Текст книги "Песня для зебры"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Глава 8

Едва дыша от волнения, я проследовал за Антоном в покерную, где утром разговаривал с Джаспером, и сразу обратил внимание, что декорации несколько изменились. В центре красовалась белая маркерная доска на подставке. Вокруг стола стояло уже не восемь, а десять кресел. Над кирпичным камином повесили настенные часы, а рядом огромное предупреждение – по-французски – “Не курить!”. Джаспер, свежевыбритый и причесанный, маячил под присмотром Бенни возле двери, ведущей в глубь дома.

Я оглядел стол. Как же надписываются карточки участников анонимной конференции? Карточка Мвангазы, “МЗЕ”, занимала почетное место в середине, лицом к окнам. По сторонам от нее – карточки для верного помощника (“СЕКРЕТАРЬ”) и для другого, не столь верного (“СОВЕТНИК”), то бишь для Тэбби, у кого Макси не стал бы даже спрашивать, который час. Напротив, спиной к стеклянным дверям, размещалась “Банда трех”, скромно обозначенная как “МЕСЬЕ Д” (Дьедонне), “МЕСЬЕ Ф” (Франко) и “МЕСЬЕ Х” (крупная шишка из Букаву, Оноре Амур-Жуайез, более известный как Хадж). Франко, как старшему, досталось центральное место, прямо напротив Мвангазы.

Обе стороны овального стола были, таким образом, заняты, и хозяевам оставались места на двух его концах: на одном “ПОЛКОВНИК” – Макси, надо полагать – и “МЕСЬЕ ФИЛИПП”, на противоположном мы с Джаспером. Я не мог не отметить, что если карточка Джаспера уважительно гласила “МЕСЬЕ АДВОКАТ”, то от меня отделались простым “ПЕРЕВОДЧИК”.

Около карточки Филипа на столе лежал латунный колокольчик. Он и сегодня еще звонит в моей памяти. С черной деревянной ручкой, он был миниатюрной копией того колокола, который изо дня в день помыкал нами в приюте. Он выдергивал нас из постелей, указывал, когда молиться, когда есть, когда идти в уборную, в физкультурный зал, в классную комнату, на футбольное поле, потом снова созывал к молитве, а вскоре загонял в постель – бороться с демонами-искусителями. Именно этот колокольчик, как Антон изо всех сил старался вдолбить мне сейчас, в самом скором времени будет гнать меня в бойлерную и вновь извлекать оттуда, будто я не человек, а чертик на веревочке.

– Филип позвонит в него, объявляя перерыв, а как заскучает без тебя за столом, позвонит еще раз. Но ведь во время перерыва кое-кто из нас и не собирается отдыхать, верно, командир? – добавил он, подмигивая мне. – Мы же мигом по лесенке сам знаешь куда, чтобы там – ушки на макушке и затаиться в паутине у нашего Паучка.

Я тоже подмигнул Антону в благодарность за дружескую подначку.

Тут во внутренний двор въехал джип. Антон стремглав выскочил через двустворчатые двери и пропал из виду – наверное, чтобы сообщить группе наблюдения. Еще один самолет прожужжал где-то над головой, и я опять не успел его разглядеть. Прошло еще некоторое время, и глаза мои, будто сами по себе, устремились за пределы покерной, ища отдохновения в величественном пейзаже за французскими окнами. Именно благодаря этому я вскоре заметил безукоризненно одетого белого джентльмена в панаме, бежевых летних брюках, розовой рубашке с красным галстуком и в приталенном темно-синем пиджаке спортивного покроя. Джентльмен шагал по самому верху заросшего травой кургана, пока не достиг беседки, где остановился меж двух колонн – ну точь-в-точь британский египтолог минувшей эпохи, – с улыбкой глядя в том направлении, откуда пришел. Сразу скажу, лишь завидев его, я почувствовал, что человек этот сыграет некую роль в моей жизни, а потому нисколько не сомневался: моему взору предстал внештатный консультант по проблемам Африки, или же – выражаясь словами Макси – “главный в нашей операции”, не то Филип, не то Филипп, прекрасно владеющий французским и лингала, но не суахили, устроитель и вдохновитель конференции, завоевавший расположение Мвангазы и остальных делегатов.

За ним на гребне холма показался державшийся с достоинством стройный бородатый африканец. Он был одет в обычный неброский европейский костюм. Двигался он столь неторопливо, что живо напомнил мне брата Майкла, когда тот важно и неспешно выступал по внутреннему двору приюта во время Великого поста. Соответственно, от меня не потребовалось сверхъестественной прозорливости, чтобы распознать в этом человеке нашего скотовода-пятидесятника, “полководца” Дьедонне, делегата от племени баньямуленге, презираемого прочими конголезцами, но столь милого сердцу моего незабвенного покойного отца.

Следом показался второй африканец, которого можно было бы описать как полную, чуть ли не карикатурную, противоположность первому: совершенно лысый исполин в коричневом костюме с искрой (пиджак едва не лопался на его мощном торсе) энергично хромал, подволакивая левую ногу. Кто же это мог быть, как не Франко, наш увечный боевой конь, бывший головорез Мобуту, а ныне полковник-или-выше в иерархии маи-маи, заклятый враг, но порой и союзник Дьедонне?

Наконец появился в поле зрения и третий делегат – Хадж, выпускник Сорбонны, некоронованный наследный принц коммерсантов Букаву. Надменный, пижонски одетый, он так явно стремился дистанцироваться от своих спутников, что я не мог не задаться вопросом: а не передумал ли он вообще представлять здесь отца? Он не был столь худ, как Дьедонне, и не блестел лысиной, как Франко. Типичнейший городской денди. На его коротко подстриженных висках были выбриты волнистые линии, а над бровями нависал тщательно завитый локон. Что же касается его одеяния: м-да, благородная скромность Ханны, возможно, и притупила мой тщеславный интерес к нюансам гардероба, однако если учесть, в какое тряпье меня заставил вырядиться мистер Андерсон, от изысканного наряда Хаджа меня прямо-таки бросило в жар. На нем красовался самый последний писк летней коллекции Зеньи: светло-коричневый костюм-тройка из мохеровой шерсти для мужчины, который либо уже всего добился в жизни, либо близок к этому. Дополняли костюм остроносые итальянские ботинки из крокодиловой кожи болотного цвета – лично я оценил бы их, если только это не подделка, в добрых четыреста фунтов.

Тогда я еще не знал, что оказался свидетелем завершающих мгновений экскурсии, которую Филип устроил для своих подопечных и во время которой в наилучшем свете продемонстрировал им все удобства, ожидавшие их здесь, – в том числе, разумеется, напичканные подслушивающими устройствами помещения, где они могли расслабиться в перерывах между заседаниями, и парк вокруг дома, позволяющий спокойно уединиться для искреннего обмена мнениями с глазу на глаз.

Все три делегата послушно смотрели туда, куда указывал Филип: сначала в сторону моря, затем в сторону кладбища. Когда Хадж вместе с остальными повернулся, полы его пиджака от Зеньи разошлись, показалась шелковая подкладка горчичного цвета и, на мгновение отразив солнечный луч, блеснула сталь. Что это? – подивился я. Лезвие ножа? Мобильный телефон? В последнем случае следовало бы незамедлительно сообщить об этом Макси. Но может, прежде мне удастся выпросить его на минутку, чтобы украдкой позвонить Ханне? Кто-то из группы – надо думать, сам Филип – по-видимому, отпустил какую-то шутку, наверное, непристойную, потому что все четверо вдруг громко заржали, и смех, прокатившись по склону кургана, ворвался в дом через французские окна покерной – из-за жары они были распахнуты настежь. Однако на меня сцена не произвела особого впечатления: я знал с детства, что конголезцы из вежливости и показного уважения готовы рассмеяться в любой момент, однако смех их не всегда свидетельствует о том, что им весело, особенно если это конголезцы из отрядов маи-маи или аналогичных формирований.

Отсмеявшись, мужчины двинулись к верхней площадке каменной лестницы, а там после долгих увещеваний Филипа хромой исполин Франко обвил свою ручищу вокруг шеи хрупкого Дьедонне, и тот, какими бы заклятыми врагами они ни были, принял на себя роль костыля, причем с такой дружелюбной непосредственностью, что мое сердце мгновенно преисполнилось оптимизма: видно, наше мероприятие завершится успешно. Так они и спускались по лестнице, медленно и с трудом. Филип легко сбежал вниз, обогнав эту парочку, тогда как Хадж неторопливо двигался позади. До сих пор помню чистую холодную синеву северного неба у них над головами и стайку птичек, сопровождавших военачальника маи-маи с его сухощавым “костылем” Дьедонне до самого низа, забавно подскакивая на лету. Помню, как раскрылась тайна внутреннего кармана пиджака Хаджа, едва он ступил в тень. Он оказался гордым обладателем целой коллекции паркеровских авторучек.

А дальше случилась накладка, без каких не обходится ни одно солидное деловое мероприятие. По сценарию представители принимающей стороны должны были выстроиться в ряд, на манер почетного караула. Антон объявил об этом заранее: Филип приводит свою “Банду трех” со стороны парка, а Макси одновременно выныривает из глубин дома вместе с Мвангазой и его свитой – и происходит знаменательная историческая встреча участников конференции. Мы же, все остальные, стоим по струнке, и гости либо пожимают нам руки, либо нет, это уж как им заблагорассудится.

В результате затея обернулась пшиком. То ли Макси со своими спутниками где-то подзадержались, обходя территорию, то ли Филип со своими делегатами слишком уж резво припустил. Или старина Франко благодаря помощи Дьедонне передвигался быстрее, чем от него ожидали. Как бы там ни было, вышла нестыковка: Филип явился с делегацией, распространявшей сладостные ароматы моего африканского детства, а приветствовать их смогли лишь переводчик, утративший все свои непрофильные языки, нотариус из французской провинции да осанистый Бенни с “конским хвостом” – и то, едва Бенни понял, что приключилось, как мигом исчез, чтобы срочно найти Антона.

На любой другой конференции я бы сразу взял дело в свои руки, поскольку переводчик экстра-класса обязан быть готовым к роли дипломата, если это понадобится, и мне не раз доводилось сглаживать конфузы подобного рода. Но эту операцию контролировал Филип. К тому же опытный взгляд его глаз, сияющих добродушием на гладком пухлом лице, мгновенно оценил сложившуюся ситуацию. Восклицая “Ah, parfait, vous voilá!”[25]25
  А, как чудесно, вот и вы! (фр.)


[Закрыть], Филип сдернул с головы панаму, чуть поклонившись мне и обнаружив густую, совершенно седую шевелюру, немного подвитую и зачесанную в два небольших рожка над ушами.

– Позвольте представиться, – начал он на изысканном парижском французском. – Меня зовут Филипп, я консультант по вопросам сельского хозяйства и преданный друг Конго. А вы, месье?..

Его идеально ухоженная седая голова наклонилась в мою сторону, как будто он был глуховат на одно ухо.

– Меня зовут Синклер, месье, – отвечал я ему с не меньшей живостью и на том же языке. – Переводчик, работаю с французским, английским и суахили. – Цепкий взор Филипа переметнулся на Джаспера, и я тотчас же уловил намек. – Позвольте представить всем вам месье Джаспера Альбена, нашего высокопрофессионального юриста из Безансона, – выдал я и для пущего эффекта добавил от себя: – Мне бы хотелось от имени всех, кто здесь работает, приветствовать наших уважаемых гостей из Африки. Добро пожаловать!

Это мое спонтанное красноречие вызвало реакцию, какой не ожидал ни я сам, ни даже Филип, насколько я мог судить. Старина Франко отодвинул локтем своего поводыря Дьедонне и крепко сжал мои руки в своих. Наверное, для среднестатистического, не слишком проницательного европейца Франко выглядел как типичный чернокожий исполин в костюме с искрой, неуклюже пытающийся выказать свое понимание обычаев Запада. Но только не для Сальво, незаконнорожденного ребенка. Перед Сальво стоял самозваный защитник нашей миссии, отъявленный пройдоха, известный монахам и слугам как Бо-Визаж[26]26
  От beau visage (фр.) – красавчик.


[Закрыть]. Браконьер-одиночка, отец несметного количества детей, обычно он неслышно появлялся возле дома из красного кирпича после заката, с допотопным бельгийским ружьем и ящиком пива в руках. Глаза его светились волшебством джунглей, из охотничьей сумки торчали ноги заваленной антилопы. Не меньше двадцати миль одолевал он пешком за день, чтобы предупредить нас об опасности. На рассвете его находили сидящим на пороге – он улыбался во сне, придерживая ружье на коленях. В тот же день после обеда его можно было встретить на городской рыночной площади, где он втюхивал свои ужасающие сувениры незадачливым туристам, приехавшим на сафари: то отрубленную лапу гориллы, то высушенную безглазую голову импалы.

– Бвана[27]27
  Господин (суахили).


[Закрыть] Синклер, – провозгласил сей почтенный джентльмен и потряс кулаком, требуя всеобщей тишины. – Мое имя Франко, я старший офицер воинских соединений маи-маи. Мои люди – надежная сила, созданная нашими предками для защиты нашей священной земли. Когда я был еще ребенком, руандийские подонки напали на нашу деревню и подожгли посевы на полях, а потом со злости порубили на кусочки трех наших коров. Мать спрятала нас тогда в лесу. А вернувшись в деревню, мы увидели, что эти выродки подрезали поджилки отцу и двум моим братьям, и четвертовали их. – Он ткнул своим кривым большим пальцем в Дьедонне, который высился позади него. – Когда же моя мать умирала, эти тараканы баньямуленге не дали ей добраться до больницы. Шестнадцать часов она умирала на обочине дороги у меня на глазах. Вот почему я не могу быть другом чужакам и захватчикам. – Шумный вдох, мощный выдох. – Согласно конституции маи-маи официально включены в состав армии Киншасы. Но это только на бумаге. Киншаса дала моему начальнику красивую генеральскую форму, а денег, чтобы платить солдатам, не дает. Киншаса пожаловала ему высокий чин, а оружием не снабжает. Так что духи велели моему генералу прислушаться к словам этого Мвангазы. И поскольку я уважаю своего генерала и подчиняюсь наставлениям тех же духов, а еще потому, что вы обещали нам хорошие деньги и хорошее оружие, я приехал сюда выполнять генеральский приказ.

Заразившись его горячностью, я уже открыл было рот, чтобы перевести сказанное на французский, но спохватился, поймав многозначительный взгляд Филипа. Слышал ли Франко, как колотилось мое сердце? Или Дьедонне, стоявший у него за спиной? Или, может, Хадж, этот разодетый хлыщ? Они все втроем выжидательно уставились на меня, будто поощряя перевести пламенную речь Франко. Лишь благодаря бдительности Филипа до меня вовремя дошло: старина Франко от волнения, вызванного торжественностью момента, незаметно для самого себя перешел на родной язык – бембе, спрятанный у меня под ватерлинией.

Правда, если судить по лицу Филипа, он ни о каких ватерлиниях и не догадывался. Он весело захихикал, как бы подсказывая старому воину, что его никто не понял. Хадж, стоявший чуть поодаль, противно расхохотался, ни дать ни взять гиена. Франко же, ничуть не смущенный, принялся, с трудом подбирая слова, повторять все то же самое на суахили. Он все еще говорил, а я усердно кивал в знак уважения к его ораторскому искусству, когда, к моему огромному облегчению, дверь с треском распахнулась и Бенни пропустил в покерную запыхавшегося Макси с тремя гостями, в числе коих шествовал Мвангаза.

*

В общем, земля не разверзлась у меня под ногами, никто не показал на меня пальцем, не разоблачил. Все в конце концов собрались вокруг покерного стола, и вот я уже перевожу на суахили приветственную речь Филипа. Суахили, как всегда, позволяет мне вздохнуть свободнее. Кое-как я пережил рукопожатия и взаимные представления, затем все расселись по своим местам, за исключением Джаспера, которого после знакомства с Мвангазой и его советниками Бенни увел из покерной – надо думать, для пущего спокойствия его профессиональной совести. Речь Филипа коротка, он пересыпает ее шутливыми оборотами и паузы делает очень удобные для переводчика.

В качестве главного слушателя я выбрал литровую бутылку минеральной воды “Перье”, стоящую на столе примерно в полуметре от меня. (Ведь если в первые минуты заседания переводчик посмотрит кому-нибудь в глаза – пиши пропало. Едва такое случится, тут же проскочит искра сопричастности, и не успеешь оглянуться, как начнешь этому человеку подыгрывать.) Поэтому максимум, что я могу себе позволить, – это мельком взглянуть на говорящего из-под опущенных ресниц. Мвангаза остается для меня лишь расплывчатой тенью, по-птичьи нахохлившейся меж двумя своими приспешниками: с одной стороны внушительный рябой Табизи, в прошлом шиит, а ныне новообращенный христианин, с головы до ног облаченный в угольно-черные одеяния от лучших модельеров мира; с другой – его лоснящийся безымянный политический советник, которого я про себя окрестил Дельфином за отсутствие волос на теле и за немеркнущую улыбку – она, кажется, живет какой-то собственной жизнью, как и тоненькая, не толще ботиночного шнурка, косичка на его бритом затылке. Макси щеголяет в галстуке, похожем на офицерский. Мне приказано для него на английский ничего не переводить, если только он не подаст определенный сигнал.

Здесь я должен сказать пару слов о психологии переводчика, работающего с несколькими языками. Не секрет, что, общаясь на иностранном языке, человек заметно преображается. Например, англичанин, переходя на немецкий, начинает говорить громче обычного. Меняется артикуляция, голосовые связки напряжены, привычная самоирония уступает место ощущению превосходства. Англичанка, едва заговорит по-французски, станет жеманничать и капризно надувать губки, а вот ее соотечественник в тех же обстоятельствах будет склоняться к высокопарности. По-видимому, то же самое происходит и со мной. Но с африканскими языками дело обстоит немного иначе. Они простые, функциональные – все, даже колониальный французский. Это крестьянские языки, приспособленные для разговора начистоту, для шумного спора – а конголезцы нередко кричат и ссорятся. Чтобы уклониться от ответа, им не требуется какая-то особая словесная эквилибристика: достаточно просто сменить тему или же, для перестраховки, привести уместную пословицу. Иногда я замечаю, как при переходе от одного языка к другому у меня сам собой понижается тон голоса, учащается дыхание или возникает хрипловатый тембр. Или появляется ощущение (например, когда я говорю на киньяруанда), будто перекатываешь во рту раскаленный камушек. В целом же, приступая к работе, я превращаюсь в то, что перевожу.

Филип как раз завершает свою приветственную речь. Через несколько мгновений замолкаю и я. Он садится на свое место, отпивает воды из стакана. Я тоже делаю глоток, однако не потому, что мне хочется пить, а потому, что я машинально повторяю за ним. Тут я вновь тайком поглядываю на громадного Франко и его соседа, изможденного Дьедонне. У Франко на лице вертикальный шрам, проходящий через середину лба до кончика носа. Может, у него и руки-ноги были так же надсечены во время обряда инициации, который призван защищать его от пуль? У Дьедонне высокий лоб, с нежной, гладкой, как у девушки, кожей, а его мечтательный взгляд будто направлен куда-то ввысь, на родные горы. Щеголь Хадж по другую сторону от Франко напустил на себя такой вид, будто остальных здесь и вовсе нет.

*

– Доброе утро, друзья мои! Все ли обратили на меня свой взор?

Он такой миниатюрный, Сальво. Скажи, вот отчего тщедушные мужчины зачастую храбрее здоровяков?

Что ж, Мвангаза и в самом деле небольшого роста, точно как наш предводитель Кромвель, зато энергии от него исходит вдвое больше, чем от любого из присутствующих. На нем легкая хлопчатобумажная куртка, практичная и ноская, как и подобает странствующему проповеднику. Вокруг головы венчик седых волос, ни дать ни взять Альберт Эйнштейн в негритянском варианте, только что без усов. А у горла, там, где должен быть галстучный узел, у него золотая монета размером с пятипенсовик, о которой мне говорила Ханна:

Это его ошейник раба, Сальво. В знак того, что он не продается. Что у него уже есть хозяин, так что – увы… А принадлежит он людям всего Киву, и вот этой монетой они его купили. Он – раб Пути золотой середины!

Да, на тебя, Мвангаза, направлены все взоры. И мой тоже. Мне уже не нужно таращиться на бутылку “Перье” в ожидании твоего выступления. Наши три делегата, поначалу из вежливости не проявлявшие любопытства к африканскому просветителю, теперь оставили приличия и пожирают его глазами. Кто он? Какие духи направляют его? Какое колдовство он припас для нас? Что он сейчас сделает: засыплет угрозами или запугает, раздаст индульгенции или рассмешит; а может, сделает нас богатыми, заставит всех танцевать, обниматься и откровенничать друг с другом? Или же обескуражит, заставит почувствовать себя несчастными, виноватыми, вынудит обличать самих себя – что для нас, конголезцев и полуконголезцев, дело привычное? Как же, Конго ведь посмешище всей Африки, разграбленная, нищая, коррумпированная, смертельно опасная страна, сто раз обманутая, всеми презираемая; страна, что прославилась на весь Черный континент недееспособностью, продажностью и беспределом.

Мы все напряженно гадаем, когда и с чего Мвангаза начнет свою речь, но он медлит: ждет, пока у нас пересохнет горло, пока мы лишимся последних сил – во всяком случае, так считает одно незаконнорожденное дитя за этим столом, поскольку наш великий Избавитель до жути напоминает отца Андре, записного оратора миссии. Точь-в-точь как отец Андре, Мвангаза по очереди рассматривает каждого из членов своей паствы: сначала Франко, потом Дьедонне, потом Хаджа и, наконец, меня – каждый получает по долгому суровому взгляду, с той лишь разницей, что я по милости своей гиперактивной памяти ощущаю на себе помимо глаз еще и руки.

– Ну вот, господа! Видя меня сейчас, не полагаете ли вы, что, приехав сегодня сюда, совершили весьма серьезную ошибку? Может, лучше бы блистательный пилот месье Филиппа высадил вас на каком-нибудь другом острове?

Голос рвется из его горла, он куда мощнее его тела, однако я, как всегда, перевожу на французский тихо, почти как театральную ремарку “в сторону”.

– Что ищете вы здесь, вот какой вопрос задаю я себе! – гремит Мвангаза, глядя через стол на старину Франко напротив, и тот гневно стискивает зубы. – Вы же не меня желали здесь встретить, верно? Я не соратник ваш, не сторонник. Я – Мвангаза, провозвестник гармоничного сосуществования и процветания для всего региона Киву. И я мыслю головой, а не ружьем, не кинжалом и не чреслами. Я не связываюсь с воинствующими головорезами маи-маи, о нет! – Он обращает свое негодование на Дьедонне. – Я также не имею дел с гражданами второго сорта, такими, как вот эти баньямуленге. Ни за что! – Мвангаза пренебрежительно кривит губы, косясь на Хаджа. – Как не общаюсь и с молодняком, богатенькими денди из Букаву. Нет уж, благодарю покорно. – Однако же мелькает заговорщицкая улыбочка сыну Люка, старинного соратника и соплеменниками. – Нет-нет, пусть даже мне предложат бесплатное пиво и работу на золотом прииске под пятой руандийцев. О нет, никак нет! Я – Мвангаза, истинное сердце Конго, неподкупный служитель могучего объединенного Киву. И если вы приехали, чтобы встретиться именно с этим человеком – всякое ведь бывает… дайте-ка подумать, хм, может быть, вы и в самом деле приземлились на нужном острове.

Громоподобный голос делается тихим, глубоким, доверительным. Мой перевод на французский вьется за ним следом.

– Вот вы, милостивый государь, может, вы еще и тутси? – вопрошает он, впиваясь взглядом в налитые кровью глаза Дьедонне. Тот же вопрос он задает каждому из делегатов по очереди, а потом всем вместе. Кто они? Тутси? Хуту? Бембе? Рега?[28]28
  Бембе и рега сегодня – враги не меньше, чем хуту и тутси: бембе настолько зверствовали в местах, где проживали рега, что вожди последних призвали к актам отчаянного сопротивления, вплоть до людоедства.


[Закрыть] Фулеро? Нанде? Или ши, как он сам?

– Если это так, будьте любезны покинуть помещение. Немедленно. Сию секунду. Без обид! – Мвангаза театральным жестом указывает на раскрытые настежь французские окна. – Ступайте! Счастливого пути, господа! Благодарим за визит. И не забудьте, пожалуйста, прислать мне счет по всем вашим расходам.

Все замерли, кроме подвижного Хаджа, который, закатив глаза, с усмешкой переводит свой взор от одного соседа по столу к другому – уж больно разношерстная собралась компания.

– Что же вы, друзья мои? Что вас останавливает? Ну же, не робейте! Ваш самолетик вон там, на летном поле. У него два мощных, надежных двигателя. Он ожидает вас, чтобы бесплатно доставить назад, в Данию. Отправляйтесь с богом, поезжайте домой, никто вам ничего не скажет.

И тут вдруг лучистая африканская улыбка от уха до уха озаряет его эйнштейновскую физиономию, и вот уже все собравшиеся улыбаются в ответ, облегченно вторя его смеху, причем Хадж громче других. Отец Андре тоже отлично умел пользоваться этим приемом: снять напряжение, когда паства меньше всего этого ожидает, и все тут же испытывают благодарность, все хотят быть его друзьями. Даже Макси – и тот ухмыляется. Как и Филип, и Дельфин, и Табизи.

– Если же вы уроженцы Киву, будь то с севера, с юга или же из центра, – теперь гулкий бас насквозь пронизывает слушателей радушием, – и если вы настоящие, богобоязненные сыновья Киву, если вы любите свою родину и желаете преданно служить Конго под управлением честного и компетентного правительства в Киншасе… Если вы мечтаете раз и навсегда изгнать прочь с нашей земли руандийских палачей и кровопийц, тогда милости прошу, оставайтесь на своих местах. Тогда я прошу вас: останьтесь, поговорите со мной. Поговорите друг с другом. Давайте, дорогие мои братья, совместно определим нашу общую цель и решим, как ее лучше всего достичь. Ступим же все вместе на Путь золотой середины, праведный путь единства, примирения и терпимости.

Он умолкает, размышляя над сказанным, затем, словно что-то вспомнив, продолжает:

– Ах да, этот Мвангаза, он же опасный сепаратист, не так ли вам говорили обо мне? Им руководят безумные личные амбиции. Он ведь спит и видит, как бы расколоть наше любимое Конго, как бы по кускам скормить его заграничным шакалам! Я, друзья мои, куда более верен нашей столице Киншасе, чем она верна себе самой. – Высокая нота, хотя это еще не все: сами сейчас увидите, что мы можем и выше. – Я более верный сын Конго, чем солдаты из армии Киншасы, которым не платят жалованье, и они грабят наши города и селения, насилуют наших женщин! Я верен настолько, что желаю выполнять обязанности Киншасы куда лучше, чем это когда-либо делала сама Киншаса! Я хочу нести в наш регион мир, а не войну. Я хочу нести нам манну небесную, чтобы люди не умирали с голоду. Хочу построить школы, дороги, больницы, хочу создать нормальную систему управления, искоренив губительную коррупцию! Я хочу сдержать все обещания, которые нам давала Киншаса! Я даже согласен сохранить Киншасу!

*

Он дает нам надежду, Сальво.

Она осыпает поцелуями мои веки, давая надежду мне. Мои руки ласкают ее голову, точно высеченную резцом скульптора.

Разве ты не понимаешь, что означает надежда для жителей Восточного Конго!

Я люблю тебя.

Эти несчастные конголезцы так изнемогают от нескончаемой боли, что уже не верят в возможность исцеления. Если Мвангаза способен вдохновить их, дать им надежду, его поддержат все. Если же нет, война никогда не кончится, а он окажется очередным лжепророком на пути в ад.

Да, будем надеяться, покорно откликаюсь я, что он сможет донести свои идеи до избирателей.

Сальво, ты неисправимый идеалист! Ведь пока у власти остается нынешнее правительство, любые выборы будут проходить кое-как, с чудовищными нарушениями. Те избиратели, кого нельзя купить, отдадут голоса за кандидатов от своего племени, плюс результаты будут подтасованы, и это лишь усугубит напряженность в стране. Для начала нам нужны справедливость и стабильность. Только после этого можно будет проводить выборы. Если бы ты послушал Мвангазу, то согласился бы с ним.

Я лучше тебя послушаю.

Тут ее губы отвлекаются от моих век и отправляются в весьма захватывающее путешествие.

Ты, конечно, в курсе, что Изверг всегда носил с собой волшебную трость, которую не мог поднять ни один простой смертный – только сам Изверг?

Нет, Ханна, этот алмаз из сокровищницы легенд мне неведом. Она имела в виду покойного генерала Мобуту, презренную личность, верховного правителя и разрушителя Заира, – это единственный, насколько мне известно, персонаж, удостоившийся ее ненависти.

Так вот, у Мвангазы тоже есть волшебная трость. Он носит ее с собой повсюду, точно как Изверг, но только она сделана из особого, необыкновенно легкого дерева. И каждый, кто верит в Путь золотой середины, может взять ее в руки и убедиться, насколько легко и просто присоединиться к этому движению. А когда Мвангаза умрет, знаешь, что случится с его волшебной тростью?

Может, она поможет ему добраться пешком до неба, еле выговариваю я непослушными губами – моя голова покоится на животе Ханны.

Тебе бы все шутить, Сальво. Нет, серьезно, ее же поместят в прекрасный новый Музей единства на берегу озера Киву, где всякий сможет ее увидеть. Это будет мемориал в честь того дня, когда регион Киву стал гордостью Конго – объединенным и свободным.

*

Вот она, трость. Та самая. Лежит перед нами на зеленом сукне стола, миниатюрная копия жезла из палаты общин[29]29
  Жезл перед спикером английской палаты общин – символ не столько его власти, сколько верховной власти правящего монарха.


[Закрыть]. Делегаты уже ознакомились с ее магическими знаками, попробовали, насколько она легка. Для старого Франко она имеет особый смысл – только какой именно? Для Хаджа она лишь товар, выставленный на продажу. Из какого материала она сделана? Выполняет ли свою функцию? Мы могли бы продавать такие же, но подешевле. Реакцию Дьедонне определить труднее. Принесет ли эта трость мир и равноправие моему народу? Одобрят ли наши жрецы ее силу? Если мы начнем воевать за нее, защитит ли она нас от Франко и ему подобных?

Макси отодвинулся от стола, вытянув ноги. Он прикрыл глаза, откинулся на спинку кресла, сцепил руки на затылке – словно спортсмен, ждущий своего выступления. На лице моего спасителя Филипа – спокойная, уверенная улыбка импресарио. У него, вдруг осознаю я, вневременное лицо английского актера. Возраст его может быть от тридцати пяти до шестидесяти, из зрительного зала нипочем не определить. Если Табизи и Дельфин и прислушиваются к моему переводу, внешне они этого никак не показывают. Речи Мвангазы они знают наизусть – как я когда-то знал репертуар отца Андре. Зато в лице трех делегатов я неожиданно обретаю внимательных, пристрастных слушателей. Поскольку Мвангаза обращается к ним со своей пламенной речью на суахили, они имеют возможность услышать его идеи еще раз, в моем куда более сдержанном переводе на французский. Хадж, как человек образованный, слушает придирчиво, Дьедонне заново обдумывает каждое драгоценное слово. А вот Франко внимает мне, сжав кулаки, готовый отправить в нокаут любого, кто осмелится ему перечить.

*

Но вот Мвангаза перестает разыгрывать политика-демагога и превращается в профессора экономики. И я, соответственно, беру заданный им курс. Киву постоянно грабят, строго сообщает Мвангаза. Ему-то известно, сколько на самом деле стоит Киву и сколько этому региону недоплачивают. У него есть все цифры, вот они – Мвангаза терпеливо выжидает, пока я запишу их в блокнот. Я исподтишка улыбаюсь ему в знак благодарности. Заметив это, он принимается перечислять горнодобывающие компании, финансируемые из Руанды, которые хищнически разрабатывают наши ресурсы. Поскольку у большинства из них французские названия, перевод не нужен.