Текст книги "Спеши вниз"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Они поняли это еще до того, как снова заговорили. Они знали это, идя меж полуобвалившихся каменных изгородей, освещенных золотистыми лучами заката; знали, сидя со стаканами в руке на замызганной деревянной скамье и разговаривая друг с другом не словами, а мыслями.

Наконец он растерянно сказал:

– Пожалуй, нам пора возвращаться…

Она поставила стакан, спокойно и тихо, и сказала:

– Вы же знаете.

– Что знаю? – все так же растерянно спросил ои, но тоже спокойно, без обычной неприязни к себе.

– Что мы не вернемся, – сказала она.

– Да, не вернемся, – повторил он. – Сегодня не вернемся. Мы здесь, мы вместе, мы счастливы, и мы не вернемся.

– Идите договоритесь, – сказала она. – Я подожду вас здесь. Но только не задерживайтесь, Чарлз.

Он встал и пошел договариваться.

– Так не задерживайтесь, – повторила она.

– Взгляните в окошко, – сказал он. – Это я уже возвращаюсь обратно.

Он пошел и договорился.

VII

В тот день надо было пригнать в порт девять машин, и они вели их под легким летним дождем, держа дистанцию примерно в сто шагов. Чарлз был последним. Он отдыхал за рулем, движение было не сильное, и только краем сознания он был здесь, в машине: все существо его, со всем жаром умиротворенного преклонения, было полно мыслью о Веронике. Горделивое сознание, будь что будет, а он победил, было для него внове. В поисках какого-нибудь сравнения, чтобы определить то, что он переживал, Чарлз представил себе неклассного игрока, скажем теннисиста, который каким-то образом сравнялся, а потом сверхчеловеческим усилием переиграл на несколько очков своего сильного партнера, и вот внезапно объявляют, что, хотя игра еще продолжается, очков больше засчитываться не будет. Теперь, что бы ни случилось, какие бы ошибки он ни допустил, он все равно победитель. И от этого чувства беззаботной уверенности игра его может подняться до неожиданного блеска и совершенства – и такой, думал Чарлз, будет отныне и его жизнь. Победа за ним. Ему удалось достичь того, чего он так добивался и что не оказалось иллюзией. Тому свидетельство – как легко было у него на душе, как живил и веселил его каждый вздох; словом, он был счастлив!

Однако какое-то внешнее впечатление все же пробилось с периферии его мозга. Вот уже с четверть часа его смотровое зеркало время от времени отражало какое-то движущееся пятно. Сейчас это пятно обозначалось резче, и, хотя машина шла с довольно большой скоростью, Чарлз слегка посторонился, чтобы пропустить мотоциклиста. В зеркале он увидел переднее колесо и щиток мотоцикла. Это была одна из больших и обильно разукрашенных американских машин. Кремового цвета, она была снабжена всяческими рефлекторами, щитками, сигнальными рожками. На месте седока за рулем громоздился куль каких-то одежек.

Еще через минуту, приглядевшись, Чарлз увидел, что куль этот имеет голову. А переднюю ее часть, как обычно, занимает лицо. И лицо это повернулось, чтобы взглянуть Чарлзу прямо в глаза со злорадной ухмылкой самодовольного торжества.

Чарлз со злостью нажал тормоз до отказа. Машина заскользила по мокрой дороге и, резко вихляя, наконец стала. В тишине кабины послышался стук дождя по крыше и приглушенная работа мотора. Мотоциклист, не ожидавший остановки, проскочил шагов на пятьдесят. Он притормозил гораздо осторожнее, круто повернул машину и медленно подъехал. Чарлз опустил стекло, и они оказались лицом к лицу.

– А ничего машина, послушная, – с напускной развязностью сказал смущенный Догсон. – Вот купил ее; в рассрочку, разумеется.

– И куда собрался? – спросил Чарлз, не давая тому увиливать.

– Да так, вообще, – ответил Догсон.

Он замолчал, не желая уточнять. Но Чарлз, не давая ему опомниться, продолжал наседать.

– Сказать тебе куда?

– Ну что ж, скажи, – хихикнул Догсон с деланным добродушием.

– Брось дурака валять, Гарри. Ты собрался в доки, чтобы разнюхивать и пакостить нашему брату. Не рассказывай сказок. Ты следовал за мной уже много миль, возможно, с самого выезда, но я заметил тебя, только когда движение стало меньше.

– Ну и что же такого? – буркнул Догсон, и его наигранно-сердечный тон мигом стал мрачным. – А что ты думаешь, мне так уж сладко трястись на этой чертовой штуке и гнаться за тобой миля за милей по мокрым дорогам, и все из-за того, что ты не захотел оказать мне услугу и захватить с собой?

Вода струйками стекала с его гладко зачесанных волос. Чарлз в отчаянии посмотрел на него. Ясно было, что это глуповатое и добродушное лицо скрывало твердую решимость, и, пусть это всего лишь дурацкое упрямство, все равно с ним приходилось считаться. Догсон, вдохновленный удвоенной силой честолюбия и своей навязчивой идеи, доведет дело до конца.

До конца! А каков будет этот конец? С болью в сердце Чарлз высунулся из окна и сказал, не сдерживая больше своей ярости:

– Повторяю тебе, выкинь эту затею из головы. Тебе будет стоить невероятных трудов проникнуть в порт и затесаться к водителям экспортных машин. Ты причинишь уйму неприятностей и себе и другим, а в конце концов ничего не обнаружишь и только подтвердишь свою репутацию безмозглого дурня.

Догсон пришпорил своего коня. Мотоцикл оглушительно взревел. Из средоточия шума и дыма на Чарлза глянул откровенно враждебный взор Догсона.

– А почем ты знаешь, что я ничего не обнаружу? – прокричал он.

Слова эти донеслись, словно адское заклинание. Он круто повернул и исчез вслед за головными машинами.

Чарлз дал газ и стал в свою очередь нагонять товарищей. Недавнее ощущение неслыханного счастья было омрачено. Игру придется вести, внезапно почувствовал он, в условиях новых и зловещих осложнений.

К полудню он добрался в порт и присоединился к остальным у ворог указанного причала. Пока происходила таможенная процедура, шоферы толпились у входа, куря и болтая. Бандер был в прекрасном настроении и рассказывал какой-то анекдот, который его слушатели встретили оглушительным хохотом. Джек Саймонс, прислонившись к стене и заломив свою серую кепку на затылок, стоял в стороне от других. Ближайшие дружки Бандера даже с излишней старательностью делали вид, что они не составляют отдельной группы, держались врозь и не затевали между собой разговоров. Все они были явно рады, что сегодня не предвидится очередной «операции». Бандеру на этот раз не дали указания принять товар, и все они были на положении свободных и честных людей. Что касается меня, думал Чарлз, то мне это безразлично. Жизнь его уже давно перестала течь по нормальному руслу, а счастье теперь целиком в одних только отношениях с Вероникой, и это как-то вытесняло из его головы сознание своей вины. А вместе с тем, как это ни странно, исчез и страх. Хотя разоблачение и арест тотчас же вызвали бы величайшее из возможных несчастий – разлуку с Вероникой, он настолько привык к мысли, что лишь преступление делает возможным доступ к ней, что все его страхи были как бы под наркозом. Он не разделял с другими того нервного напряжения, которое явно угнетало даже Бандера. Это было еще одним проявлением того, насколько сузился круг его интересов. Лишь одна-единственная мысль безраздельно владела им, и это наваждение давало ему силу и упорство, в которых он так нуждался.

Он прислонился к стене. Сейчас его заботила только возможность – даже более того, уверенность, – что Догсон уже где-то здесь поблизости. Он с раздражением огляделся, но нигде не видно было ни самого фанатика, ни его мотоцикла.

Саймонс прервал его размышления каким-то вопросом о сегодняшнем рейсе. Чарлз ответил нехотя, и Саймонс снова замолчал. Теперь он редко заговаривал с Чарлзом. Он был слишком наблюдателен, чтобы, несмотря на все предосторожности Чарлза, не понять, что тот не воспользовался его советом держаться подальше от Бандера. Когда глаза их случайно встречались, Чарлз замечал у того выражение укора; как ни старался Саймонс скрыть упрек – по-видимому, он решил не ввязываться в это дело, – его честность, столкнувшись с двойной игрой, давала вспышку осуждения. Чарлз до встречи в Дубовой гостиной тяжело переживал бы неодобрение такого человека, но теперь оно было ему безразлично, даже когда он его замечал.

– А ну, уходите-ка отсюда, – произнес чей-то голо громко, но не сердито.

Все в изумлении оглянулись.

– Я имею право и могу доказать это… М о р а л ь н о е право… Народ должен у з н а т ь! – закричал в ответ другой визгливый голос.

Чарлз весь сжался от приступа тоски и отвращения. Из-за шеренги блестящих черных машин появился полисмен, ведя под руку Догсона. Вся сцена имела столь фарсовый характер, что большинство шоферов, да и все присутствующие заулыбались, а то и захохотали. Полисмен, задобренный такой внезапной разрядкой, соблаговолил объяснить, проходя мимо: «Застукал его, когда он лез в одну из ваших машин. Хотел, видите ли, проникнуть в доки, схоронившись на дне».

Вдруг Догсон заметил Чарлза.

– Послушай, Ламли, – крикнул он, выглядывая из-за спины уводившего его полисмена, – замолви за меня словечко. Видишь, какое недоразумение.

– Так вы знаете этого человека? – спросил полисмен, останавливаясь. – Если так, попрошу вас, как только освободитесь, зайти в контору инспектора и удостоверить его личность.

– Хорошо, – пробормотал Чарлз.

Комическая пара проследовала дальше. В тот же момент дали сигнал, что шоферы могут подводить машины к причалу. Они сели за руль, и следующие полчаса ушли на эту привычную работу.

Освободившись, Чарлз прошел в контору инспектора и заявил, что Догсон человек ему известный и безвредный. Чарлза тут же отпустили и продолжали опрос помрачневшего Догсона; он ушел уверенный, что его показание спасло Догсона от штрафа и тот отделается внушением.

Направляясь к воротам доков, он заметил, что кто-то идет за ним по пятам. Это был Бандер. Чарлз хотел было заговорить с ним, но у него язык словно прилип к гортани и он никак не мог начать. Бандер также не произнес пока ни слова. Они вышли на улицу. Бандер придержал для Чарлза дверь в первый же кабачок, и вот они уже сидели в укромном уголке за бутылкой пива. Ни один из них еще не нарушил молчания.

Бандер в упор посмотрел на Чарлза. Они сидели неподвижно, не притрагиваясь к стаканам, стоявшим перед ними на столе.

Сомневаться не приходилось – Бандер был хозяином положения. Как раз в тот момент, когда их молчание стало напоминать игру «кто кого перемолчит», Бандер небрежным жестом дал понять, что дальше тянуть нечего, что он имеет право спрашивать, и сказал:

– Так, значит, приятель?

– Ну какой там приятель? – неуверенно попробовал защищаться Чарлз. – Просто он знает, кто я, вот и все.

Уже произнеся эти слова, он с ужасом почувствовал, насколько они бессмысленны.

– Он знает, кто вы, вот и все, – спокойно заметил Бандер. – И он знает ваше имя, вот и все, и вы идете выручать, когда его задержали, и он знает, что сегодня должна была прийти партия машин, вот и все.

Чарлз отхлебнул большой глоток. Это звучало как зловещее повторение бог весть сколько времени назад происходившей сцены с миссис Смайт. Я частный сыщик. Ну, вот и сыщи сейчас что-нибудь. Сыщи что-нибудь в ответ Бандеру, чтобы спасти себя от ножа в горло или от удара кастетом темной ночью.

– Послушайте, надо же понимать, – сказал он порывисто.

– Я-то все понимаю, старина, – серьезно сказал Бандер. – А вот вы, сдается мне, ничего не понимаете. А в нашем деле понимать надо.

– Ну, чем я виноват, что знаком с этим полоумным? – отбивался Чарлз.

– Не в этом ваша вина, – согласился Бандер, – а в том, что вели себя не лучше полоумного. Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. В нашем деле гласность ни к чему. И вот каким-то образом этот полоумный старается проникнуть в док, спрятавшись в одной из наших машин. Каким-то образом он узнает, что именно сегодня прибудет наша партия. Когда его обнаруживают, он обращается за помощью к вам, и вы идете и ручаетесь за него или еще там что-то делаете. В конторе инспектора вы позволяете лицезреть свою персону целой своре контролеров и полисменов, которые теперь навсегда запомнили ваше лицо и узнают вас при всех обстоятельствах. И все из-за того, что какому-то полоумному вздумалось проникнуть в доки без пропуска. А чего ему там нужно?

Вдруг Чарлзу почудилось, что Бандер, к счастью, не догадывается о всей правде. Ну, конечно! Догсон для него – это просто бродяга, мелкий воришка или сущий идиот, обуянный сумасбродным желанием попасть туда, куда его не пускают. Он перебрал в голове все обстоятельства. Не сболтнул ли Догсон, что он газетчик? Да нет. Выкрикивая свои невнятные протесты, он, правда, сказал: «Народ должен узнать», – но эта цитата из его заветных риторических разглагольствований, конечно, непонятна для случайного человека. Бандеру ничего и никогда не надо говорить о том, кто такой Догсон, какова его цель. Это означало бы конец для них обоих.

– А вы слышали что-нибудь о… «Свидетелях Иеговы»? – отрывисто произнес он.

За продолговатым недобрым лицом Бандера ему почудилась хмурая физиономия миссис Смайт. Теперь надо разыграть это как следует.

– А какое это имеет отношение? – услышал он тихий, но зловещий голос Бандера.

– А вот какое. – К нему постепенно возвращалась связность речи. – Он член как раз этой секты. И у него пунктик, что им необходимо завербовать как можно больше моряков. Он не раз старался выступать с проповедью на вечеринках в разных портах, и, конечно, без всякого успеха. Он вбил себе в голову, что единственный шанс – это пробраться на самый корабль, когда он стоит в доке, и распихать свои брошюры и листовки по кубрикам. И вот он упорно атакует причалы, особенно закрытые для посторонней публики.

Бандер отпил из своего стакана. Казалось, он раздумывал.

– Что-то не заметил я, чтобы у него был портфель или какая-нибудь сумка для брошюр.

– Ну, на этот счет он стреляный воробей, – уверенно ответил Чарлз. – Он боится спугнуть свою добычу, неся ружье на виду. Он носит их на себе. У него все карманы набиты листовками.

– Вот как?

– Битком набиты, – убежденно повторил Чарлз. Сердце у него бешено колотилось.

Бандер бросил окурок, хитро и твердо посмотрел Чарлзу прямо в глаза и сказал:

– А знаете, что я думаю о всех этих россказнях?

– Понятия не имею, – едва прохрипел Чарлз, у которого сразу пересохло горло.

– Думаю, что все это выдумки.

Пауза казалась нескончаемой.

– То ли онвыдумывает все это, то ли вы. Не знаю, кто именно. И только этого я пока еще не знаю.

Чарлз беспомощно молчал.

– Этот фрукт вовсе не «Свидетель Иеговы», и никакой он не сектант. Просто он пронырливая крыса, которой понадобилось пробраться в порт одновременно с нами. Не знаю еще зачем, не знаю, он ли вас одурачил или вы знаете, кто он, но не смеете сказать об этом, потому что по вашей вине он напал на наш след. Чересчур много вы болтали.

Опять молчание. Миновали столетия, геологические эры сменялись одна за другой, горы вздымались из морей и погружались в них снова. Мелькали законченные циклы эволюции. А стрелки часов, повинуясь смехотворной иллюзии, отметили вереницу эр как сорок пять секунд.

– Так, – наконец вымолвил Чарлз. – И что же вы теперь намерены делать?

– Ничего я не намерен делать, – пробормотал Бандер. – Во-первых, это не мое дело. Если у вас действительно коготок завяз, это уже должно быть известно тем, чья обязанность следить за такими вещами. Они вами и займутся. Потому что, – закончил он неожиданно резким тоном, – мы все нуждаемся в надежной защите.

– Защите? – устало переспросил Чарлз.

– Да, защите от всякого, кто по любой причине, по любой причинемог бы впутать нас в беду… И, что интереснее всего, обе покрышки не были одинаковы по размеру.

– Неодинаковы по размеру? – растерянно пробормотал Чарлз.

– Да, но в эксплуатации одинаково надежны. А на этот раз – поди ж ты. Вот это меня и поражает.

Чарлз краешком глаза заметил субъекта в котелке, который подсел к ним и прислушивался к их разговору. Вот за что можно было восторгаться Бандером. Во всяком случае, за умение приспособляться к специфике своего дела. Сейчас его можно было представить грудным младенцем, высунувшимся из детской коляски, чтобы стянуть конфету и обвинить в этом свою сестренку.

Они вышли из кабачка и направились в разные стороны.

– Знаете, не будем танцевать, – сказал он. – Давайте посидим.

– У вас ужасно утомленный вид. Бедняжка, – сказала она, – вы что, больны или обеспокоены чем-то?

– Нет, просто нездоровится. И устал немножко.

– Конечно, вы нездоровы. Или чем-нибудь очень встревожены. Ну почему, милый, почему вы не хотите сказать мне?

– Что сказать? – спросил он.

Она нахмурилась.

– Я рассержусь. Вы меня рассердите. Почему вы скрываете от меня что-то важное?

Он не знал, что ей ответить. С некоторых пор она стала до такой степени частью его самого, что ему все труднее становилось прятать от нее хоть какой-нибудь уголок своего существа. В обычное время это не имело значения, потому что, когда они были вместе, все остальное исчезало и не было мысли, которой он не мог бы полностью и без утайки открыть ей. Но разговор с Бандером потряс его.

– Милая, – горячо прошептал он. – Я доверяю вам, как самому себе. Просто есть заботы, которыми я не хотел бы вас обременять.

Она изумленно посмотрела на него.

– Как вы можете так говорить? Разве вы не знаете, что, когда женщина любит мужчину, она хочет разделить с ним все, все, вплоть до того, что вы называете заботами? Да. И заботы тоже. Разве вы не понимаете, что больше всего ее пугает, если он от нее что-то утаивает?

– А вы выйдете за меня замуж? – внезапно спросил он.

Она резко вдохнула воздух, как бы готовясь сказать что-то важное, но не говорила ни слова.

– Я спрашиваю, выйдете вы за меня замуж? – снова повторил он, но как-то вяло, без одушевления.

Официант, услышав его слова, скромно отошел.

– Не спрашивайте меня об этом. Не сейчас, – медленно сказала она.

– Но, Вероника, ради бога, почему же?

– Есть вещи, – сказала она все так же медленно и не сводя глаз с ножки своей рюмки, – вещи, о которых не следует говорить.

– А разве вы не знаете, – с горечью сказал он, – что, когда мужчина любит женщину, он хочет разделить с ней всеи больше всего его пугает, если она от него что-то…

– Молчите! – вдруг вскрикнула она. Они взглянули друг на друга тревожно и вопрошающе.

– Уведите меня отсюда, Чарлз. Куда угодно, мне все равно. Если хотите, в какую-нибудь гостиницу.

Направляясь к двери, он чувствовал и знал: она понимает, что они бегут слепо, панически от чего-то, чего они еще никогда не видели и не слышали, но о чем знали только одно: это нечто ужасное.

Вечер был пронизывающе сырой, какие иногда выдаются в конце мая; с моря дул холодный солоноватый ветер. Чарлз не захватил с собой пальто и, бродя под прикрытием угрюмых уродливых сараев, дрожал в своей тонкой куртке. Холод занимал сейчас его мозг больше, чем нервное напряжение, которое – не будь у него иммунитета сумасшедшей бесчувственности – было бы оправдано обстоятельствами, потому что в этот вечер предстояла очередная «операция». Им надлежало собраться в условленном месте с номерными знаками и получить на этот раз особенно большую партию товара.

Все это вместе было для него неожиданно. Уже почти три недели ни Бандер, ни кто-либо другой не заговаривали о таких делах в его присутствии. Он не знал и старался не узнавать, проходили ли за это время «операции». Прежде всего он вовсе не был уверен, что его еще раз используют после случая с Догсоном, и, вполне понятно, предполагал, что некоторое время за ним будут наблюдать, чтобы убедиться, опасен ли он и не предаст ли их. С безнадежным фатализмом он в иные минуты признавал возможность, что его убьют. Слова Бандера: «Мы все нуждаемся в надежной защите», – конечно, намекали на эту возможность. Но он и не думал о самозащите. Бросить работу? Но об этом тоже нечего было и думать. Единственным шансом на спасение было держаться на таком месте, где бы за ним могли наблюдать, пока не улягутся подозрения. А что еще можно было сделать? Даже сейчас, после трех недель честного заработка, он уже начинал ощущать нехватку денег. А потом без всяких упреков и даже не намекая на то, что произошло со времени последнего задания, Бандер преспокойно передал ему сегодня утром перед самым отъездом обычные инструкции.

Налетевший дождь заставил его укрыться под ближайшим навесом. Полуторка, которую он пригнал, тотчас же была принята к погрузке, и, прежде чем покинуть док и согреться в каком-нибудь баре или кафе, предстояла еще обычная процедура получения квитанций. А кроме того, «операция». Глаза его нервно скользнули по двери в цементной стене с надписью «Для мужчин», сделанной темными корявыми буквами рядом со входом.

Наконец квитанции были получены; складывая и пряча их в карман, шоферы по одному и по двое потянулись к воротам. Чарлз укрылся за большим контейнером, чтобы не торчать на виду несколько минут, остававшихся до срока. Еще одному из их партии пришла та же идея, и он уже стоял там, вынимая сигарету. Чарлз положил свои знаки на землю и долго возился, доставая спички, чтобы дать и тому прикурить. Если кто-нибудь случайно оказался бы рядом, он увидел бы только, что двое шоферов спасаются здесь от ветра, задувающего спичку. Через минуту другой шофер, человек с глубоко посаженными глазами, черневшими из-под кепки, посмотрел на часы и кивнул головой в сторону уборной. Он пошел, а Чарлз последовал за ним. Его подташнивало, фланелевые брюки намокли и спереди потемнели от дождя, хлеставшего им прямо в лицо.

Они пришли последними. В уборной было темно и сыро, из всех труб и бачков капало, словно и тут шел дождь. – Ну же, скорее, – и Бандер, казавшийся еще тоньше и долговязей, собрал номерные знаки под мышку и направился к одной из кабинок. Вдруг все озабоченно задвигались и как-то необычно подобрались. Вошел посторонний. Чарлз, который стоял спиной к двери у писсуара, тотчас же с отчаянием почувствовал, что произошло нечто ужасное. Он сильно вздрогнул. За спиною ни звука. Не спеша, он застегнул прореху и обернулся. Бандер стоял неподвижно со знаками под мышкой, другие шоферы собрались в кружок, глядя в упор на постороннего. Догсон, такой же напряженный, смотрел на шоферов.

Он не взглянул на Чарлза. Нельзя было понять, сознает ли Догсон его присутствие. Единственное, что он сознавал, что сознавал каждый из них, – неминуема быстрая развязка.

И все-таки она разразилась так внезапно, как это бывает только в кошмарах. Бандер рванулся вперед и распахнул дверь одной из кабинок. Приземистый плотный мужчина в черной кожаной кепке, подойдя сзади, заломил Догсону руки за спину. Рот толстощекого недоуменного лица был широко раскрыт, но не издавал ни звука. Свободной рукой Бандер ухватил Догсона за плечо и помог приземистому втолкнуть его в кабинку. Дверь захлопнулась. В кабинке они втроем едва помещались стоя.

– Беги! Все врозь! – раздался чей-то голос.

Чарлз не мог определить, чей именно. Но все мгновенно шарахнулись в разные стороны. В панике – панике, которую он разделял со всеми, – Чарлз протиснулся в дверь и выскочил под дождь. Оказавшись во дворе, большинство приостановилось на секунду в нерешимости, а потом каждый заставил себя спокойно идти, только не бежать, нет, идти обычной походкой и в разных направлениях. Лишь некоторые с разбегу промчались несколько шагов, прежде чем совладали с собой и тоже зашагали. Полное молчание, при котором все это происходило, только подчеркивало нереальность случившегося, похожего на сон.

Задыхаясь, Чарлз брел к воротам, машинально нашаривая в кармане пропуск. Ни в одном уголке мозга не возникало волевого импульса, который побудил бы его вернуться и помочь Догсону, хотя он знал, что оставляет человека на верную гибель. И все же он уходил прочь, и колени у него не слушались и обмякали при каждом шаге. Тело, а может быть, какая-то подсознательная часть существа призывали Чарлза вернуться, сжать Бандеру глотку, заслонить Догсона от его немой волчьей хватки, от которой, он знал, уже поздно было спасать. И над всем прокатывалась знакомая и привычная волна гнева. Так ему и надо, дураку! Сам, дурак, напросился.

Двое спасавшихся в другом направлении и уже добравшихся до ворот вдруг побежали обратно, лица у них были искажены страхом. Они тяжело пробежали мимо него, и он, отскочив в сторону, бессознательным движением спрятался за те самые контейнеры, которые уже раз сослужили ему службу. Выглядывая в узенькую щель, он заметил несколько человек в черной форме; они нарочито размеренно прошагали мимо него от ворот с видом людей, обязанность которых не преследовать, а просто явиться на место происшествия и навести порядок.

Чарлз отшатнулся. Через минуту они начнут прочесывать весь док и непременно его поймают.

Сознание его на мгновение затмилось, потом заработало четко и ясно. Обычная штука. Его всегда поражало это прояснение, а сейчас больше, чем когда-либо. Попав три недели назад в контору инспектора, чтобы выручить Догсона, он еще тогда машинально отметил, что это святилище вместе со многими другими конторами, которые теснились и лепились друг к другу, помещается в большом ветхом здании, снаружи напоминавшем торговый склад. Там было несколько выходов. Некоторые из них вели прямо на улицу. Но был и выход в док, где он сейчас находился.

Предстояло выбирать между невероятным шансом спастись, с одной стороны, и полной уверенностью, что его поймают, – с другой. Стараясь держаться в тени, он подошел на расстояние шагов двадцати от двери, которую он наметил. Начинало темнеть, но он знал, что ему это не поможет. Через несколько минут, когда подойдет полицейский резерв и они раскинут сеть по всей территории доков, всякий подозрительный человек будет задержан, хотя бы его скрывала непроглядная тьма.

И все же пока еще не было сигнала общей тревоги, и незаметная, немая драма разыгрывалась на фоне нерушимого порядка и спокойствия. Рабочие, укрывшись под навесом сарая, с насмешливым любопытством посматривали на отряд полицейских, шествовавших по пирсу, а в остальном все шло обычным чередом, в полном неведении о каких-либо беспорядках и тревогах.

К удивлению Чарлза, никто не остановил его, никто не выследил его, никто не погнался, никто даже не обратил на него внимания. Несколько секунд полного затишья, прежде чем хорошо смазанная машина преследования придет в действие. И по счастливой случайности он именно сейчас обрел то чудесное ощущение времени, которое позволило ему воспользоваться этими немногими секундами. Он вошел в здание через запыленную стеклянную дверь. Она имела такой запущенный вид, словно ею пользовались редко и лишь как запасным выходом. Лестница, ведущая вверх. Длинные, темные разветвления коридоров. Служащие уже давно разошлись по домам, но еще не наступило время уборки и обхода, перед тем как запереть помещение на ночь. Опять-таки ему посчастливилось попасть сюда в какой-то наиболее благоприятный момент.

Он заблудился и, выглянув в окно, увидел, что находится уже на внешней стороне, выходящей на улицу. Ближайшая дверь, если только она еще не охраняется, – и он свободен, хотя бы временно!

Вверх по лестнице зашлепали шаги, и согбенная фигура с ведром в одной руке и щеткой в другой заковыляла по направлению к нему. Но голос был равнодушный, не сердитый.

– Что так заработались, дружище?

– Да все кетгут. Отчет о кетгуте, – подсказала Чарлзу ответ его бурлящая память.

– Вот как, – с полным равнодушием сказал сторож, уже не слушая, что говорит Чарлз. – Так вы спускайтесь по этой лестнице. Там дверь еще отперта, и лучше вам тут выйти. Если пойдете через главный вход, мне придется вас провожать. Знаете, сейчас уже здесь никому быть не положено. Так вы спуститесь тут, и я буду знать, что никого больше не осталось. Вы последний.

Чарлз не очень-то понимал его путаные объяснения, но уловил, куда ему идти. Уже не скрывая своей поспешности, он сбежал вниз по лестнице (в самом деле – ретивый юный клерк засиделся за отчетом о кетгуте и опаздывает на свидание с девушкой) и нашел наконец дверь в узкий проход. Выскочив на улицу, он круто свернул в сторону от главного входа и пошел как можно быстрее. Дождь ослабел, но ветер налетал пронзительными порывами, и он чувствовал, что дрожит, словно среди всего этого кошмара тело его шло как бы рядом с ним, требуя немножко внимания и к себе, ожидая, когда же он наденет пальто.

Он пересек улицу, держась подальше от фонарей. Когда он проходил мимо темной подворотни, чья-то рука схватила его за плечо.

– Пустите, – проговорил он, а потом: – Как вам удалось вырваться?

– Вплавь, – коротко ответил Бандер. Он был мокрый с ног до головы. Чарлз не мог представить себе, как ему удалось укрыться в воде и выйти из нее незамеченным. – Не будьте дураком. Пешему отсюда не выбраться. Они уже подняли на ноги весь город. Единственный шанс – машина, и такая, которую не ищут.

– Оставьте меня в покое.

Чарлз задыхался. Мокрая рука стиснула его запястье. Он попытался вырваться.

– Не будьте дураком, – повторил Бандер.

Он отчаянно цеплялся хоть за кого-нибудь, кто разделил бы с ним опасность, словно только при этом условии он мог вынести положение травимого зверя.

– Где Догсон? – не мог не спросить Чарлз, хотя он знал, до ужаса, до тошноты ясно знал.

– Догсон?

– Ну да, тот, кто пришел.

– Он пришел, – сказал Бандер, – но не вышел. И не выйдет. Им придется доставать его оттуда. – Он тяжело дышал, и его выпуклые глаза, которые всегда были ненавистны Чарлзу, казалось, светились в темноте, как глаза волка. – Им придется доставать его оттуда, – повторил он.

Несколько секунд они простояли неподвижно. Вода тяжело стекала с одежды Бандера. Потом, не выпуская руки Чарлза, он потащил его из подворотни. Чарлз наконец вырвался, но продолжал идти рядом. Что ему оставалось делать и, кроме того, не все ли ему равно? Он замешан в убийстве, и рано или поздно его поймают. Одно было для него ясно: тем или другим путем он добьется, чтобы его повесили. Он не допустит приговора, который на долгие годы разлучит его с Вероникой.

– Надо брать первую же, какая попадется, иначе будет поздно, – сказал Бандер. – Если мы еще на двадцать минут задержимся в городе, нам лучше явиться в полицию и заявить, кто мы такие.

Они выбрались из переулка на более оживленную улицу, застроенную опустевшими на ночь конторами. Три запертые машины стояли почти рядом. Чарлз невольно восхищался самообладанием Бандера: не спеша, тот заглянул в окно самой сильной из них, потом преспокойно вынул связку ключей.

– Заходите с той стороны, – сказал он Чарлзу небрежным обыденным тоном, в точности как владелец машины сказал бы знакомому, предлагая подвезти его домой.