчиться со мной.

Ее квартира была на первом этаже в доме в глухом переулке в Принстоне (он назывался Гумберт-стрит, и некоторые люди в городке верили, что Набоков, первый американский дом которого находился в Принстоне, писал о нем заметки после того, как возвращался со своих обычных прогулок), и у Элейн была такая фантазия: положить свои груди на подоконник открытого окна спальни, словно она просто наклонилась, чтобы подышать ночным воздухом (ее окно выходило в переулок), а я подойду и пососу их в темноте и потом уйду, не сказав ни слова.

Но мы так никогда этого и не сделали. Я был с нею восемь месяцев, а когда занятия кончились, она отправилась в штат Вашингтон рисовать и вести хозяйство в доме своей сестры на Сент-Джордж-Ривер и больше не вернулась. Некоторое время мы обменивались письмами, а потом она написала, что встретила мужчину, и я больше ей не писал.

Я поцеловал шею Венди. Она сунула мою ногу между своих. Я целовал и целовал ее шею, а потом ключицы, прокладывая путь к грудям. Я был в белье, на очень возбужден и с наслаждением терся о ее ногу. Она дышала коротко, с неподдельным удовольствием и, когда я приблизил свой рот к ее соску, прошептала:

– Papi.

Я сосал оба ее соска. Груди не слишком поддавались, имплантаты были слишком жесткими, но кожа была мягкой и гладкой. И между грудей был этот фруктовый, дешевый запах духов – для меня он был словно афродизиак. Я устроился между ее ног, гладил ее груди, терся о простыню, борясь с желанием пойти дальше. Она выгнула бедра и терлась трусиками о мой живот, и я чувствовал то, что должно было быть ее пенисом, он действительно был мягким. Она продолжала шептать:

– Papi, – a я продолжал думать: «Мамочка».

Интересно, что она звала именно папочку, а я рассудком искал мамочку. Потом мне показалось, как она говорит:

– Папочка.

Я тоже хотел бы сказать «мамочка» вслух, но был слишком смущен, даже несмотря на то, что, когда это слово геральдическим знаком отпечаталось у меня в сознании, я вовсе не имел в виду свою настоящую маму; для меня это был просто древний термин для любви.

Венди продолжала бормотать «papi», и я подумал, лежа между ее ног, что в этом заключено важное различие между нами. Когда у меня начался подростковый период, я пытался переодеваться в женскую одежду, как и она, но я в большей или меньшей степени сдался, тогда как она продолжила. И, основываясь на восклицаниях Венди, я сделал предположение, что все Королевы зовут своих папочек. Но поскольку я звал маму, то, может быть, я – не скрытая Королева, что было моей основной заботой, а может быть, просто – молодой джентльмен.

Я ненадолго перестал целовать ее груди и спросил мягко:

– Ты сказала «папочка», когда я целовал тебя?

Венди произнесла слово «отец» только один раз, но я переводил с испанского.

– Что? Я этого не говорила, – ответила она.

– Мне показалось, я слышал тебя.

– Ты слышишь всякие глупые вещи. – Венди отодвинулась, словно я обвинил ее в каком-то извращении. Может быть, она не говорила «папочка», и переводить «papi» с испанского было действительно глупо. В то время я не знал, что «papi» – обычный испанский термин, означающий проявление ласки. Все мои фрейдистские теоретизирования оказались бессмысленными.

Я снова прижал Венди к себе, поцеловал ее шею и потом груди. Она снова начала тяжело дышать от удовольствия. Я все делал правильно. Вдруг я заметил в отблеске телевизора на одной из ее грудей, рядом с подмышкой, разрез. Я не видел его раньше. Разрез был красным, покрытым струпьями. Поскольку я смотрел на него близко, он казался огромным. Испуганный, я оттолкнул ее.

– Что это? – спросил я и показал на рану. У меня будет СПИД, подумал я, я был в контакте с открытой раной.

– Проблемы с имплантатом. Это бывает, – сказала Венди с раздражением. – Схожу к доктору, он поправит.

Она повернулась ко мне спиной. Я старался размышлять здраво. Я не целовал эту часть ее груди, я сконцентрировался на сосках. Это был только маленький порез, в самом деле, может быть сантиметр, и он не кровил. Все в порядке, решил я.

Я чувствовал себя плохо оттого, что дважды за несколько минут оскорбил Венди. Она смотрела на беззвучные об – разы в телевизоре. Я думал, не попросит ли она меня уйти. Я положил руку ей на плечо. Она не отодвинулась. Я прижался к ее спине и зарылся лицом в темные волосы. Мы перекатились на другую сторону. Сквозь белье я прижался к ее ягодицам. Она двинулась назад, чтобы чувствовать меня. Я терся вперед и назад. Потом обхватил ее и сжал ее левую грудь. Она дышала восхитительно прерывисто. Все между нами было хорошо. Мы задвигались быстрее. Я поцеловал сбоку ее лицо.

– Ты хочешь быть моим мужем? – прошептала она.

Вопрос был искренним; она отчаянно хотела быть любимой и в эту минуту жаждала моей любви. Я почувствовал, как меня переполняют чувства из-за этой ее нужды, из-за ее беспомощности, но также из-за собственного тщеславия – лесть восхищала меня. Я эякулировал в свое белье.

Я крепко ее обнял и содрогнулся, потом мгновение или два лежал во тьме, которая наступает после оргазма. Но, едва очнувшись, я запаниковал, мне захотелось уйти. Неожиданно все стало убогим: молчащий черно-белый телевизор, раковина, высовывающаяся из стены, шиньон на крючке в шкафу. Я был в темной маленькой квартирке в буйнее с проституткой. Я сел и сказал:

– Мне пора идти.

Начал одеваться. Похоже, Венди не возражала. Она знала, что мужчины зачастую сбегают после того, как пришли, и из них не получаются хорошие мужья. Она надела халатик, вытащила из шкафа полотенце и без единого слова отправилась по коридору в ванную.

Пока я одевался, меня одолевали предчувствия, что автомобиль украли, что я заболею. Волны ненависти к самому себе омывали меня. Я вышел в коридор и, услышав звук душа, подумал, что нехорошо уйти не попрощавшись. Открыл дверь ванной. Она не задвинула занавеску. Тушь стекала с ее глаз черными полосами; это придавало ей вид плачущей женщины.

Она была красива, с этим ее лицом Софи Лорен, полными губами, блестящими грудями, гладким и плоским животом. Она задернула занавеску, чтобы я не мог видеть низ ее живота.

– Все в порядке, правда? – спросил я, как идиот, желая услышать опровержение.

Но Венди не слышала меня за шумом воды.

– Хочу вымыться, – сказала она. – Возвращайся к «Салли». Мы снова как-нибудь погуляем вместе.

Я закрыл дверь ванной и выбежал на улицу. Я был уверен, что автомобиль украли и что я заслужил потерю отцовской машины, но «паризьен» оказался на месте. Возникла новая проблема: как вернуться в Манхэттен.

Я двинулся вперед по пустынным улицам – было два часа ночи. Дважды мне попадались одинокие мужчины, но они не говорили по-английски. И снова у меня появилось это чувство, что тетушка наклонилась из окна и видит меня, отлично зная, что я приехал в Куинс не ради чего – то хорошего, тогда как долгие годы не мог набраться мужества навестить ее.

Около двадцати минут я ездил туда-сюда под эстакадой, высматривая указатели на Манхэттен или кого-нибудь, кто говорит по-английски, все время чувствуя себя виноватым оттого, что сделал, и вдруг на мою машину прыгнул лев. Я свернул к тротуару, резко нажал на тормоза.

– О, мой Бог! – прокричал я, и в голове пронесся разом миллион мыслей. Я подумал, что лев сбежал из зоопарка Бронкса и добрался до Куинса. Я беспокоился, что его задавят, если он будет бегать среди автомобилей. Но если я выйду из машины, чтобы спасти его и позвонить в полицию, то буду убит, растерзан.

Посмотрев в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, не преследует ли он меня, я понял, что это гигантский набивной лев, такой, каких делают для карнавалов, и что кто-то уронил его с эстакады. Лев ударился об асфальт, а потом отскочил к моей машине, лапами прямо к водительскому стеклу. Я не мог в это поверить. Только что случилась самая невероятная вещь в моей жизни, и я не мог никому о ней рассказать, потому что как бы я тогда объяснил, что я делал в Куинсе посреди ночи с транссексуалкой.

Глава 5

Еврейский герцог Виндзорский

Лев оказался добрым знаком, потому что вскоре после его нападения я высмотрел указатель на Манхэттен. Потом я, правда, опять запаниковал, потому что, выбирая между поворотами направо и налево, ошибся и попал на скоростную автостраду Бруклин – Куинс, где увидел фантастическое городское небо. Я всегда подъезжал к Манхэттену с запада, от Нью-Джерси. Отсюда, с востока, город был другой, передо мной лежал весь длинный нож острова, и в середине его высился небоскреб Эмпайр-стейт-билдинг, который просто убивал меня своим видом.

Я представил себе, как его острый конец прокалывает мне живот и проходит насквозь. Я все еще ненавидел себя за то, что был с Венди, и нервы были напряжены после нападения льва. Точно я сделал что – то не так и буду наказан.

Автострада вывела меня на мост Уильямсбург, от которого я уже легко добрался до дому. Войдя в квартиру тихо, словно преступник, я с виноватым видом посмотрел на ноги спящего Генри, который продолжал свой эксперимент: укладывался головой на восток. Я прошел на цыпочках по оранжевой дорожке с чувством, что не заслужил даже той малой привязанности, которую Генри проявляет ко мне.

Я отправился спать, а утром проснулся с похмельем и депрессией. Пока собирался на работу, несколько успокоился тем, что буду больше обычного играть роль молодого джентльмена. Я чисто выбрился, водя лезвием вверх и вниз, чего, как правило, не делал, и почувствовал себя менее испорченным – раз выбрился так гладко. Потом смазал волосы витаминным маслом, которое рекомендовал парикмахер, и приколол к галстуку исключительно приличную виндзорскую булавку, подумав при этом: «Еврейский герцог Виндзорский».

Полностью одевшись, я вспомнил о Венди, отчего пришлось улечься и мастурбировать с распахнутой спортивной курткой и рубашкой. Это испортило утреннее умывание и возникшее ощущение молодого джентльмена, с которого я начал. Я лежал, испорченный, в своей кровати и думал: «Я должен убить себя». Эта мысль частенько приходила ко мне после мастурбации, а также в те минуты, когда я не мог принять вещи такими, какие они есть. Я чувствовал себя совершеннейшим неудачником.

Обычно следующей мыслью был план суицида, но с некоторой зацепкой: я беспокоился, что только впаду в кому после передозировки лекарства или заполучу паралич, выпрыгнув из окна, или, если успешно убью себя, кто найдет мое тело? Ужасная ситуация. В общем, мои суицидальные планы давали сбой. Однако эти десять минут или около того, что я предавался воображению, освобождали меня от агонии эгоизма, и каким-то образом это меня успокаивало. Но в то утро, лежа на кровати, я чувствовал, что живот стянуло болью от проблем. У меня не было времени подумать о суициде. Я должен был почиститься и отправляться на работу.

«Там были животные?»

На работе при каждом звонке телефона меня преследовали иррациональные страхи. Я продолжал думать, что полиция каким-то образом открыла, что я был с проституткой, что меня найдут и в первую очередь позвонят Генри и расскажут ему, что я наделал.

Меня также точила мысль, что тетушка все-таки выглянула из окна и опознала меня. Я не общался с ней очень долго, с тех пор как умерла мать, и теперь решил позвонить ей. Это будет своего рода очищение, и, может быть, оно приведет меня в равновесие – доброе дело прикроет плохое.

– Привет, – откликнулась старушка, ее голос звучал немного глухо от возраста. Ей было слегка за восемьдесят, хотя никто в семье не знал ее точного возраста. В молодости она была великолепной красавицей – этакая рыжеволосая еврейская Холли Голайтли. [8]8
  Голайтли Холли– героиня знаменитого фильма «Завтрак у Тиффани» в исполнении Одри Хепберн.


[Закрыть]Вокруг нее всегда клубились поклонники, и она несколько раз выходила замуж, но с тех пор, как ей исполнилось шестьдесят, была одна.

– Это Луис, – сказал я, – твой племянник.

Я почти ожидал, что она скажет: «Я ВИДЕЛА ТЕБЯ В КУИНСЕ ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ!»

– Пропащий звонит. – Тетушкин голос оживился.

– Мне жаль, что я не держал с тобой связи. Я переехал в Нью-Йорк. Приеду сегодня тебя навестить.

– У тебя есть машина?

– Да.

– Не хочу, чтобы ты ехал в Куинс, это слишком опасно.

– Мне это нетрудно.

– Можешь сесть на метро… но это опасно. Пусть лучше у нас будет телефонный роман.

– Я хотел бы повидаться с тобой. Я все-таки приеду. Как ты?

– Нормально для того состояния, в котором я нахожусь. Ты ешь?

– Да.

– Что ты ешь?

Я сказал тетушке, что я ем. Потом она спросила, почему я переехал в Нью-Йорк, и я рассказал ей, что со мной произошло.

Я обещал навестить ее, когда сумею, и мы закончили беседу.

– Будь осторожен, – сказала она, и от разговора с ней у меня стало приятно на душе.

Я провел рабочий день, обзванивая своих дам по всей Америке. Я не был с ними общителен, как обычно, потому что втайне чувствовал себя извращенцем, но старался как мог. Я сидел в своем кабинетике безвылазно, чтобы не столкнуться с Мэри; я не хотел завестись снова. Ближе к вечеру у меня было совещание с Джорджем. Он был доволен моими успехами. Некоторые из музеев и центров природы начали заказывать подписки, которые я предлагал.

К концу дня я чувствовал себя почти нормально, но по дороге к метро снова впал в депрессию. Я шагал по Лексингтон, а навстречу мне шел бездомный без рубашки. Было холодно, но у него была заросшая волосами грудь, которая, надеюсь, утепляла его. На нем были грязные спортивные брюки. Лицо выглядело вполне интеллигентным. Он на мгновение остановился, чтобы глянуть на витрину магазина, с достоинством наклонив голову. Когда мы проходили мимо друг друга, он сказал мне:

– Вы теряете волосы.

Сказал авторитетно и убежденно, не сбавляя шага, словно у него было неотложное дело. Я остановился и тоже посмотрел на витрину, чтобы проверить волосы, – они и вправду выглядели редкими. Даже сумасшедший это заметил.

В тот вечер Генри вернулся очень поздно. Я лежал в кровати, но не спал, размышляя, куда он запропастился. У него в тот вечер были занятия. Обычно он приходил домой к одиннадцати, чтобы посмотреть «Вас обслужили?», но сейчас было уже около двух часов ночи. Я гадал, не попал ли он в аварию или, может быть, занимается чем-то сексуальным. Я чувствовал, что так оно и было.

Наконец я услышал звяканье ключей с наружной стороны двери и сдавленные проклятия. Сонливость как рукой сняло.

– Ты спишь? – спросил он, входя в квартиру.

– Нет, – сказал я.

– А должен был бы. Но в конце концов, я наделал шуму.

– Где вы были?

– Что?

– Где вы были?

– Выходил… с подругой. Это все, что я могу сказать.

Я только утвердился в своих подозрениях. Он явно чем-то таким занимался.

Генри включил на кухне воду, умылся и почистил зубы.

– Это была леди? – спросил я.

– Что? – переспросил он, выключая воду.

– Вы были с подругой-леди?

– Я был с Бенбери, – сказал он с величайшей досадой. – Ты ничего из меня не вытянешь. Сам-то где был допоздна прошлой ночью? Заметил, что я не спросил?!

Я решил, что он и в самом деле занимался сексом с одной из своих леди или ходил на какой-нибудь порнофильм для геев. Находил ли он в этом утешение? Нуждался ли вообще в какого-либо рода сексе? Нуждался ли он в ненормальности?

Генри тенью, не глядя на меня, прошел мимо моей кровати и исчез в ванной. Как всегда, спустил воду до того, как закончил писать. Это доводило меня до безумия, но я помалкивал.

Закончив свои дела в ванной, он снова прошел мимо моей кровати, и на мгновение серебряный свет, проникший сквозь окно, осветил его красивый профиль. Он не повернулся, чтобы посмотреть на меня, он предоставлял мне некоторую долю уединенности.

Я слышал, как он стонет и чертыхается, раздеваясь и укладываясь на свою маленькую кушетку. Затем он сказал:

– Все это слишком абсурдно.

– Что слишком абсурдно? – спросил я.

– Все. Все вещи в мире любопытным образом не отрегулированы, как говорил Томас Гарди. Возможно, это из-за первородного греха. Это я дополнил, не Гарди.

Он не упоминал Гарди в предыдущий раз, когда говорил о том, что все вещи неотрегулированы, но я не стал это подчеркивать. Я был больше всего заинтригован мыслью, что, может быть, Генри собирается в некотором роде исповедаться мне о прошедшем вечере, раз упомянул о первородном грехе. Но он спросил:

– Какие-нибудь итоговые мысли, комментарии, прежде чем я заткну свои затычки?

– Я, кажется, получил странный сексуальный опыт вчера ночью, – неожиданно храбро сказал я, решив, что обстановка, может быть, подходит для того, чтобы я кое в чем признался Генри. Он, вероятно, сам только что пережил приключение и, таким образом, не станет судить меня слишком сурово. А еще я хотел исповедаться«. Целый день я медленно восстанавливал свою личность, словно феникс, и мне хотелось избавить себя от бремени тайны, продолжить выздоровление, но я не был так глуп, чтобы рассказывать все как есть. В то же время я надеялся, что, если немного приоткрою правду о себе, может быть, и он сделает то же самое.

– Не хочу об этом слышать. Там были животные?

– Да, – сказал я. Я был шокирован его интуицией.

– Какого рода?

– Лев.

– Это опасно!

– Это был тряпичный лев.

– Ты еще более странный, чем Отто Беллман. Но от льва хоть не подхватишь СПИД. Я затыкаю уши. Что случилось с этим львом?

– Если говорить коротко… – сказал я со своей кровати.

– Говори коротко, но интересно, – перебил меня Генри.

– Ну, приятель с работы взял меня в один бар, и я встретил красивую девушку, но выяснилось, что она – транссексуалка. Это бар, где половина девушек – транссексуалки, но друг мне об этом не сказал, он сыграл со мной шутку. Он не сообщил мне об этом, пока я не предложил подвезти девушку домой, потому что у нее было недостаточно денег на такси. А потом было уже глупо идти на попятную.

– Трансвестит?

– Нет, транссексуалка. Они принимают женские гормоны и делают операции. Трансвеститы только переодеваются.

– Слишком длинная история. Она мне не нравится.

– Ну, я отвез ее домой, не хотелось показаться невежливым. И когда мы были уже перед ее домом, она неожиданно обняла меня, и я почувствовал, что она меня влечет, но больше ничего не случилось. А потом, когда я возвращался домой, кто-то бросил в мой автомобиль тряпичного льва с монорельсовой дороги. Я подумал, что это – настоящий лев. Он отскочил прямо от моего окна. Можете поверить, что кто-то такое сделал!

– Все это очень подозрительно. Я думал, у тебя больше здравого смысла. Ты абсолютно наивный. Счастье, что в тебя не бросили кирпич. Никогда не подвози незнакомых людей домой, в особенности если ты не уверен насчет их пола. Надо устроить тебе комендантский час. Теперь затычки на своих местах. Мы просто ненормальные, если еще не спим. Никогда не рассказывай мне на ночь подобных историй.