Текст книги "Тайная история американской империи: Экономические убийцы и правда о глобальной коррупции"

Автор книги: Джон Перкинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Часть I
Азия

1
Таинственная незнакомка из Джакарты

Направляясь в 1971 году в Азию, я чувствовал себя как завоеватель, готовый предать разорению и насилию стан поверженного противника. Мне было 26, и я чувствовал себя обманутым жизнью. Душа жаждала реванша.

Теперь, оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, что своей работой я обязан именно ярости, кипевшей у меня в душе. Психологические тесты, с помощью которых меня долгими часами проверяли в Агентстве национальной безопасности (NSA), показали, что во мне сокрыт потенциал экономического убийцы. Иными словами, самая засекреченная шпионская организация страны сочла, что, если направить в должное русло одолевающие меня бурные страсти, я окажусь полезным для выполнения ее миссии расширения империи. Так я получил работу в международной консалтинговой фирме Chas. T. Main (MAIN) – одной из тех, что выполняла для корпоратократии грязную работу. Меня рассматривали как идеального кандидата на роль разорителя третьего мира.

В «Исповеди» я достаточно подробно рассказал о причинах ярости, которая сжигала мне душу. Впрочем, могу повторить их еще раз – эти объяснения уложатся в несколько предложений. Родители мои работали учителями в привилегированной частной средней школе и имели весьма скромный достаток, однако вырос я в окружении обучающихся там отпрысков богатых семейств.

С ранних лет меня одновременно пугали и притягивали представительницы прекрасного пола – видимо, как раз по этой причине они всегда сторонились моего общества. Я от души ненавидел колледж, который вынужден был посещать только потому, что так хотели мои родители. Впервые восстав против их диктата, я бросил учебу и устроился в крупную городскую газету курьером – это было как раз по мне.

Правда, через некоторое время вернулся, поджав хвост, назад, в колледж, чтобы избежать призыва на военную службу. Женился я рано, и то только потому, что так хотела моя избранница – единственная особа женского пола, которая в конце концов снизошла до меня. Потом три года, опять же движимый стремлением избежать армейской службы, я провел в Амазонии и Андах нищим волонтером Корпуса мира.

Я всегда считал себя истинным патриотом, преданным своей стране, что только распаляло мою ярость. Еще бы, мои предки участвовали в Войне за независимость и почти во всех войнах, которые вели США. Моя семья всегда поддерживала консервативные идеи республиканцев. Почерпнув первые уроки гражданственности в трудах Томаса Пейна и Томаса Джефферсона, я всегда считал консерваторов людьми, верившими в идеи, которые легли в основу построения моей страны, я верил в справедливость и равенство для всех.

Меня не могло не возмущать, когда эти идеи предавали во Вьетнаме, когда их порочили тайные сделки правительства с крупной нефтяной компанией – мне довелось увидеть своими глазами, как из-за этого безжалостно истребляют леса Амазонки и порабощают племена, населяющие эту местность.

Почему же я избрал путь экономического убийцы? Разве это не означало предать свои идеалы? Сейчас, положа руку на сердце, могу признаться, что эта работа сулила осуществление многих моих мечтаний: она обещала деньги, власть, прекрасных женщин, да еще и путешествия первым классом в самые экзотические уголки мира. Конечно, меня уверили, что ничего противозаконного мне делать не придется. В сущности, исполняй я свою работу на отлично – и мне были бы обеспечены почет и уважение, приглашения читать лекции в университетах Лиги плюща и царский прием везде, где бы я ни появился.

Так говорил разум, а сердце шептало, что путь этот исполнен опасностей и невзгод, так что, убеждая себя в прелестях этой работы, я будто играл сам с собой. Но во мне жила вера, что я стану счастливым исключением. Так что, направляясь в Азию, к месту своего назначения, я планировал сначала в течение нескольких лет попользоваться всеми благами, которые мне давала работа, а после разоблачить эту порочную систему и выбиться в герои.

Должен заметить, что немалую роль в решении сыграло мое давнее детское восхищение пиратскими историями и приключениями авантюристов, однако в реальной жизни, делая все то, чего от меня требовали, я обрекал себя на прозябание. Я же всегда был идеальным сыном – за исключением факта побега из колледжа. А сейчас – я это чувствовал! – для меня настало время силой взять у жизни то, в чем она до сих пор мне отказывала.

Моей первой жертвой должна была стать Индонезия…

Самое крупное в мире островное государство, Индонезия раскинулась на архипелаге из более чем 17 тысяч островов, разбросанных на огромном пространстве от Юго-Восточной Азии до Австралии. Страну населяют около трех сотен различных этнических групп, говорящих более чем на 250 местных языках и диалектах. Среди населения преобладают мусульмане – доля представителей этого вероисповедания в Индонезии выше, чем в какой-либо другой стране мира. В конце 1960-х годов уже было известно о ее богатейших запасах нефти.

Президент Джон Кеннеди отводил Азии роль бастиона антикоммунизма и помогал руководителям азиатских государств строить на этом принципе свои империи. С этой целью он поддержал переворот в Южном Вьетнаме, лишивший власти президента Нго Дин Дьема, впоследствии убитого, как считали многие, по прямой указке ЦРУ. Позже это ведомство приложило руку к свержению правительства Мохаммеда Моссадыка в Иране, правительства генерала Абделя Керима Касема в Ираке, Арбенса Хакобо в Гватемале и Патриса Лумумбы в Конго. Падение правительства Дьема позволило США сосредоточить в Юго-Восточной Азии большие военные силы, а впоследствии развязать вьетнамскую войну.

Жизнь, однако, опрокинула планы Кеннеди. Еще задолго до убийства самого президента вьетнамская война обернулась для США катастрофой. В 1969 году президент Ричард Никсон начал частичный вывод войск из Южного Вьетнама – его администрация взяла на вооружение более изощренную стратегию, призванную не допустить эффекта домино: лавинообразного перехода государств Юго-Восточной Азии в коммунистический лагерь. Индонезии в этой стратегии отводилась ключевая роль.

Определяющим фактором для выбора этой страны стало то, что глава государства, президент Хаджи Мохаммед Сухарто, завоевывал репутацию непреклонного антикоммуниста, который не гнушался самых жестоких методов проведения своей политики. Он прославился тем, что, находясь во главе индонезийской армии, в 1965 году жестоко подавил инспирированный коммунистами мятеж.

Последовавшая за этим кровавая бойня унесла жизни от 300 до 500 тысяч индонезийцев, которых подозревали в связях с коммунистами – это было одно из самых кровавых массовых убийств века, которое можно смело поставить в один ряд с политическими репрессиями Адольфа Гитлера, Иосифа Сталина и Мао Цзэдуна. Еще примерно миллион жителей страны были брошены в застенки и тюремные лагеря. На волне антикоммунистических настроений в 1968 году Сухарто стал президентом Индонезии.

К моменту моего прибытия в страну цели американской внешней политики в отношении Индонезии уже четко оформились: поставить заслон распространению коммунизма и всячески поддерживать президента Сухарто. Считалось, что он будет служить интересам Вашингтона примерно так же, как это делал шах Ирана. Эти два политических деятеля были во многом схожи: оба алчные, тщеславные, жестокие. Мы же не только жаждали индонезийской нефти, но и хотели сделать эту страну образчиком успешного антикоммунистического режима для остальной Азии, да и всего исламского мира.

В задачу консалтинговой фирмы, которая была моим работодателем, входила разработка проекта интегрированных энергетических систем, что позволило бы самому Сухарто и его дружкам из правительства поскорее развить индонезийскую промышленность, еще больше набить карманы, ну и, конечно, на долгие годы сохранить в стране американское господство. Моя собственная задача заключалась в том, чтобы подготовить экономическое обоснование для получения Индонезией кредитов у Всемирного банка, Азиатского банка развития и американского Агентства международного развития (USAID).

Вскоре после моего приезда в Джакарту команда MAIN в полном составе собралась в элегантном ресторане на последнем этаже отеля Intercontinental Indonesia. Слово взял руководитель нашего индонезийского проекта Чарли Иллингуэрт, который в двух словах резюмировал нашу главную задачу: «Мы здесь для того, чтобы – ни много ни мало – вырвать эту страну из тисков коммунизма». И добавил: «Все мы знаем, насколько наша собственная страна зависит от поставок нефти. Индонезия может стать нам мощным союзником. Не забывайте об этом, претворяя в жизнь наш генеральный план. Делайте все возможное, чтобы нефтяная промышленность и все обслуживающие ее отрасли – порты, нефтепроводы, строительные компании – в отношении энергетики были бы обеспечены всем тем, что им может понадобиться, на протяжении всех 25 лет действия нашего плана».

По существовавшему в те годы в Джакарте обычаю большинство правительственных учреждений открывалось рано, уже в семь утра, и работало до двух часов пополудни. Примерно в середине дня чиновники делали перерыв, чтобы немного перекусить, выпить кофе или чай, а обедать предпочитали без спешки, уже после того как кончался официальный рабочий день.

Я взял себе за правило к этому времени быстренько возвращаться в отель, переодеваться в плавки и спускаться в бассейн, где заказывал в баре сэндвич с тунцом и кружку охлажденного местного пива Bintang Baru. И хотя я исправно таскал за собой кейс, набитый деловыми бумагами, скапливающимися после многочисленных деловых встреч, это было чистой уловкой, чтобы обмануть самого себя. Меня гораздо больше занимали иные занятия – я совершенствовал свой загар и вожделенно разглядывал юных красоток в соблазнительных бикини. Это были в основном американки, скучающие жены рабочих и инженеров, дни напролет пропадавших на отдаленных стройках, или менеджеров, просиживающих в офисах в самой Джакарте.

Очень скоро меня очаровала одна из этих прелестниц, примерно моих лет и явно с примесью восточных кровей. Она выделялась не только грациозным, изящным телом, но и удивительно дружелюбным видом. В том, как она держалась, кокетливо потягивалась, ныряла в воду или посылала мне улыбку, заказывая бармену на английском какую-то еду, мне чудилось что-то завлекающее, словно она приглашала меня к флирту. А я, как дурак, в смущении отворачивался и, наверное, даже краснел, кляня в душе слишком пуританское воспитание, которое дали мне родители.

Как я вскоре заметил, примерно в четыре, примерно через час-полтора после того как я занимал свой пост на бортике бассейна, к ней присоединялся мужчина. Уверен, это был японец. Он всегда появлялся в строгом деловом костюме, что было несколько неожиданно в стране, где требования к официальному виду ограничивались брюками свободного покроя и отутюженной рубашкой навыпуск, обычно из батика местного производства. Немного поболтав о чем-то, эта парочка обычно исчезала, а я, как ни искал, никогда не встречал их ни вместе, ни поодиночке – ни в баре отеля, ни в ресторане, ни где-либо еще. Казалось, они бывали в бассейне и нигде больше.

Как-то днем, спускаясь в лифте на первый этаж отеля, я призвал всю свою решимость и дал себе слово, что сегодня непременно подойду к девушке и даже заговорю с ней. В самом деле, думал я, что я теряю? Известно ведь, что она замужем за тем японцем, но я-то ведь ни на что и не претендую – скажу, мол, соскучился по родному языку и просто хочу поболтать с соотечественницей. Ей и возразить будет нечего. Приняв твердое решение, я возликовал.

Направляясь к бассейну и предвкушая разговор с моей красавицей, я испытывал приятное волнение и даже мурлыкал под нос какую-то славную песенку. Но вот незадача! Подойдя к бассейну, я обнаружил, что ее привычное место пустует. Смущенный и сбитый с толку, я застыл возле входа. Потом завертел головой во все стороны в отчаянной надежде ее увидеть. Но очаровательницы нигде не было.

Бросив кейс возле ближайшего шезлонга, я устремился в прилегающие к бассейну сады. Раньше я как-то не интересовался ими, а тут обнаружил, что они довольно-таки обширны. Райские сады, да и только – море восхитительных цветов всех мыслимых и немыслимых расцветок, все благоухает, тут и там на ветках сидят сказочно красивые птички. Мне попались на глаза заросли бромелий – я вспомнил, что видел точно такие же на Амазонке, – но сейчас, глядя на них, испытывал только острое сожаление об утраченной возможности полюбоваться ими вместе с ней.

Пальмы и экзотические кустарники сплетались, образуя множество укромных уголков. Я подумал, что она могла скрыться от посторонних глаз по ту сторону живой изгороди, и представил, как она лежит на полотенце среди изумрудной травы. Я рванулся огибать чертову изгородь, но лишь вспугнул своим топотом какую-то женщину, которая, видимо, устроилась там позагорать. Она приподнялась, судорожно натянув на грудь спущенный верх бикини, и грозно уставилась на меня, будто уличая в подглядывании. Видимо, нечто подобное содержалось и в словах, что она прокричала мне в лицо на непонятном языке. Я извинился со всей учтивостью, на какую был способен, и ретировался в сторону бассейна, где валялся мой брошенный впопыхах кейс.

Дождавшись, когда ко мне подойдет официант, я жестом указал на пустовавшее кресло, которое она обычно занимала. Официант услужливо закивал, улыбнулся, показывая, что понял меня, и схватился за кейс, видимо, намереваясь поставить его на пустое кресло.

«Нет, нет, tidak, – энергично запротестовал я. – Женщина, что сидела здесь. Где она?»

Я полагал, что официант бара при гостиничном бассейне должен бы знать своих постоянных клиентов и их привычки, тем более когда речь шла о даме, у которой был такой приметный спутник – японец в строгом офисном костюме.

«Нет, нет, tidak», – бодро повторил он за мной.

«Да, так куда она ушла?» – при этом я энергично воспроизвел руками и плечами вопросительный жест, который, как я полагал, должен был быть понятен любому человеку.

Официант исправно скопировал мою нехитрую пантомиму и с идиотской улыбкой повторил мои слова: «Так куда она ушла?»

«Да, – подтвердил я. – Так куда?»

«Да, так куда», – вновь как попугай повторил он. Затем вопросительно пожал плечами, и на его лице расплылась загадочная улыбка чеширского кота из «Алисы в Стране чудес». Решив усилить впечатление, официант щелкнул пальцами и сказал: «Да». Ему, видите ли, было смешно.

Мне не оставалось ничего другого, как подавить тяжелый вздох и смириться с полным провалом моей теории о всезнайстве официантов при гостиничных бассейнах.

«Сэндвич с тунцом и кружку Bintang Bara?» – озвучил бармен мой всегдашний заказ.

Вздохнув, я лишь кивнул ему в ответ. Довольный достигнутым наконец пониманием, он рысью удалился.

Тем временем наступило четыре часа пополудни – время, когда к прелестной незнакомке всегда присоединялся ее спутник, – потом полпятого, пять. Однако ни она, ни он так и не появились. До крайности разочарованный, я поплелся в свой номер, принял душ, оделся и вышел. Я ощущал непреодолимое желание вырваться из отеля. Мне казалось, что, окунувшись в атмосферу города, я немного отвлекусь и развеюсь.

2
Обирающий прокаженных

Стоял жаркий душный вечер, какие в Джакарте не редкость. Небо было сплошь заложено грозовыми тучами, угрожавшими каждую минуту пролиться обильным ливнем. Окунувшись в липкую духоту, я с интересом озирался – до этого мое пребывание на улице ограничивалось временем, необходимым для того, чтобы дойти до стоянки перед отелем, где я садился в закрепленный за мною джип, или вернуться в номер. Теперь же с непривычки к сутолоке оживленной улицы я первым делом чуть не попал под колеса бечака – трехколесного экипажа велорикши.

Я часто и много ездил по городу на служебном автомобиле, направляясь на деловые встречи, всегда с интересом разглядывал небольшие ящикообразные пассажирские кабины бечаков, разрисованные всеми цветами радуги, и находил их весьма колоритными. Это утверждало меня в мысли, что Индонезия – страна одаренных умельцев. Теперь же, терзаемый собственными переживаниями, я смотрел на них другими глазами.

Я вдруг заметил, что велорикша, чуть не сбивший меня, и его собратья по профессии – одетые в лохмотья бедняки, которые отчаянно конкурируют друг с другом за клиентов. Оглушая звоном колокольчиков, велорикши устремились ко мне в надежде привлечь к себе внимание. Опасаясь, что они и в самом деле меня собьют, я отступил на дальний край тротуара, вплотную приблизившись к темной и мрачной, как деготь, сточной канаве, забитой отбросами и издающей отчетливый запах мочи.

Присмотревшись, я заметил, что канава круто сбегает вниз, к одному из тех многочисленных каналов, которые построили еще в давние времена колонизаторы-голландцы. Вода в канале была стоячая, покрытая вязкой пленкой мерзкого зеленого оттенка, который ассоциируется с гниением и распадом; вонь от нее поднималась непередаваемая.

Глядя на эти застойные воды, я подумал, как нелепо, что такой изобретательный народ, как голландцы, сумевшие превратить топкие прибрежные земли у себя на родине в тучные пастбища, задались целью воспроизвести в этих широтах свой любимый Амстердам с его каналами. Здешний, джакартский канал был переполнен мусором и нечистотами.

Я даже почувствовал, что эти два элемента дренажной системы, канава и канал, различаются по запахам. Если сточная канава издавала стойкий «аромат», в котором кисловатый душок гниющих фруктов смешивался со стойким запахом мочи, то от канала шел более густой тягучий смрад, в котором преобладали невыносимая вонь человеческих экскрементов и миазмы гниения.

Я медленно пошел вдоль улицы, временами уворачиваясь от бечаков, снующих по краям проезжей части. Середина улицы была наводнена автомобилями и мотоциклами. Тут и там слышались пронзительные вопли клаксонов, чихали неисправные моторы, визжали тормоза, перекрывая остальной шум, ревели лишенные глушителей двигатели. Над разогретым асфальтом проезжей части улицы поднималась едкая вонь не до конца выгоревшего бензина, а над тротуаром во влажном воздухе висели клубы выхлопных газов. Весь этот уличный ад своим шумом и вонью начинал физически давить на меня.

Чувствуя себя окончательно разбитым, я на минуту остановился, чтобы перевести дух. Вдруг страшно захотелось, бросив свои дурацкие поиски, вернуться в тишину и благодать отеля. Но я собрал волю в кулак и напомнил себе, как многие недели жил в самой глуши амазонских джунглей, а потом еще в глинобитных хижинах крестьян на склонах Анд. Мне припомнились эти простые, неприхотливые, задавленные постоянной нищетой люди, чей дневной рацион ограничивался несколькими клубнями картофеля и горсткой бобов. Говоря о своих детях, они всегда упоминали не только живых, но и умерших, причем первых зачастую бывало куда меньше, чем вторых.

Потом мои мысли обратились к тем, кто делил со мной тяготы тех поездок, и, наконец, ко всем американцам, посещающим разные страны мира. Большинство из них, размышлял я, намеренно не желали видеть другие страны глазами тех, кто живет там всю жизнь. Внезапно меня пронзила мысль, что работа волонтера Корпуса мира – вернее, узы, что связали меня с людьми, которые щедро открывали мне душу, делились скудным достатком, с радостью принимали меня и дарили тепло своей привязанности и даже любви, – все это оставило глубокий след в моей душе.

Одиноко стоя на улице Джакарты в жаре сгущающихся сумерек, я засомневался: неужели я и впрямь уродился экономическим убийцей? Как я мог соблазниться столь жестокой ролью, беззастенчиво грабить всех этих бедняков – велорикш, выбивающихся из сил за кусок хлеба, молодых девушек и парней, прислуживающих мне в отеле, в офисах фирм и госучреждений, бедняков-крестьян, поливающих потом свои рисовые поля, рыбаков, швей, плотников, хозяев мелких магазинчиков?

Одно дело – быть благородным Робин Гудом, грабить богатых и раздавать все беднякам или, скажем, бесстрашным пиратом и охотиться за испанскими галеонами, трюмы которых ломятся от золота для королевской казны. Но обирать бедных?! А между тем именно в этом и состояла в конечном итоге моя задача: меня учили грабить бедных, чтобы передать награбленное богатым и получить за это щедрые комиссионные. Как же я мог этим заниматься? Как Чарли Иллингуэрту и всем ему подобным удавалось жить в мире со своей совестью?

В тот момент я ощутил личную ответственность за все, что мы делали. Мне пришлось признать, что годы, проведенные в Эквадоре, изменили мое мировоззрение, которое теперь резко отличалось от взглядов моих коллег – как, впрочем, и от мнения американских граждан, чьими налогами оплачивался труд мне подобных. Не знаю, хорошо это или плохо, но мне было ниспослано прозрение, которым обладали лишь немногие американцы.

Каждый живущий как-то оправдывает для себя свою жизнь. Чарли, например, поставил себе целью бороться с распространением коммунизма. Другие же зачастую лукавят перед собой. «Мир жесток, – говорят они. – Своя рубашка ближе к телу». Некоторым удобно считать, что представители других рас или социальных слоев изначально ниже по развитию или от природы ленивы, по каковой причине и заслуживают свалившихся на них бед и невзгод. Есть, наверное, и такие наивные, кто искренне верит, будто проблемы мира можно решить, понастроив энергосетей и повсеместно проведя электричество. Но только не я. Мне, я почувствовал, еще только предстояло решить, чем оправдать свое существование в этом мире. Внезапно я почувствовал себя древним стариком.

Все это время я продолжал в задумчивости пялиться на канал. Как мне хотелось, чтобы под рукой оказался экземпляр «Здравого смысла» Томаса Пейна! Я бы с удовольствием швырнул его в зловонные тухлые воды.

Вдруг мой взгляд привлекло нечто, чего я до сих пор не замечал. Валявшаяся у самой кромки стоячей воды огромная картонная коробка, скособоченная и изломанная, как видавший виды головной убор попрошайки, вдруг задвигалась, зашевелилась. Я невольно стал следить за ее судорожными подергиваниями, которые напоминали агонию смертельно раненного животного.

На долю секунды мне показалось, что это просто бред воспаленного воображения – из-за духоты, вони и уличного грохота. Я решил двинуться дальше, но прежде чем отвернуться от канала, заметил, как из коробки выпросталось нечто напоминающее человеческую руку или то, что прежде могло быть рукой, а теперь представляло собой жуткую окровавленную культю.

Коробка между тем все содрогалась. Культя прошлась по ее краю и замерла у верхнего угла. Из коробки появилась копна черных волос, спутанных и грязных. Они торчали во все стороны, как змеи на голове Медузы Горгоны. Голова затряслась, и следом за ней из коробки стало вылезать тело, доселе спрятанное в ее глубинах.

Приглядевшись, я почувствовал, как по спине прокатилась дрожь отвращения и ужаса. Это было человеческое существо, согбенное и искореженное, – судя по всему, женского пола. Она тяжело плюхнулась на землю у самой воды. Я вдруг понял, что вижу то, о чем много слышал, но с чем до этого ни разу не сталкивался: эта женщина – если только я не ошибся в определении ее пола – была прокаженной. Впервые мне приходилось видеть человека, чья плоть гнила заживо.

Пристроившись у воды, вернее, облокотившись на кучу мусора, женщина другой рукой, которая раньше была скрыта коробкой, принялась полоскать в зловонной жиже канала какую-то тряпку, затем медленным движением стряхнула с нее воду и обмотала культю, скрывая зияющие на месте пальцев страшные раны.

Мне послышался стон, и я не сразу понял, что он исходил из моей груди. Ноги стали как ватные. Я с трудом подавил острое желание бегом броситься назад в отель и призвал все свое самообладание, чтобы остаться на месте. Я должен был пройти через это испытание – наблюдать агонию человеческого существа, сердцем чувствуя, что любое другое действие было бы неверным. Эта женщина постоянно терпела такие мучения, одна лицом к лицу со своей ужасной долей. Сколько же таких несчастных, отверженных и заброшенных душ каждый божий день в одиночестве обреченно свершают подобные жуткие ритуалы здесь, в Джакарте, по всей Индонезии, в Индии, в Африке, думал я.

Вдруг стенки коробки вновь начали подрагивать. Прокаженная медленно повернула голову в сторону шороха и уставилась на коробку запавшими глазами. Ее лицо, как я заметил, представляло собой сплошное месиво из жутких язв, а губ не было вообще.

Над кромкой коробки появилась голова ребенка. Я уже больше не мог выносить безмолвного ужаса этого зрелища, но шея будто окостенела, и я стоял застыв, не в силах двинуться, завороженный и парализованный. Так бывает, когда человек становится свидетелем убийства, но не только ничем не может помочь жертве, но и не может оторвать взгляда от ужасного зрелища. Ребенок между тем вылез из своего убежища и пополз к матери. Привалившись к ней, он принялся плакать. Вернее, я подумал, что он плачет – из-за шума улицы плача было совершенно не слышно. Это было, как в немом кино: широко открывающийся рот и конвульсии слабого детского тельца.

Прокаженная вдруг заметила, что за ней наблюдают. На мгновение наши глаза встретились. Плюнув на землю, она тяжело поднялась на ноги, замахала культей в мою сторону, а потом, подхватив ребенка, с неожиданным проворством забралась обратно в коробку.

Продолжая глядеть на место, где она только что была, я почувствовал, что меня что-то вдруг будто толкнуло в спину. Судорожно обернувшись, я рефлекторно схватился за карман брюк, проверяя, не пропал ли бумажник. Убедившись, что он на месте, я испытал некоторое облегчение, перешедшее в заинтересованность, когда заметил чуть поодаль на тротуаре двух симпатичных девушек, идущих в мою сторону. Они хихикали и зазывно улыбались. На одной были джинсы в обтяжку, на другой – коротенькая юбочка. Обе на высоких острых каблучках и в легких топиках. Подойдя поближе, девушки остановились и заулыбались мне еще шире. «Не бояться за карманы, мистер, – проговорила та, что в мини-юбке. – Мы не воровать… мы любить…» Тут она поманила меня пальчиком: «Идите к нам, полюбите нас». Я отрицательно покачал головой. «О-о-о! Он любить мальчиков», – прокомментировала девушка мой отказ, и они продолжили свой путь.

Прямо перед ними находился пешеходный переход в виде мостика, перекинутого поперек улицы над бешеным транспортным потоком. Девицы направились к переходу. Они выступали, словно пара тигриц, рыскающих в поисках добычи. Плавно покачивая бедрами, они словно распространяли вокруг себя флюиды острой сексуальности. Прежде чем шагнуть на ступеньку мостика, девица в мини-юбочке обернулась в мою сторону, ухмыльнулась и помахала мне рукой. Затем обе стали подниматься вверх.

Я снова взглянул на картонку, лежащую внизу. Она не шевелилась. Налетел легкий ветерок, вызвав на воде легкую рябь. Я уж было совсем решился спуститься к берегу и отдать несчастной, которая затаилась в своем жалком убежище, всю наличность из бумажника. Но, заметив рядом с коробкой забытые при спешном бегстве тряпки, служившие ей одеждой, счел за лучшее не травмировать ее достоинство. Отвернувшись, я поспешил на мостик, слабо представляя, куда он меня приведет.

В экваториальных странах закат обычно недолог. Солнце быстро скатывается за горизонт, сверкая и переливаясь. Красивейшее зрелище. Но в тот день было пасмурно, и это ввело меня в заблуждение. Рассеянный дождевыми облаками свет будто задержался, чтобы потом резко и неожиданно погаснуть, словно кто-то резко нажал на выключатель. За те недолгие минуты, что заняла у меня дорога до лестницы переходного мостика, быстро стемнело. Лишь на противоположной стороне улицы, за мостом, вспыхнула неоновая надпись на английском языке – «Ресторан». Тяжело вздохнув, я начал подниматься по ступенькам.

Посреди моста, облокотившись на перила, стояла какая-то женщина, довольно рослая. В неверном свете почти ушедшего дня она показалось мне необычайно красивой. Однако, поравнявшись с ней, я услышал неожиданно, низкий с хрипотцой, голос: «Я тебя развлечь. Будем трах-трах», – тут она подвигала пальцем кадык на шее, указывая на свою принадлежность к Адамову племени, потом указала на свой зад, намекая, какого рода развлечение готова предоставить, и расплылась в улыбке. Только тут я заметил густой слой грима на ее лице и понял, кто передо мной. Отшатнувшись, я поспешил продолжить свой путь.

Фонари на мосту вдруг стали оживать, но как-то неохотно и вразнобой, с шипением зажигаясь и распространяя зловещий мутно-желтый свет. В один миг мост превратился в мрачное, гиблое место, откуда захотелось немедленно сбежать. Пересилив себя, я остановился у одного из фонарей, решив, что моя миссия электрификатора предполагает знакомство с подобными элементами энергосети, тем более что мне предстояло составить прогноз потребностей этой страны в электроэнергии. Бетонная мачта фонаря была сплошь в трещинах и щербинах, поверхность ее покрывали многочисленные пятна жирной плесени. Я поостерегся прикоснуться к этой гадости.

Продолжая путь по переходу, я глядел под ноги, на бетонное покрытие, тоже выщербленное, неровное, сплошь в глубоких извилистых трещинах. Кое-где из бетона торчали куски проржавевшей стальной арматуры; в зловещем тусклом свете фонарей они напоминали щупальца смертоносного болотного гада. Я постарался представить, сколько же лет этому сооружению, по которому я шел, как выглядели те, кто его строил, однако это так и не отвлекло меня от мыслей о прекрасной незнакомке. Ее образ накрепко засел у меня в голове. С одной стороны, это позволяло не замечать кошмарной действительности, в которую я окунулся, а с другой – вызывало сильнейшее смятение. Мне уже казалось, будто я чуть ли не влюблен и безжалостно отвергнут предметом моей страсти. Ускоряя шаг, я попытался убедить себя, что эти мысли – полный абсурд и нелепость.

Между тем я уже почти достиг противоположного края перехода. Теперь неоновые английские буквы, которые складывались в слово «Ресторан», находились прямо передо мной – достаточно было спуститься по ступенькам, чтобы оказаться перед входом. Ресторан притулился к длинному низкорослому комплексу зданий в некотором удалении от широкого уличного тротуара. Ниже на вывеске более мелкими буквами было написано: «Блюда китайской кухни». Тут я заметил, как от уличного потока отделился элегантный седан со сверкающими черным лаком боками – вроде тех, что можно видеть у нашего посольства, – и подкатил к дверям ресторана. Среди суеты и шума улицы он, одиноко маячивший перед входом, казался инородным телом.