Текст книги "Правда и ложь в истории великих открытий"

Автор книги: Джон Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Флеминг до этого демонстрировал, что вне организма требуется четыре часа, чтобы бактерии погибли. Поэтому ему пришлось признать, что терапевтические свойства пенициллина весьма ограниченны. Десятью годами позже врачи и медицинские сестры столкнутся с той же проблемой. Поначалу влияние пенициллина на инфицированные раны будет огромным, однако для полного излечения требовалось столько пенициллина, что его запасов у врачей не хватало, и пациент, оплакиваемый медперсоналом, умирал. В конце концов, проблему могло бы решить массовое производство пенициллина. Однако в 1928 году Флеминг, причем не без оснований, почувствовал, что его исследования могут закончиться ничем.

Энтузиазм сохранялся у Флеминга довольно долго, и он даже принял на работу двух молодых биохимиков, чтобы решить проблему производства чистого пенициллина. Фредерик Ридли и Стюарт Крэддок приступили к работе в начале 1929 года. Тем не менее уже тогда стало ясно, что интерес Флеминга начинает остывать, да настолько, что он даже не стал искать для своих биохимиков необходимого помещения. К неудобству всего остального персонала, работавшего в здании, их лабораторный стол поставили в коридоре прямо перед входом в туалеты. Оба играли в регби в местной команде и обладали могучим телосложением, что добавляло еще больше неудобств тем, кто хотел пройти мимо них.

Несмотря на условия, далекие от идеальных, Крэддок и Ридли достигли хороших результатов. Некоторое время спустя, они получили «плесневый сок», обладавший такой же лечебной силой, как и тот, который Флори впоследствии будет использовать в клинических испытаниях. Крэддок и Ридли также показали, что, если держать пенициллин в слабокислой среде и при низкой температуре, то его полезные свойства сохраняются в течение нескольких недель. Это полностью опровергает поздние заявления Флеминга о том, что пенициллин не мог быть получен в 1929 году «из-за его нестабильности», а успех оксфордской группы после 1940 года объясняется появлением к тому времени метода сублимационной сушки. Оба утверждения далеки от истины. К 1929 году у группы Флеминга было достаточно пенициллина и знаний о том, как его сохранять, чтобы провести опыты с инфицированными животными. Если бы это было сделано, то он бы обязательно пришел к использованию пенициллина в виде внутривенных инъекций. Однако Флеминг, Крэддок и Ридли даже не попытались испытать пенициллин на животных, поскольку считали это пустой затеей.

В 1929 году Крэддок и Ридли повторили эксперименты Флеминга над животными, в которых он определял токсичность пенициллина. Они тоже обнаружили, что бактерицидные свойства пенициллина теряются очень быстро. Флеминг проявлял мало интереса к их последним экспериментам, и краткое упоминание об их работе в статье 1929 года является явной недооценкой. Тем временем несколько его попыток использовать пенициллин в клинических условиях дали совершенно неоднозначные результаты. Имея надежные результаты, говорящие о том, что «плесневый сок» будет бесполезен при лечении внутренних заболеваний, Флеминг экспериментировал с ним как с местным антисептиком. Его первым пациентом был человек, умиравший от заражения крови после ампутации ноги. Рану смочили пенициллином, но инфекция не остановилась, и больной умер. Обескураживающее начало.

Затем один из коллег Флеминга по больнице Святой Марии перед соревнованием по стрельбе серьезно заболел пневмококковым конъюнктивитом. Флеминг, заботясь о престиже стрелкового клуба, намазал больной глаз коллеги пенициллином, и инфекция почти тут же исчезла. Тем не менее эта удача была омрачена – Крэддок, страдавший от хронического насморка, обнаружил, что ему пенициллин совершенно не помогает. Так, несмотря на редкие успехи, к лету 1929 года интерес Флеминга к пенициллину почти полностью угас. Там, где «плесневый сок» проявлял себя положительно, имелись и другие альтернативы, и на основе безукоризненных с научной точки зрения аргументов он отказался от своей недолго просуществовавшей идеи, будто пенициллин может быть «прекрасным антисептиком».

За весь 1929 год он прочитал всего одну лекцию и написал одну статью о своей работе над пенициллином. Лекция была прочитана в Медицинском научно-исследовательском клубе, и мы о ней уже упоминали. В отличие от распространенного мифа, он ничего не сказал аудитории о результатах экспериментов по использованию пенициллина как чудо-лекарства, а его статья называлась «Среда для изоляции бациллы Пфайфера» и касалась более прозаических тем. Поскольку бацилла Пфайфера представляла огромный интерес для клиницистов как потенциальная причина гриппа, то для отделения вакцинации больницы Святой Марии она была интересна вдвойне. Если чашку Петри с пенициллиновой плесенью окружить атмосферой, содержащей микроорганизмы, то через несколько часов в ней образуются чистые колонии бациллы Пфайфера, на основе которых можно изготавливать вакцину. Это объясняется тем, что пенициллин, будучи губительным почти для всех бактерий, оставляет поле для размножения бациллы Пфайфера, на которую он не действует. Бесспорно, это было полезной инновацией. Однако ее трудно назвать открытием, за которое Флемингу могли бы стоя аплодировать видные представители различных направлений медицинской науки. Зная о его неумении выступать публично, стоит ли удивляться, что эта лекция была воспринята без особого интереса.

Появившаяся в мае 1929 года статья Флеминга тоже не содержала особых откровений. Она называлась «Об антибактериальных свойствах культуры Penicilliumи ее применении для изоляции B.influenzae»и была посвящена его счастливому открытию. Однако он лишь бегло упомянул о терапевтическом использовании пенициллина, да и то в качестве «местного антисептика». После этого, вплоть до начала 40-х годов, Флеминг только раз обсуждал медицинские свойства пенициллина в печати. Он рассматривал его как лабораторный реагент для изоляции бациллы Пфайфера, и всё. (Флеминг также использовал свой «селективный уничтожитель» в качестве стандартного диагностического теста: он наносил слюну больных заболеваниями грудной или ротовой полости на стекло, содержавшее смесь пенициллина и питательной среды, и ждал, появятся ли колонии бациллы Пфайфера.)

Летом 1929 года Флеминг прекратил исследования пенициллина и остановил работу Крэддока и Ридли. В его лабораторных записях за 1930 год нет ни одного упоминания чудесной плесени. Однако в 1931 и 1932 годах ей посвящено несколько страниц. В последующие четыре года пенициллин упоминался лишь четырежды, и всякий раз как лабораторный реагент. Затем, в декабре 1938 года, Флеминг отметил, что пенициллин можно получать в различных органических средах.

Интерес Флеминга к терапевтическим свойствам пенициллина периодически проявляется вновь. Так, некоторые его коллеги позднее вспоминали, что он рекомендовал использовать пенициллин при фурункулах. Однако его советы ограничивались лечением внешних проявлений болезней, кроме того, он продолжал избегать опытов на животных. Поэтому, даже если Флеминг и не забывал про пенициллин, как утверждают некоторые биографы, можно с уверенностью сказать, что, не будь Говард Флори полностью уверен в терапевтических возможностях пенициллина, Флеминг бы сам никогда не увидел лекарства от внутренних инфекций, созданного на основе удивительной плесени. Ему повезло в сентябре 1928 года, но еще больше ему повезло, когда его последователями стали Флори, Чейн и их оксфордские коллеги.

БИОХИМИКИ УХОДЯТ

Об отсутствии интереса к пенициллину со стороны Флеминга можно судить по его отношению к тем нескольким биохимикам, которые посчитали, что пенициллин – это интересный проект, и реализовывали его в 30-е годы. Независимо от того, что утверждали более поздние биографы, эти люди исследовали плесень не по просьбе Флеминга. Более того, они работали без его поддержки. Первая независимая группа, занявшаяся пенициллином, состояла из английских биохимиков П. В. Клаттербука, Реджинальда Ловелла и Гарольда Райстрика. В 1931 году Ловелл звонил несколько раз по телефону Флемингу и просил совета по бактериологии, но тот ни разу не упомянул важные биохимические исследования Ридли и Крэддока. В конце концов, поняв, что «плесневый сок» имеет весьма странные биохимические свойства и они потребуют длительных исследований, которые, очень может быть, не принесут никаких результатов, эта группа свою работу остановила.

Позднее Флеминг скажет, что именно та «неудача» завела его в тупик и не позволила создать пенициллин самому. Но за этими словами не стоит ничего. После нескольких месяцев упорного труда Клаттербук, Ловелл и Райстрик сумели продвинуться чуть дальше, чем Крэддок и Ридли, работавшие под необременительным руководством Флеминга. И если бы Флеминг рассказал Клаттербуку и его коллегам о неопубликованных результатах опытов, проведенных в его лаборатории в 1929 году, то биохимики смогли бы не заниматься бесполезной работой. Более того, зная об экспериментах Клаттербука, Ловелла и Райстрика, он не воодушевил их, сказав, например, что отныне передает им эстафету по крупномасштабному производству пенициллина.

Как мы уже видели, к 1930 году Флеминг потерял всякий интерес к пенициллину. Однако в 1934 году еще один биохимик, Льюис Холт, поступил в отделение Алмрота Райта больницы Святой Марии. Ему поручалось заняться причинами заболевания цингой. По совместительству он немного работал на Флеминга. Узнав о возможностях пенициллина, он, при определенной помощи от Флеминга, решил продолжить дело Райстрика и его коллег. И на сей раз Флеминг ни словом не обмолвился о работе, проведенной Крэддоком и Ридли. После некоторых успехов Холт столкнулся с трудностями, связанными с нестабильностью пенициллина и, не чувствуя поддержки Флеминга и Райта – тот так был просто уверен, что Холт тратит свое время зря, – забросил чудодейственную плесень. И тогда Флеминг никоим образом не походил на «отца пенициллина», каким его рисовали в последующих пенициллиновых сагах. Даже когда биохимики вели свои исследования по соседству с Флемингом, он сам был занят чем-то другим.

В это время Флеминга можно сравнить с собакой на сене. Неужели, не сумев преодолеть трудности самостоятельно, он не хотел облегчить путь другим? Как бы там ни было, но к 1935 году он стал убежденным сторонником комбинированного использования вакцин и сульфаниламидов при лечении инфекционных заболеваний. Когда Флори и его оксфордская команда стали публиковать интригующие результаты о полезности пенициллина, он продолжал читать лекции, в которых рекомендовал свой комплексный подход, а когда его помощь была бы очень кстати для организации крупномасштабного производства пенициллина, он проявил полную пассивность. В августе 1941 года группа Флори, доказав, что пенициллин имеет огромный клинический потенциал, билась из последних сил, чтобы убедить крупные фармакологические компании начать массовое производство препарата. Компании «Wellcome», «Boots», ICI и Листеровский институт, уже и так участвовавшие в военных разработках, должны были выделить огромные деньги на производство пенициллина, однако они не торопились это делать [11]11
  Отчаявшись найти деньги в Англии, Флори и Хитли отправились к союзникам, в США, где нашли спонсоров и смогли организовать производство препарата. Впервые пенициллин был успешно применен при лечении человека в начале 1942 года – с помощью чудотворной плесени спасли от верной смерти мать троих детей Анну Миллер. (Прим. ред.)


[Закрыть].

Стал ли Флеминг в этот момент отстаивать свое детище? Конечно нет. Похоже, что он не понимал всей важности им же сделанного открытия до тех пор, пока не вылечил пенициллином друга своей семьи.

Рассуждая о том, почему Флеминг не испытал пенициллин на подопытных животных, сотрудник Флори Эрнст Чейн смело заявил, что проведение таких опытов просто не пришло ему в голову. Это вполне понятное замечание, прозвучавшее из уст человека, который как никто понимал, что Флеминг незаконно присвоил себе лавры открывателя пенициллина. Однако с ним вряд ли можно согласиться. Эта правда – если бы группа, работавшая в больнице Святой Марии, использовала имевшийся у нее в начале 1929 года пенициллин для защиты мышей от заражения бактериями, она могла бы до конца разработать это чудо-лекарство. Однако они увидели, что пенициллин очень быстро теряет свои полезные свойства, и изменили направление своих поисков идеального антисептика, решив, что опыты с инфицированными животными будут бессмысленной тратой времени и средств.

Если бы им повезло, то Флеминг, Крэддок или Ридли могли бы сделать еще один шаг вперед, но на сей раз удача им изменила. В результате к лету 1929 года у Флеминга не было никаких оснований полагать, что пенициллин намного более эффективен, чем все антисептики, имевшиеся тогда в распоряжении клиницистов. Более того, к 1935 году он уже был уверен, что с появлением сульфаниламидов именно они будут доминировать в клинической бактериологии. Таким образом, нежелание Флеминга организовывать биохимические исследования или заручиться поддержкой врачей больницы Святой Марии объясняется его неверием в будущее пенициллина, а не излишней скромностью, как это пытаются представить его биографы.

«ВЕЛИКИЙ ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ»

В 1942–1945 годах Флеминг стал одним из самых известных людей в мире. Его воспринимали как скромного, непритязательного, проницательного и блестящего ученого. Неудивительно, что оксфордская группа, которая в действительности разработала пенициллин и доказала его терапевтическую ценность, ощущала себя обделенной. Флеминг ни разу не выразил благодарность Флори и его сотрудникам, а средства массовой информации сделали все что нужно, дабы представить его как спасителя человечества. Их задача облегчалось еще и тем, что группа Флори категорически отказывалась встречаться с репортерами.

Однако, как подозревал Флори, восхождение Флеминга на олимп славы не могло обойтись без каких-нибудь закулисных махинаций. Первое сообщение об открытии чудо-лекарства появилось в августе 1942 года в газете «Таймс» за подписью Алмрота Райта. Его письмо было лишь частью более широкой кампании, срежиссированной не кем иным, как главой больницы Святой Марии лордом Мораном, тесно связанным с Уинстоном Черчиллем и рядом газетных баронов. Существование больницы Святой Марии зависело от благотворительных взносов, поэтому вполне понятно, что ее руководители решили использовать Флеминга для поднятия авторитета госпиталя.

Сыграло роль и то, что в это время, особенно после безрадостного отступления при Дюнкерке, британское общество остро нуждалось в позитивных новостях, а потому британская пропаганда не замедлила включиться в дело. Пока английские войска не совершали особенных подвигов в Северной Африке, Британия обрела национального героя у себя дома. С помощью известного газетного магната лорда Бивербрука Флеминг с большим удовольствием превратился в национальную икону. Понятное дело – лучше сделать героем Великобритании шотландца, нежели родившегося в Австралии Флори. Единственным утешением для тех, для кого истина не является пустым звуком, стало то, что Нобелевскую премию по медицине вручили все-таки не только Флемингу, но и Говарду Флори и Эрнсту Чейну.

Обычно слава бывает трех видов: полученная по рождению, заработанная или завоеванная. В случае Александра Флеминга все получилось иначе – перед нами человек, который сначала упустил славу, а потом отнял ее у тех, кто ее больше заслуживал.

Глава 13
«Приманка Сатаны»

Симпсон упорно использовал хлороформ для обезболивания при родах, несмотря на протесты акушеров и священников. В 1847 году он был назначен одним из королевских врачей Шотландии, а в 1866 году стал баронетом.

Энциклопедия «Британника» (2001)

В начале XIX века пациенты очень боялись хирургических операций. Анестетиков не знали до 1842 года, поэтому пациентам приходилось терпеть невыносимую боль. При ампутации пациента приходилось держать, пока хирург разрезал мягкие ткани и кость. Страх перед болью заставлял хирургов работать быстро, из-за чего часто возникали ошибки, и выживаемость была низкой. Первые успешные шаги в обуздании боли принадлежат Джеймсу Симпсону.

Многие считали хлороформ чем-то неестественным и требовали его запрещения, а члены Шотландской кальвинистской церкви полагали, что его использование противоречит Библии.

Веб-сайт Би-би-си «История медицины»

Следующий наш герой Джеймс Янг Симпсон тоже относится к тем светилам прошлого, чьи претензии на славу при внимательном рассмотрении оказываются не совсем обоснованными, и, уж конечно, его нельзя назвать отцом-основателем современной анестезиологии. В 1799 году, почти за 50 лет до того, как Симпсон пришел в медицину, английский химик Гемфри Дэви открыл оксид азота (веселящий газ) и, обнаружив, что он уменьшает зубную боль, предложил использовать его в хирургии. В 20-е годы XIX века еще один англичанин, Генри Хилл Хикман, провел множество опытов на животных в поисках эффективного обезболивающего газа. Увы, опыты Хикмана были лишь отчасти успешными, и он умер разочарованным в 1830 году в возрасте всего 29 лет.

Поскольку Британия упустила шанс стать первой в изобретении анестетиков, эстафета перешла к Соединенным Штатам. Поначалу и американцев преследовали неудачи. В 1844 году зубной врач Гораций Уэллс, как казалось, успешно использовал оксид азота на одном из пациентов. Однако после неудачной демонстрации в клинике при бостонском Гарвардском университете он вынужден был с позором покинуть город [12]12
  Уэллс удалял пациенту зуб и в качестве анестезии использовал закись азота. Пациент во время операции страшно орал – как потом выяснилось, не от боли, а от страха, – однако репутация Уэллса и его метода была безвозвратно испорчена. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. В 1846 году Уильям Мортон, бывший партнер Уэллса, сумел продемонстрировать на публике (в той же самой бостонской больнице, где два года назад обсмеяли его друга) успешную анестезию, на этот раз использовав эфир. Мортон провел анестезию, после чего другой хирург удалил опухоль на шее пациента. Однако звезда Мортона взошла лишь на короткое время. Его триумфу помешали претензии других американцев. Во-первых, некий Кроуфорд Лонг утверждал, что использовал эфир в качестве анестетика начиная с 1842 года, а Чарльз Джексон, врач с хорошим знанием химии, консультировавший Мортона, заявлял, что продемонстрированный Мортоном метод анестезии принадлежит ему.

Пока споры за приоритет портили жизнь всем их участникам, вести о достижении Мортона достигли Европы. Именно в этот момент на сцене появляется Симпсон. Будучи профессором акушерства в Эдинбургском университете, он долгое время пытался сделать роды менее болезненными. Узнав, что произошло в Соединенных Штатах, Симпсон в январе 1847 года – первым в мире – использовал эфир в акушерской практике. Однако он посчитал запах эфира очень неприятным и отметил, что у некоторых рожениц он вызывает кашель и дыхательные спазмы. Симпсон решил найти альтернативное решение. Его друг-химик предложил хлороформ. Сначала они испробовали его на себе. Хлороформ показал такую же эффективность, как и эфир, и, похоже, не имел никаких побочных эффектов, а потому к ноябрю 1847 года Симпсон решил работать именно с ним. За месяц хлороформ испытали на себе более чем 50 его пациентов.

Вскоре об отнюдь не страдавшем излишней скромностью Симпсоне стало известно за рубежом, и хлороформ вошел в общую хирургическую практику и акушерство, а в 1853 году использование хлороформа в акушерстве получило королевское одобрение. Это случилось после того, как доктор Джон Сноу применил анестезию при родах королевы Виктории, благополучно давшей жизнь принцу Леопольду. В благодарность за выдающийся вклад в развитие медицины королева даровала Симпсону звание баронета. Одновременно он получил международное признание, а после смерти (в 1870 году) был удостоен высочайшей чести – его семье разрешили похоронить почившего в Вестминстерском аббатстве. Однако родственники решили проститься с ним в Эдинбурге, а позже на Принц-стрит великому врачу был воздвигнут прекрасный памятник.

Но и в этой истории есть несколько нот, которые звучат слегка фальшиво. Во-первых, Сноу серьезно критиковал Симпсона за применение анестезии на слишком раннем этапе родов. Затем, примерно в 1900 году, было обнаружено, что хлороформ в некоторых случаях отрицательно действует на печень. Врачи вернулись к эфиру, однако и он вскоре был вытеснен более современными анестетиками в разных формах, оказывающими менее отрицательное воздействие на организм.

Этого даже краткого изложения достаточно, чтобы понять – Симпсон по любым меркам сделал головокружительную карьеру. Однако его появление в когорте избранных ученых весьма спорно. Неоспоримо лишь следующее: он одним из первых стал использовать метод, изобретенный за рубежом; первым применил анестетики в акушерстве; был основным пропагандистом использования анестетиков во всех областях хирургии, а также внедрил новый анестетик, который поначалу казался лучше прежнего, но который потом отвергли по причине серьезных побочных эффектов. Бесспорно, Симпсон хотел только добра, но даже помощь, оказанная при появлении королевского отпрыска, не дает ему права встать рядом с настоящими первооткрывателями в науке. Так почему же, когда говорят об истории анестезии, прежде всего произносят его имя?

Элемент легенды, пока я о нем не упомянул, был центральным в жизнеописании Симпсона, с которым я впервые столкнулся, изучая историю медицины еще в школе. Главным в той биографии великого анестезиолога было то, что применение анестезии в акушерстве для уменьшения родовых мук вызвало серьезное противодействие викторианской церкви. Теологи и священники утверждали, что любые попытки спасти женщину от родовых мук вступают в прямое противоречие с наставлениями Господа, ибо, согласно Библии, после того как Ева ослушалась в саду Эдема, Бог проклял ее со словами: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Быт.3:16).

Любому воцерковленному человеку было совершенно ясно: родовые муки женщинам даны потому, что они являются потомками порочной Евы. Избавляя женщин от боли, Симпсон неблагоразумно ступил на «запретную территорию». Если учесть, какая власть была у Церкви в викторианской Англии, становится ясно, что Симпсон проявил большую отвагу. Он смело бросился в сражение с религиозными догмами, стараясь облегчить женщинам жизнь. Последовала долгая и жестокая борьба, прекратившаяся только тогда, когда королева Виктория решительно проигнорировала возражения Церкви и воспользовалась хлороформом при родах принца Леопольда. Такое высочайшее одобрение позволило Симпсону и его сторонникам праздновать победу. После этого врачи стали вовсю использовать анестезию в акушерстве, несмотря на Священное Писание.

Тема «религиозного противостояния анестезии» до сих пор часто обсуждается на страницах учебников по акушерству и книг по истории медицины. Ярко она представлена и в бестселлере Эндрю Д. Уайта «История противостояния науки и богословия в христианстве» (1898). Хотя книга была опубликована более века назад, она и ее аналоги сформировали наше представление об отношении между религией и наукой. Как явствует из ее вполне нешуточного названия, автор не видит возможности примирения между верой и разумом. Уайт сам себя причислил к победителям в вековой борьбе, закончившейся полной победой скептицизма. В «Истории противостояния науки и богословия в христианстве» Уайт дает свое понимание затянувшейся баталии. Для него попытки Симпсона сломить церковное противодействие хлороформу представляются важнейшим эпизодом в гораздо более крупномасштабной кампании. Вот как он говорит о буре, которую поднял Симпсон: «С каждого амвона раздавались проклятия в адрес хлороформа как противоречащего Священному Писанию». – И далее продолжает: – «Произносились бесконечные цитаты, из которых следовало, что в применении хлороформа выражается „стремление обойти часть первородного проклятия, наложенного на женщин“».

Возможно, Уайт думал, что говорит правду, однако, как и в случае со знаменитой дискуссией Гексли и Уилберфорса, мы вновь сталкиваемся с политикой и искажением истории нарождающейся элиты. Утверждение, что Церковь в Британии, будь то англиканская, католическая или нонконформистская протестантская, препятствовала использованию анестезии в акушерской практике – больше чем обычное преувеличение. Хотя порой священники с трудом воспринимали новые научные открытия, но такие случаи были крайне редки. Частично это объясняется тем, что Церковь уже оценила все преимущества прогресса, а частично тем, что интересы науки и религии редко вступают в конфликт. К этим случаям можно отнести и применение анестезии в акушерстве.

«РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ»

Утверждение, будто религия мешала использованию анестезии в акушерстве, из-за чего огромное количество женщин испытывали ненужные муки, ни разу не подвергалось сомнению вплоть до конца XX века, хотя существует всего два источника, где рассказывается об этом якобы конфликте. Первый источник – агиографическая биография Джеймса Янга Симпсона (1873), созданная Джоном Дансом, и написанный самим Симпсоном «Ответ на религиозные возражения, выдвигаемые против применения анестетических веществ в акушерстве и хирургии». Почувствовав, что здесь что-то не так, в 80-е годы XX века предприимчивый историк А. Д. Фарр приступил к изучению религиозной, научной и популярной литературы середины XIX века.

Казалось бы, совершенно естественно предположить, что «Ответ на религиозные возражения» Симпсона был реакцией на серьезный вызов, но Фарру не удалось найти никаких свидетельств серьезного спора, не говоря уже о громких выступлениях противников анестезии. Сегодня ясно, что все противодействие исходило от небольшого и не имевшего никакого влияния меньшинства. Самое тщательное штудирование литературы позволило выявить только три примера. В первом случае причиной возражений был, похоже, непомерный оппортунизм. В 1847 году Дж. Парк, хирург из Ливерпуля, написал статью, озаглавленную «Причины того, чтобы не использовать хлороформ без особой надобности». Посетив в октябре 1847 года Симпсона в Эдинбурге, Парк выразил свою озабоченность, имевшую технический характер. Он не упоминал «первородное проклятие» или другие религиозные соображения. Только после того, как Симпсон опубликовал статью «Ответ на религиозные возражения», Парк осуществил свою публикацию, почувствовав новую линию атак на Симпсона. В результате в статье «Причины того, чтобы не использовать хлороформ» появилось следующее утверждение:

Благодать женщины заключается не в том, чтобы избавиться от родовых мук, а в том, чтобы вознести свое сердце к Господу и испросить милости и силы пережить эти муки. Я многократно был свидетелем того, как вознаграждалась такая вера, наделяя роженицу радостью, которую хлороформ дать не может.

Еще один английский автор, никому не известный Джордж Т. Грим, в своей публикации «Необоснованное применение анестезии при деторождении» (1849) писал, что, поскольку анестезия является одной из форм интоксикации, ее «следует рассматривать как преступление против законов Божеских и человеческих». Аналогичным образом американский врач Чарльз Мейгз отрицательно отнесся к «вмешательствам врача в действие естественных физиологических процессов, которые Божественная воля предусмотрела нам на радость или страдания».

Помимо этих примеров существуют только слова самого Симпсона о том, что ему кто-то противодействовал. В «Ответе на религиозные возражения» он писал:

Я знаю, что немало медиков разделяют эти самые возражения, отказывая своим пациентам в облегчении родовых страданий, искренне полагая, что использование полезных анестетиков для данной цели противоречит Писанию и религиозным воззрениям.

В той же статье Симпсон указывал на одного «дублинца», который настолько был против использования анестезии в акушерстве, что заставил Симпсона написать ему тот самый «Ответ…». В письме, которое Симпсон отправил в июле 1948 года Протерою Смиту, акушеру больницы Святого Варфоломея в Лондоне (первому акушеру, который использовал анестезию на территории самой Англии), он объяснял:

Здесь, в Эдинбурге, я уже не встречаю никаких возражений по этому вопросу, ибо и религиозные, и другие возражения против использования хлороформа среди нас уже не слышны. Но поначалу в Эдинбурге дела обстояли далеко не так: я сталкивался с большим количеством пациентов, религиозные воззрения которых не допускали его применения. Некоторые даже консультировались со священником. Однажды при встрече преподобный X. остановил меня и сказал, что он только что отпустил грехи больной, которая воспользовалась хлороформом во время родов, чтобы избежать страданий, но с тех пор страдает оттого, что ей кажется, будто она совершила что-то непотребное и грешное. До настоящего времени лишь некоторые священники громко выступают против хлороформа. Я недавно видел письмо, написанное неким священником своему другу-медику, в котором он объявляет, что хлороформ – это (я цитирую его собственные слова) «приманка Сатаны, который таким образом хочет прельстить женщин, но в конце концов лишь огрубит общество и лишит Господа наших взываний к Нему о помощи в минуты тяжких испытаний».

Примечательный факт: Симпсон не говорит о том, что только рождение принца Леопольда заставило общественность замолчать. Судя по его словам, сколь-нибудь заметное противодействие закончилось через год с небольшим после внедрения нового метода.

Самое удивительное заключается в том, что все обнаруженные письменные возражения против анестезии исходили не от священников, а от медиков. Из этого следует сделать вывод, что представления о глубоком конфликте между религией и наукой здесь являются по большей части мифом. В середине XIX века наблюдалось евангелическое возрождение на всех Британских островах и в других странах, и оно затронуло людей разных профессий. Но даже если все было именно так, то Парк, Грим и Мейгз составляли исключительное меньшинство в своей профессии. Общего сопротивления использованию анестезии в акушерстве среди их профессионального сообщества не было. Нет и свидетельств того, что одновременное внедрение анестезии в Европе вызвало хоть какое-нибудь сопротивление со стороны медиков.

Создается впечатление, что против работ Симпсона не возражал никто, даже Церковь. Поэтому, дабы создать видимость сопротивления, ему нужно было придумать врагов анестезии, – реальных-то врагов не существовало. «Дублинец», которого Симпсон упоминает в «Ответах на религиозные возражения», впоследствии был идентифицирован как профессор Уильям Монтгомери. Узнав о том, как его представил Симпсон, Монтгомери тут же заявил, что никогда не возражал, да еще с точки зрения религии, против облегчения страданий рожениц. В письме по случаю Рождества, написанном Симпсону 27 декабря 1847 года, он негодовал:

Вы говорите, что Вас заставило написать «Ответы» то, что я якобы публично отстаивал «религиозные возражения» и с кафедры заявлял, что Вы действуете не по-христиански… Но я никогда ни публично, ни в частной беседе не высказывал так называемых «религиозных возражений» против анестезии при родах, а, наоборот, всегда выступал против них.

В более поздней статье, опубликованной престижным «Дублинским ежеквартальным журналом медицинской науки», Монтгомери недвусмысленно заявил, что он «не придавал никакого значения тому, что называется религиозными возражениями против использования этого лекарственного средства». Другими словами, основное свидетельство Симпсона о конфликте в связи с использованием анестезии граничило с клеветой.