Текст книги "Спеши вниз"

Автор книги: Джон Уэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

– «Скажи ясней, разгадок дни прошли», – прервал его Чарлз. Цитата из Мильтона припомнилась ему со времени собственных дней разгадок.

– Ну, что ж тут не понимать, – сказал литератор, буравя его своими крохотными глазками, которые, сузившись, стали не больше угрей, испещрявших его лоб. Его костюм, хотя и весь изжеванный, словно в нем спали, был из очень дорогого материала. – Принесите нам, пожалуйста, два стакана воды, Эразм, – сказал он официанту. – Я хочу пить.

Официант тупо глядел на него и не двигался.

– Вы слышали, что заказал джентльмен, – спросил его Чарлз. – Два стакана воды из-под крана.

– Так вот, – сказал Фроулиш, когда официант наконец ушел. – Вы, надеюсь, слышали о Теренсе Фраше?

– Нет.

– Ну, как можно так закоснеть! – кипятился Фроулиш, как будто Чарлз нанес ему кровную обиду тем, что не слышал о Теренсе Фраше. – Да вы когда-нибудь слушаете радио?

– Не обзавелся, – сказал Чарлз.

– Так видите, – продолжал Фроулиш. – Сейчас Теренс Фраш – величайший авторитет по части юмора. Он пишет сценарии для крупнейших радиопостановок. Его слушают миллионы.

– А вы-то тут при чем? – спросил Чарлз.

– Я один из его сотрудников, – серьезно объяснил романист. – Такое дело, естественно, поставлено на широкую ногу. Сейчас, например, мы регулярно поставляем сценарии Флиммеру и Пэнку для их радиочаса «Шутки в среду». В сущности это программа на полчаса с двумя музыкальными интерлюдиями по три минуты каждая. Ну еще по минуте для музыкальной рамки и объявления исполнителей в конце – словом, чистых двадцать две минуты. Если считать по две шутки в минуту, получается сорок четыре в неделю.

Пришел официант и принес два стакана воды. Стаканы были очень грязные. Фроулиш осушил свой одним глотком, а стакан спрятал в карман пиджака.

– Ну, и сколько же из этих сорока четырех приходится на вашу долю?

– Ну, это знаете, коллективное творчество, – сказал Фроулиш. Он почему-то был искренне заинтересован в том, чтобы как можно подробнее рассказать о всех деталях своей новой профессии. – Раз в неделю мы собираемся вместе и сколачиваем программу. И у каждого сотрудника есть расписание дежурств и поручений на всю неделю.

– И сегодня ваш черед собирать непристойности?

Фроулиш потянулся через стол за стаканом Чарлза выплеснул из него воду на пол, а стакан спрятал в другой карман пиджака. При такой привычке он скоро вконец испортит фасон своего костюма.

– Вот именно. Я вам сейчас все объясню. Если бы вы слушали наши программы, вы бы знали, что техника передач требует, чтобы два-три раза смутно упоминались сальные анекдоты из тех, что сейчас в ходу у слушателей. Все юмористы так делают. Публика хохочет, потому что те, кто знают анекдот, польщены, что автор считает их такими осведомленными, а другие хохочут, чтобы не отстать. И секрет в том, что успех имеют только ходовые анекдоты сегодняшнего дня, – они-то и действуют. Может быть, вы знаете хоть что-нибудь свеженькое? – добавил он и вытащил блокнот.

Чарлз рассказал ему самый непристойный из всех когда-либо слышанных им анекдотов. Он впервые слышал его одиннадцатилетним мальчишкой и часто вспоминал его в юношеские годы, так и не понимая тогда, что он, собственно, значит.

– Нет, он у нас шел на прошлой неделе, – сказал Фроулиш. – Вижу, от вас ни черта не добьешься.

– А какого черта вам от меня нужно, – воинственно возразил Чарлз. В конце концов его послали выпроводить Фроулиша, и он по-прежнему готов был выполнить то, что ему приказано.

– А вот какого, – сказал Фроулиш, внимательно в него вглядываясь. – У меня на этой неделе еще одно поручение. Я должен найти Седьмого.

– То-есть какого это седьмого?

– Сейчас у мистера Фраша только пять сотрудников. Вместе с ним нас шестеро. А у него, как у большинства творческих работников, свои причуды и суеверия.

– Это что же, насчет счастливого числа семь?

– Ну да, вся эта ерунда, – сказал романист. – Семь чудес света, «Семь видов многозначности». [16]16
  Заглавие книги У. Эмпсона о многозначности поэтического языка.


[Закрыть]Ну и все такое прочее. Нам, собственно, еще один человек вовсе ни к чему, но ему вынь да положь и, насколько я могу судить, все равно кого. Даже выподойдете, – любезно добавил он.

– Это как же понять, вы предлагаете мне перейти к нему на работу?! – с горделивым видом спросил Чарлз.

– То есть как это перейти? Если вы моете здесь посуду, то по этим стаканам видно, что работой вас не утруждают.

– Я здесь вышибала, – сказал Чарлз. – Так что вы полегче. Стаканы поставьте на место. И, если подойдет девочка, держите себя в границах.

Из верхнего кармана Фроулиш достал широкую резинку. Растянув, он напялил ее себе на голову так, что резинка приходилась над самыми бровями, потом натянул большим и указательным пальцем и щелкнул себя резинкой по лбу. Чарлз удивился: должно быть, это было очень больно.

– А вы решайте, да или нет, и баста, – заревел Фроулиш.

Чарлз перехватил взгляд Ады, глядевшей на него из своего святилища. «Мне в моей практике не приходилось еще иметь дела с образчиками обычного уголовного типа».

– Ладно, – сказал он.

Фроулиш встал. Стаканы нелепо пучили его карманы. Одна из «персиков» подошла к нему и спросила, почему он так рано уходит.

– Видите ли, дорогая, – серьезно ответил он. – От меня вам никакого проку. Я озагадочен.

Они пошли к выходу. Чарлз остановился против Ады.

– О сегодняшней плате для меня не заботьтесь, – сказал он. – Сохраните ее в счет заработанного.

Она посмотрела на него кисло, но без удивления. Яркая лампочка, свисавшая над самой ее макушкой, показывала, как небрежно она пользовалась хной. Волосы у корней были грязно-седые.

– Значит, сматываетесь, – сказала она вяло. – Такой же прохвост, как и все прочие.

– Прохвост? – переспросил он со смешком. – Нет, просто субъект обычного уголовного типа. Так меня недавно назвали в одном письме.

Он поднялся по ступеням на улицу. Фроулиш ждал его на мостовой.

Очередное совещание по «Шуткам в среду» было назначено на следующее утро. Готовый ко всему, особенно к неприятному, Чарлз вступил в студию мистера Фраша, следуя по пятам Фроулиша. С характерной для него расхлябанностью романист опоздал на десять минут, и все остальные уже сидели за длинным столом красного дерева. Мистер Фраш, крупный мужчина с внешностью директора стального синдиката, восседал в центре стола. Четыре его подручных, одежда и манеры которых показывали, что они более или менее успешно пародировали типичную внешность провинциального банковского клерка, сидели в почтительном молчании. Теренс Фраш кивнул вошедшим небрежно и с оттенком раздражения по адресу Фроулиша.

– Нашел, мистер Фраш. Вот наш Седьмой.

– Хорошо, – сказал шеф. – Но надеюсь, что вы припасли также и ходовые шутки. Сегодня нам нельзя терять ни минуты.

Он кивнул Чарлзу в точности так же, как Фроулишу.

– Полагаю, что мой секретарь уже уточнил с вами всю деловую сторону, – сказал он. (Чарлз еще и в глаза не видел никакого секретаря.) – Для начала низшая из ставок по сорок фунтов в неделю на первых три месяца. Предупреждения за десять минут с моей стороны, за два года – с вашей. Убедитесь, что перспективы есть, хотя все зависит от вас.

Чарлз уселся рядом с Фроулишем и огляделся. Своей пустотой комната напоминала операционную. Стол красного дерева был единственным предметом обстановки, сделанным из естественного материала; все остальное было из трубчатой стали, искусственной кожи и стекла. Стены были белые и глазированные, напоминая этим керамические стены анатомического зала или общественной уборной. На них ни одной картины, только две надписи, каждая в черной рамке, украшали противоположные стены комнаты. Одна гласила: «Публика всегда банальна в своих требованиях», другая: «Еще никто не уловил требований потребителя, и помни, что уловить их должен ты, и никто иной».

– Начнем с отчетов, – отрывисто бросил мистер Фраш. – Кто нес радиодежурство?

– Я, – ответил рыхлый, болезненного вида юноша с торчащими усами.

– Ну что ж, послушаем, что вы там подцепили.

– Что это еще за радиодежурство? – прошептал Чарлз Фроулишу.

– А это, когда приходится всю неделю слушать передачи аналогичные нашим, особенно из Америки, – вполголоса объяснил романист. – Вам, конечно, дают стенографистку записывать все подряд, но уж вам самим приходится приспособлять и редактировать то, что можно подцеп… применить.

– Потише там! – сказал мистер Фраш.

Когда усатый молодой человек закончил свой отчет, наступил черед Фроулиша, и мистер Фраш спросил его:

– Как у нас на этой неделе насчет изнанки жизни?

– Все за кисейными занавесками. Сплошь кисейные занавески по всему Лондону. Срывать показной фасад надо где-нибудь в провинции. Нужен специальный человек.

– Ничего, обойдемся, – небрежно заметил мистер Фраш. – Не забудьте, что показную сторону систематически исследует только наша фирма. Все прочие довольствуются случайными находками.

– Хотите верьте, хотите нет, – горячо возразил радиодежурный. – Но банда Ходсона до сих пор пробавляется ветхозаветными притчами. Невероятно, но факт!..

– Эти молодчики, – сокрушенно заявил мистер Фраш, – готовы стянуть медяк из кружки слепца.

– Да еще перерезать поводок его собаки, – визгливо подхихикнул Фроулиш: он явно нервничал.

– Ладно, придержите язык, Эдвин, – строго поглядел на него мистер Фраш. – Мы еще не занялись шутками. А когда займемся, нечего выуживать их из Ноева ковчега.

– Это не шутка, я это вполне серьезно, – оправдывался Фроулиш.

– Ну, так за дело, – сказал мистер Фраш. – Тема очередной передачи – уход за грудным младенцем. Полагаю, что нам потребуются шутки примерно в такой пропорции: пять традиционно-вульгарного типа, о пеленках и тому подобное, затем я бы хотел дюжину о необычайной сообразительности старшего ребенка, предоставленного самому себе в отсутствие родителей; пять – пререкания супругов перед уходом из дому. Из остальных двадцати двух – шестнадцать о злоключениях старшего из ребят с младенцем на руках, но только чтобы не повторялись пеленки. Я разумею трудности кормления, взаимное непонимание младенцев, что-нибудь в таком роде, по этой линии, ну, а последние полдюжины на общие темы. Не надо стопроцентничать.

– А можно ввернуть что-нибудь о кормлении грудью? – спросил кто-то.

– Абсолютно исключается, – веско отрезал мистер Фраш. – Помните, нам надо беречь нашу репутацию.

– Вы, надеюсь, включите три обычные высокоинтеллектуальные шутки? – осведомился человек в бархатной куртке и с лохматой бородой.

– Это наш универсант, – прошептал Фроулиш на ухо Чарлзу. – Итон и Тринити-колледж.

– Ну-с, включайте магнитофон и начнем, – сказал мистер Фраш.

Один из семерых подошел к стене и включил магнитофон. Прежде чем сесть на место, он достал из буфета бутылку виски и семь стаканов и налил всем по изрядной порции.

– Приготовились? Начали! – с неожиданным темпераментом взревел Теренс Фреш.

И сразу же студия превратилась в бедлам. Каждый старался перекричать остальных, и голоса то вздымались, то опадали, как набегающая волна. Кто пил, кто расплескивал виски, сминая папиросные окурки о красное дерево стола. Обрывки бессвязных неоконченных фраз отдавались по всей комнате. Все это было для Чарлза настолько неожиданно, что первые десять минут он никак не мог попасть в тон и тупо присматривался к гримасничающим физиономиям своих новых коллег. Сцена была достойна карандаша Уильяма Блэйка. [17]17
  Уильям Блэйк (1757–1827) – известный английский поэт и художник.


[Закрыть]Фроулиш опять натянул на лоб свою резинку и заткнул за нее длинные ровные полоски из красной промокашки, которая лежала перед ним и которую он тут же растерзал. Он напоминал теперь фантастическую вакханку, увенчанную гирляндой из кровавых змей.

– Нашел! – кричал он. – При первых же неполадках с младенцем старший ребенок настраивается на американскую волну и принимает рекламную передачу о пеленках. Комментарии старшего ребенка и реклама вперемешку. Пенится ли рот у младенца, когда вы ему чистите зубы? Огорчают ли вас морщины на его лице? Сам разглаживай свои морщины. Их у меня еще нет, заявляет малыш. Что-нибудь в таком роде.

В общем оглушительном реве никто не слушал его выдумки. Бледный от ярости и унижения, Фроулиш затявкал, как морской лев.

– Пел Ёнки был поэт восемнадцатого века, – дудел универсант. – Непременно используйте.

Внезапно Чарлз почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Вцепившись в ручки своего кресла, он нелепым лающим голосом, которого сам не узнавал, начал изрыгать чудовищные по глупости шутки. Несуразные остроты одна другой шаблонней и нелепей непроизвольно соскакивали с перебудораженных полок архива его памяти. Его ударило в пот, и он сразу весь взмок. Шум все усиливался. Даже величественный мистер Фраш сорвал с себя воротничок и галстук, и волосы у него свесились на лицо. Чарлз чувствовал, что мозг его скоро не выдержит и взорвется. Среди заключительного залпа вскриков, кашля и судорожного хохота он сбросил пиджак и, свернув в трубку первую попавшуюся газету, стал колотить ею по голове и плечом обалдевшего универсанта.

– Ладно! Хватит! – вдруг закричал мистер Фраш, покрывая всех своим голосом командующего на параде. Наступило молчание. – Приступим к редактированию.

Все спокойно расселись по своим местам, спуская рукава сорочек, надевая снятые пиджаки и нацепляя очки. Фроулиш стянул со лба резинку, полоски красной промокашки разлетелись по всему столу, и он начал собирать и комкать их нервным движением своих коротких пальцев. Поймав многозначительный взгляд мистера Фраша, он сдержал себя и утихомирился.

Тот же человек, который включил магнитофон, теперь выключил его. Среди наступившего молчания и покоя все принялись за работу.

Кончилась осень, наступила зима. Самые желтые, самые упорные листья были сорваны со своих якорей октябрьскими шквалами и усеяли мокрые мостовые, как слезы, отряхнутые с древа печали. Чарлз сидел перед электрическим камином в гостиной своей новой квартиры и смотрел на мистера Блирни, расположившегося по ту сторону камина.

– Очень милое помещение, коллега, – одобрительно хрипел мистер Блирни. – Как раз, что надо. Вам повезло и как раз вовремя, не правда ли?

– Да, упал на все четыре лапы, – согласился Чарлз.

– Четыре лапы! – отозвался мистер Блирни с напускным возмущением. – А ничего лучше для всего этого вы не могли придумать?

Чарлз курил одну из чирут своего гостя. Притушив ее о пепельницу, он стал задумчиво развертывать сигару.

– Конечно, – сказал он. – Мне следовало бы чувствовать себя на седьмом небе, и все же мне это кажется случайностью, а кого порадует, что жизнь его наладилась из-за какого-то каприза судьбы?

Мистер Блирни так и покатился со смеху.

– Бесподобно, скажу я вам. Бесподобно! Стоило только войти в игру, как и вы начинаете толковать все о том же.

– Как и кто?

– Это, надо вам сказать, типическое явление, – уже всерьез принялся объяснять мистер Блирни. – Вот и вы тоже типическое явление. Наше развлекательное дело полно субъектов, которые уверены, что затесались в него случайно, как вы говорите, по капризу судьбы. Какую отрасль ни возьми, всюду то же самое. Спортивные антрепренеры мнят себя сельскими священниками по призванию; фокусники хотели бы быть дантистами. Вы взгляните на меня, – сказал он, морща лицо в жалостную гримасу. – Бедный старый устроитель эстрадных аттракционов, которого отец предполагал сделать огородником, поставляющим овощи на рынок.

– А с какой стати? Он, что, сам был огородник?

– А то как же. И еще какой! «Пачкать руки тебе не придется, Артур, – говаривал он, – не то, что мне. Тебе останется только управлять конторой, как настоящему джентльмену». Но я никак не мог сговориться со стариком. Взбунтовался, обрубил причалы и прожил всю жизнь среди развлечений, развлекая не себя, а других.

Чарлз добрался до последнего листа сигары.

– Что поделать, если я вам кажусь типическим явлением, – сказал он. – Как и вы, я тоже оторвался от размеренной, скучной жизни, но не потому, что я особенно брыкался или бунтовал. Я и не воевал против обыденщины, просто она меня не приняла. Я, собственно, никогда и не вступал в нее.

– Никакой разницы, – авторитетно заявил мистер Блирни. – Вы не хотели вступать в нее потому, что не получили от нее, чего хотели.

– А как вы полагаете, чего я хочу? – спросил вдруг Чарлз.

Он ожидал, что мистер Блирни пустится в обычные чувствительные абстракции вроде того, например, что «вы бродяга по натуре, как и все мы, вам надо яркости и разнообразия, первые роли и отзывчивое сердце под корсажем». Он вызывающе смотрел на мистера Блирни.

– Так чего же я хочу? – повторил он.

– Нейтральности, – сказал мистер Блирни спокойно и не задумываясь.

Чарлз, не говоря ни слова, посмотрел на него.

– Ну же, коллега, опровергайте меня, если можете, – сказал мистер Блирни. – В нашу лавочку приходит именно тот, кто ищет нейтральности. Кто не хочет участвовать во всей этой глупой катавасии ни на той, ни на другой стороне. Не хочет тратить времени и сил на то, чтобы зубами и ногтями нападать и отбиваться. Хочет жить, как ему вздумается.

Чарлз был смущен и подавлен. Этот старик видел его насквозь. Как безошибочно выбрал он самое определение. До сих пор он ставил себе одну цель за другой, и каждая оказывалась недостижимой: экономически – автаркическая бедность; социально – ничем не нарушаемая безвестность; эмоционально – сначала большое чувство, а потом ограниченное и строго отмеренное утешение. А теперь он ценил свое убежище просто потому, что с помощью новоприобретенного богатства оно давало ему возможность быть над схваткой, а кроме того, и достаточный досуг для размышлений, которые оградили бы его от новых безумств.

– Кстати, внизу для вас лежало письмо, коллега, – сказал мистер Блирни, легко перескакивая с темы, которую он исчерпал. – Так я его захватил сюда.

Чарлз разорвал конверт. Толстый лист гербовой бумаги и письмо, отпечатанное на машинке.

Мой дорогой Ламли,

Посылая Вам прилагаемый контракт на три года, который Вы, надеюсь, подпишете, я рад заверить Вас, сколь высоко оценил я Вашу работу за те несколько месяцев, что Вы помогали мне. Вы ценный противовес для тех, более легковесных, сказал бы я, элементов, из которых состоит наша семерка, и я пришел к заключению, что я определенно нуждаюсь в Вашем сотрудничестве. Не будете ли Вы так добры считать этот контракт совершенно конфиденциальным, поскольку до сих пор я не в состоянии был предложить аналогичных условий ни одному из Ваших коллег.

Примите мою высокую оценку Вашего труда и пожелания многих лет нашего плодотворного сотрудничества.

Ваш искренне

Теренс Фраш.

– Стаканы и бутылки в буфете, Артур, – сказал Чарлз. – Не достанете ли вы их? У меня что-то голова кружится.

– Надеюсь, никаких неприятностей, коллега? – спросил мистер Блирни, наливая четыре стакана виски.

– Наоборот, наоборот, – слабо возразил Чарлз. – Я принят в дело. Он прислал мне договор на подпись.

– Давно пора, – весело воскликнул гость. – Здорово, здорово! И явный резон, чтобы в час файв-о'клока выпить все это до дна!

Они залпом опрокинули по первому и принялись отхлебывать из вторых в полном соответствии с принципами мистера Блирни.

– Ну, мне пора, – сказал он, когда они закончили и второй стакан. – Надо на дневную репетицию. И не извлекайте ваших шуток из унитазов – они подмоченные.

Оглушительно хохоча, он вышел из комнаты.

Чарлз стоял у окна, глядя на дождливое небо. Нейтральность. Наконец-то он ее обрел. Непрерывная борьба с обществом, отступление с арьергардными боями теперь закончились вничью. По сути дела он и сейчас был не ближек обществу, не больше признан им, чем когда был мойщиком окон, преступником или слугой. Просто общество решило, что ему следует платить и платить как следует, чтобы извлечь выгоду из его необычного положения. Для его компаньонов по семерке мистера Фраша это была работа как работа. Они работали здесь, как работали бы в промышленности или в коммерции. Но для него это было перемирие, ведущее, по-видимому, к длительному вооруженному миру. Здесь для противника не могло быть прощения, но ни одна из сторон в ближайшее обозримое время не намеревалась переходить в атаку. Тарклз, Хатчинс, Локвуд, Бердж, Родрик – ни один из них не мог бы ни презирать, ни уважать его. Они только смотрели бы на него с беспокойством, качали бы головами и завидовали бы его гонорарам. Ни к чему эта их зависть, но она менее обременительна, чем их презрение или одобрение.

Загудел телефон, и голос швейцара проквакал в трубку, что его желает видеть какая-то леди.

– Как ее фамилия? – спросил он.

После короткой паузы та же лягушка проквакала:

– Мисс Флендерс, сэр.

Он не знал никого, ни мужчины, ни женщины, чья фамилия хоть сколько-нибудь напоминала бы это знаменитое имя. [18]18
  Героиня романа Д. Дефо «Моль Флендерс».


[Закрыть]

– Пожалуйста, пропустите ее ко мне, – сказал он.

Кладя трубку, он почувствовал, как легкое, быстрое содрогание прошло по всему его телу, словно бездушная пластмасса пыталась предостеречь его: ты не то сказал.

Вероника вошла так непринужденно, словно в Дубовую гостиную.

– Я не уверена была, стоит ли называть свою настоящую фамилию, – сказала она, – вот я и назвала первое, что пришло в голову. Моль Флендерс. Я как раз о ней читаю.

– Я никак не мог дочитать эту книгу, – сказал он. – Там что, счастливый конец?

– Не совсем. Она не кончается, а просто обрывается. Моль Флендерс становится респектабельной и кается, но это и так ясно с самого начала.

Он смотрел в сторону, стараясь приглушить сознание того, как она красива, как опасна была для него и как опасна может стать снова.

– Я не люблю, когда с самого начала ясно, чем все кончится. А вы? – спросил он.

Она подняла темноволосую головку и молча посмотрела на него. Под его черепом кузнечные молоты обрушивали удары на железные наковальни.

– А вы? – настойчиво повторил он.

– А я никогда об этом не думала, – медленно сказала она. – Всегда могут быть неожиданности.

– Какие, например?

– Чарлз, пожалуйста, не будьте таким чужим и неуклюжим. Вы прекрасно понимаете, чт́о я хочу вам сказать. Одно время казалось, что наши, – она помедлила, – наши отношения безнадежны. Казалось, что продолжаться это не может. Но все изменилось, и таким чудесным образом.

Мысленно он перевел это так: Вы теперь богаты, вы обеспечены не меньше Родрика. И вы намного моложе.

– Я не вижу особых перемен, – сказал он упрямо. – В отношениях между нами, хочу я сказать.

Она посмотрела на него спокойно и с видом собственника, укоряя его, заставляя его стыдиться своего глупого колебания.

Он встал и вышел на середину комнаты. Если животное, прирученное или рожденное в неволе, возвращается в свои естественные условия, оно не может выжить. Если это птица, другие птицы заклюют ее, но обычно она умирает сама. Вот она, его клетка, новая, красивая, с кондиционированным воздухом, чистая, с прекрасным видом, новейшей постройки, со всеми удобствами. Пришла Вероника, захлопнула дверцу и позвала его в заросли джунглей. Попав туда, он умрет.

Таковы были «против». А «за»?

«За» было то, что она прекрасна и он любил ее, и принять ее заодно с катастрофой и смертью было не страшно и не трудно: пожалуйста, сделайте одолжение, всякий на моем месте поступил бы так же, и хватит об этом. «За» было то, что он не мог вынести, как она небрежно сидит в кресле, разговаривая с ним, через всю комнату, когда он знал каждый изгиб ее тела, каждый оттенок ее кожи под ее скромным платьем. Было и еще одно «за»: крутясь, люблю я скудно то, что ненавижу.

Смеркалось. Он пересек комнату и повернул выключатель. Свет внезапно обежал все углы, заостряя все контуры, выделяя очертания мебели и подчеркивая сгущавшиеся вокруг них тени.

Они поглядели друг на друга тревожно и вопрошающе.