Текст книги "Вторжение. Битва за рай"

Автор книги: Джон Марсден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

16

В железном ящике оставались ещё две бумаги.

Одна из них оказалась письмом от матери Имоджин Кристи. Письмо начиналось так:

Дорогой мистер Кристи!

   – «Мистер Кристи»! – воскликнул Ли.

   – Ну, в те дни все вели себя очень официально, – заметила я.

Я получила Ваше письмо от 12 ноября. Воистину Ваше положение весьма затруднительно. Как Вы знаете, я всегда стояла на Вашей стороне и защищала Вас в деле ужасной смерти моей дорогой дочери и моего дорогого внука, поскольку не видела другого выхода для Вас, и я всегда верила и искренне молилась, чтобы это было именно так. И я радовалась, как Вам известно, когда жюри признало Вас невиновным, потому что верила, что Вас обвинили несправедливо, и если закону неизвестны такие случаи, как Ваш, то это плохой закон, я бы сказала так. Но жюри присяжных вынесло единственно возможный вердикт, несмотря на то что утверждал судья. И Вы знаете, что я всегда придерживалась одного мнения и говорила об этом во всём округе. Не думаю, что я могла бы сделать больше. Никто, ни мужчина, ни женщина, не вправе теперь распускать язык, а если они ведут себя так дурно, как Вы сообщаете, и Вам придётся уехать из этого округа, то это просто стыд. Увы, женщин не остановить, если уж они начали сплетничать, и пусть я выгляжу предательницей собственного женского пола, но это действительно так, и так всегда было в мире и всегда будет. Но Вы знаете, что Вам всегда будут рады под крышей дома Имоджин Эммы Эйкин.

А на последнем листке было написано простенькое стихотворение:

 
В этом море бурной жизни
Две твердыни есть везде:
Доброта к чужому горю,
Храбрость в собственной беде.
 

Когда мы это прочли, Ли молча сложил все бумаги и убрал их в железный ящик. И я ничуть не удивилась, когда он снова поставил ящик в углубление под подоконником, а потом уложил на место доску. Я знала, что нет необходимости оставлять всё это здесь навсегда, позволяя рассыпаться в прах, но прямо сейчас нам нужно было слишком многое понять, о многом подумать. Мы тихо вышли из хижины.

На полпути обратно по ручью я обернулась к Ли, который шлёпал по воде за моей спиной. Это было едва ли не единственное место в прохладном зелёном туннеле, где мы могли выпрямиться. Я обхватила его рукой за шею и жадно поцеловала. После мгновения шока, когда губы Ли оставались неподвижными, он принялся целовать меня в ответ, крепко прижимаясь губами к моему рту. Вот так мы и стояли, прямо в холодном потоке, обмениваясь пылкими поцелуями. Я изучала не только губы Ли, но и его запах, ощущение его кожи, очертания его плеч, тепло его шеи. Через какое-то время я оторвалась от него и опустила голову ему на плечо, продолжая обнимать его одной рукой. Смотрела я на спокойно текущую воду, следовавшую предопределённым ей путём.

   – Отчёт коронера... – начала я.

   – Да?

   – Мы говорили о рассудке и эмоциях.

   – Ну и?

   – Ты когда-нибудь видел такую холодность, как в том отчёте?

   – Нет, не думаю.

Я чуть повернулась, чтобы уткнуться носом в его грудь, и прошептала:

   – Я не хочу стать такой, как отчёт коронера.

   – Не станешь.

Ли погладил мои волосы, потом осторожно потёр мне шею, как будто массируя. Мы молчали ещё несколько минут, а потом он сказал:

   – Давай-ка выберемся из этого ручья. Я уже замерзать начал. Обледенел до колен, а скоро и выше обледенею.

   – Тогда побежали поскорее, – хихикнула я. – Мне бы не хотелось, чтобы это пошло выше.

Когда мы вернулись на поляну, сразу стало ясно, что между Гомером и Фай что-то произошло. Гомер сидел у дерева, а Фай приютилась рядом с ним. Гомер смотрел через поляну, туда, где вдали вздымалась одна из Ступеней Сатаны. Они не разговаривали, а когда появились мы, то встали и разбрелись в разные стороны, и у Гомера вид был слегка растерянный, а у Фай вполне естественный. Но когда я немного понаблюдала за ними в течение дня – я не шпионила, просто мне было любопытно, – то почувствовала, что у них всё не так, как у нас. Они как будто сильнее нервничали рядом друг с другом, словно двенадцатилетние детки на первом свидании.

Фай мне это объяснила, когда мы с ней ускользнули вдвоём, чтобы посплетничать.

   – Гомер уж очень себя принижает, – пожаловалась Фай. – Всё, что я о нём говорю, он отметает. Ты представляешь, – она уставилась на меня своими большими невинными глазами, – у него какое-то странное отношение к тому, что мои родители – юристы и что я живу в том глупом большом доме. Он ведь раньше всегда шутил на этот счёт, особенно когда мы туда отправились ночью, вот только мне кажется, для него это всё на самом деле не шутка.

   – Ох, Фай! И сколько времени тебе понадобилось, чтобы это понять?

   – А он тебе что-то говорил?

Фай ужасно встревожилась, что было для неё типично. Я немного растерялась, я-то ведь хотела защитить Гомера, а вовсе не желала подорвать его доверие. И потому попыталась дать Фай пару намёков:

   – Ну, просто твой образ жизни очень отличается от того, как живёт он. Ты же знаешь, с какими ребятами он всегда водил компанию в школе. С теми, что болтаются в молочном баре, а вовсе не играют в крокет с твоими родителями.

   – Мои родители не играют в крокет.

   – Нет, но ты поняла, что я хотела сказать.

   – Ох, просто не знаю, что и делать. Он как будто боится что-нибудь сказать, ему кажется, что я начну смеяться над ним или задирать нос. Как будто я всегда так себя вела. Даже смешно: со мной он такой напуганный, а со всеми остальными такой уверенный в себе.

   – Если бы я могла понять Гомера, я бы поняла всех парней разом, – вздохнула я.

Уже темнело, и мы стали готовиться к очередной долгой ночи, которая начиналась с подъёма по Ступеням Сатаны. Я уже устала, мне совсем не хотелось никуда идти, в особенности потому, что Ли пойти с нами не мог. Нога у него всё ещё была не слишком подвижна и болела. В итоге я потащилась за Гомером и Фай, слишком слабая, чтобы жаловаться. К тому же мне казалось, что если я начну ныть, то сразу почувствую себя виноватой. Но потом приятная прохлада ночи меня оживила. Я начала дышать глубже и даже замечать вершины, торжественно возвышавшиеся вокруг. Место было прекрасным, я шла с друзьями – хорошими людьми, и вместе мы отлично справлялись с трудными обстоятельствами.

Конечно, причин для огорчений у нас хватало, но каким-то образом документы, прочитанные в хижине Отшельника, и поцелуи Ли позволили мне более оптимистично взглянуть на будущее. Я знала, что это чувство долго не проживёт, но старалась наслаждаться им, пока оно не угасло.

Добравшись до «лендровера», мы решили поискать новое укрытие для машин, чтобы их не было видно с тропы. Сделать это оказалось нелегко, и в конце концов нам пришлось удовлетвориться местечком за какими-то деревьями ниже по склону, примерно в километре от старой стоянки. Выгода новой позиции была в том, что добираться туда приходилось через камни, то есть не осталось бы никаких следов, если шины были сухими. А вот большим недостатком являлось то, что пришлось бы намного дольше идти пешком, чтобы добраться до Ада, а прогулка и до этого была неблизкой.

Фай и Гомер собирались остаться здесь и ждать остальных, мы ведь ожидали их возвращения из Виррави к рассвету, но мне не хотелось, чтобы Ли остался один в лагере на всю ночь. И только по этой причине, ни по какой другой, я набила рюкзак до отказа, прихватила ещё сумку с одеждой и, нагрузившись, как грузовик, отправилась обратно в Ад. Было уже около полуночи, когда я рассталась с Фай и Гомером. Они сказали, что поспят в «лендровере», пока ждут остальных.

Ну, по крайней мере, так они сказали.

Луна к тому времени уже поднялась. Скалы вдоль тонкого гребня Тейлор-Стич были ярко освещены. Впереди меня из листвы какого-то невысокого дерева вдруг выпорхнула птица, громко крича и хлопая крыльями. Кусты выглядели как гоблины и демоны, ожидающие возможности напасть на меня. А тропа вилась как раз между ними. Белые сухие ветки блестели, словно кости, а под моими ногами скрипели мелкие камешки.

Наверное, мне следовало ужасно бояться, идя в одиночку в темноте. Но я не боялась. Прохладный ночной ветерок непрерывно овевал лицо, запах акаций придавал воздуху сладость. Это была моя родная страна, я себя чувствовала так, словно выросла прямо из этой почвы, вроде молчаливых деревьев вокруг, вроде травы с мелкими листочками, что окружала тропу. Мне хотелось вернуться к Ли, снова увидеть его серьёзное лицо, его карие глаза, зачаровывавшие меня, когда они смеялись, и хватавшие за сердце, когда становились грустными.

И ещё мне хотелось остаться здесь навсегда. Мне казалось, что тогда я могу превратиться в часть всего этого, в какое-нибудь тёмное, изогнутое, душистое дерево.

Шла я очень медленно, собираясь вернуться к Ли, но не слишком быстро. Я почти не замечала веса всего того, что несла. Вспоминала о том, как давным-давно – казалось, много лет назад – я думала об этом месте, об Аде, и о том, что лишь люди могли дать ему такое имя. Только люди знают, что такое ад, – они в этом большие специалисты. Я вспоминала, как гадала о том, побывал ли кто-то в аду. Например, Отшельник; я думала о том, что случилось в канун того Рождества: совершил ли он акт великой любви или великого зла... Но проблема состояла в том, что как человеческое существо он мог совершить и одно из них, и оба сразу. У других живых созданий таких проблем нет. Они просто делают то, что делают. Не знаю, был ли Отшельник святым или демоном, но после того, как он дважды спустил курок, похоже, что и сам он, и все вокруг отправили его в Ад. Он вовсе не обязан был забираться в горы, во впадину за ними, в жару, скалы и буш. Он нёс ад в себе, как все мы, словно некую ношу на плечах, небольшую ношу, которую мы по большей части и не замечаем... нёс огромный горб страданий, что сгибает нас своей тяжестью.

На моих руках тоже теперь была кровь, как на руках Отшельника, и точно так же, как я не могла сказать, был его поступок хорошим или плохим, я не могла решить, что сделала я сама. То ли я убила из любви к своим друзьям, в благородной попытке спасти их и родных, освободить нашу землю? Или я убила потому, что ценила свою жизнь превыше чужих жизней? Будет ли правильно для меня убить ещё с десяток людей ради собственного выживания? А если сотню? А если тысячу? В какой момент я обреку себя на ад, если уже не обрекла? Библия говорит просто: «Не убий», а потом рассказывает сотни историй о людях, убивающих друг друга и становящихся героями, вроде истории Давида и Голиафа. Это не слишком мне помогало.

Я совсем не чувствовала себя преступницей, но и героиней тоже не ощущала.

Усевшись на какой-то камень на горе Мартин, я размышляла обо всём этом. Луна светила так ярко, что я видела всё вокруг. Деревья, огромные камни, даже вершины других гор отбрасывали гигантские чёрные тени. Но кто бы заметил крошечные человеческие тени, ползущие, как жуки, среди всего этого, кто бы заметил людей, совершающих чудовищные и прекрасные поступки? Я видела лишь свою собственную тень, что падала на скалу позади меня. Люди, тени, добро, зло, ад, рай... Всё это просто имена, ярлыки – не более. Все противоположности создают люди, в природе противоположностей нет. Даже жизнь и смерть в природе не противоположны: одно есть продолжение другого.

В общем, додуматься я смогла только до того, что лучше довериться инстинктам и интуиции. Но я уже так и делала. Человеческие законы, законы морали, религиозные законы... Все они казались искусственными, элементарными – почти детскими. В глубине души мне хотелось – иногда весьма сильно – найти правильный путь, и мне пришлось довериться этому чувству. Называйте это как хотите – инстинктом, сознанием, воображением, – но это ощущалось как постоянная проверка всего, что я сделала, в соотношении с некими границами внутри меня – проверка, проверка, постоянно. Может быть, военные преступники и серийные убийцы тоже имеют какие-то свои внутренние границы и проверяют, нарушили они их или нет, решаясь сделать то, что они делают. И откуда мне знать, отличаюсь ли я от них?

Я встала и медленно пошла дальше, вокруг вершины горы Мартин. От всех тех мыслей у меня по-настоящему болела голова, но куда было деваться? Я чувствовала, что близка к ответу, и если буду постоянно об этом думать, не прерываясь, то могу его найти, вытащить из своего возмущённого мозга. И – да, кое в чём я всё-таки отличалась. Это была уверенность. Те, о ком я знала как о жестоких людях, кто действовал жестоко, – расисты, женофобы, фанатики и изуверы, – в себе не сомневаются. Они всегда абсолютно уверены в своей правоте. Например, миссис Ольсен в школе, она оставляла нас после уроков чаще, чем все остальные учителя, вместе взятые, и постоянно жаловалась насчёт «стандартов поведения» в школе и «недостатка дисциплины». Или мистер Родд, что жил неподалёку от нас, – рабочие никогда не задерживались у него дольше чем на шесть недель, он их выгонял постоянно, потому что все они были «ленивыми, глупыми, нахальными». Или мистер и миссис Нельсон, которые своего сына, когда он делал что-то не так, увозили за пять километров от дома, там высаживали, и заставляли возвращаться домой пешком, и смеялись над ним «ради его же пользы», а когда сыну было семнадцать, они нашли в его спальне шприцы... Да, таких людей я считаю отвратительными. И все они обладают общим качеством: они абсолютно уверены, что правы, а остальные ошибаются.

Я почти завидую силе их убеждения. Должно быть, для них жизнь не представляет особой трудности.

Возможно, недостаток уверенности в себе, болезненная привычка постоянно задавать вопросы и сомневаться во всём, что я сказала или сделала, были неким даром, полезным даром, чем-то таким, что делало мою жизнь болезненной прямо сейчас, но в дальней перспективе могло привести к... к чему? К пониманию смысла жизни?

По крайней мере, он мог дать мне какой-то шанс рассчитать, что я должна и чего не должна делать.

Все эти размышления утомили меня куда сильнее, чем тяжёлый поход по горам. Луна сияла ярче, чем когда-либо, и я не могла усидеть на месте. Я встала и прошлась к эвкалипту и к началу тропы. А когда я вернулась в наш лагерь, то с отвращением увидела, что Ли преспокойно спит. Конечно, едва ли можно было его в том винить, учитывая, как поздно уже было, но я-то весь вечер ожидала того, что мы снова поговорим. В конце концов, это ведь он был виноват в том, что мне пришлось пройти через эту мысленную потогонную работу. Это он начал, заговорив о моей голове и моём сердце. А теперь мне пришлось удовлетвориться тем, что я просто забралась в его палатку и устроилась спать. Мне, правда, послужило утешением то, что я представила, как Ли просыпается утром и обнаруживает, что всю ночь проспал рядом со мной, даже не подозревая об этом. Наверное, я улыбалась, засыпая.

17

Робин, Кевин, Корри и Крис буквально сияли. И трудно было не просиять в ответ. Таким облегчением, такой радостью было увидеть их снова. Я обняла всех по очереди, лишь теперь понимая, как боялась за них. Но похоже, всё прошло благополучно. И это прекрасно!

Они не слишком много рассказали Гомеру и Фай, потому что очень устали и не хотели повторять всё сначала, когда появимся Ли и я. Сказали только, что никого из наших родных не видели, но им сказали, будто всё в порядке и они находятся на территории ярмарки. Когда я это услышала, меня это так взволновало, что я сразу села на землю, как будто из меня вышибли дыхание. Ли прислонился к дереву и прижал ладони к лицу. Наверное, ничто другое не имело для нас такого большого значения. У нас была куча вопросов, но мы видели, как все измучены, так что решили дать им спокойно позавтракать, а потом уж приниматься за рассказ. Наконец они проглотили основательный завтрак – и даже несколько свежих яиц, быстро приготовленных опасным способом на маленьком костре, который мы мгновенно развели, – и уселись поудобнее, набитые едой и адреналином, чтобы приступить к подробному рассказу.

Больше всех говорила Робин. Она стала неформальным лидером с того момента, как они ушли в разведку, и интересно было наблюдать за тем, как она теперь руководила отчётом. Мы с Ли сидели, взявшись за руки, Фай прислонилась к Гомеру, а Кевин лежал на земле, положив голову на колени Корри. Всё выглядело как идеальное деление на пары, и, хотя я всё ещё гадала, не предпочтительнее ли для меня поменяться местами с Фай, я всё равно была счастлива. Жаль только, что у Криса и Робин не было шансов понравиться друг другу, а то мы и в самом деле идеально бы разделились.

Крис принёс с собой несколько блоков сигарет и две бутылки портвейна в качестве «сувениров», так он сказал. Крис уселся на бревно рядом со мной, но, когда он закурил, я вежливо попросила его отодвинуться. А я невольно стала думать, насколько далеко мы можем зайти, если поддержим идею «сувениров». И я вернулась к тому, что думала накануне. Если мы собираемся игнорировать законы нашей страны, нам необходимо создать некие собственные стандарты. Пока что у меня не возникало моральных проблем с теми законами, которые мы уже нарушили, – мы ведь преспокойно воровали, водили машины, не имея водительских удостоверений, намеренно уничтожали чужое имущество, даже убивали. Наверное, проезжали на красный свет, ездили без фар, вламывались в чужие владения, да всего и не перечислить. И, похоже, было на то, что мы собирались пить спиртное, чего нам не полагалось по возрасту, – впрочем, не в первый раз в моей жизни, должна признать. Кстати, именно это нарушение не слишком меня беспокоило, потому что я всегда считала этот закон типичной глупостью, как, впрочем, и многие другие. Я хочу сказать, что странной выглядит сама мысль, будто когда человеку семнадцать лет одиннадцать месяцев и двадцать девять дней – он ещё недостаточно созрел для того, чтобы прикасаться к спиртному, а вот через день он может наглотаться его под завязку. Но мне всё равно не нравилась мысль о том, что Крис станет хватать спиртное и сигареты, где и когда ему захочется. Наверное, дело было в том, что эти вещи не представляли собой необходимости, в отличие от всего остального, что мы привезли сюда. Впрочем, надо признать, что шоколад из дома Грубера едва ли отличался от сигарет Криса, разве что шоколад придавал нам сил, так что о шоколаде хотя бы можно сказать что-то хорошее. А вот насчёт никотина вряд ли можно найти много добрых слов.

Ещё я подумала о том, что могло бы случиться, если бы Крис притащил в Ад что-нибудь покрепче или бы попытался вырастить прямо здесь нечто в своём духе. Но Робин уже приступила к долгому рассказу, так что я отбросила мысли о морали и сосредоточилась на том, чтобы слушать.

   – Ну, мальчики-девочки, – начала Робин, – все готовы выслушать утреннюю сказку? Мы по-настоящему интересно провели пару дней. Хотя, – добавила она, посмотрев на меня и Ли, на Гомера и Фай, – вы, ребята, похоже, здесь тоже не скучали. Наверное, небезопасно будет снова оставлять вас наедине.

   – Ладно, мамуля, продолжай! – фыркнул Гомер.

   – Хорошо, но я за вами наблюдаю, не забывайте. Так... С чего начать? Прежде всего, как мы уже говорили, никого из наших родных мы не видели, но мы о них слышали. Люди, с которыми мы говорили, клянутся, что с ними всё в порядке. То есть, конечно, то, что все заперты на территории ярмарки, нельзя назвать большим счастьем, но... Еды у них хватает. Они едят лепёшки, разукрашенные торты, меренги, домашний хлеб, яйца, печенье... Я что-то упустила?

   – Фруктовые пироги, – добавила Корри, эксперт в таких делах. – Джемы, консервы и пикули. И бисквиты.

   – Ладно, хватит! – Мы трое воскликнули это одновременно.

   – И, – продолжила Робин, – там же ещё и скот есть, на ярмарке. Конечно, это просто ужас, ведь там лучшие животные со всего округа. Поэтому с едой у них всё в порядке. Каждое утро они пекут хлеб – там есть парочка печей в кухне при чайной. С зеленью будет не очень, как только они съедят выставку юных фермеров, но там всего много, я помогала её устраивать накануне нашего отъезда.

   – Но ты же не юный фермер, – заметила я.

   – Я – нет, а вот Адам – да, – с некоторым смущением ответила Робин.

Когда утихли наш свист и завывания, она бесстрашно продолжила:

   – Но там появилось и кое-что новое. Их теперь выводят каждый день с территории на работу. Собирают группу в восемь-десять человек, с тремя или четырьмя охранниками. Они убирают улицы, хоронят погибших, ищут еду – в том числе и овощи – и помогают в госпитале.

   – Так госпиталь работает? Мы так и подумали.

   – Да. Вроде бы там работают родители Элли. – Робин тут же пожалела о вырвавшихся у неё словах.

   – Что? Ты что-то слышала?

Робин покачала головой:

   – Нет-нет, ничего.

   – Ох, да хватит уже, Робин! Что ты слышала?

   – Ничего, Элли! Просто было несколько пострадавших. Но ты и сама это знаешь.

   – Что ты слышала?!

Робин явно растерялась. Я понимала, что надо бы её пожалеть, но я уже зашла слишком далеко, чтобы останавливаться.

   – Робин! Хватит обращаться со мной как с ребёнком! Рассказывай всё!

Она скривилась, но заговорила:

   – Ну, трое солдат, которых ударило сенокосилкой... двое из них умерли вроде бы. И ещё двое, на которых мы наехали.

   – Ох... – выдохнула я.

Робин произнесла всё это ровным тоном, но потрясение было ужасным. Моё лицо залило потом, у меня закружилась голова. Ли крепко сжал мою руку, но я почти не почувствовала этого. Корри подошла и, присев рядом со мной, на место Криса, обняла меня.

Через минуту Крис сказал:

   – Это не так, как в кино?

   – Да, – ответила я. – Пожалуйста, Робин, продолжай. Я в порядке.

   – Ты уверена?

   – Уверена.

   – Ну, в госпитале есть и другие. В первые день-два было много столкновений, поэтому много раненых и убитых. И солдат, и гражданских. Не на ярмарке – там всё произошло слишком неожиданно, они захватили площадь минут за десять. А в городе и в округе, с теми людьми, которые не поехали на ярмарку. И всё это продолжается: появилось несколько групп партизан – обычные люди вроде нас, я думаю. Они бродят вокруг и нападают на патрули, когда есть шанс. Но в самом городе тихо. Солдаты, похоже, всех жителей собрали и теперь уверены, что у них всё под контролем.

   – А с людьми они хорошо обращаются?

   – В основном. Например, те, кто лежал в госпитале в день вторжения, там и остались, за ними ухаживают. Люди говорят, что солдаты стараются не слишком пачкать руки. Они ведь знают, что рано или поздно появится Красный Крест и представители ООН, и не хотят навлекать на себя слишком много обвинений. Они постоянно говорят о «чистом» захвате. Рассчитывают, что если не будет разговоров о концентрационных лагерях, пытках, насилии и тому подобном, то меньше шансов, что в дело вмешаются другие страны, вроде Америки.

   – А они не дураки, – пробормотал Гомер.

   – Да. Тем не менее около сорока человек погибли только в Виррави и в округе. Мистер Алтус, например. Вся семья Френсис. Мистер Андерхилл. Миссис Нассер. Джон Лунг. И ещё некоторые, кто не пожелал подчиняться приказам.

Мы все замолчали, потрясённые. Мистер Андерхилл был единственным, кого я хорошо знала. Он работал ювелиром. И был таким мягким человеком, что я просто вообразить не могла, чтобы он стал как-то противиться солдатам. Может, он просто не хотел, чтобы они ограбили его мастерскую.

   – Так с кем вы разговаривали? – спросил наконец Ли.

   – Ну, я как раз до этого дошла. Я не совсем по порядку рассказываю. Ладно, вот как всё было. Мы пробрались в город в первую ночь без проблем. Дошли до дома моей учительницы музыки около половины второго ночи. Ключи лежали там, где она всегда их оставляет. Место хорошее, как я и говорила, – там такое множество дверей и окон, что легко выскочить наружу. Например, есть маршрут побега через окно наверху, там можно выбраться на крышу по большой ветке дерева и за пару секунд добраться до соседнего дома. И ещё тот, кто стоит на страже, отлично видит всю улицу и подъезд к дому, а через заднюю изгородь можно прорваться разве что на танке. В общем, надёжно. Но первым делом мы устроили фальшивую стоянку по соседству, под аркой Масонского зала. Забавно было... Мы там раскидали журналы, фотографии, даже игрушки. Потом Кевин встал на вахту, а мы все легли спать. Утром, около одиннадцати, сторожить встала я и вдруг увидела людей на улице. Одним из них был мистер Кох, он раньше работал на почте.

   – Это такой лысый старичок?

   – Да. Кажется, он в прошлом году вышел на пенсию. Ну, я поскорее разбудила остальных, и мы стали наблюдать. Там было трое солдат и шесть человек городских. За ними ехали грузовик и пикап, и они, похоже, выносили вещи из каждого дома. Двое горожан входили в какой-нибудь дом, а солдаты оставались снаружи. В каждом доме люди проводили минут по десять, а потом выходили с зелёными мешками для мусора, битком набитыми. Какие-то мешки сразу бросали в грузовик, а другие – проверяли и клали в пикап. Когда они подошли к нам ближе, мы спрятались в разных частях дома и ждали. Я была на кухне, в кладовке для веников и всякой утвари. Там я просидела минут двадцать, когда вошёл мистер Кох. Он открыл дверцу холодильника и стал вынимать из него всё, что испортилось. Когда мы пришли туда ночью, то на голодный желудок не в силах оказались это сделать. Я позвала шёпотом: «Мистер Кох! Это Робин Матерс». А он, знаете, даже глазом не моргнул. Только тогда я вспомнила, что он совсем глухой. Он меня просто не слышал. Тогда я приоткрыла дверь кладовки, вышла и похлопала его по плечу. Ну! Крис, конечно, только что говорил, что теперь всё не как в кино, но тут было именно так. Мистер Кох подпрыгнул, как будто его током шарахнуло. Мне пришлось его даже поддержать. Я очень надеялась, что у него не случится сердечного приступа. Но он быстро успокоился. А потом мы поговорили. Он продолжал в это время работать, сказал, что, если задержится надолго, солдаты могут что-то заподозрить и войдут в дом. Сказал, что должен сделать дом снова пригодным для жилья, убрать все испорченные продукты, умерших домашних животных, а ещё собрать все ценности, вроде украшений. И он мне рассказал о наших родных и всяком другом. Сказал, что рабочие группы будут выезжать и за город тоже, это начнётся со дня на день, и будут присматривать за животными и работать на фермах. Ещё мистер Кох сказал, что солдаты собираются колонизировать всю страну с помощью своих людей, все фермы будут распределены между ними, а нам просто разрешат делать грязную работу... ну, наверное, чистить выгребные ямы. Ему уже нужно было уходить, но он мне сказал, что потом они отправятся на Уэст-стрит, так что если я хочу ещё поговорить, то могу пробраться в один из домов на той улице. И ушёл. В общем, когда в доме опять стало пусто, мы собрались на маленькое совещание. Кевин поговорил с какой-то леди, миссис Лей, она вошла в спальню, где он прятался, и тоже кое-что ему рассказала. В общем, мы решили отправиться на Уэст-стрит и повторить попытку. Мы туда добрались вполне легко, просто через сады, и проверили несколько домов. Первые два были заперты, но третий открыт, и мы попрятались в нём. Я залезла под кровать в хозяйской спальне. Крис остался стоять на страже, чтобы сообщить всем, когда солдаты подойдут близко, только это случилось часа через два. Очень скучно было ждать. Если хотите узнать, сколько раз переплетены проволоки в пружинах кровати в доме двадцать восемь на Уэст-стрит, могу вам сообщить. Но наконец кто-то вошёл. Это была незнакомая мне леди, в руках у неё был зелёный пакет для мусора. Подойдя к туалетному столику, она сразу начала всё с него собирать. Я прошептала: «Простите, меня зовут Робин Матерс», и она, даже не оглянувшись, ответила шёпотом: «Да, мистер Кох мне сказал, что тут могут оказаться молодые ребята...» Мы поговорили несколько минут, и я оставалась под кроватью, высунув только голову. Эта леди сказала, что ей противно заниматься таким делом, но солдаты время от времени проверяют потом дома, и, если она оставит что-нибудь ценное, её накажут. «Иногда я прячу где-то в комнате что-то такое, что похоже на семейную реликвию, – призналась она. – Но не знаю, есть ли в этом какой-то смысл». Ещё она сказала, что в такие группы собирают самых безопасных людей, прежде всего стариков и детей, а если они попытаются сбежать или сделают что-то не так, их родных на территории ярмарки накажут. «Поэтому я не могу долго с тобой болтать, голубушка», – вздохнула она. Такая милая старушка. И ещё она мне сказала, что ключом ко всему стала скоростная дорога от залива Кобблер. Именно благодаря этой дороге солдатам удалось внезапно и быстро захватить всю округу. Они привезли своё вооружение и снаряжение в залив на корабле, а потом быстро переправили на грузовиках.

   – Я то же самое и говорила, – перебила я.

Я вовсе не считала себя военным гением, но мне приятно было узнать, что я оказалась права.

   – Ну, как бы то ни было, – продолжила Робин, – мы с ней болтали, как давние подружки. Старушка мне даже рассказала, что работала уборщицей в аптеке, на половину ставки, и сколько у неё внуков, и как их зовут. Она вроде забыла, что долго разговаривать не следует. Ещё пара минут – и, думаю, она бы позвала меня в кухню, чтобы напоить чаем, но я вдруг услышала тихие шаги в коридоре. Я тут же втянула голову под кровать, как черепаха в панцирь, но, уверяю вас, двигалась я куда быстрее любой черепахи. А потом я увидела прямо рядом с кроватью ботинки. Чёрные ботинки, но очень грязные и поношенные. Это был один из солдат, он подкрался к двери, пытаясь застать нас врасплох. Я подумала: «Что же мне теперь делать?» И попыталась вспомнить все те приёмы самозащиты, о каких когда-либо слышала, но в голову приходило только одно: удар коленом в пах.

   – Ну да, она только это и думает, когда видит парней, – вставил Кевин.

Робин проигнорировала его замечание:

   – Я так испугалась, мне совсем не хотелось, чтобы у милой старой леди были какие-то неприятности. Я ведь даже имени её не знала. И теперь не знаю. И мне вовсе не хотелось, чтобы меня убили. Но меня парализовало страхом, я даже шевельнуться не могла. Я услышала, как тог солдат сказал подозрительным тоном: «Ты с кем-то разговаривала!» И поняла, что у меня проблема. Я перекатилась по полу к другой стороне кровати и выползла из-под покрывала. Я очутилась в маленьком промежутке между кроватью и стеной, там около метра, думаю. Потом услышала, как старая леди нервно засмеялась и сказала: «Да, я сама с собой говорила. В зеркале». По мне, это прозвучало неубедительно, и, похоже, солдат тоже не поверил. Я понимала, что он собирается осмотреть комнату и, скорее всего, начнёт с того, что приподнимет край покрывала и заглянет под кровать. А потом обойдёт кровать вокруг. Просто в комнате не было других мест, где можно спрятаться. Комната была пустой, не слишком приятной. Поэтому я внимательно прислушалась к тихому шороху покрывала, которое он поднимал, – в комнате было так тихо, что я это слышала. Я даже слышала биение собственного сердца. И с трудом верила тому, что его не слышит солдат. Проблема заключалась ещё в том, что я не расслышала, как он опускает покрывало, и не знала, то ли он уже его бросил, то ли нет. Я в ужасе гадала, смотрит ли он ещё под кровать или уже идёт вокруг неё... Боже, я так вслушивалась, что до сих пор чувствую, как у меня растут уши! Точно у меня по обе стороны головы выросли две огромные спутниковые антенны-тарелки!