Текст книги "Правда и ложь в истории великих открытий"

Автор книги: Джон Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

В МУТНОЙ ВОДИЧКЕ…

Несколько недель спустя Дейл услышал от знакомых, что Коллип крайне возмущен. Подстрекаемый Бестом, Дейл тут же предположил, что это еще одна несправедливость по отношению к его другу. Чтобы совсем уж убедиться в этом, он пишет письмо Бесту и спрашивает, как тот собирается на это реагировать. Бест тут же принял защитную стойку: «У Коллипа в последние годы было много галлюцинаций». Дальше следовали семь страниц, в которых он аргументировал свою позицию и показывал, сколь мала была роль Коллипа в открытии инсулина. Большинство утверждений в этом послании были совершенно необоснованными. Например, Бест говорил, что до появления Коллипа он уже очистил достаточно инсулина, чтобы собака без поджелудочной железы прожила целых 70 дней, но забывал отметить, что вскрытие животного показало неполное удаление поджелудочной железы. Он также не упоминает и то, что первая инъекция экстракта Леонарду Томпсону не дала положительных результатов и вызвала побочные явления. Дейла такие объяснения удовлетворили, но вскоре Бест стал замечать, что количество легковерных вокруг него резко уменьшается. В 1954 году Национальный совет по кинематографии Канады решил сделать фильм об открытии инсулина как о жемчужине в научной короне Канады. Поначалу Бест и его поклонник Уильям Р. Фисби восприняли это как прекрасную возможность ознакомить с предлагаемой Бестом версией широкую общественность. Прочитав черновик сценария, они без всякого стеснения принялись указывать, какие элементы сюжета стоит оставить без изменения, а какие переписать, чтобы подчеркнуть гениальность Беста. Сцена со жребием быстро исчезла, а вместо нее появились хвастливые воспоминания Беста о том, как он пришел к Маклеоду и Бантингу после того, как от диабета скончался один из его родственников. Бест даже придумал диалог, в котором рассказывал Бантингу о некоторых научных проблемах, возникших значительно позже. Другими словами, в своих воспоминаниях Бест представал в самом лучшем свете. К сожалению для него, сценаристом оказался Лесли Макфарлейн, который слишком любил свою работу.

Лесли Макфарлейн был большим педантом. Заметив огромные расхождения между версией, рассказанной Бестом, и тем изложением событий, которое успел перед смертью подготовить Маклеод, сценарист решил вернуться к первоисточникам. К ним относились и неопубликованные записи 1921 и 1922 годов, принадлежащие Бантингу и переданные его вдовой, а также лабораторные записи соответствующих лет. Против последних вообще было трудно возражать. Находки Макфарлейна вынудили Беста отказаться от некоторых серьезных заявлений. Восстановив последовательность событий, Макфарлейн заставил Беста признать, что работа над инсулином не была закончена к моменту возвращения Маклеода из отпуска и что руководитель группы действительно принимал активное участие в постановке опытов и интерпретации результатов. Однако Бест продолжал утверждать, что он самостоятельно выделил инсулин. Настаивая на том, чтобы фильм закончился на Леонарде Томпсоне, Бест изо всех сил старался скрыть, что этот первый клинический опыт в то время рассматривался как неудачный и совершенно преждевременный, а чистый инсулин, пригодный для лечения, был впоследствии получен Коллипом.

Совет по кинематографии понял, что создание такого фильма может оскорбить многих выдающихся канадских ученых. Глава Национального научно-исследовательского совета быстро разобрался в причинах создавшейся ситуации. «Очень печально, – писал он, – что доктор Бест, бесспорно человек одаренный, посвятил столько времени возвеличиванию собственной роли в открытии инсулина». Съемки фильма решили прекратить, и вместо него появилась существенно укороченная версия. Кинематографисты отказались тратить еще несколько сотен тысяч долларов, дабы не повредить хрупкую репутацию доктора Беста.

Вся эта история должна была бы его насторожить, но, видно, он уже сам так уверовал в изобретенную им полуправду-полуложь, что ничто не могло его смутить. Может быть, именно это не дало ему почувствовать приближение сокрушительного удара по его самолюбию. В 1954 году в «Журнале истории медицины и смежных наук» (Journal of the History of Medicine and Allied Sciences) появилась статья американского врача Джозефа Пратта. Он убедительно доказывал, что вклад Коллипа явился решающим для производства «первого инсулина, когда-либо успешно примененного для лечения диабета». Пратт пришел к выводу, что все четыре участника группы сделали существенный вклад, но это, однако, не умаляет того, что совершил Коллип. Уильям Фисби, помощник и биограф Беста, написал возмущенный ответ, который лишь поднял еще больше вопросов. Со стороны биографа Бантинга поступило предложение опубликовать ранние записи об открытии, сделанные самими участниками в 1922 году. Это совершенно разумное предложение было быстро заблокировано Бестом. Ему казалось, что он попал в осаду, и, не зная, что дальше делать, он решил обратиться к президенту Университета Торонто, который на тот момент являлся собственником этого архива. Президент запретил публикацию, и скандал, так и не разгоревшись, на время утих.

Однако спустя некоторое время стало появляться все больше неприятных для Беста свидетельств. Он часто заявлял, что Маклеод за все время их работы ни разу не дал дельного совета, но в 1957 году в своих же собственных статьях стал это опровергать. Помогая Фисби писать его, Беста, биографию, он обнаружил в своем архиве записи 1922 года, которые доказывали, что несколько процедур по очищению экстракта были выполнены «только благодаря советам доктора Маклеода». Именно ему принадлежала идея использовать для фильтрации спирт. Фисби уговорил Беста на неполную публикацию этого документа, при этом опускалось все, что говорило о неприглядном поведении Беста.

А он, несмотря ни на что, продолжал использовать публичную трибуну для дискредитации Маклеода и Коллипа. Им по-прежнему вменялась кража его идей и его славы. «Как жаль, что я тогда не был канадцем, приближающимся к пенсионному возрасту!» – однажды всплакнул он.

ОТКРЫТИЕ ЗАДНИМ ЧИСЛОМ

Бест всегда утверждал, что испытание лекарства на Леонарде Томпсоне явилось огромным триумфом, однако в 40–50-е годы прошлого века он заявлял, что действительное открытие инсулина состоялось раньше, когда он и Бантинг работали с собаками, которым ампутировали поджелудочную железу. Такая версия событий была подтверждена в 1957 году, когда Бест прочел лекцию в Лондоне. В ней он распространялся о «семи месяцах слаженной работы с Фредом Бантингом» в 1921 году; о том, что это было «время, которое мы оба воспринимали как Открытие Инсулина». Свою речь он закончил следующей фразой: «Картина тех дней, которую я попытался вам нарисовать, навсегда останется в вашей памяти». В этих словах звучали странные нотки мольбы.

Как Бест и предполагал, многие ушли с ощущением, что ему не досталась Нобелевская премия только из-за происков зловредных коллег. Поскольку в живых уже давно не было ни Бантинга, ни Маклеода, которые могли бы ему возразить, в зале никто не возмутился такой явной несправедливостью. Как показывает статья из энциклопедии, приведенная в начале главы, тогда считалось общепринятым, что инсулин был открыт в 1921 году, а Маклеод и Коллип лишь улучшили то, что уже существовало. В той ситуации, когда не имелось доступа ко многим документам, единственную угрозу для Беста представлял Коллип, но он решил отмолчаться.

Удивительное дело – Бест, отнюдь не уверенный в том, что Коллип будет продолжать молчать, словно старался вывести его из себя. Однако Коллип не изменил себе и промолчал до самой своей смерти в 1965 году. После него даже не осталось конверта с надписью «Вскрыть после моей смерти», и у богини возмездия так и не появилось доказательств. Долгие годы слушая эту чушь, Коллип лишь говорил друзьям, что когда-нибудь обязательно всплывут оригиналы лабораторных записей, и все станет на свои места. Действительно, благодаря Майклу Блиссу это случилось. А Бест – всю свою жизнь он использовал любую возможность и власть, чтобы эти свидетельства не заговорили. По всей вероятности, после смерти Бантинга история открытия инсулина имела лишь один основной источник по имени Чарльз Бест. Редко кому удавалось оказаться в такой ситуации, когда никто не мешает воздавать хвалу самому себе. Еще меньше было в истории людей, которые сумели так себя возвеличить.

ПОВОРОТ СЮЖЕТА

Однако в этой истории есть поворот, способный украсить любой роман Ги де Мопассана. Когда умер Коллип, Бест в своем рвении перешел все границы, чем отвратил от себя многих друзей. Книга Фисби в нескольких местах настолько раздосадовала сэра Генри Дойла, что он вместе с другими учеными предложил очистить ее от ложной информации. Казалось бы, зная, как он исказил историю, Бест до конца своих дней (а ему оставалось прожить еще десять лет, он умер в 1978 году) должен был бы поступать с большой осмотрительностью, но… Он вечно раздражал всех тем, что писал статью за статьей, обвиняя некогда знаменитых физиологов во всевозможных происках, самообмане и излишнем эгоизме. Теперь мы понимаем, что это превратилось в какой-то мере в смысл его жизни. Однако в конце концов он попался в силки, которые расставил себе сам.

В начале 70-х годов прошлого века румынский физиолог Ион Павел приступил к проверке давнишнего утверждения о том, что его соотечественник Николаи Константин Паулеску значительно опередил торонтскую группу. Обнаруженные Павелом свидетельства убедительно показывают, что в 10–20-е годы Паулеску работал над диабетом и выделением инсулина. Более того, он опубликовал результаты своих опытов, включая удаление поджелудочной железы у собак, до 1921 года, когда появилась статья Бантинга и Беста. Если мы предположим, что реальный успех торонтской группы заключался в применении инсулина для лечения пациентов, то работа Паулеску вряд ли может повредить репутации канадцев. Получается, что, Бест зря потратил целых 25 лет на то, чтобы доказать свой и Бантинга приоритет в открытии инсулина в результате опытов над собаками. Однако, если основой открытия считать возможность контролировать уровень сахара в крови, то приоритет Паулеску трудно отрицать.

Это ужасная ирония судьбы, с которой Чарльз Бест столкнулся под конец жизни. Все хитрости, на которые он пускался, чтобы переписать историю открытия инсулина, в конце концов ударили по нему. И не потому, что его претензии относительно 1921 и 1922 годов широко обсуждались, а совсем по иным причинам. Бест так долго старался привлечь всеобщее внимание к опытам над собаками, что многие искренне стали верить в то, что тогда инсулин и был открыт. Однако, как мы видели, это было серьезным искажением реальных обстоятельств, предпринятым для того, чтобы отвлечь внимание от действительно удачных клинических испытаний и, следовательно, от важнейшей роли Коллипа. Эта неприглядная стратегия теперь породила две проблемы. Мало того что статья Бантинга и Беста вышла позже, чем работа Паулеску, но и плохо организованные опыты канадцев над собаками не дали убедительных результатов. Поэтому, выставляя на первый план свои и Бантинга недоработанные опыты, Бест привлекал внимание к самой неудачной части работы торонтской группы. Таким образом, Павел, исследуя историю инсулина, стал сравнивать очень надежные данные румына с самыми ненадежными данными из всех, опубликованных торонтцами. Из-за махинаций Беста теперь возникла реальная опасность, что достижение, которым гордилась вся Канада, может уйти к румынам!

Когда наконец ранние лабораторные журналы и записи стали доступны, сразу стало ясно, что Паулеску проводил те же опыты, что Бантинг и Бест. Вся разница была лишь в том, что он начал раньше и, работая более аккуратно, достиг значительно большего. Нельзя было отрицать и того, что румын опубликовал свои данные за несколько месяцев до того, как торонтская группа только собиралась писать свою первую статью. Как в 1971 году писал один из историков, работу торонтской группы «можно рассматривать как подтверждение результатов, полученных Паулеску». В начале 1980-х Майкл Блисс утверждал: «Приоритет Паулеску… в скором времени может стать еще одной непреложной истиной в истории медицины».

При всем том, что происходило в середине 70-х, у Беста оставался только один вариант действий. Отвечая на тяжелый для него вопрос о Паулеску, он произнес, что никто из конкурентов торонтской группы «не смог убедить мир в том, чего они достигли, а это самая главная часть любого открытия. Нужно убеждать научное сообщество. И нам это удалось». Прекрасное свидетельство того, на что ушло полвека научной карьеры Беста. Чем сильнее он ощущал, что дни его сочтены, тем больнее было ему сознавать, что так долго и успешно вычеркивая из истории имена Маклеода и Коллипа, он тем самым уже почти лишил торонтскую группу ее славы. Тот факт, что Маклеод и Коллип на соответствующих канадских веб-сайтах пользуются наконец заслуженным почетом, должно послужить уроком и другим любителям переписать историю.

ТОЛЬКО ЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА?

Комментируя свои ложные утверждения о том, что якобы Маклеод и Коллип хотели присвоить себе его славу, он однажды снисходительно заметил: «Это, наверное, в человеческой природе – претендовать на участие в том, что дало важные результаты». Очень часто получается так, что критика, обращенная к другим, разоблачает ее автора.

И тут мы вправе задать вопрос: а стали бы другие в подобных обстоятельствах вести себя иначе. По воле жребия Бест оказался в команде из двух человек, которая вряд ли могла надеяться на какие-либо результаты. Затем, в основном благодаря вкладу Маклеода и Коллипа, группа превратилась в команду, сумевшую прославиться на весь мир. Если справедливо оценивать все то, что произошло с Бестом, то нужно сказать, что везения ему было не занимать. В последующей карьере у него тоже были успехи, правда, уже не столь значительные.

Нужно также отметить, что отдельные члены торонтской группы так по-разному реагировали на свалившуюся на них славу, что поведение Беста можно назвать в данных обстоятельствах типичным. Некоторые его аспекты были зеркальным отражением поведения Бантинга с той лишь разницей, что у Бантинга для этого было больше оснований – ему очень не хотелось, чтобы его воспринимали лишь как ассистента Маклеода. Бантинг старался свести на нет роль Коллипа так же, как это делал Бест. Однако есть свидетельства, что незадолго до своей смерти он выразил желание кое-что изменить в своей позиции. Маклеода можно охарактеризовать как человека, который взвалил на себя все бремя славы, но у него хватило сил не вступать ни в какие дрязги. Он был выше того, чтобы переписывать историю или вести затяжные бои со своими бывшими подчиненными.

Полной противоположностью Чарльза Беста был Джеймс Коллип. Хотя сегодня его считают одним из главных членов группы, но на всех этапах «дела об инсулине» отношение к нему было несправедливым. Неразумная попытка Бантинга и Беста испытать экстракт плохого качества на Леонарде Томпсоне можно считать попыткой упредить будущий успех Коллипа. После этого, несмотря на то что Маклеод четко обозначил важную роль Коллипа в своей речи при получении Нобелевской премии, Бантинг и Бест делали все, чтобы принизить его роль. Слыша о себе бесконечную ложь, Коллип вел себя с завидным благородством, будучи уверенным, что правда о его выдающемся исследовании все равно найдет себе дорогу.

Немногие из нас смогли бы сносить все провокации так стоически, как это делал Коллип. Но еще меньше людей смогли бы положить всю свою жизнь на желание утолить ненасытную жажду славы, как это делал до конца своих дней Бест. Бесспорно, Бест действовал очень неосторожно в своих измышлениях. Его подтасовки были столь серьезны и столь усыпаны противоречиями, что ему постоянно приходилось то украшать, то изменять свою историю перед лицом неудобных фактов. В последние десять лет своей жизни вместо того, чтобы наслаждаться миром и покоем, он загнал себя в угол. Получив причитавшуюся ему по праву четверть от золотой жилы под названием слава, он все время пытался захватить себе все, не понимая, что в итоге может оказаться у разбитого корыта.

Хотя пример Беста – отнюдь не типичный образец отношения ученого к славе, многие могут извлечь урок из его судьбы. Продолжительные кампании самопрославления в науке встречаются нередко, особенно там, где речь идет о приоритете. Коллип же, наоборот, представляет собой образ ученого, чей ценный вклад могут легко проигнорировать люди, не стесненные вопросами морали и изо всех сил стремящиеся обеспечить себе бессмертную славу. Продолжительность жизни тоже играет роль: Коллип молчал, а Бантинг и Маклеод через 20 лет после своего триумфа уже были мертвы, и потому никто не мешал Бесту добывать себе задним числом славу. Ту же стратегию можно заметить и в действиях Джозефа Листера, пытавшегося убедить всех в своей преданности микробиологической теории.

Похоже, ни Беста, ни Листера не волновало наличие огромного количества свидетельств того, что их научное предвидение – не более чем вымысел.

Для ученого репутация означает всё, поэтому непонятно, зачем эти люди так много ставили на карту. Помимо черт их характера, ответ частично дают те обстоятельства, в которых они впервые проявили свою непорядочность. Если бы научное сообщество сразу отрицательно отреагировало бы на их поведение, они, вероятно, в дальнейшем были бы осмотрительнее при обращении с фактами. Но, поскольку этого не произошло, мы можем с полной уверенностью предположить, что их претензии нашли питательную среду. В случае с Листером Британская империя нуждалась в героях от науки, сравнимых с Кохом и Пастером, и это сыграло свою роль. Самая богатая и могущественная страна не могла допустить, чтобы современная медицинская наука делалась где-нибудь в другом месте. Именно в такую почву легли семена научного мифа о Листере, мифа, сопоставимого с историей Ливия о Горацио.

То же самое можно сказать и о Бесте. Многим Канада представляется почти идеальной страной, хотя сама она долгое время провела в поисках своей идентичности. Чувствуя внутренний водораздел между своими французскими и английскими корнями, она к тому же оказалась «в одной постели со слоном»: ее ближайший сосед – мощные Соединенные Штаты. Все, кто читал о том, как строилась Канадско-Тихоокеанская железная дорога, знают, сколько средств и труда потратили канадцы, чтобы через всю страну (а точнее, покрытые льдом камни) пролегла эта железная колея. Конечно, дорогу можно было бы построить быстрее и на несколько сот миллионов долларов дешевле, если кое-где воспользоваться уже имевшимися американскими железными дорогами, но в этом было бы что-то унизительное, и канадцы всё построили самостоятельно. Именно в таких условиях произошло открытие инсулина. Соединенные Штаты уже приступили к сбору урожая Нобелевских премий, и их научные организации соперничали с лучшими научными центрами в Европе. Канада с ее небольшим населением воспринималась многими всего лишь как форпост Британской империи, совершенно не способный соперничать с США. И вдруг, как гром среди ясного неба, – один из местных университетов сообщает о невероятном прорыве в медицине!

Любой канадец хотел того же, чего хотел и сам Бест: выжать из этого столько, сколько возможно. Как всякий родитель, гордый своими детьми, Великобритания ничего не имела против того, чтобы к великому открытию был причастен шотландец по имени Маклеод. Коллип как-то пришелся не ко двору, поэтому канадское общество сразу поддержало Бантинга и его версию произошедшего. Оно с живостью приняло все, о чем говорил Бантинг, а после его смерти на сцене оказался Бест, который, возвеличивая себя, утверждал канадскую науку на самых передовых позициях. Вполне вероятно, что не все в Канаде безоговорочно верили Бесту, но это никого особо не волновало. Когда речь идет о национальной гордости, придуманный Робертом Грейвзом диалог между Поллионом и Ливием [10]10
  В романе английского писателя и поэта Роберта Грейвза «Я, Клавдий» молодой Клавдий оказывается в библиотеке, где два историка, Поллион и Ливий, беседуют о том, как можно и как нельзя обходиться с историческими фактами. Роман считается одним из лучших англоязычных произведений XX века.


[Закрыть]особенно актуален.

Возможно, те, кто считает вслед за Ливием, героем известного романа Грейвза, что историческая правда должна уступать национальным интересам, смогут извлечь урок из жизни Чарльза Беста и поймут, на какой опасный путь они встают, поскольку история Беста и его попыток завоевать себе признание – это и его личная трагедия, и национальный конфуз. Личная трагедия потому, что перед нами человек, который никак не мог успокоиться на достигнутом и все время хотел большего. Конфуз – потому что его махинации, в конце концов, поставили под угрозу не только его место в истории науки, но и авторитет группы, членом которой ему посчастливилось оказаться. Правда, все обошлось благополучно, и Канада сумела сохранить за собой первенство в такой важной области медицины, как лечение диабета. Но случилось это тогда, когда уже никто не мог помешать узнать истину.