Текст книги "Корабль Рима"

Автор книги: Джон Стэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 10

Септимий вышел на освещенный солнцем двор через полчаса после рассвета и увидел, что мать, отец и Аттик уже тут. Капитан сидел верхом на одной из кобыл, взятых в новых казармах Фьюмичино. Это была настоящая боевая лошадь с широкой грудью, мощным туловищем и покорным выражением морды, свидетельствовавшим о нелегкой жизни. Центурион остановился и внимательно посмотрел на друга, пытаясь определить его настроение. Внезапный уход сестры накануне вечером помешал ему высказать претензии Аттику, и теперь, ожидая Адрию, он вновь вспоминал взгляды, которыми обменивались молодые люди, и эти воспоминания вызывали неприятное чувство.

Через секунду в дверях появилась Адрия – замерла на пороге, затем вышла во двор. Она не отрывала взгляда от Септимия, и на ее лице отражалось смятение – расставание было неизбежно. Краем глаза девушка заметила, что Аттик пристально смотрит на нее, и изо всех сил сдерживалась, чтобы не повернуться к нему и не выдать брату своих чувств. Подойдя к Септимию, Адрия крепко обняла его; глаза ее наполнились слезами, губы беззвучно шептали молитву о благополучном возвращении – и Септимия, и человека, которого она не могла обнять. Отстранившись, Адрия почувствовала, что брат ищет ее взгляда, и твердо посмотрела ему в глаза, хотя сердце ее разрывалось от желания бросить прощальный взгляд на Аттика.

Салония заплакала, не сумев сдержать страх за сына, и Септимий повернулся к ней. Мать порывисто обняла его, шепча слова любви и надежды. Адрия, заметив, что все внимание Септимия обращено на мать, улучила момент и повернулась к Аттику. Взгляды молодых людей на мгновение встретились, не оставляя сомнений в их чувствах. Губы Адрии беззвучно прошептали несколько слов, но этого не видел никто, кроме Аттика, а затем девушка резко повернулась к Септимию, высвободившемуся из объятий матери. Центурион еще раз пожал руку отцу и вскочил на лошадь.

Аттик выехал на оживленную улицу, глядя прямо перед собой и не осмеливаясь оглянуться. Он слышал, что Септимий последовал за ним. Лошади шли легкой рысью, и Аттик автоматически направлял животное, пробираясь сквозь толпы людей, становившиеся все более многочисленными по мере того, как просыпался город. Перед глазами у него стояли образ Адрии и последняя сцена во дворе дома. Растерянность, которую он чувствовал вечером, когда девушка внезапно прервала беседу и отправилась спать, исчезла без следа после ее беззвучных, едва различимых слов. Аттик с трудом разобрал ее шепот, но чем больше размышлял, тем сильнее убеждался, что правильно понял не только слова Адрии, но и ее чувства. «Мы должны встретиться».

Через тридцать минут они выехали на Аурелиеву дорогу и двинулись на север, к Фьюмичино. Аттику не терпелось расспросить друга об Адрии. По узким улицам города им пришлось пробираться гуськом, и поговорить никак не получалось, но теперь капитан придержал лошадь, чтобы Септимий догнал его и пристроился рядом.

– Через двадцать минут будем в лагере, – нарушил молчание Аттик, намереваясь окольными путями вывести разговор на Адрию.

Септимий кивнул. Его мысли тоже были заняты сестрой. За те тридцать минут, что они пробирались сквозь город, центурион твердо решил объясниться с Аттиком и в корне пресечь возможные намерения относительно Адрии.

– Аттик, по закону Адрия должна выйти замуж в течение года, – сказал он и повернулся в седле, чтобы взглянуть в лицо другу.

– Знаю, Септимий. Твой отец в прошлый раз говорил об этом, – осторожно ответил Аттик, удивленный неожиданным заявлением Септимия.

– Тогда ты должен понимать, что она может принимать знаки внимания только от жениха.

– О чем это ты? – рассердился Аттик, прекрасно понявший, что имеет в виду Септимий.

– Я заметил, как ты на нее смотрел. – Центурион остановил лошадь; взгляд его стал враждебным. – Предупреждаю тебя, держись подальше от моей сестры.

– А почему я не могу претендовать на ее руку? – взвился Аттик, тоже останавливая коня.

Септимий уже собрался огласить причину, стоявшую за его требованием, но вдруг понял, какими жалкими будут выглядеть его мотивы. Чувство вины и уязвленная гордость вылились в злость на Аттика, который поставил его в неловкое положение.

– Ты не можешь на ней жениться, Аттик, – отрывисто бросил он.

– Почему?

– Ты ей не подходишь. – Эти слова скрывали правду.

– Почему?! – после секундной паузы крикнул Аттик и подался вперед, приблизив лицо к лицу друга.

Лошадь под ним беспокойно топталась на месте.

– Потому что ты не римлянин. – Септимий уже не мог сдерживать гнев. – Адрия должна выйти замуж за человека ее круга, из сословия всадников, за римлянина.

– А может, она сама решит?

Септимий сжал пятками бока лошади и, отъехав от Аттика, снова повернулся к нему.

– Я хотел тебя просить, Аттик, а теперь предупреждаю. – Его лицо выражало решимость. – Не приближайся к Адрии.

Септимий пустил лошадь галопом, обгоняя путников на запруженной дороге и не обращая внимания на их раздраженные возгласы.

Аттик молча смотрел ему вслед, пытаясь справиться с нахлынувшей яростью. Глупец, он думал, что Септимий отличается от высокомерных римлян, считающих себя выше других народов.

* * *

– Нужно заманить их, чтобы они отправили часть флота за добычей, от которой невозможно отказаться.

– А потом? – спросил Гиско.

– Потом атакуем их. Проверим в деле.

Адмирал кивнул, соглашаясь с логикой Гамилькара.

Теперь самое важное – информация. Единственное, что им известно, – враг строит флот. Они не знают ни типа римских галер, ни их количества, ни даты выхода в море.

Гиско понимал, что римлянам известно о его пятидесяти кораблях: галера, ускользнувшая от карфагенян в Мессинском проливе, вне всякого сомнения, сообщила о них, а разгром торгового флота подтвердил донесение. Адмирал был уверен, что враг не подозревает о втором флоте из шестидесяти галер, который отправился к западному побережью, но за долгую военную карьеру он убедился, что при составлении планов следует допускать худшее. Предположим, римляне знают и о нем. Но существовал еще один аспект, о котором не мог знать никто. Гиско убедил Гамилькара вернуться в Карфаген и привести с собой третий флот, стоявший на защите священного города Карфагена.

Адмирал закрыл глаза, вспоминая римскую галеру, которую видел в Мессинском проливе. Нахлынувшая волна ярости заставила его крепко сжать кулаки, но Гиско подавил эмоции и сосредоточился на деталях. Быстроходный корабль, превосходивший любую трирему карфагенского флота. Правда, он не мог тягаться с квинквиремой, четыре ряда весел которой позволяли обогнать любую галеру меньшего размера. Возможно, именно такими триремами укомплектован римский флот. Интересно, есть ли у них квинквиремы? Или в состав нового флота входят и те и другие? Римская галера была легче карфагенских; меньший вес и водоизмещение обеспечивали большую скорость. Или римляне будут строить более тяжелые суда, под стать карфагенским? Возможно, они уже раскрыли секреты карфагенских мастеров и знают о новой конструкции, которая позволяла совместить мощь и скорость. Если врагу удалось захватить одну из его галер, опытный глаз сразу заметит изменения в конструкции. После прибытия к северному побережью Сицилии флот потерял четыре корабля: три во время перехода из Панорма для установления блокады, а четвертый неделю назад во время патрулирования. Интересно, тут тоже виновата непогода или галеру захватили римляне? Гиско встал и принялся взволнованно мерить шагами комнату – слишком много вопросов оставалось без ответа.

Гамилькар пристально смотрел на него, как бы заново оценивая. Три дня назад он уступил настойчивым просьбам Гиско и согласился вернуться в Карфаген за флотом. Адмирал настаивал, что только поддержка его отца, члена Совета Карфагена, гарантирует успех, и Гамилькар прекрасно понимал: Гиско пытается использовать его связи в Совете в собственных интересах. Кроме того, Гамилькар осознавал, что связывает свою судьбу с судьбой адмирала. Поначалу он возражал, не желая зависеть от Гиско, но затем согласился, когда понял, что предложение командующего флотом соответствует высшим интересам Карфагена. Пунийцы были морским народом, считавшим море своим домом. Флот – главная сила и основа империи, и Гамилькар понял, что пришло время городу поделиться этой силой.

– И как же мы их заманим? – вдруг спросил Гиско, поворачиваясь к сидящему Гамилькару.

Его встретил внимательный взгляд.

– Применим ту же тактику, что использовали наши предки против тирана Сиракуз Агафокла. Предложим им город, – ответил Гамилькар. Идея вызревала у него в голове последние несколько дней.

Гиско улыбнулся. Эта простейшая тактика принесла успех сорок лет назад, в борьбе против другого врага. Царь Сиракуз – города на юго-востоке Силиции – Агафокл нарушил мирный договор и захватил карфагенскую крепость в Мессине. У карфагенян на острове осталась всего одна цитадель, город Агригент на западе. У главнокомандующего пунийцев Магарбала не хватало сил, чтобы пересечь всю Сицилию и восстановить контроль над Мессиной, поэтому он решил заманить врага к себе. Магарбал предложил Агафоклу город Агригент.

Один из членов городского совета явился к тирану Сиракуз и сообщил, что жители Агригента готовы поднять восстание против карфагенских угнетателей. Агафокл проглотил наживку и во главе своей армии отправился через весь остров, чтобы освободить Агригент, но оказался перед запертыми воротами. Придя в ярость, он осадил город, хотя от собственных, безопасных земель его отделяли больше ста миль. Именно на эту ошибку и рассчитывал Магарбал. Армия карфагенян окружила войско Агафокла, который оказался зажатым между главными силами противника и вражеским городом.

Для царя Сиракуз, павшего жертвой собственной жадности и безрассудства, сражение закончилось полным разгромом. Гиско не сомневался в наличии у римлян первого из этих качеств – создание империи невозможно объяснить иначе как жаждой чужих земель и чужих богатств. Но безрассудство? Гиско мысленно перебирал города, находившиеся под контролем карфагенян. Затем губы его растянулись в улыбке – адмирал нашел тот, что идеально подходит для осуществления плана. Безрассудство не понадобится, поскольку выбранный город и так будет выглядеть легкой добычей. Он располагается на острове к северу от Сицилии, вдали от блокированного побережья и предполагаемой угрозы со стороны карфагенского флота. Это город Липара.

* * *

Гай Дуилий терпеливо слушал доклад префекта лагеря Фьюмичино сенату. Закаленный в боях, бывший центурион выглядел явно не на месте в священном зале курии: тем не менее присутствие сенаторов нисколько не смущало Тудитана. Дуилий подумал, что за долгую службу в армии префекту приходилось сталкиваться с более опасными врагами, чем кучка хилых стариков.

Младший консул почти не слушал отчет о ходе постройки флота. В общих чертах он уже знал положение дел, причем не из письменного доклада Тудитана, а из донесений нескольких шпионов, которые денно и нощно снабжали его информацией из лагеря. По этой причине сам Дуилий не посещал лагерь, хотя был осведомлен о позавчерашнем визите туда Сципиона, и эта мысль заставила его повернуться к старшему консулу, который теперь сидел в центре нижнего яруса расположенных полукругом рядов. Заметив неточность в докладе, Дуилий вернулся мыслями к происходящему в зале.

– Префект, – перебил он Тудитана, – ты сказал, что первые двадцать галер будут готовы через шесть дней?

– Да, сенатор. – Голос Тудитана звучал уверенно.

– А не раньше? – спросил Дуилий, пряча недоверие за этим внешне невинным вопросом.

– Нет, сенатор. Через шесть дней.

Тудитан выдержал взгляд младшего консула. Сципион предупреждал его об этом вопросе – старший консул понимал, что в таком большом лагере, как Фьюмичино, не может быть тайн, тем более от Дуилия.

– Понятно. – Дуилий встал. – Сенаторы, – обратился он к собравшимся, – в вашем присутствии я хочу обратиться к старшему консулу с просьбой позволить мне вывести флот в море, когда он будет готов.

Раздались редкие аплодисменты. Сципион поднялся, чтобы ответить.

– Младший консул может лично возглавить флот через шесть дней.

Сципион искусно избежал ловушки, расставленной Дуилием. Вновь раздались аплодисменты, и Дуилий в знак благодарности кивнул, хотя оба понимали, что этот жест – лишь видимость.

Дуилий сел. Соглядатаи докладывали, что галеры будут готовы выйти в море через три, максимум через четыре дня. Младший консул прекрасно понимал, какие возможности открываются перед тем, кто первым возглавит флот, – даже в коротком переходе из доков в каструм Остии. Он получит шанс остаться в памяти людей первым командующим флота, что перевесит любое соглашение, заключенное в стенах сената. Власть Рима – это власть толпы. Если толпа признает Сципиона командующим, Дуилий может и не вспоминать соглашение о совместном руководстве. Толпе нужно лишь одно имя. И это должно быть имя Дуилия.

* * *

Аттик любовался сверкающими корпусами двадцати трирем, стоявших на берегу выше линии прилива. Два дня назад они с Септимием вернулись в лагерь и сразу приступили к своим обязанностям по подготовке экипажей. Центурион теперь все время проводил в расположении Четвертого легиона. Аттик злился, вспоминая их неожиданную размолвку на обратном пути и требование Септимия держаться подальше от Адрии. Поэтому он сознательно гнал от себя эти мысли и сосредоточился на «Аквиле», которая снялась с якоря и набирала ход.

Необходимость обучения новобранцев тарану, когда здравый смысл подсказывал, что их следует готовить к абордажу, расстраивала Аттика, но сегодня капитан собирался преподать им урок, ценность которого не зависела от выбранного способа атаки. Все стажеры были опытными моряками, и во многих случаях требовалось просто использовать их навыки, показав, как лучше выполнить маневр или выбрать наиболее подходящий ритм для гребцов. Сегодня они займутся вторым.

«Аквила» удалялась от берега со скоростью двух узлов – малым ходом. Такая скорость обусловливалась не близостью морских путей, перпендикулярных курсу судна, – Гай без труда разминется с баржами и на обычной скорости, – а необходимостью беречь силы гребцов. Сегодняшний урок будет преподан за их счет. Аттик откладывал демонстрацию напоследок, понимая всю ее важность для экипажей галер. Выстроившиеся на палубе «Аквилы» люди в ближайшем будущем разойдутся по своим галерам, и этот день они должны запомнить.

Когда «Аквила» пересекла торговые пути, Аттик приказал всем двадцати пяти стажерам спуститься на гребную палубу. Затем распорядился приковать рабов к веслам, осознавая, что в противном случае подвергнет опасности стажеров, собравшихся в узком проходе палубы. Еще раз взвесив принятое решение, он убедился, что другого выхода у него нет – иначе урок не будет усвоен.

От лишних двадцати пяти человек на гребной палубе сделалось очень тесно, и некоторые стажеры явно испугались. Многие из них впервые оказались среди гребцов, и вид двухсот почти обнаженных людей, прикованных к пятнадцатифутовым веслам, поселил страх в их сердцах. Лица рабов оставались безучастными, но в замкнутом пространстве явно ощущалась напряженная атмосфера ненависти. Гребцы были такими же людьми, как римляне, и разница в их положении зависела только от капризов судьбы, которая оказалась жестокой к рабам.

– Внимание! – Голос Аттика звучал приглушенно среди скопления тел и деревянных балок. – На этой палубе сосредоточена сила судна. Люди, которых вы видите, – рабы, но в то же время они часть вашей команды.

И обращаться с ними нужно соответственно. Проявляя жестокость по отношению к ним, вы лишаете себя силы.

Аттик видел, что его слова с пониманием встречены теми, кто никогда не имел рабов и не научился равнодушию по отношению к ним. Другие, и среди них Фульфидий, сами владели рабами и имели с ними дело всю жизнь. Они восприняли слова Аттика как слабость, непозволительную для хозяина судна.

– В бою, – продолжал Аттик, – вам придется решать множество задач. И очень важно, чтобы вы знали свое судно и его возможности. Из всех характеристик галеры самая главная – сила рабов на веслах. Эти люди дают вам возможность перехитрить противника с помощью маневра, увеличить дистанцию или, наоборот, сблизиться для атаки. И вы должны понимать, что их силы ограниченны. Как только они закончатся, судну конец.

Стажеры молча выслушали капитана, затем оглянулись на прикованных к веслам рабов, находившихся на расстоянии вытянутой руки. Громкая команда вернула их к действительности.

– Боевая скорость! – крикнул Аттик.

Ритм барабана ускорился, и весла задвигались быстрее – галера набрала боевую скорость, семь узлов.

– Рабы на веслах «Аквилы» в состоянии поддерживать боевую скорость в течение двух часов. За это время используются все сорок резервных гребцов.

Аттик позволил им грести тридцать минут. В течение этого времени пришлось заменить нескольких самых слабых рабов. Стажерам в центре прохода пришлось посторониться, когда открылся люк на нижнюю палубу, и некоторые получили возможность бросить взгляд на мрачную преисподнюю у себя под ногами: смрад сточных колодцев смешивался с кислым запахом тесных кубриков, где держали рабов. Через открытый люк на палубу поднялись запасные гребцы.

Галера продолжала идти на боевой скорости, и на переполненной палубе был слышен только ритм барабана. На спинах гребцов проступил пот, дыхание их участилось, и многие стажеры начали понимать, что имел в виду Аттик.

– Скорость атаки!

И вновь приказ оказался неожиданностью для стажеров, которые повернулись к Аттику.

– На скорости атаки «Аквила» делает одиннадцать узлов.

Многие стажеры, никогда прежде не поднимавшиеся на борт галеры, удивились такой невиданной скорости. Для парусника это все равно что идти под парусом при штормовом ветре – опасный маневр, к которому прибегали крайне редко.

– Гребцы «Аквилы» выдерживают такой темп в течение четверти часа. Всего на три узла больше боевой скорости, но дополнительные усилия, которые требуются для ее поддержания, сокращают время в восемь раз.

Стажеры вновь принялись оглядываться по сторонам. Многие вели отсчет времени. Прошло десять минут.

– Таранная скорость!

Барабанщик «Аквилы» повторил приказ, и ритм ускорился. Гребцы удвоили усилия; многие стонали, превозмогая боль непосильной нагрузки. Послышались крики – напряженные мышцы сводило судорогой.

– На таранной скорости даже самые сильные гребцы выдерживают не больше пяти минут!

Голос Аттика перекрывал крики и стоны рабов. Стиснув зубы, он заставил себя продолжить урок.

Первый гребец упал через две минуты.

Еще через шестьдесят секунд из сил выбились двадцать рабов.

– Стой! – скомандовал Аттик, положив конец вынужденной жестокости урока.

Он подавил чувство вины при виде едва не надорвавшихся людей: одни дошли до предела своих сил, другие перешагнули этот предел и лежали без движения под рукоятками весел. Один гребец больше не поднимется – от перенапряжения у него разорвалось сердце.

Аттик не испытывал угрызений совести, заставляя гребцов своей галеры работать на пределе возможностей, когда того требовали обстоятельства. Он не выказывал сострадания и не щадил рабов, чтобы не подвергать опасности судно – еще много лет назад капитан приучил себя не думать о судьбе людей на нижних палубах. И все же капитан «Аквилы» был сторонником мягкого обращения с рабами, причем не только потому, что здоровые рабы лучше гребут. Как и все моряки, Аттик понимал: однажды судьба может перемениться, и он сам окажется прикованным к веслу. Хорошо обращаясь с рабами, капитан надеялся задобрить богиню судьбы Фортуну, чтобы она даровала ему такого же хозяина, если настанет его черед.

Аттик приказал втянуть весла и поднять парус. В течение следующего часа «Аквиле» придется рассчитывать только на силу ветра. Собрав стажеров на кормовой палубе, он снова обратился к ним.

– Мы не знаем, что ждет наш флот. Как минимум мы должны снять блокаду. Возможно, нам придется вступить в бой с флотом карфагенян. В любом случае вам понадобится использовать все имеющиеся ресурсы, чтобы выжить. На борту «Аквилы» триста тридцать человек: двести сорок гребцов, тридцать матросов и шестьдесят морских пехотинцев. Моя галера участвовала во многих сражениях и из всех выходила победительницей. И все потому, что я знаю: в бою важен каждый член экипажа. Игнорируя часть команды, вы обрекаете судно на гибель. Запомните… Знать свое судно. Знать своих людей. Знать свою силу.

* * *

Септимий проснулся от звука рожка, возвещавшего о начале нового дня. Центурион сел на койке в переполненной палатке и потянулся за чашей с водой на полу. Она была наполовину пуста, и центурион вылил остатки на голову, но холодная вода не помогла избавиться от ощущения усталости. В последние две ночи Септимий спал не больше четырех часов. Силан продолжал сопротивляться его попыткам обучить легионеров пятой манипулы необходимым приемам, и Септимий увеличил продолжительность тренировок, пытаясь настоять на своем. Это не помогло, и ночью центурион понял, что нужно разобраться с Силаном – раз и навсегда.

Когда Септимий вышел из палатки, пятая манипула собиралась на плацу по сигналу к построению – ритуал выполнялся неукоснительно, прежде чем легионеров распускали для завтрака. Каждая контуберния занимала отдельную палатку, и солдаты питались по группам, что было гораздо эффективнее во временном лагере. Септимий заметил Силана, возвращавшегося к себе в палатку, и двинулся ему наперерез.

– Силан!

Центурион обернулся на оклик, и при виде Септимия на его лице появилось отсутствующее выражение.

– Нужно поговорить, – сказал Септимий.

– Правда? – с ухмылкой протянул Силан. – И о чем же, моряк?

Последнее слово вновь прозвучало насмешливо, но Септимий предпочел не заметить издевки.

– О тренировках и о том, что твои люди не готовы сражаться против врага, обученного вести бой на палубе галеры, где боевые порядки легиона ничего не значат.

– Это лишь твои слова, моряк. Я утверждаю: мои люди непобедимы в бою, и не важно, что карфагеняне сражаются по-другому. Даже в схватке один на один.

Септимий улыбнулся, но его взгляд оставался серьезным. Силан проглотил наживку.

– Может, проверим твое утверждение на практике? Ты против меня?

– С удовольствием.

Силан кивнул и тоже улыбнулся, пряча за улыбкой враждебность. Он повернулся, но Септимий остановил его, схватив за руку.

– В случае моей победы, – продолжил Септимий, – ты должен дать слово, что вместе со своими людьми перестанешь саботировать тренировки.

Силан окинул его подозрительным взглядом.

– А если я одержу верх?

– Тогда я уступлю и признаю, что твоим людям нет равных.

Силан вновь кивнул, резким движением высвободил руку из пальцев Септимия и удалился; на его лице вновь появилась злорадная ухмылка.

Септимий проводил его взглядом, затем повернулся и обнаружил, что позади него стоит Квинт. Опцион шагнул вперед.

– Какие будут указания, центурион?

– Построй людей вокруг плаца, Квинт, – с улыбкой сказал Септимий. – Сегодня первый урок преподам я.

Через пятнадцать минут солдаты пятой манипулы были построены вдоль трех сторон плаца, а четвертую заняли морские пехотинцы «Аквилы». Время от времени раздавались подбадривающие крики. Морские пехотинцы и легионеры заключали пари, причем шансы считались равными. Септимий и Силан стояли в центре площадки в шести футах друг от друга и разминались; их деревянные мечи вращались с устрашающей скоростью, что вызывало бурную реакцию зрителей. Квинт стал между противниками, вытащил меч и поднял его, ожидая, когда оба будут готовы. Затем опцион резко опустил меч и отступил, и усилившиеся крики возвестили о начале боя.

Бойцы описывали круги на площадке, и Септимий внимательно наблюдал за движениями Силана. Центурион пятой манипулы был правшой, но его тело великолепно сбалансировано, а естественная слабость левой руки преодолена многолетними тренировками. Силан передвигался с привычной легкостью, уверенный в своей силе, и не торопился ринуться в атаку, оценивая Септимия при каждом повороте и покачивая мечом, чтобы отвлечь внимание морского пехотинца. Противники продолжали кружиться.

– Четвертый легион – это Вепри, правда, Силан? – спросил Септимий, разрушая островок тишины в окружении стены криков.

– Что? – помедлив, переспросил Силан, и по его лицу было заметно, что он отвлекся.

– И ты солдат Четвертого легиона? Вепрь. Один из Вепрей Рима?

– Да, – автоматически ответил Силан.

– В таком случае кто твоя мать?

Септимий не повышал голоса, чтобы его слышал только противник.

Лицо Силана исказилось от ярости, и он бросился в атаку – оскорбительные слова противника стали последней каплей. Септимий приготовился отразить нападение, но был ошеломлен его стремительностью; он предвидел действия противника, и это спасло его, позволив выиграть время и парировать выпад. Атака Силана была типичной для легионера, хотя и приспособленной для схватки один на один. Он качнулся влево, подчиняясь доведенной до автоматизма привычке наносить удар щитом, затем выбросил вперед правую руку с мечом. Септимий парировал удар и отступил; противник преследовал его, усиливая напор; серия ударов не прерывалась ни на секунду.

Силан готовился к решающей атаке, и одобрительные возгласы солдат Четвертого легиона зазвучали громче. Септимий отступал перед яростным напором центуриона, выжидая подходящий момент для контратаки. И такой момент наступил. Септимий сменил стойку, готовясь к атаке. Если прежде Силан пытался разнообразить свои действия, то непрерывная серия ударов сделала его движения ритмичными – многолетняя тренировка одержала верх над индивидуальным стилем и стала определять рисунок боя. Это главный недостаток всех легионеров в одиночном бою – именно таким был первый урок, который преподал Аттик Септимию на борту «Аквилы». В схватке один на один предсказуемость равносильна смерти.

Септимий позволил центуриону сделать еще один выпад, заранее предвидя направление удара. Затем контратаковал.

Он уклонился от следующей, легко предсказуемой атаки и отбил меч Силана, нарушив ритм его движений. Затем последовал молниеносный выпад, направленный в пах противника, – Силан был вынужден защищаться, сместив центр тяжести. В последний момент Септимий изменил направление удара, нацелив меч в живот противника, и центуриону пришлось повернуться еще больше. Тогда Септимий нанес удар под оружием противника по незащищенной пояснице. Силан громко застонал, когда острие тяжелого деревянного меча ударило по почкам и острая боль пронзила живот и грудь. Центурион отпрянул, лицо его исказилось.

Теперь восторженный рев раздался с той стороны, где стояли морские пехотинцы «Аквилы». Септимий развивал атаку, и центурион Вепрей отступал перед его непредсказуемыми выпадами. Действия Септимия, полагавшегося на свои боевые инстинкты, определял приобретенный на борту галеры опыт, и ответные действия Силана, который отчаянно пытался прервать атаку противника, стали беспорядочными. Сделав ложный выпад влево, Септимий неожиданно направил острие меча вверх, прямо в лицо Силану. Реакция центуриона была инстинктивной: не думая о последствиях, он поднял меч, парировав удар, но при этом открыл корпус. Воспользовавшись его ошибкой, Септимий круговым движением провел меч под рукой противника и повернулся всем корпусом, чтобы усилить удар, который должен был стать решающим. Плоское лезвие деревянного меча обрушилось на живот Силана с такой силой, что центурион задохнулся и, покачнувшись, опустился на четвереньки; меч выпал из его руки.

Септимий отступил от поверженного противника, повернулся к своим подчиненным и победоносно вскинул меч. Затем двинулся к ним, но был остановлен ладонью, которая легла на его плечо. Повернувшись, Септимий увидел перед собой центуриона. Силан стоял, скрючившись и держась рукой за живот.

– Великие боги, Септимий, ты дерешься как сам Плутон, владыка подземного царства, – задыхаясь, проговорил Силан, с трудом выпрямился и протянул руку.

– Точно так же дерутся карфагеняне.

Септимий пожал протянутую руку и впервые заметил, что центурион смотрит на него с уважением.

Силан кивнул, повернулся к легионерам и приказал строиться для ежедневных занятий.

Септимий улыбнулся Квинту, который подошел и похлопал его по плечу. Двадцать галер будут готовы выйти в море через несколько дней, и в лагере ходили слухи, что старший консул сам поведет суда в каструм Остии, где они продемонстрируют навыки швартовки и высадки на берег. Если Остия станет новым местом дислокации пятой манипулы Четвертого легиона, Септимий отправит с ними своего опциона Квинта, чтобы продолжить тренировки, – теперь у него есть такой союзник, как Силан. До завершения строительства всего флота остается еще несколько недель, и время на их стороне. Этого времени хватит для обучения солдат Четвертого легиона приемам боя, которые помогут им выжить на ненадежных палубах карфагенской галеры.

* * *

Гай Дуилий проснулся от непрекращающегося стука в дверь спальни.

– Кто там? – раздраженно крикнул он, пытаясь по освещению в комнате понять, который час. Солнце взошло совсем недавно.

Дверь распахнулась, и на пороге появился старший слуга Дуилия, Аппий, а за ним в комнату вошел один из его шпионов в лагере Фьюмичино – плотник по имени Кальв. Заметив тревогу на их лицах, Дуилий приподнялся на ложе.

– Они отплывают сегодня, хозяин, – взволнованно проговорил Кальв.

– Сегодня? – переспросил Дуилий. – По плану должны завтра, на четвертый день!

– Так предполагалось вначале, и Тудитан взял с нас клятву хранить план в тайне, чтобы о нем не узнал враг, – объяснил Кальв. – Но вчера вечером, когда мы уже готовились прерваться на ночь, поступил личный приказ Тудитана. Нам было велено остаться на своих местах и закончить работу при свете костров.

– Почему мне об этом не сообщили? – Дуилий повернулся к Аппию. – Почему молчат другие шпионы?

Аппий молчал.

– Нам под страхом смерти приказали остаться на ночь в лагере, – вмешался Кальв, – поэтому новость не могла выйти за пределы Фьюмичино. Только мне разрешили уйти, когда работа была закончена.

Дуилий выругался, восхищаясь простотой плана, с помощью которого его перехитрили. Заставив мастеровых и рабов трудиться всю ночь, они опередили график на сутки. Именно эти двадцать четыре часа собирался использовать Дуилий, чтобы организовать «неожиданную» инспекцию – в составе себя самого и нескольких влиятельных сенаторов. Явившись в лагерь на следующий день – четвертый! – они увидели бы, что флот действительно готов к отплытию, и тогда Дуилий настаивал бы на выполнении обещания, которое дал Сципион сенату: позволить младшему консулу плыть с флотом, когда тот будет спущен на воду. Теперь план был разрушен простым изменением графика работ. Дуилий проклинал себя за недостаточную предусмотрительность.