Текст книги "Спеши вниз"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

III

Фроулиш редко покидал чердак; иногда неделями он не ходил никуда дальше импровизированной умывальной внизу во дворе. Но по временам он предпринимал долгие одинокие прогулки, и в одну из суббот Чарлз, устроившись в самом теплом уголке, чтобы вздремнуть после обеда, не удивился, когда романист стал облачаться в свое обтрепанное пальто.

– Что, отправляетесь на охоту за идеями? – сказал он.

– Какие там идеи, – ухмыльнулся Фроулиш. – Все вы помешались на идеях. И в голову вам не приходит, что при работе, протекающей в хроматической гамме (хроматической, соматической, динамической – эпитет по вашему усмотрению), для художника необходимы различные физические состояния.

– То есть, по-вашему, отдельные куски можно написать только будучи утомленным, голодным или простуженным?

– Да, примерно так, – серьезно ответил Фроулиш. – Мне предстоит написать шесть страниц о состоянии крайнего утомления. Вот я и хочу испытать физическую усталость. Не умственную, там должно быть душевное равновесие: мышечная усталость – вот что мне нужно. Проделаю миль десять, а вечером буду писать.

– А, когда ты сляжешь, мне придется ходить за тобой, – сказала Бетти. Она угрюмо посмотрела на него. – Ну и дурачина же ты, Эд, глупый недотепина, – продолжала она голосом, которого Чарлз у нее еще не слыхал. Он звучал грубой лаской, как ее любовный призыв. Вдруг Чарлз понял, что и в груди этой нескладной дурехи возможно какое-то искреннее чувство.

– А почему бы вам не попробовать помыть окна вместе со мной? Что устанете, за это я ручаюсь, – сказал он Фроулишу.

– Если это шутка, то довольно неуклюжая, – огрызнулся писатель, с трудом слезая вниз по лестнице. Пальто его свисало почти до пят. Должно быть, он позаимствовал его у огородного пугала.

Когда он ушел, Чарлз растянулся, куря и подремывая. Бетти сидела напротив него молчаливая и вялая, всецело поглощенная какой-то непонятной работой. Ковыряя иглой, она сшивала куски чего-то вроде мешковины. По-видимому, Фроулиш нуждался в шарфе. В четыре часа она поставила чайник на керосиновую печь, и Чарлз встрепенулся, с удовольствием предвкушая чаепитие. Вот это комфорт, вот это благополучие!

На дворе послышались шаги. Не шаркающие шаги Фроулиша, а резкий стук каблуков. Что-то пробормотал мужской голос. Женский зазвучал звонко, как колокольчик.

– Нет, а я думаю, что именно здесь. Наверно там, на чердаке. Давайте поднимаемся.

Чарлз тревожно уставился на Бетти. А с ней произошла какая-то перемена. Она выпрямилась, вся напряглась и дрожала, как собака на стойке. Но это было не радостное возбуждение, а знак тревоги и ненависти.

– Что с вами, детка? – спросил он, из сочувствия к ней позволяя себе неожиданную фамильярность.

– Шлюха, – медленно произнесла она.

В проеме показалась голова и плечи молодой женщины. Шапка завитых подстриженных белокурых волос, квадратное решительное лицо с большими спокойными глазами.

– Здесь живет мистер Фроулиш? – четко выговорила голова. Какое-то спокойное бесстыдство ее голоса задело и потрясло Чарлза.

Бетти не отвечала. Наконец за нее ответил Чарлз:

– Да, но его сейчас нет дома. Может быть, вы зайдете и скажете, что ему передать?

Молодая женщина одолела последние ступеньки лестницы и очутилась лицом к лицу с хозяевами.

– Да, конечно, – сказала она, рассматривая Бетти как почечный камень на рентгеновском снимке. – Мы, кажется, встречались?

– Однажды, – сухо отрезала Бетти. – И жалею, что это повторилось.

По лестнице вслед за девушкой вскарабкался молодой человек и стал возле нее с видом, одновременно почтительным и вызывающим. Это был Джордж Хатчинс.

Чарлз поглядел на него сочувственно. Тот был явно растерян. Ни один из уроков его жизненного опыта не подходил к данной ситуации – менее всего его осторожная любовь к порядку и вкрадчивый карьеризм. Чарлз почувствовал себя в положении бывшего заключенного, посетившего тюрьму и при виде своих прежних сотоварищей презирающего себя за то удовольствие, которое он испытывает, сравнивая свою свободу с их заключением. Он смотрел на Хатчинса, как сквозь решетку: не выберешься, пожизненное заключение. А как там на воле, дома? Нечего думать об этом. Твой дом теперь здесь.

– Хелло, Джордж, – сказал он. – А как насчет того, чтобы представить? Дамы, должно быть, не знают друг друга по имени.

– Прекрасно знаю, – сказала Бетти. – Просто я не хочу пачкаться непристойным словом.

Хатчинс слегка перекачнулся с пятки на носок. Ом был широкоплечий и плотный, так что пол дрогнул, как под упавшим кулем муки. Его красное лицо залоснилось.

– Это Чарлз Ламли, Джун, – сказал он молодой женщине.

Чарлз ожидал, что он закончит церемонию представления, назвав ее, но какой-то внутренний тормоз помешал сделать это Хатчинсу, который, казалось, не в состоянии был выговорить ее имя. Может быть, Джордж был в нее влюблен.

– Меня зовут Джун Вибер, – сказала девушка Чарлзу.

Она посмотрела на него серьезно и бесстыдно. Ему было так хорошо, а теперь колени вдруг ослабели, и он рад был, что сидит. Став мойщиком окон, он не считал себя обязанным вставать, когда его представляют женщине. Он был малопривлекателен для женщин, но все-таки иногда ему перепадали знойные взгляды и прочие призывные сигналы. Вероятно, это делалось просто для практики. Вероятно, по той же причине сделала это сейчас мисс Вибер, во всяком случае, он предположил, что это автоматический и невольный рефлекс.

Влажными ладонями Чарлз цеплялся за протертые ручки кресла.

– Здравствуйте, – пробормотал он.

Она осмотрела его с ног до головы. Казалось, что позвоночник его обратился в цепочку из ватных колец, нанизанных на проволоку. Потом проволока раскалилась докрасна и расплавилась, а ватные позвонки рассыпались по полу.

– Так-таки и незнакомы? – сказала Бетти, словно сплюнула.

– Незнаком, – сказал он, запинаясь и переводя глаза на ее вспыхнувшее от гнева пористое лицо. Оно стало кирпично-красным, и наконец-то поверхность ее кожи оказалась в полной гармонии с ее цветом.

– Никогда не поверю. А что же вы делали в свободное время у себя в университете?

– Занимался спортом, – с идиотским видом пробормотал Чарлз.

– Ну, значит, был один вид спорта, которым вы не занимались, иначе вы занимались бы с нею вместе. Как и все прочие.

Хатчинс беспокойно поежился. Джун Вибер сказала ледяным тоном:

– Я пришла сюда по делу.

– А куда вы ходили просто так? – сказала Бетти. – Сколько я вас помню, вы всегда занимались «делами».

– Я попросил бы вас быть повежливее, – обратился к ней Джордж Хатчинс.

Это должно было означать: как хорошо, что есть кому заступиться за Джун Вибер. Чарлз чуть было не расхохотался.

– Я попросила бы вас без предисловий, – сказала Бетти. – Если вы действительно пришли по делу, так говорите, по какому, и проваливайте.

– Может быть, мне лучше оставить записку, – четко выговорила Джун Вибер. – Сомневаюсь, чтобы вам можно было доверить что-нибудь на словах.

– Конечно, если это будут ваши обычные слова. Мне не хватит моего запаса непристойных слов.

Тут Чарлз не выдержал и встал.

– Послушайте, – сказал он. – Мне это надоело, Я не могу предложить вам чашку чая, мисс Вибер, потому что я не у себя дома. Я здесь только жилец. Но, если вы поручите мне что-либо передать Эдвину Фролишу, я позабочусь, чтобы это до него дошло. «И перестаньте вы так на меня глядеть», – чуть было не добавил он.

– Я пришла по поручению стотуэллского Литертурного общества, – сказала она.

– Председателем которого она является, – напыщенно заявил Хатчинс, снова почувствовав себя на твердой почве.

– Я была немного знакома с мистером Фроулишем по университету, – продолжала она. – Уже тогда было известно, что он работает над замечательным романом. Когда я узнала, что он живет здесь, – она поглядела на Бетти, – и в уединении заканчивает рукопись, я подумала, что хорошо бы ему прочитать отрывки на нашем вечере. Следующее наше собрание через пять дней, в ближайший четверг. Подтверждения не надо, но, пожалуйста, передайте ему, чтобы он позвонил, если не сможет прийти. – Она сказала ему свой номер. – Собираемся мы в женской школе в восемь часов.

Прежде чем Чарлз собрался ответить, зарокотала Бетти:

– Ладно. Слышали. Теперь убирайтесь и вы и вы, дружок. Хорош гусь! – ехидно добавила она, испепеляя Хатчинса взглядом.

– Мне кажется, она предлагает вам уйти, – извиняющимся тоном сказал Чарлз.

Хатчинс повернулся и стал спускаться по лестнице. Джун Вибер еще с минуту стояла, переводя глаза с Бетти на Чарлза. Потом сказала, обращаясь к Бетти:

– Можете не беспокоиться, милочка. Я вовсе него не зарюсь.

– А почему бы и нет? – огрызнулась Бетти. – Он носит штаны, этого достаточно.

Они смотрели друг на друга в упор. Разительный контраст: одна в брюках, тощая, неряшливая, готовая по малейшему поводу царапаться и кусаться, и другая – стройная, женственная, насыщенная энергией, как динамо, грозящее смертельными разрядами. Чарлзу стало жаль Хатчинса, жаль Фроулиша и как-то смутно жаль самого себя. Сам-то он, в такой ли уж он безопасности? Устоит ли он там, где они пали?

Джун Вибер поставила ногу на верхнюю ступеньку и начала спускаться. Когда она скрылась до пояса, грудь ее вызывающе выгнулась почти на уровне пола. Бетти наклонилась так, что лица их сблизились.

– На этот раз не хотелось о вас руки марать, – сказала она. – Но не вздумайте прийти еще раз и мутить воду. Это вам даром не пройдет.

Не отвечая, посетительница скрылась из виду.

Стоял октябрь. Осенние ветры заполнили канавы желтыми листьями, и уже темнело, когда Чарлз возвращался домой со своей тележкой. Он был еще под впечатлением недавней выходки Бетти и раздумывал, пронесло ли уже бурю или атмосфера на чердаке все еще насыщена. Он устал и решил подкрепиться чашкой чая.

Закусочная Гарри Снэка была открыта. Он поставил тележку так, чтобы ее было видно из окна, и вошел. Получив у прилавка щербатую кружку темно-бурого пойла, он присел за ближайшим столом. Усталый, отяжелевший и обмякший, он не обращал внимания на окружающее. В закусочной было почти пусто.

– Это что, ваша тележка там, за дверью?

Чарлза резанул однотонный северный говор. Он оглянулся, рядом с ним сидел коренастый, невысокий мужчина в кепке и намотанном вокруг шеи теплом шарфе. Запавшие щеки указывали на отсутствие зубов.

– Да, это моя тележка, – ответил он равнодушным тоном, выдерживая характер самостоятельного человека, не назойливого и не болтливого. Но уже то, что он ответил, вызвало новую фамильярность говорившего.

– От себя работаете, да?

– От себя.

– Что, так лучше?

– Гораздо.

– Доходнее, да?

Чарлз встал и направился к двери.

– Мне так нравится. Вот и все.

Но коренастый был уже на ногах и, понизив голос настойчиво проговорил:

– Ну, ну, не ершитесь. Я спрашиваю неспроста. Садитесь-ка. Выпьем еще по чашке.

– А я больше не хочу.

– А я ставлю, – сказал коренастый так, как будто этим все улаживалось: в самом деле, кто, находясь в здравом уме, откажется от даровой чашки чая, даже после обильного чаепития.

И вот Чарлз оказался снова за столом перед дымящейся кружкой. В той прежней своей жизни он чувствовал бы себя обязанным медленно отхлебывать, чтобы из вежливости отплатить за чай приятным разговором. Теперь он, не задумываясь, проглотил бы кружку и покинул бы непрошенного собеседника. Но чай был слишком горяч. А даже по новым своим воззрениям он не мог уйти, не притронувшись к кружке. Попался.

– Я без дальних слов, – начал коренастый, молчаливо принимая сигарету из протянутой Чарлзом жестяной коробочки. – Я видел, как вы тут расхаживаете с вашей повозкой и снаряжением. И пришло мне в голову: «Вот работает парень сам от себя. И хорошо работает. И все же, – говорю я себе, – никак ему не развернуться».

– А если я вовсе и не хочу разворачиваться?

Тот беззубо осклабился на эту шутку. Ну что на это отвечать? Конечно, шутит.

– И знаете, что я тут подумал?

– Понятия не имею.

– А тут я и сказал себе, – коренастый качал головой в такт словам: – «Парню нужен компаньон. Компаньон помог бы ему развернуться как следует».

Чарлз откинулся и недовольно посмотрел на говорившего. Он не отвечал по многим причинам. Хотя в душе он и страшился впустить постороннего в твердыню своей независимости, но нельзя было отрицать, что сама мысль об этом с некоторых пор не раз возникала в его сознании. Клиентура его была по-прежнему ограниченной, новой работы почти не подвертывалось, и вожделенные контракты оставались в мечтах. Компаньон, который подыскивал бы работу и помогал бы справиться с ней, – это, конечно, могло быть лучшим решением вопроса.

– Развернуться как следует, – повторил беззубый даже с некоторым самодовольством. Дым от затяжки валил у него изо рта и из носа. – Теперь взгляните на это с другой стороны, – сказал искуситель, пригибаясь плотную к все еще молчащему Чарлзу. – Вы молоды. Вам не хватает опыта. Пока дело ограничивается тем, что разъезжаешь с тележкой и моешь окно здесь, окно там – тут вы можете управиться один. Но ведь нельзя же вам застревать на этом навсегда!

Навсегда! Сама идея делать что-то всегда, мыслить в терминах всегда– это все было принадлежностью той, прежней его жизни. Этот манчестерец говорил явно не то.

– А я, например, мог бы стать вам полезным. Я не здешний, – этого можно было не говорить, однако, как многие, он забывал о своем акценте. – Но в Стотуэлле я уже завязал много знакомств. Я живу здесь больше года.

– Короче говоря, – медленно сказал Чарлз, – вы хотите войти со мной в компанию, потому что считаете, что мое дело можно развернуть?

– Вот именно. В точку. И что вы об этом думаете?

– Ни черта не понимаю, вот что я думаю. – Неутихающий внутренний протест заставил Чарлза говорить вызывающе.

– А чего не понимаете? Чего?

– Да мне непонятно. Оставшись по каким-то причинам без работы, вы решаете заняться мойкой окон, и вот, вместо того чтобы попытаться действовать самостоятельно, вы хотите войти со мной в компанию. Но почему? Мне ведь нечего вам предложить: ни денег, ни добавочного оборудования, ни клиентуры. На что вы рассчитываете?

– Ни на что я не рассчитываю. А вместе мы можем кoe на что рассчитывать, – сказал коренастый и энергичным жестом смял сигарету. – В душе я делец. Мы все такие в Манчестере. А суть всякого дела, – он с глубоким убеждением повторил, – суть каждого дела это комбинировать. Предположим, я начал бы все сначала в одиночку. Прибавился бы еще один конкурент, и мы вцепились бы друг другу в глотку без всякой надежды помочь этим своему делу. А, кроме того, вы меня неправильно поняли. Вовсе я не сидел и не решал заранее: «Буду мойщиком окон», а потом не искал вас по всему городу. Нет, я шел другим путем. Кончилась у меня работа, и вот я стал прикидывать, к чему приложить свою инициативу и организаторские способности.

Последние слова были настолько явно навеяны чтением рекламных брошюр «Как добиться успеха», что недоверие Чарлза только усилилось. Странный, однако, тип, с такими ему не приходилось еще сталкиваться. Его ланкаширский говор вызывал в памяти мюзик-холльные пародии. Но их юмор был особого рода, за обыденностью которого всегда чувствовалась неприязнь ко всему претенциозному и возвышенному. Это был юмор дельцов. И обывателей.

Ну и что же? Он действительно нуждался в помощи, и вот помощь ему предлагают. Молодому человеку, занятому в одиночку мытьем окон, не приходилось рассчитывать на большой выбор в поисках компаньона.

– Идет! – сказал он серьезно.

По лицу коренастого побежали морщинки, и оно собралось в довольно приятную улыбку, которую не могли испортить даже желтоватые прокуренные корешки. (Почему это клыки сохраняются лучше коренных и резцов? Уже и раньше вопрос этот часто занимал Чарлза.)

Коренастый протянул короткопалую руку. Ногти у него были черные, обкусанные.

– Эрн Оллершоу, – сказал он.

Чарлз пожал руку и торжественно произнес свое имя. Они стали компаньонами.

Решили пойти к Эрну и обо всем договориться. Эрн прошел за буфетную стойку то ли в уборную, то ли попрощаться с хозяином или с кем-нибудь из его семьи, и Чарлз, не желая дольше дышать чадным воздухом закусочной, вышел на улицу. Тележка стояла у обочины, и он направился к ней. Вдруг сильный толчок едва не свалил его с ног. Пошатнувшись, он отступил в темную подворотню рядом с входом в закусочную Снэка. Чья-то огромная лапища ухватила его за ворот. Тяжелое тело навалилось на него и мешало дышать. При свете фонаря блеснула чья-то лысина.

– Минутку, сынок. Как, цела шейка-то? Ни слова!

– Так как же, цела?

Где же этот Эрн?

– Цела.

– Тогда молчок, слышишь? Твоя тележка?

Опять этот вопрос! Но теперь не приходилось раздумывать – отвечать или нет.

– Моя.

– Ах, так! Значит, завел собственное дело, занимаешься мойкой окон? Ну так слушай. Видишь это?

Свободная рука говорившего была сжата в кулак. И что-то тускло поблескивало на пальцах. Хотя Чарлз до этого никогда не видел кастета, но догадался. Лысый для большей убедительности повертел кулаком и так и эдак. Медные шипы отражали желтоватые лучи фонаря. «Пахнет убийством», – подумал Чарлз.

– Не вздумай дальше отнимать хлеб у здешних. На первый раз с тебя хватит этого. Увижу еще – сверну шею и баста!

Шаги. Кто-то подходит по тротуару.

– Тише!

Кастет уперся Чарлзу в кадык. В подворотне темно. Прохожий ничего не заметил. Или заметил двух обнимавшихся пьянчужек.

Где же Эрн?

Чарлз не считал себя трусом. Выйдя из мальчишеского возраста, он ни разу не дрался, но полагал, что при случае может постоять за себя. Но тогда все представлялось ему совсем иначе. Непременно на просторе, чтобы было где сойтись и размахнуться, и, конечно, при свете дня. Но так вот, в темной подворотне, с притиснутыми руками, чувствуя чье-то зловонное дыхание, и с глоткой, зажатой кастетом…

– И проваливай туда, откуда явился, – убедительно посоветовал лысый. – Недели не протянешь, если не смотаешь удочки.

Открылась дверь закусочной.

– Тише. – И кастет опять сдавил глотку.

Это был Эрн. Не глядя ни направо, ни налево, он с секунду постоял на пороге, потом ровным шагом направился мимо подворотни. От досады и страха у Чарлза замерло сердце. Потом, уже, казалось, миновав их, Эрн, так же не глядя, захватил согнутой рукой лицо лысого и резко дернул его. Тому оставалось либо выпустить Чарлза, либо в свою очередь оказаться с переломанной шеей. Он выпустил воротник Чарлза. Эрн все еще не глядел на него.

Лысый внезапно извернулся и взмахнул рукой. Он старался ударить Эрна в затылок кастетом. Но Эрн быстро согнулся и двинул лысого плечом в живот. Встречное движение и объединенный вес придали такую силу этому удару, что лысый словно переломился, корчась от боли. Мускулы на его животе затвердели, как чугун, и не давали ему облегчиться рвотой. Тут кулак Эрна угодил ему прямо в лицо. Лысый упал.

Чарлз, весь дрожа, выскочил из подворотни. Ему хотелось поскорее уйти, где-то отсидеться, успокоиться. Эрн уже собрался следовать за ним, но счеты с лысым еще не были покончены. Шагнув туда, где в откинутой руке тускло поблескивал кастет, Эрн тяжело припечатал кулак своим грубым башмаком.

Уже отойдя немного, Эрн спокойно сказал:

– Теперь пусть поторопится снять свои кольца, не то будет красоваться в кастете недельку-другую. Рука-то у него теперь вздуется что надо!

Чарлз промолчал.

– Открывая наше первое собрание зимнего сезона, – сказала Джун Вибер, и ее звонкий голос чеканил слова, как колокольный призыв к какой-то оргии, – мы приветствуем мистера Фроулиша. Он прочтет нам отрывки из романа, над которым сейчас работает.

Она села. Джордж Хатчинс вплотную придвинул свой стул и украдкой взял ее за руку, прикрываясь газетой.

Фроулиш согнулся над столом, лицо его казалось бледной перекошенной маской. Он дернул рукой и опрокинул стакан жестом настолько неестественным, что он казался нарочитым. Но именно поэтому Чарлз приписал этот жест естественной нервозности.

Все ждали, когда же он начнет. Он глядел на собравшихся, постукивая пальцем по лежавшей перед ним рукописи, судорожно подергивая левой ногой. Кто-то откашлялся, гулко, словно выстрелил в железнодорожном туннеле. Это был известный нуда и придира, мистер Ганнинг-Форбс, старший учитель местной средней школы. Однажды Чарлз мыл у него окна.

– Леди и джентльмены, – хрипло прошептал Фроулиш. В том месте ковра, куда он уронил зажженную сигарету, начал куриться дымок. Хатчинс услужливо приподнялся и затоптал тлеющий окурок. – Я без всякого вступления прочту вам первые абзацы романа.

– А как озаглавлена книга? – недоверчиво спросил Ганнинг-Форбс и пристроил обе руки на залоснившихся коленях своих фланелевых брюк.

– Заглавия нет, – нетерпеливо ответил Фроулиш. – Темно-синий переплет. Никаких надписей, никаких титульных листов.

– А какой в этом смысл? – с возрастающей неприязнью проворчал учитель. – Мышление невозможно, если вещи не обозначены своими именами. Ведь мышление состоит…

– Я считал это самоочевидным, – страстно воскликнул Фроулиш. – Я считал это аксиоматичным. Нет заглавия, потому что невозможно несколькими словами выразить идею романа. Это идея, которую не сведешь к формуле. О человеческой жизни. Просто книга. Хотите знать, о чем она, – прочтите и узнаете. Не признаю самой мысли о том, что сколько-нибудь значительные явления могут быть снабжены ярлыками и разложены по полочкам.

Ганнинг-Форбс вскочил, но Джун Вибер наклонилась и положила руку на его рукав. Он обернулся и поглядел на нее, потом медленно сел; стекла его очков в стальной оправе мрачно поблескивали.

– Итак, несколько вступительных абзацев, – сказал Фроулиш, срывая с себя воротничок и галстук и кидая их в пламя камина (подготовленный трюк, который, однако, можно было тоже считать непроизвольным). – Никакой связи с основным стержнемкниги. Просто мелодический и облический блик или семантическое введение.

– Как, как? – прокаркал Ганнинг-Форбс.

– Мелодический и облический блик или семантическое введение, – повторил Фроулиш. Все недоуменно молчали.

– Ко-роль гнал голь, – начал Фроулиш. – В нем стыл без крыл его пыл. Враг, кинь стяг! Кровь ран клюнь, вран, сквозь мрак их зрак. Кол-дун, в дым дунь! Стынь, мымр злой пых, вей ввысь слов пух.

Хатчинс беспокойно заерзал на своем стуле.

– Вей вверх! Вей вниз! Свей в ком всех визг. Слов ком – ни о ком. А дым – черт с ним! Злой пес врос в лёсс.

Очки Ганнинг-Форбса искрились яростью. Школьные учителя и банковские клерки сидели в оцепенении. Хатчинс поймал взгляд Джун Вибер и похотливо осклабился. Чарлз глубоко затянулся сигаретой. Фроулиш продолжал гудеть:

– Средь трав стремглав. Все в пляс, грянь, бас, пей эль, друг эльф. Бро-дяг взвей стяг! Здесь конец части, – заключил Фроулиш. Слушатели очнулись. Поникшие было головы снова воззрились на него.

– Хорошо, но если это введение, то каков же основной сюжет? Почему вы не расскажете нам вкратце сюжет? – вопрошал Ганнинг-Форбс.

– А если у меня его нет? – ухмыльнулся Фроулиш. Ему, видимо, нетерпелось сцепиться со стариком.

– Но как же без сюжета? Сюжет и несколько отрывков, чтобы видно было, как развиваются характеры.

– Не смешите. У меня на губе трещинка, – презрительно отозвался Фроулиш.

Он весь кипел протестом, это его взбадривало, делало энергичным, счастливым, даже веселым. Куда девались обычные неврастенические беспокойство и угрюмость. Он мог служить живым доказательством того, что в каждом человеке заложен от природы огромный резерв возможностей, которые обнаруживаются, когда ему приходится защищать то, во что он действительно верит. Чарлз, наблюдая из своего уголка за его чудесным превращением, со стыдом вспоминал, как воспринял он яростное выступление Бетти в защиту своего сожителя. Эд этого стоил, хотя кто бы мог догадаться!

– И все-таки, мистер Фроулиш, – прервал дальнейшее развитие ссоры ледяной голос Джун Вибер, – прочтите нам что-нибудь еще. Может быть, какую-нибудь сцену, раскрывающую основную тему или тенденцию книги.

– Ну, это другое дело, – кротко отозвался Фроулиш, который сразу присмирел, не слыша больше слова «сюжет». – Я попросту расскажу центральную ситуацию. Между двумя этажами небоскреба застряли в кабине лифта шесть человек: музыкант, врач, уборщица, фокусник со своей помощницей и горбун с небольшим чемоданом.

– Надеюсь, он положил туда десяток сэндвичей, – хихикнул местный священник. – Бедняжки, они скоро проголодаются там взаперти.

– Детали каждый может представлять себе по-своему, – отрезал Фроулиш, даже не допуская мысли, что тот пытается шутить. – Так о чем, бишь, я? Да, шестеро в лифте. Часть книги состоит из ряда отступлений, каждое размером с обычный роман. Это предыстории всех шестерых. Не фактические биографии, а просто поток их сознания. Причем выражено это преимущественно нанизыванием образов.

– Господи помилуй! – громко сказал Ганнинг-Форбс.

– Время от времени, – продолжал Фроулиш, – они пытаются связаться с диспетчером, который помещается в подвальном этаже и мог бы исправить лифт. По крайней мере там есть дверь с надписью: «Главный электрик», но дверь заперта, и никто не видел, чтобы кто-нибудь входил туда или выходил оттуда. Самые вызовы должны быть написаны определенным образом и подсунуты под дверь.

Это, казалось, заинтересовало наконец Ганнинг-Форбса.

– Неплохо придумано, – заметил он. – Хороший пример того, как зазнались рабочие после войны.

К счастью, Фроулиш перестал обращать на него внимание.

– Так что им не удается вызвать его. Первое время они бодрятся. Фокусник достает биллиардные шары из уха музыканта, врач ставит диагнозы и определяет, какие кому нужны операции. Уборщица поет старые кафешантанные песенки. Единственный, кто не принимает во всем этом участия, – это горбун. Он все время молчит.

– Не вижу смысла его пребывания в лифте, – ввернул-таки Ганнинг-Форбс.

– Так проходит дня два, и они постепенно начинают сходить с ума от голода и жажды. Наконец, когда остальные уже на грани отчаяния, горбун предлагает им избавить их от мучений. Из своего чемоданчика он достает ручную гранату. Ее вполне достаточно, чтобы разнести всех в куски. Следует длительный спор, кому из них дернуть кольцо и взорвать всех. Это ко всему прочему и теологическая проблема. Тот, кто на это решится, будет виновен и в самоубийстве и в убийстве.

Фроулиш сделал паузу. Слушатели взирали на него равнодушно. Бетти не спускала глаз с лица Джун Вибер.

– Наконец, на помощь приходит фокусник. Он каким-то загадочным способом заставляет соскочить кольцо, не прикасаясь к нему. И, прежде чем обвинить его в самоубийстве, надо еще доказать, что он касался кольца, а это невозможно.

– Полно вам! – донесся из задних рядов голос священника. Но Фроулиш уже так увлекся, что не обратил на него внимания.

– И вот все они мертвы. Взрыв подбросил кабину, и она упала вниз. Вытаскивают трупы и, конечно, для опознания просматривают все найденные при них документы. И при этом обнаруживается, – он сделал драматическую паузу, – что горбун и являлся главным электриком.

Снова последовало молчание.

– Ну что ж, продолжайте, – ободряюще заметил Ганнинг-Форбс.

– Все. – При этом Фроулиш нахмурился.

Послышалось скрипение стульев.

– Так вот каков сюжет, – поразмыслив, произнес Ганнинг-Форбс. – Хотите выслушать мое мнение?

– Нет, но вы,очевидно, хотите высказать его.

– Я считаю, что в том, что вы рассказали, есть материал для занятной книги, при условии, конечно, что вы уберете вначале словесную абракадабру и все как следует причешете. Но есть один прискорбный промах.

Он приостановился, давая Фроулишу возможность задать вопрос, но романист скручивал себе сигарету и делал вид, что не слушает, так что Форбс продолжал:

– Не могло быть у этого человека гранаты в чемодане. Так не бывает. Это неправдоподобно.

– Может быть, он был агентом какой-нибудь фирмы ручных гранат? – спросил священник. Чарлз не мог определить, с ума он спятил или просто пьян.

– Невозможно! – Ганнинг-Форбс замотал головой. – Ведь он же монтер-электрик. Он не мог бы соединять обе эти профессии. Ни один хороший романист не допустил бы такой натяжки. Изучайте Теккерея – таков мой рецепт! И гарантирую вам устранение этих небольших дефектов. Вот тогда для вас откроется широкая дорога к успеху.

Высказавшись, он благодушно уселся. Фроулиш весь побагровел. Он стал раскачиваться взад и вперед в своем кресле, лихорадочно постукивая по столу короткими пальцами: у него это был обычный признак крайнего возбуждения. Чарлз, затаив дыхание, ждал взрыва. Но взрыв был предотвращен.

Хатчинс до сей поры милостиво отмалчивался, деля свое внимание между лицезрением пышнотелой сирены на председательском месте, которую он пожирал глазами новоявленного фавна, и высокомерным обозрением собравшихся. Но теперь он, очевидно, решил, что пришло его время вмешаться и потрясти аудиторию. Он вытащил трубку и набил ее. По светлым тонким волокнам табака Чарлз определил, что это самая легкая смесь, и это его не изумило, потому что Хатчинс, нуждаясь в трубке, как необходимом аксессуаре, в то же время должен был считаться со слабостью своего желудка. И теперь он не раскурил трубку, а просто сунул ее в рот, вынул, повертел в пальцах и наконец, зажав между передними зубами, заговорил высоким, нарочито четким голосом:

– Мне кажется, Фроулиш, то, что вы пишете, может быть сформулировано простым смертным, каким являюсь я, – он задорно улыбнулся, как бы призывая не верить ему, – как возврат к аллегории. Признаете ли вы себя прямым последователем Кафки?

Он замолчал, ожидая ответа Фроулиша со снисходительно-спокойным видом человека, привыкшего только разбираться в идеях и приводить их в систему, но и способного запастись терпением и выслушать тех, кто не может выпутаться из своей обычной неразберихи. Так сказать, молодой ученый, снисходящий до посещения богемных трущоб.

– Нет, – отрезал Фроулиш. – Мои учителя это Данте, Спиноза, Рембо, Бёме и Григ.

Хатчинс возбужденно зажевал мундштук своей трубки. Лицо его несколько омрачилось: он не был уверен, нет ли тут подвоха, и для него, вступившего в турнир перед очами своей дамы, важно было не ударить лицом в грязь.

– Григ? Это очень интересно, – сказал он, тыкая трубкой в сторону Фроулиша. – Что побудило вас включить музыканта в число названных вами писателей? Вы можете счесть вопрос маловажным… («Вовсе неважным», – ввернул Ганнинг-Форбс)… но для всех присутствующих интересно, как протекает творческий процесс у такого писателя, как вы. Наше ординарное сознание, – тут он снова улыбнулся, как бы указывая, что он вовсе не считает себя причисленным к этому разряду, – подчинено обычным законам, плывет, я бы сказал, по обычным каналам. Но люди, подобные вам, словно открывают новые… гм… – ему не хотелось сказать «пути», это звучало слишком банально, и он закончил: – …короткие замыкания.