Текст книги "Правда и ложь в истории великих открытий"

Автор книги: Джон Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Само по себе обнаружение явления доминантности и рецессивности не делает Менделя самостоятельным мыслителем. Когда он приступил к своим экспериментам в середине XIX века, ботаники, его современники, уже знали, что некоторые признаки являются доминантными по отношению к другим признакам. Еще в начале века английские ботаники Томас Эндрю Найт, Джон Госс и Александр Сетон много писали об этом, а ведущие теоретики Европы, и среди них Дарвин, говорили как само собой разумеющееся, что некоторые признаки отличаются более высокой «потенцией», причем Дарвин показал это в своих собственных экспериментах.

И вот тут нужно было сделать шаг к действительному открытию – к пониманию того, что взаимосвязь между доминантными и рецессивными признаками отражает наличие генных пар. Причем генные пары – это не особенность видов с доминантными и рецессивными признаками, а вообще обычная структура генов. Поэтому приписывание Менделю прозорливости, позволившей ему сформулировать закон расщепления, не освобождает нас от вопроса: а сумел ли он сделать этот шаг? Сейчас у нас есть все необходимое, чтобы ответить на этот вопрос.

РАСЩЕПЛЕНИЕ, ПРИЗНАКИ И ЭЛЕМЕНТЫ

Как мы уже убедились, нет никаких сомнений в том, что Грегор Мендель имел прекрасное представление об эффекте доминантности. Он также обнаружил, что по крайней мере у растений гороха гибриды дают соотношение 1:2:1 для некоторых признаков, появляющихся у последующих поколений. Остается задаться вопросом, до какой степени он понимал роль генных пар в генетике гороха? Чтобы ответить на этот вопрос, заметим: Мендель ни разу не говорил о механизмах наследственности. Это смелое утверждение, которое требует обоснования. Начнем с одной из главных фраз в его статье, опубликованной в 1865 году: он описывает процесс, происходящий, по его мнению, когда скрещиваются два чистых вида для получения гибридной формы. Обратим внимание на то, каким языком он пользуется:

Если буквой А обозначить один из двух постоянных признаков, например доминантный, буквой а – рецессивный, а буквами Аа – гибридную форму, в которой совпадают оба признака, то выражение А + 2Аа + а показывает соотношение проявления двух дифференцированных признаков в потомстве гибридов.

Сразу бросается в глаза: там, где мы бы использовали слово «гены», Мендель говорит «признаки». Конечно, нелепо ожидать в его тексте слово «ген» (оно впервые появилось в 1903 году), тем более что Мендель для обозначения частицы наследственности вводит свой собственный термин: «элемент». Но во всей работе 1865 года это слово появляется лишь 10 раз, тогда как слово «признак»: целых 182 раза.

Это могло бы иметь значение для нас, если бы не тот факт, что слово «признак» Мендель употреблял только в отношении физических характеристик и ни разу в отношении репродуктивных клеток. Более того, он использовал слово «элементы», только говоря о дискретных частицах наследственности, передающихся от одного поколения к другому. Как и в приведенной выше цитате, когда Мендель скрещивал доминантные и рецессивные свойства, как, например, Aa, он всегда пользовался термином «признаки» и никогда – «элементы». Конечно, Мендель понимал, что эти «признаки» наследовались, однако главное то, что его рассуждения никогда не выходили за рамки физических свойств, т. е. парность признаков, по Менделю, не равнялась парности генов. Он говорил о том, что видел. Наблюдения за новыми поколениями гибридов подсказали Менделю, что родительские растения содержат наследственный потенциал, реализующийся в двух различных свойствах, например размер и цвет, но простое созерцание гибридов вряд ли помогло бы ему понять, что происходит внутри репродуктивных клеток.

Не менее важно и то, что Мендель никогда не пользовался термином «пара признаков» при рассмотрении чистых сортов. Опять же причина проста: растение чистого сорта (например, определенной высоты или цвета цветка) всегда будет воспроизводить в каждом поколении этот признак. Поэтому, не имея физической необходимости, Мендель и не говорит ни о каких парах признаков.

Это указывает на самую большую нашу ошибку в восприятии трудов Менделя в последние 100 лет. По вполне понятным эмпирическим причинам Мендель был убежден, что гибриды являются особым случаем проявления наследственности. Это объясняется тем, что все свои выводы он строил на внешних, фенотипических проявлениях: он полагал, что, когда происходит скрещивание чистых сортов ( ССи ССили сси сс), между родительскими элементами, ответственными за конкретные признаки, происходит полное соединение, и получаются чистые сорта, а вот гибриды ( Сс) в некотором смысле неустойчивые отклонения от нормы. Вот как об этом писал Мендель: «Если случайным образом яйцеклетка соединяется с отличной от нее клеткой пыльцы, мы должны предположить, что между элементами обеих клеток, ответственными за разные признаки, происходит некий компромисс». Причем, такой компромисс, размышлял Мендель, оказывается настолько неудачным, что обе стороны считают за лучшее вернуться к предыдущему варианту, «чтобы освободиться от навязанного союза, возникшего при развитии оплодотворяемых клеток». Он предполагал, что некая внутренняя сила разводит несхожие элементы наследственности. Именно поэтому, когда возникает новое поколение, примерно половина растений возвращается к родительской форме. Но суть заключается в том, что Мендель ошибочно считал, что гибридные формы обладают совершенно иной физиологической механикой, чем чистые сорта. Он указывал на несхожие единицы наследственности (а не на пары таких единиц) и на явление расщепления, считая, что это происходит только в гибридах.

Наша уверенность в том, что он просто не заметил возможности наличия генных пар и расщепления признаков в чистых сортах, еще более усиливается, если мы рассмотрим небольшую разницу между формулой Менделя 1:2:1 (А+2Аа+а) и ее современным аналогом. С самого начала XX века эта формула записывалась следующим образом: АА+2Аа+аа, что означает, что четверть нового поколения от гибридного скрещивания будет иметь две доминантные аллели/элемента, половина будет иметь один доминантный и один рецессивный ген и еще четверть будет иметь два рецессивных гена.

Двухбуквенное обозначение было принято для того, чтобы отобразить парность генов, на которую, собственно, и ссылается закон расщепления Менделя. Но она не следует из того, что говорил Мендель в 1865 году. Он использовал однобуквенное обозначение («А» или «а») для чистых сортов, поскольку они не меняют своих признаков. Он использовал обозначение «Аа» для гибридов как удобный способ отображения того, что в их последующих поколениях должны проявляться доминантные и рецессивные свойства. Двухбуквенное обозначение «Аа» у Менделя означает не наличие генных пар, а лишь статус гибрида. Другими словами, хотя Мендель заслуживает высочайших похвал за нахождение формулы соотношений, лежащей в основе современной генетики, поверхностное сходство его А+2Аа+а и современной формулы АА+2Аа+аа нельзя рассматривать как свидетельство того, что он подарил генетике и теории эволюции открытие, выраженное в его законе расщепления.

По сути, у нас вообще нет никаких оснований полагать, что он сделал это открытие. Идея аллельных пар стала формироваться не раньше начала XX века, т. е. через несколько лет после смерти Менделя, когда ученые получили в свое распоряжение мощные микроскопы и увидели длинные цепочки внутри клеточного ядра, которые теперь называются хромосомами. А позже ученые обнаружили, что в гаметах содержится половина хромосомного набора, имеющегося в соматических клетках. Это открытие породило идею о том, что гены существуют в виде связных пар, которые расщепляются во время образования клеток зародыша. Однако более важно то, что в первое десятилетие XX века в лаборатории американца Томаса Ханта Моргана ученые, исследовавшие наследственность на плодовой мушке дрозофиле, показали не только возникновение случайных мутаций, но и то, как отдельные «скрещенные» гены подчиняются законам Менделя в нашем сегодняшнем их понимании.

Передача мутированных глаз и крылышек подтвердила закон независимого наследования и закон расщепления признаков, сформулированных Менделем. Вскоре новые методы маркировки дали возможность команде Моргана увидеть области на отдельных хромосомах, в которых были закодированы конкретные признаки. Таким образом, эксперименты Моргана доказали то, на что указывало неправильное прочтение работ Менделя в начале XX века и чего Мендель даже не подозревал.

Некоторые читатели, наверное, посчитают это несправедливым. С высоты наших знаний кажется, что Менделю ничего не стоило заменить слово «признак» словом «элемент» и все встало бы на свое место. Но, как я уже подчеркивал, мы не должны пользоваться тем, что стало известно науке после 1865 года. В данных, представленных Менделем, ничто не указывает на то, что единицы наследственности, доставшиеся от каждого родителя, остаются независимыми элементами, объединенными в генную пару. Ничто в этих данных не говорит и о том, что каждый ген по отдельности определяет формирование организма. Весьма вероятно, что Мендель разделял общепринятое в то время представление о том, что существуют сотни, а может быть, даже тысячи элементов наследственности, способные задать определенный признак. Мендель считал, что при «совпадении» элементов нет необходимости привлекать принцип расщепления и следующему поколению просто передается достаточное количество таких элементов – тогда силы «отталкивания» не возникают и вопрос о расщеплении просто не стоит.

Получилось так, что Мендель решил полностью обойти вопрос о количестве элементов наследственности. Он мог прекрасно провести свой эксперимент по гибридизации, просто рассчитав частотность появления различных признаков, – требовалось лишь зарегистрировать отношение количества зеленых и желтых семян, длинных и коротких растений, сморщенных и гладких семян и т. д. По сути, ему было не важно, что делают эти элементы наследственности и сколько их участвует в процессе. Такая интерпретация приобретает еще больше смысла, если учесть, что Мендель вовсе не стремился открывать законы наследственности, а пытался создать новые виды растений путем гибридизации. С этой точки зрения, количество элементов наследственности для него не имело никакого значения. Он мог без труда различать виды по их фенотипу, а узость его задачи сводила все рассуждения о генетике лишь к этому.

Даже в тех редких случаях, когда Мендель рассматривал общую базу формирования признаков растений, он предпочитал рассуждать о целых клетках, а не об отдельных элементах. Таким образом, говоря о чистых сортах растений, он писал об однотипных репродуктивных клетках, которые совпадают с базисными клетками материнского растения. В этом нет даже намека на парность генов. Более того, мы уже видели, как он описывал генетику гибридных растений. Он писал о «яйцеклетке», соединяющейся с «несхожей клеткой пыльцы», и ни слова о конечном количестве элементов.

Далее Мендель пояснял, как «возникает компромисс» между «элементами обеих клеток». И здесь, лишь в единственном абзаце рассуждая об элементах наследственности, он ни разу не заикнулся ни об их количестве, ни об универсальности генных пар в соматических клетках. Везде, где в его работах имеются ссылки на расщепление, речь идет об особых случаях гибридов и их несовпадающих элементах. Это становится ясно из следующего абзаца: «В образовании этих [зародышевых] клеток [гибрида] все элементы участвуют в совершенно свободном и равном объединении, в котором не участвуют лишь взаимоисключающие, несхожие элементы». Совершенно ясно, что для Менделя гибрид был атипичным, поскольку его составляющие взаимоотталкивались в момент возникновения половых клеток. В построениях Менделя чистые сорта не обладали таким сложным механизмом, поэтому понятие расщепления на них не распространялось.

Пусть это не будет критикой Менделя, но Олби прав, когда говорит, что Менделя нельзя называть менделистом в современном значении этого слова. Чтобы стать менделистом, Менделю не хватило доказательств, на поиск которых впоследствии ушли целые десятилетия. Если бы Мендель в 1865 году представил свои данные как убедительное доказательство аллельной наследственности, это было бы голословным утверждением, а не настоящей наукой.

ЗАКОН НЕЗАВИСИМОГО НАСЛЕДОВАНИЯ

Примерно такие же возражения может вызвать и утверждение о том, что в работах Менделя можно найти «его» закон о независимом наследовании. Как мы уже убедились, в современной генетике смысл этого закона заключается в следующем: вхождение или невхождение какого-то одного гена в гамету никак не определяет то, какой другой член другой пары генов войдет в нее; единственное, что можно утверждать наверняка, это то, что партнер по бывшей генной паре войти в гамету не может.

Не имея представления о генных парах, Мендель никак не мог сформулировать этот закон. Возможно, теперь стало ясно, что главная заслуга Менделя в том, что он, осуществив огромную программу скрещивания гибридов, учитывая целый спектр различных характеристик, доминантных и рецессивных, записал в табличной форме внешние результаты скрещивания, которые как раз и позволили другим сформулировать этот закон, а ему – сформулировать то, что он назвал законом комбинации различающихся признаков. Обратите внимание – он и здесь говорит не об элементах, а о признаках. Всё, что ему удалось обнаружить, он сам относил только к гибридам. Он полагал, что «гибриды производят яйцеклетки и клетки пыльцы, которые в равном количестве представляют все постоянные формы, возникающие как результат комбинации признаков в процессе оплодотворения».

Здесь он говорит вот о чем: когда он скрещивал гибриды, обладающие двумя конкурирующими вариантами, скажем, окраски цветков и семян, гладкости семян или высоты растений, он получал практически равные количества всех возможных сочетаний – почти столько высоких растений, растений с красными цветами, с зелеными и сморщенными семенами, сколько и низких растений, растений с белыми цветами, с желтыми и гладкими семенами, и т. п. Для нас совершенно очевидно, почему это происходит. Если любой ген может войти в гамету, подчиняясь закону случая, то статистическая неизбежность такова, что при достаточно большом количестве гамет все комбинации будут реализовываться практически в равных количествах.

Однако главное заключается в том, что интуиция подсказала Менделю, почему это происходит. Пусть у него было необходимое количество сведений для того, чтобы его интуиция сработала, но с той же вероятностью она могла бы и не сработать, и Мендель так бы и не сформулировал основополагающие принципы. Однако его научная дисциплинированность и его высокий интеллект позволили ему понять, что частотное распределение различных гибридов само по себе заслуживает изучения, и именно поэтому он заслуживает нашей благодарности и восхищения. Однако всего этого недостаточно, чтобы приписывать ему формулирование идеи, которая никак не могла возникнуть при его жизни.

Здесь полезно подвести некоторые итоги. Первое: когда Мендель говорил о парных признаках, он не пытался составить из них аллельные пары. Это ясно из того, что он указывал на парные признаки, а не на парные элементы. Второе: он считал, что гибриды – это особый случай, который противоречит законам природы. Третье: полагая, что процесс расщепления признаков имеет место, когда образуются половые клетки, тем не менее он считал, что расщепление обязательно только в случае с гибридами, когда происходит неестественное объединение «различающихся» элементов. Чистые сорта не пользуются этим процессом, поскольку их «генетика» считается простой. Наконец, необходимо подчеркнуть, что все это вполне согласуется с тем, что Мендель интересовался теорией «увеличения числа видов путем гибридизации», а не наследственностью как таковой.

МЕНДЕЛЕВСКИЕ СООТНОШЕНИЯ

Менделевские соотношения – это та область, которая должна была восхитить современников Менделя, по крайней мере, у нас есть все основания так думать. Мендель не только обнаружил внешне проявляющееся соотношение признаков 3:1, но и разбил на подразделы те 75 % растений, у которых проявляются доминантные признаки. Как он точно заметил:

Соотношение 3:1… превращается во всех экспериментах в соотношение 2:1:1, если доминантный признак нужно дифференцировать по его значимости как признак гибрида или родительский признак. Поскольку первое поколение возникает непосредственно из семян гибрида, то совершенно ясно, что гибриды образуют семена, имеющие один из двух дифференцирующих признаков, и половина из них снова дает гибридную форму, тогда как вторая половина дает константную линию и приобретает доминантные или рецессивные признаки в равных количествах.

В 60-е годы XIX века соотношение 3:1 возникает не впервые. Сам Чарльз Дарвин записал соотношение 2,38:1 при попытке вырастить два различных сорта львиного зева. Однако он не смог придать определенного смысла этому повторяющемуся соотношению. Мендель, посвятив несколько лет опытам с одним-единственным видом и рассматривая всего несколько признаков, многократно сталкивался с соотношением 1:2:1 и не мог не отметить его значение. Без сомнения, это тщательно записанное статистическое распределение стало большим подарком для ученых XX века. Но даже этого мало, чтобы отвести Менделю основополагающую роль в становлении современной генетики.

Нам остается только догадываться, почему в 1865 году его открытие не было оценено по достоинству. Что это – глупость современников, фанатизм или их презрение к священнику и неверие в то, что он мог открыть что-нибудь путное? Ни то, ни другое, ни третье. Недостаток изучения всего одного вида заключается в том, что полученные результаты трудно распространить на весь растительный и животный мир. Природа полна разнообразия, и Мендель наверняка думал, что перед ним – всего лишь один, особый случай наследственности. С позиции классификации горох можно было рассматривать как утконоса с садовой делянки, т. е. как нечто скорее атипичное, чем наоборот. Менделя, вероятно, укрепили в этом ложном выводе результаты, которые он получил при скрещивании фасоли и которые он докладывал в том же 1865 году. Мендель сначала объяснял, какие прекрасные четкие результаты дает горох:

Известно, что у гороха характеристики цветка и цвет семени остаются неизменными в первом и втором поколении и новое поколение гибридов обладает исключительно одним или другим родительским признаком.

А вот у фасоли все не так, поведал он своим слушателям в Брно: во всех случаях, кроме одного, «у растений появились цветки разных оттенков – от пурпурно-красного до светло-красного… [И] цвет покрытия семян менялся так же, как и цвет цветов». Фасоль не дала Менделю такое точное соотношение 1:2:1, на которое он надеялся. Поэтому его аудитория, если и была поначалу впечатлена результатами исследований гороха, к этому моменту уже наверняка потеряла к докладу всякий интерес.

Сегодня мы понимаем, почему Мендель не получил ожидаемых результатов, скрещивая фасоль, – в этом растении очень много генов отвечают за признаки, которые его интересовали, и нужное соотношение 1:2:1 получить труднее. После 1866 года Мендель, по вполне понятным причинам, перестал верить в универсальный характер найденного им соотношения. Однажды решив стать монахом, дабы иметь достаточно времени для научных исследований, теперь он все более погружался в хозяйственную жизнь монастыря. Несколько лет спустя он стал настоятелем, и весь его интеллектуальный потенциал уходил на то, чтобы сохранить доходы монастыря от алчных притязаний фискальных чиновников дряхлеющей Австро-Венгерской империи.

МЕНДЕЛЬ И ДАРВИН – ЗАПОЗДАЛЫЙ БРАК?

Рассмотрев, на мой взгляд, убедительные доказательства того, что Мендель никогда не понимал основ «менделевской генетики», я теперь хочу взглянуть на вторую половину менделевской легенды. Есть предположение о том что если бы Дарвин прочел книгу Менделя «Эксперименты по гибридизации растений», то дарвинизму не пришлось бы почти полвека находиться в неопределенном состоянии, когда научная элита его не отвергала, но и не принимала. Как я более подробно расскажу в главе 9, Дарвин считал, что репродуктивные клетки начинают жить как бутоны, прикрепленные к определенным частям тела. Например, волосы ребенка состоят из крохотных клеток, которые возникли из родительских клеток волос. Теперь представим, что ребенок унаследовал русые волосы от отца и темные от матери. Если ни один из цветов волос не имеет доминантности по отношению к другому цвету, то волосы ребенка могут быть какого-нибудь промежуточного оттенка. Согласно Дарвину, когда бутоны начинают развиваться из «темноволосых» клеток ребенка, то в них будет содержаться код коричневых волос, а не белых или черных. Цвета смешиваются в веществе возникающих «геммул».

Вера Дарвина в теорию смешанной наследственности весьма затрудняла его ситуацию. В 60-е годы XIX века его критики использовали теорию смешения, чтобы вообще дискредитировать дарвинизм. Они утверждали, что, хотя новые наследственные признаки могут повышать выживаемость отдельных индивидуумов, ими обладающих, как только они начнут вступать в производительную связь с другими членами племени или стада, их особые признаки начнут смешиваться и забываться. Антидарвинисты придумали даже такой довод. Предположим, в ведро с водой опущено небольшое количество красителя. Затем количество воды постоянно увеличивается, а экспериментаторы все ждут, когда вода начнет темнеть, хотя краситель оказывается все более разбавленным. Тем не менее из-за того, что идея смешения наследственных признаков была очень широко распространена, все шишки сыпались на дарвинизм, при этом проблемы теории наследственности не решались.

В современных публикациях высказывается мысль о том, что идеи Менделя помогли бы преодолеть кризис дарвинизма. Результаты изучения Менделем гороха противоречили идее смешения наследственных признаков. Его гибриды во втором поколении прямо указывали на наличие дискретных, неделимых единиц наследственного материала, которые не участвуют в процессе смешения. Элементы Менделя, как бы часто они ни комбинировались, всегда возвращались к чистым вариантам.

Вряд ли можно подвергать сомнению то, что произошедшее в конце концов слияние менделизма и дарвинизма явилось одним из самых плодотворных шагов во всей истории биологии. Тем не менее можно не сомневаться, что прочти Дарвин работы Менделя или поговори с ним на промышленной выставке, которая происходила в Англии в 1862 году, это бы никак не изменило череду последующих событий. По различным причинам условия для того, чтобы эти идеи объединить, еще не созрели. Для начала, как мы уже знаем, Мендель был ярым сторонником другой, конкурирующей эволюционной теории, справедливость которой он и хотел продемонстрировать на примере гибридизации. В 60-е годы XIX века у Менделя уже была книга Дарвина «Происхождение видов», и на полях ее он написал карандашом замечания, где решительно отвергал дарвинизм, считая себя сторонником Линнея. Его увлеченность гибридизацией ничего бы не дала Дарвину, эволюционные схемы которого предусматривали непримиримое соперничество, смерть и ненаправленность развития, а не благородный, совместимый с тварностью мира процесс скрещивания, который Мендель так старался продемонстрировать.

Нельзя также забывать о том, что в 60–70-е годы XIX века Дарвин был знаком с теориями наследственности, в которых не рассматривалось смешение наследственных признаков. Кузен Дарвина Фрэнсис Гальтон, статистик и сторонник евгеники, разрабатывал собственную, корпускулярную, теорию наследственности, в которой генетическое смешение было невозможным и связанные с этим проблемы не существовали. Почему Дарвин игнорировал Гальтона? В основном потому, что сам придерживался традиционного взгляда на то, что зародышевые клетки являются своего рода бутоном соматических клеток. Это означает, что для Дарвина полученные Менделем доказательства остались бы либо необъяснимыми, либо странным исключением из общего правила. Как мы уже видели, начав с генетически чистых растений гороха, Мендель сам завел себя в тупик, экспериментируя с другими растениями. Теперь мы знаем, что трудности с универсализацией результатов, полученных в экспериментах с горохом, у Менделя возникли потому, что в более общем случае признаки определяются не одной, а несколькими парами генов. Вот почему многие признаки у животных и растений не меняются (например, рост) и не являются дискретными (например, цвет глаз). В догенетическую эпоху, однако, соотношение 1:2:1, полученное для одного растения, вряд ли смогло бы поколебать устоявшиеся основы дарвинизма.

Менделя нельзя обвинять в религиозном фанатизме, не позволившем ему продвинуться в дарвиновском направлении. В течение первых тридцати лет после повторного «открытия» идей Менделя противники дарвинизма использовали его результаты и приписываемые ему идеи в качестве палки для битья сторонников Дарвина. Британский биолог Уильям Бейтсон, многое сделавший для возвращения к жизни работ Менделя, настаивал на том, что менделизм предполагает постоянство наследственных типов во времени, что трудно примирить с совершенствованием видов в процессе эволюционных изменений. Такую позицию нельзя исключать как необоснованную. Мы знаем, что Мендель очень расстроился, поняв, что не в состоянии получить новые сорта растений. Если подходить к этому с религиозной точки зрения, то он мог утешиться тем, что совершенно случайным образом опроверг одну из центральных идей дарвинизма.

Но, как бы там ни было, главное заключается в том, что менделизм в самом чистом его варианте на первый взгляд совершенно несовместим с дарвинизмом. Казалось, Менделю удалось продемонстрировать неизменность видов, тогда как дарвинизм основывается на появлении новых видов. В реальности их так оплакиваемый «поздний брак» не мог состояться ранее XX века. Большой подарок к этому браку преподнесли американцы, исследовавшие мутации дрозофилы, а также популяционные биологи, собравшие огромное количество данных по вариациям признаков внутри одного вида в природе. Довольно странное заявление о том, что дарвинизм и менделизм долгое время не могли объединиться, принадлежит тем дарвинистам, которые в 30-е годы XX века хотели контратаковать своих критиков, запоздало утверждая, что Мендель тоже принадлежит к их когорте. Сами понимаете – такое заявление нельзя назвать корректным. Осознание того, что дарвинизм и менделизм могут хорошо дополнять друг друга, потребовало не менее полувека интенсивных научных исследований.

К счастью, теперь мы можем быть более осмотрительными. Если бы Грегора Менделя удалось вернуть в наше время, он наверняка стал бы рассматривать «Происхождение видов» как непосредственную угрозу собственным воззрениям. Священник из Брно решил бы, что Дарвин тоже придерживался устаревших научных взглядов. А Дарвин, который всю жизнь был сторонником теорий смешения наследственных признаков, не смог бы серьезно отнестись к результатам, полученным Менделем. Редко два крупных научных мыслителя занимали столь противоположные позиции.

МЕНДЕЛЬ КАК ОСНОВАТЕЛЬ

Когда в начале XX века биологам попалась работа Менделя «Опыты по гибридизации растений», они чудом смогли разглядеть в ней отсутствовавшие там фундаментальные идеи. Это позволило им выдернуть Менделя из среды, которую они плохо понимали, и вставить его в новый контекст, к которому он вовсе не подходил. Со временем оказалось все легче и легче игнорировать некоторые места в работах Менделя, которые в 1900 году казались уже сомнительными. Лишь немногие читали самого Менделя, и еще меньше людей решились вникнуть в его эксперименты и в ту сложную атмосферу, в которой Менделю приходилось работать. Вместо вдумчивого подхода к его опытам, его просто сделали звездой, а тщательный исторический анализ был заменен коротким словом «гений». Мифы, позволяющие скрыть то, что он на самом деле хотел совершить, до сих пор живучи, и их количество не уменьшается. Несмотря на расхождения с серьезной наукой, Робин Хениг, современный биограф Менделя, рассказывает о своем герое с общепринятых позиций. Создается впечатление, что люди не хотят замечать то, как сам Мендель интерпретировал полученные им результаты, и ту пропасть, которая существует между мировоззрением Менделя и взглядами, господствующими в современной генетике.

Я уже высказал одну из возможных причин, почему Менделя сегодня воспринимают как гения. В 30-е годы XX века генетики хотели, чтобы он стал их счастливым талисманом, тем более что для этого нужно было лишь слегка исказить сущность его работы «Опыты по гибридизации растений» и представить ее как рассуждение о генах и «элементах», а не о «сортах» и «парных признаках». Не менее важно и то, что еще три биолога – Карл Корренс, Эрих Чермак и Гуго Де Фриз – примерно в конце XIX века начали утверждать, что ими почти одновременно открыт закон независимого расщепления генов. Один социолог остроумно заметил, что провозглашение Менделя первооткрывателем было необходимо, чтобы прекратить спор о приоритете между этими тремя учеными. Однако как бы ни объяснялась причина первоначального возвышения Менделя, он сохраняет за собой статус героя, поскольку на его примере особенно заметно романтическое восприятие науки. Для тех, кто предпочитает, чтобы лавры не доставались современникам, Мендель тоже оказывается вполне приемлемым кандидатом в герои. Если, например, Джозеф Листер получил баронский титул, а Чарльз Дарвин удостоился торжественных похорон, Мендель умер в относительном забвении, и его любовь к науке почти не была вознаграждена.

Только сегодня мы начинаем понимать, что Мендель постиг лишь частицу того, что обычно ассоциируется с его именем. Обнаружение соотношения 1:2:1 требует умения, терпения, воображения и уверенности в себе. Если даже понятие «гений» для него слишком велико, то за открытие этого соотношения он все равно заслуживает всяческих похвал. Более того, заслуг Менделя ни в коем случае не умаляет тот факт, что генетика возникла не на испытательной грядке монастырского огорода в середине XIX века. Думать, что это было возможно, – значит игнорировать все те будущие знания, необходимые для понимания механизмов наследственности. Не боясь повториться, замечу, что считать, будто одному человеку под силу такие выдающиеся достижения, значит, не видеть, что наука – это марафон с большим количеством участников, а не эстафетный бег с передачей палочки.