Текст книги "Тайная история американской империи: Экономические убийцы и правда о глобальной коррупции"

Автор книги: Джон Перкинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

5
Страна коррупции и жестокости

После того разговора с корабелом-бугийцем прошло несколько лет, прежде чем я окончательно решил покончить с карьерой экономического убийцы. Как я уже говорил в «Исповеди», решение пришло ко мне во время, когда я отдыхал на Карибских островах – тех самых, что в давние времена были цитаделью пиратов, нападавших на груженные золотом галеоны короля Испании. Так вот, однажды, сидя в послеполуденный час в тени развалин одной из построек на заброшенной сахарной плантации и пытаясь вообразить все ужасы, выпавшие на долю рабов-африканцев, которые ее возводили, я вдруг подумал, что я, по сути, тоже раб.

Вот так, в одночасье, после нескольких лет моральных страданий ко мне наконец-то пришло решение. Вскоре, не дожидаясь окончания каникул, я вылетел в Бостон и сообщил, что хочу уволиться. Но, поддавшись угрозам и подкупу, так и не решился предать гласности ужасающие подробности деятельности империи, которой служил на протяжении многих лет.

Я решил на время затаиться и все годы, которые последовали за этим моим шагом, продолжал испытывать угрызения совести. Я сам обрек себя на эти муки. Но вот настал день национальной трагедии, 11 сентября 2001 года. Стоя на краю огромной дымящейся воронки, на месте которой совсем недавно высились башни Всемирного торгового центра, я понял, что ради памяти погибших обязан сделать следующий закономерный шаг в своей судьбе. Я принял решение покаяться. Результатом стала моя книга «Исповедь экономического убийцы».

После того как в 2004 году она была опубликована и мне пришлось отвечать на многочисленные вопросы радиокорреспондентов, я понял, что на самом деле очень слабо представляю себе механизм влияния своей деятельности экономического убийцы на экономику стран, в которых я работал. Известно, что США приложили руку к развалу Советского Союза, благодаря чему превратились в первую в мире поистине глобальную империю, и нет в мире другой супердержавы, которая могла бы им угрожать.

Мы были теми, кто проповедовал идеалы «прогресса», «индустриализации», именно нашими стараниями в странах третьего мира образовалась целая прослойка местной элиты – верных прислужников корпоратократии. А что же простой народ стран, где мы разворачивали наши сомнительные операции? Как они отразились на его положении? Этот вопрос требовал уточнения. Желая обновить свои сведения, я решил вновь посетить страну, в которой начиналась моя карьера экономического убийцы.

В принципе, следя за СМИ, я и так имел общее представление о главных событиях, происходящих в Индонезии. Теперь же мне предстояло изучить информацию из достоверных источников, к которым я относил неправительственные организации, мнения ученых, а также публикации ООН, Всемирного банка и других организаций, с которыми сотрудничал в прошлом. Чем больше я углублялся в изучение обстоятельств, сопровождавших азиатский экономический кризис 1997 года, тем больше обострялось мое любопытство. Я уже знал, что его еще называли «кризисом МВФ». Бациллы кризиса зародились в азиатских странах, пагубно отразившись на судьбе сотен миллионов людей и отняв жизни у тысяч или даже миллионов! Подобно пандемии, кризис быстро распространился по всему миру.

Он явно показывал – тем, кто был способен воспринять этот сигнал, – в чем состоят истинные цели МВФ и Всемирного банка, и как НЕ надо управлять экономикой, если, конечно, вы не ставите своей целью еще больше обогатить корпоратократию за счет простых людей.

На первый взгляд официальная статистика указывала, что наша работа в Индонезии дала прекрасный экономический результат, по крайней мере до 1997 года. Цифры гордо свидетельствовали о снижении инфляции, наращивании запасов иностранной валюты до более 20 миллиардов долларов, активном сальдо торгового баланса в 900 миллионов долларов и укреплении банковского сектора. Экономический рост Индонезии (в процентах от прироста ВВП) в период 1990-х годов и вплоть до 1997 года достигал отметки в 9 % в год – впечатляющий результат, хотя и не та двузначная цифра, которую я прогнозировал, выполняя заказ моего работодателя. Опираясь на эту статистику, специалисты Всемирного банка, МВФ, международных консалтинговых фирм и представители академического сообщества с полным основанием утверждали, что политика экономического развития, которую продвигают представители моей профессии, приносит несомненный успех.

Я же очень скоро уяснил для себя, что вся эта блестящая статистика не отражает той высокой цены, которую индонезийский народ заплатил за так называемое «экономическое чудо». Весь выигрыш от него распределился только между теми, кто занимал верхушку экономической лестницы. Быстрый рост национального дохода был достигнут исключительно за счет жестокой эксплуатации дешевой и многочисленной рабочей силы.

Настоящая потогонная система выжимала из рабочих-индонезийцев все соки, обрекая их на многочасовой непосильный труд в тяжелейших условиях, без каких-либо гарантий охраны жизни и здоровья. А правительство между тем щедро раздавало иностранным корпорациям право на хищническое разграбление природных богатств, благословляя практику, давно признанную незаконной в странах так называемого первого мира и Северной Америки. И хотя официально минимальный размер заработной платы вырос до трех долларов в день, работодатели на практике часто игнорировали это условие.

В 2002 году примерно 52 % населения страны было вынуждено жить менее чем на два доллара в день, что, с какой точки зрения ни посмотри, есть не что иное, как рабство, только современного типа. На самом деле даже трех долларов не хватает для обеспечения элементарных жизненных потребностей работника и членов его семьи.

Нет ничего удивительного в том, что Индонезия и не думала сопротивляться навязываемой извне экономической политике, которая лишь отягощала ее непомерным внешним долгом. Разбухавший ужасающими темпами национальный долг был своеобразной платой за жадное обогащение местной элиты, которую ничуть не беспокоило, что своей ненасытностью она ввергает страну в экономический штопор.

По данным доклада Всемирного банка о мировом финансовом положении (Global Development Finance report) и Международной финансовой статистики МВФ, Индонезия неуклонно удерживала печальный рекорд страны с самым высоким в Азии внешним долгом (в процентном отношении к ВВП). В переломный период 1990–1996 годов, когда вызревал азиатский финансовый кризис, этот показатель стабильно держался на уровне не ниже 60 % (по сравнению с показателем в 35 % у соседнего Таиланда, 15 % – у Китая и Гонконга и 10 % – у Сингапура и Тайваня).

Показатель соотношения ВВП и расходов на обслуживание внешнего долга плюс краткосрочные долги (тоже в %) у Индонезии фиксировался на уровне 300 % от ВВП, тогда как у Таиланда он составлял 120 %, у Китая – 60 %, а у Гонконга – так и вовсе 25 % (данные по Сингапуру недоступны). Эти цифры свидетельствовали о том, что мы загнали Индонезию в такую долговую яму, из которой она не сможет вылезти самостоятельно, если, конечно, не будет во всем потакать желаниям наших корпораций. Что и говорить, мы, экономические убийцы, в данном случае сработали на совесть[1]1
  По данным статистики World Bank и IMF-IFS; см. Giancarlo Corsetti, Paolo Pesenti, and Nouriel Roubini, “What Caused the Asian Currency and Financial Crisis”, Elsevier, May 7, 1999, www.sciencedirect.com/science/article/B6Vfi– 3XJSW8X-1/2/77bdde4277268f5ibc3e813dec579a79 Table 23 (p. 335) and Table 27 (p. 337).


[Закрыть].

Еще раз вынужден подчеркнуть, что парадность национальной статистики обманчива. Как и в случае со многими другими странами третьего мира, быстрый прирост валютных резервов, отличное состояние торгового баланса, низкий уровень инфляции и существенный темп экономического роста Индонезии свидетельствовали лишь о благополучии крайне малочисленной, наиболее богатой прослойки населения. Все остальные оказывались за бортом экономического благополучия, но именно они несли ужасное налоговое бремя.

Пожалуй, нигде больше так тесно не смыкаются мир бедности, умение корпораций выжимать все соки и благополучие западного потребителя, как на индонезийских «потогонных фабриках» (которые, впрочем, мало чем отличаются от тех, что существуют в других странах Азии).

Крупные международные корпорации при поддержке политики Всемирного банка и МВФ, рекомендующей странам третьего мира приватизацию и освобождение иностранного капитала от налогового бремени, выкупают или берут в аренду местные фабрики и создают на них невыносимые условия. Помимо чудовищной недоплаты за тяжкий многочасовой труд там применяются зверские методы подавления сопротивления тех, кто вздумает протестовать против рабской эксплуатации, – нередки жестокие побои, зачастую смертельные. Выходит, что местное население обрекается на тяжкие страдания только во имя того, чтобы обыватель в странах первого мира мог недорого приобретать товары в магазинах.

Когда я путешествовал по Америке с презентацией своей книги «Исповедь экономического убийцы», ко мне часто подходили люди, чтобы рассказать о том, как такие ведущие компании, как Nike, Adidas, Ralph Lauren, Wal-Mart и the Gap, извлекают немалую прибыль из того, что иначе как рабским трудом и назвать нельзя. Два мужественных человека предложили мне подробно рассказать об их собственном ужасающем опыте в Индонезии.

6
Потогонная система

В 2005 году жизнь свела меня с двумя кинодокументалистами – Джимом Киди и Лесли Кретцу. Они обратились ко мне с предложением дать интервью для телевидения. Общаясь с ними по телефону и электронной почте, я заключил, что эти молодые люди – антиподы экономических убийц и общественные активисты новой волны.

«Мы хотим не только взять у вас интервью, но и пополнить ваши знания о том, что такое индонезийские потогонные фабрики», – заявила при встрече Лесли. Она пояснила, что в 2000 году они с Джимом некоторое время провели на фабрике Nike бок о бок с местными рабочими-индонезийцами, пытаясь, как и они, выжить в тех же самых ужасных условиях, на скудную зарплату, чтобы на своей шкуре испытать все «прелести» потогонной системы.

Я спросил, что же побудило их к этому шагу.

– О, кажется, что это было так давно, – начала рассказ Лесли. – Тогда я только вступила в Иезуитский волонтерский корпус. Вот когда мне довелось увидеть то, во что я раньше никогда бы не поверила: картины ужасающей нищеты и страданий людей. Я поняла, что увиденное перевернуло мою жизнь. Потом я работала в Индии, с продолжателями дела матери Терезы. Мне хотелось помогать тем, кого она при жизни окружала заботой, – «беднейшим из бедных». Однако стоит вам хоть чуть-чуть пожить с такими людьми – и вам уже никогда не вернуться к прежним привычкам и никогда не забыть увиденного. Это то, что переворачивает вашу жизнь и не позволяет вам сидеть сложа руки. Вы просто хотите действовать.

Я перевел взгляд на Джима.

– А я, – улыбаясь, включился он в разговор, – можно считать, был похищен Богом. И хотя это звучит смешно, я говорю абсолютно серьезно. Учась в университете, я думал о том, как бы найти работу на Уолл-стрит, сколотить миллионное состояние, а к 35 годам уйти в отставку. Но в 1993-м, когда мне исполнился 21 год, я отправился в кругосветное путешествие и впервые посетил несколько развивающихся стран – Индонезию, Лаос, Вьетнам, Бирму, Непал и другие. Там я понял, что такое настоящая неприкрытая бедность.

Оказалось, что увиденные мною картины воплощают в себе все то, о чем мне твердили на протяжении 16 лет учебы в католической школе и позже, в университете Св. Иосифа. Я воочию увидел тех чад, за которых ратовал Господь. Так начиналось мое служение страждущим – всем тем, за кого просили Иисус, пророк Магомет, иудейские пророки, Будда и другие духовные вожди. Ведь если вдуматься, в основу всех мировых религий положена одна и та же идея социальной справедливости.

Я попросил Лесли и Джима записать свою историю.

Порядками на предприятиях корпорации Nike мы заинтересовались еще в 1998 году, когда Джим был помощником футбольного тренера в университете Св. Иосифа в Нью-Йорке. В то время он проходил курс магистрата по теологии и, работая над курсовой по католическому социальному учению, решил оценить с этой точки зрения рабочую практику на фабриках Nike.

Он только начал свои исследования, когда стало известно, что спортивный факультет ведет переговоры с этой компанией о 3,5-миллионной рекламной сделке, связанной с продвижением бренда Nike. Она предусматривала требование, чтобы все тренеры и студенты-спортсмены в рекламных целях носили спортивную одежду и аксессуары этой фирмы.

Тут Джим, который уже кое-что знал о методах работы Nike, сначала в разговорах с сокурсниками, а потом и в ректорате заявил, что по соображениям совести не желает становиться ходячей рекламой производителя, которого обвиняют в применении на своих предприятиях потогонной системы. В ответ один из крупнейших католических университетов страны выдвинул Джиму ультиматум: либо он прекращает нападки на миллионную сделку и, как все, безропотно носит одежду Nike, либо уходит. Джим выбрал последнее и в июне 1998 года навсегда покинул стены университета.

Желая иметь стопроцентную уверенность в своей правоте и обоснованности этого шага, Джим обратился в администрацию компании Nike с просьбой разрешить ему поработать на одной из ее фабрик хотя бы в течение месяца, чтобы составить собственное представление о местных условиях труда. Ему ответили, что месяца будет недостаточно, тем более что он не владеет ни одним из южноазиатских языков; кроме того, из-за этого придется лишить места кого-то из рабочих.

Но Джим продолжал настаивать. «Ну что ж, – писал он, – если месяца недостаточно, я готов проработать полгода или даже год – столько, сколько понадобится, чтобы убедиться, действительно ли индонезийские предприятия компании оправдывают название потогонных фабрик». При этом Джим указал, что знает испанский, и Nike могла бы предоставить ему место на фабрике в какой-нибудь стране Центральной Америки. А о работнике, которого он должен будет заменить, сообщал Джим, готова позаботиться одна из неправительственных организаций в штате Орегон (где, кстати, располагается головной офис Nike). Она оплатит перелет этого человека в США, проживание, питание и даже отпуск на весь срок пребывания Джима на фабрике. В ответ компания Nike сообщила, что данное предложение ее не заинтересовало.

Убедившись в невозможности официально устроиться на фабрику Nike, мы прибегли к единственному альтернативному варианту, до которого смогли додуматься: отправиться вместе в Индонезию, поселиться с работниками одного из местных предприятий компании и попробовать прожить на средства, эквивалентные заработной плате. В 2000 году мы приехали в индонезийский городок Тангеранг близ Джакарты, чтобы попытаться прожить на 1,25 доллара в день – столько Nike платила рабочим.

За первый месяц эксперимента я потеряла около шести килограммов, а Джим – почти одиннадцать. Как и найковские рабочие, мы жили в маленькой бетонной клетушке площадью не более семи с половиной квадратных метров, где не было никакой мебели, не говоря уже о кондиционере – и это в тропической духоте загазованного города! Спать приходилось на тонких циновках, брошенных прямо на неровный бетонный пол, покрытый лишь оберточной бумагой, с которой никакими силами невозможно было удалить намертво въевшийся слой пыли и копоти, образовавшийся от сжигания мусора, промышленных выбросов и выхлопов городского транспорта. Нечистоты из туалета спускались в открытые сточные канавы, проложенные по обе стороны улицы. Неудивительно, что поселок заполонили огромные, размером чуть ли не с кулак, тараканы и гигантские крысы.

Некоторые люди нам говорили, что в такой стране, как Индонезия, на 1,25 доллара в день мы сможем жить, как короли. Такое, как мы убедились на собственном опыте, мог сказать только человек абсолютно несведущий. Такие вруны никогда сами не бывали в Индонезии. Нам с Джимом на эти нищенские деньги удавалось покупать лишь две крошечные порции риса с овощами и пару бананов – вот все, что составляло наш дневной рацион.

Если же нам нужно было купить мыла или зубную пасту, приходилось ограничивать себя в еде. Однажды Джим случайно перевернул бутыль с керосином, который мы держали для взятой с собой из дома маленькой плитки, и чтобы замыть пятно, нам пришлось потратить почти все мыло, предназначенное для стирки одежды. Тогда для нас это было почти трагедией. И вообще, вся та жизнь была непрерывной чередой страданий и унижений – не только финансовых, но и душевных.

Попробуйте представить себя на месте работника фабрики Nike в Тангеранге. Вам лет 20 или около того, и с восьми утра до восьми вечера вы вкалываете с понедельника по субботу, а иногда и по воскресеньям. Помимо этого вам еще надо каждый день добираться из дома на работу и обратно и хоть как-то обихаживать себя. На отдых или даже мелкие развлечения денег не хватает.

Вы не можете позволить себе купить подарок другу на день рождения или приобрести радио, чтобы скрасить вечерние часы. Телевизор же – вообще несбыточная мечта.

Одежду вы снашиваете до полной ветхости, позволяя себе обновки не чаще одного раза в два года, поэтому каждый вечер приходится тратить не меньше получаса, а то и все три четверти часа, чтобы вручную постирать свой ежедневный наряд – он ведь у вас один, и к вечеру от фабричной пыли и копоти становится совсем грязным.

А если вы – женщина, то критические дни становятся адовыми муками. Вы обречены терпеть дискомфорт – никто не позволит лишний раз принять душ. Это разрешается делать лишь во время двух перерывов, которые предоставляются всем работникам независимо от пола. Вот и приходится обматывать вокруг бедер шарф или надевать длинную юбку, чтобы пятна крови были не так заметны.

Сил нет, и кажется, усталость намертво въелась в кости. Протестовать и требовать человеческих условий боишься – так можно и работу потерять. А транснациональная корпорация на весь мир трубит о социальных благах, которыми она осчастливила своих работников, так что совестливому потребителю незачем беспокоиться. В общем, все довольны и счастливы.

К сожалению, такие нечеловеческие условия работы и такая зарплата – не только на фабриках Nike. Нам доводилось разговаривать с индонезийцами, которые работают на такие известные всему миру компании, как Adidas, Reebok, the Gap, Old Navy, Tommy Hilfiger, Polo/Ralph Lauren, Lotto, Fila, Levi’s. Везде платят ту же нищенскую зарплату, везде работники живут в трущобах и везде их требования к работодателю одинаковы: достойная оплата труда и право организовать независимые профсоюзы.

Большинство рабочих в Индонезии влачат жалкое существование, но в Штатах мало кто себе представляет, что это такое. А богатые индонезийцы, как и иностранцы, наслаждаются радостями жизни. В мою бытность экономическим убийцей в Джакарте был всего один отель, который удовлетворял взыскательным вкусам важных персон вроде меня, – Intercontinental Indonesia. Теперь же таких в городе не счесть: Four Seasons, Marriott, Hyatt, Hilton, Crowne Plaza, Sheraton, Mandarin, Le Meridien, Millennium, Ritz-Carlton и множество других.

Для американских корпоративных менеджеров они как дом родной – здесь создан привычный для них комфорт. В шикарных апартаментах дорогих отелей они потчуют местных чиновников и клиентов. Из окон зданий, вознесенных высоко над городом, им открывается вид на пригороды Джакарты вроде Тангеранга и других ее подобных «предместий», где живут простые работяги. Посланцы корпораций, конечно, всегда могут откреститься от любых обвинений в варварской эксплуатации рабского труда, заявляя, что их компания не владеет местными фабриками. Но не верится, чтобы они, хотя бы в глубине души, не чувствовали своей вины и ответственности за происходящее.

«Хозяев местных фабрик Nike тоже безжалостно прижимает, – рассказывал Джим. – Уж кто-кто, а ее сотрудники хорошо знают, почем каждая подметка и шнурок, потому что в их бухгалтерских книгах все это прописано до последнего цента. Они беспрерывно давят на владельцев фабрик, заставляя их держать себестоимость на минимально возможном уровне. Так что владельцы – а это, как правило, китайцы – вынуждены довольствоваться крохами прибыли».

«Владельцам, конечно, живется легче, чем их рабочим, – вздыхает Лесли, – но и они своего рода жертвы эксплуатации. Nike правит бал, раздает приказы и набивает мошну».

«Почему мы взялись за Nike, спросите вы, – продолжает Джим. – Да очень просто: это лидер отрасли, у них по сравнению с конкурентами самая большая доля рынка. Именно они задают тон. И если заставить Nike более человечно относиться к труду рабочих, за ними тут же последуют и остальные компании».

Другие «признаки прогресса» менеджеры иностранных корпораций могут наблюдать, едва покинув апартаменты роскошных отелей. На улицах индонезийской столицы больше не увидишь бечаков. Власти запретили велорикшам своими ярко раскрашенными повозками портить вид главных улиц Джакарты еще в 1994 году.

Президент Сухарто заявил, что они символизируют отсталость. К сожалению, тысячи бедных велорикш по его милости лишились средств к существованию и пополнили ряды безработных. Вместо них улицы заполонили баджаджи (bajaj) – небольшие трехколесные машины с мотоциклетным двигателем, водители и пассажиры которых сидят в тесных душных металлических кабинках ядовитооранжевого цвета.

В этой шумной, душной, загрязняющей воздух и даже опасной для жизни машине, разработанной индийской компанией Vespa, президент Сухарто узрел символ модернизации. Кроме того, в отличие от бечаков, которые раньше радовали глаз многообразием радужно-ярких рисунков на кабинках для седоков, баджаджи унылы и однолики. Сейчас на улицах Джакарты тарахтят более 20 тысяч этих уродцев, а бывшие велорикши, которых никто не потрудился обучить управлять баджаджами, вынуждены гнуть спину на потогонных фабриках.

На протяжении многих лет каждая последующая президентская администрация США неизменно поддерживала диктатуру Сухарто. Однако неправительственные организации подвергали индонезийские власти острой критике, а независимые наблюдатели выдвигали обвинения в серьезных нарушениях международного и национального законодательства, в попрании прав человека и готовности поступиться любыми демократическими принципами в угоду интересам международных корпораций и правящей клики. Как писала по этому поводу New York Times, «Индонезия регулярно оказывается в числе самых коррумпированных государств мирового сообщества»[2]2
  Associated Press, “Indonesia Admits ‘Support’ by U. S. Gold Company to the Military’’, The New York Times, Dec. 30, 2005, www.nytimes.com./2005/12/30/international/asia/30indo.html.


[Закрыть].

«Я и не предполагал, что все так плохо», – заметил в беседе со мной бывший оперативный сотрудник ЦРУ Нэйл. Он посетил одну из презентаций моей книги, а потом предложил угостить меня пивом. Мы проговорили чуть ли не полночи. Еще раз мы встретились несколько месяцев спустя, когда я навещал родственников жены неподалеку от Сан-Франциско.

Нэйл тогда поведал мне свою историю: его родители, китайцы, воспитывали сына в духе стойкой ненависти к Мао. Неудивительно, что желание работать в ЦРУ в ту пору казалось ему вполне логичным. «Я был идеалистом и, прибыв в первый раз в Джакарту в 1981 году, искренне считал нашим долгом не допустить в Индонезии засилья “комми” (коммунистов)», – рассказывал Нэйл. Со своими иллюзиями он расстался лишь восемь лет спустя, в 1989 году, когда американские войска вторглись в Панаму. Эта акция, по его мнению, могла восстановить против Америки весь мир. По этим соображениям он оставил государственную службу и занялся «частной практикой».

В 2005 году он снова оказался в Индонезии; ему предстояло возглавить охрану одного из восстанавливающихся после удара цунами объектов на западном побережье острова Суматра, в провинции Ачех, от местных повстанческих групп. «Бог ты мой, в эту последнюю поездку у меня будто глаза раскрылись, – рассказывал Нэйл. – На первый взгляд Джакарта выглядит как типичный крупный современный город – небоскребы в огнях, шикарные отели и все такое. А стоит приглядеться – ужас берет от того, что творится вокруг… Все стало хуже некуда. Пышно расцвела коррупция. А ведь это наших рук дело».

Отвечая на мой вопрос, что же заставило его после ухода из ЦРУ посвятить себя сходной профессии, Нэйл сказал: «Это все, что я умею в жизни, – и прибавил второй довод, из тех, что мне часто приходилось слышать от бывших “шакалов”: – И чем еще можно пощекотать себе нервы? Я уже привык к выбросам адреналина, без этого жизнь пресна. Парашютисты и мотогонщики находят кайф в скорости – но это не идет ни в какое сравнение с тем, что ощущаешь, оказываясь лицом к лицу с противником, который хочет тебя убить».

От подобных рассуждений у меня холодок пробегает по спине. Мне сразу же вспоминаются отец и другие ветераны Второй мировой. Интересно, каково бы им было узнать, что наши процветающие корпорации и правительство толкают людей убивать себе подобных ради смертоубийства как такового? Во время написания «Исповеди» я содрогался от чувства вины и желания покаяться в содеянном. Теперь же мне открылось, что пагубные последствия этой грязной работы куда глубже и страшнее, чем я мог предположить.