Текст книги "Песня для зебры"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

ДЬЕДОННЕ (после долгого раздумья): И твой отец заключил союз с этим человеком?

ХАДЖ: Это же Люк, мать его так. Он лучший в Гоме игрок в покер. Но знаешь что? Жирная голландская задница права. Когда руандийцы таки вернутся, что они с собой принесут? Правильно: полный абзац. Как в последний раз, только гораздо хуже. С ними из Анголы, Зимбабве и хрен знает откуда еще припрется куча народу, все, кто мечтает выпустить нам кишки и захапать наше достояние. И вот тогда-то можно забыть и о примирении, и о помощи международного сообщества, и о выборах, потому что твои несчастные раздолбаи баньямуленге будут умирать как мухи – у вас это отлично получается. Мне-то что, я в Париж уеду и там буду помирать, но только со смеху.

Оставайся на месте, Брайан, дорогой. Помощь подходит.

*

– Это у тебя питмановская, что ли, система?[41]41
  Английский изобретатель Исаак Питман в 1837 году создал используемую до сих пор и наиболее распространенную систему стенографической записи речи для английского языка, основанную на принципах фонетики.


[Закрыть] Какой-то рулон колючей проволоки.

Надо мной в позе Буки склонился Макси: опираясь руками о подлокотники моего “электрического стула”, он разглядывает мои конспекты, которые мистер Андерсон изволит называть “вавилонской клинописью”. Паука нет, Макси его отослал куда-то. Филип в розовой рубашке и красных подтяжках маячит на пороге. Непонятно отчего, я чувствую себя так, будто вывалялся в грязи. Все равно что занялся любовью с Пенелопой после ее возвращения с очередного “семинара выходного дня”.

– Мой домашний рецепт, Шкипер, – отвечаю я. – Немного скорописи, немного классической стенографии, но в основном значки собственного изобретения.

Я всегда так говорю клиентам: жизнь научила, что ни в коем случае они не должны думать, будто у переводчика в блокноте протокол переговоров, иначе по судам затаскают… в лучшем случае.

– А ну-ка прочти нам еще раз, старик.

Я снова зачитываю, как приказано, все, что успел зафиксировать на бумаге. По-английски, не упуская ни единой, даже мельчайшей детали и так далее. Макси с Филипом меня раздражают, хотя я тщательно скрываю это. Я уже сказал им, что без хитроумного усилителя из арсенала мистера Андерсона мы можем всю ночь здесь проторчать, однако это их ничуть не смутило. Теперь им нужно прослушать собственно звук у меня в наушниках, что представляется мне абсолютным бредом, поскольку ни тот ни другой не знают ни слова на моих языках ниже ватерлинии. Кусочек, который они упорно пытаются разобрать, – это те самые семь секунд невнятного бормотания после первого упоминания толстяка-голландца, который курит сигары. Но, помилуйте, если даже я ни черта не понял, с какой стати Филип и Макси решили, будто им это удастся?

Я протягиваю Филипу гарнитуру, полагая, что каждый возьмет себе по наушнику, однако Филип хватает оба и трижды прослушивает запись, всякий раз многозначительно кивая Макси. Потом отдает наушники ему, приказав мне снова воспроизвести нужный кусочек, и наконец Макси тоже понимающе кивает, чем лишь подтверждает мои подозрения: они совершенно точно знают, что им нужно, а мне не сказали. А ведь ничто не ставит переводчика экстра-класса в такое глупое положение, ничто не заставляет его почувствовать себя более бесполезным, чем утаивание нанимателем важных инструкций. Более того, это моя пленка, а не их. Мой трофей. Это я вырвал победу у Хаджа, не они. Я сражался с Хаджем, это был наш с ним поединок.

– Молодчина, старик, – хвалит меня Макси.

– Рад стараться, Шкипер, – отзываюсь я, исключительно из вежливости. А сам думаю: нечего похлопывать меня по спине, благодарю покорно, не нуждаюсь – даже от вас с Филипом.

– Просто блеск, – мурлычет Филип.

И вот оба уже ушли, хотя по лестнице, насколько я слышу, поднимается только один человек. Филип ведь у нас совершенно бесшумный консультант – меня бы не удивило, если бы он и тени не отбрасывал.

*

После их ухода я долгое, как мне показалось, время бездействовал. Снял наушники, отер лицо носовым платком, надел их обратно, посидел немного, подперев подбородок рукой, а потом принялся снова и снова воспроизводить семисекундный кусочек записи. Что же такого расслышали в нем Макси с Филипом, чего не могли доверить мне? Я замедлял воспроизведение, ускорял, но так ничего нового и не обнаружил: какое-то длинное слово, потом еще длиннее, на “г”, трехсложное с “ий” на конце, еще несколько слогов и в финале четкое резкое “ёр”, дающее безграничный простор для фантазии: сапёр? Жонглёр? Бузотёр?

Наконец я в который раз снял наушники и, закрыв лицо руками, зашептал что-то во тьму. Что именно, сейчас и не вспомню. Не могу сказать, что у меня уже возникло ощущение предательства. Максимум, что признаю, – заползавшую в душу тревогу, причины которой я решительно отказывался извлекать на свет. Тем более что после изнурительной звуковой дуэли с Хаджем я чувствовал себя медузой, выброшенной на песок. Мне даже стало казаться, будто поединок – лишь плод моего воспаленного воображения, но тут я вспомнил, как Хадж опасался прослушивания еще в апартаментах для гостей. Однако я вовсе не “уходил в несознанку”, в чем так любила обвинять меня Пола, закадычная подружка Пенелопы. Даже еще не разобрался, чего именно мне не хотелось осознавать. Если я кого-то и подвел, то только самого себя, мысленно объяснял я Ханне. Мне до сих пор кажется, что это был самый паршивый момент того судьбоносного дня.

Сэм? Это я, Брайан. Как делишки?

Никак. Сэм нет на посту. Я-то рассчитывал получить хоть капельку женского сочувствия, однако в наушниках слышна лишь мужская болтовня на заднем плане. Она даже не потрудилась отключить свой микрофон, что, на мой взгляд, довольно рискованно и безответственно. Я посматриваю на часы тетушки Имельды. Перерыв что-то затягивается. Похоже, невразумительный рассказ Хаджа о шашнях его отца с конкурирующей организацией, которой руководит толстый любитель сигар из Голландии, произвел нешуточный переполох. Так ему и надо, нечего было меня зеброй обзывать. Паук куда-то запропал. Слишком многое от меня скрывают в отношении местной топографии. Например, я не представляю, откуда со мной связывается Сэм. С каких точек группа Антона ведет наблюдение. Где прячется Джаспер. Где шляется Бенни. Но мне этого знать не положено, верно? Я ведь всего лишь переводчик. Всем надо знать, и только мне – ни к чему.

Я разглядываю “схему метро”. Хадж и Дьедонне уже расстались. Бедняга Дьедонне сидит один в апартаментах для гостей. Может, решил покамест быстренько помолиться. Хадж вернулся в беседку, где одержал свою мнимую победу. Ох, если б он только знал! Представляю, как он таращится в морскую даль, радуясь про себя, что столь удачно подложил свинью Мвангазе. Лампочки, обозначающие местонахождение Франко, все еще потушены. Заседает с Мвангазой в королевских покоях, надо полагать. Вне игры. Только для архива.

Мне нужны звуки. Не нравятся мне обличительные голоса, зудящие у меня в голове, и прежде всего голос Ханны. Я сюда приехал не для того, чтобы меня критиковали. Я лишь старался как можно лучше выполнить свою работу. А как, по-вашему, я должен был поступить? Притвориться, будто не слышал того, что сказал Хадж? Утаить? Но ведь я приехал сюда, чтобы заработать деньги. Наличными. Пусть даже это мелочи в сравнении с тем, что платят Джасперу. Я – синхронист. Они говорят – я перевожу. Я не умолкаю, если люди говорят что-то не то. Я ничего не перевираю, не редактирую, не выкидываю и не добавляю от себя, как поступают некоторые мои коллеги. Я воспроизвожу все, как слышу, иначе не ходил бы в любимчиках у мистера Андерсона и не был бы виртуозом в своем деле. Юридическая тематика или коммерческая, гражданская или военная – я перевожу четко и беспристрастно, всех одинаково, независимо от цвета кожи, расы и вероисповедания. Я всего лишь канал связи. Мост. Аминь.

Я снова пытаюсь вызвать Сэм. Она еще не вернулась. Мужские разговорчики в центре управления смолкли. Вместо них благодаря неосторожности Сэм я слышу Филипа. Более того, он говорит вполне громко и внятно. Его голос отражается по меньшей мере от одной стены, прежде чем попасть в микрофон Сэм, однако это мне ничуть не мешает. После поединка с Хаджем у меня настолько обострен слух, что, чихни в микрофон муха, я бы с ходу определил ее возраст и пол. Удивительно другое: Филип сейчас до того вышел из привычного мне великосветского образа, что поначалу я даже не уверен, он ли это. Собеседника зовут Марк, и, судя по властному тону Филипа, это его подчиненный.

ФИЛИП: Мне надо знать, кто его врач, мне нужен диагноз, какое лечение назначено и назначено ли вообще, если его собираются выписывать, то когда, кто его навещает, кто вхож к нему помимо жен, любовниц и телохранителей… Нет, я не знаю, в какой именно он больнице, Марк, выяснять – твоя работа, за это тебе и платят, зря ты, что ли, там торчишь. Да что, в Кейптауне много кардиологических клиник, черт возьми?

Отбой. Нештатные консультанты экстра-класса – слишком важные птицы, чтобы прощаться. Теперь Филипу надо поговорить с Пэт. Во всяком случае, набрав еще один номер, он просит к телефону Пэт.

ФИЛИП: Зовут Мариус, голландец, толстый, лет сорок, курит сигары. Недавно был в Найроби и, насколько мне известно, до сих пор там. Учился в бизнес-школе в Париже, сейчас является представителем наших давних знакомых – Объединения горнодобывающих компаний Великих озер. Что еще о нем есть? (Пауза минуты на полторы, Филип время от времени хмыкает, давая понять, что он слушает и записывает – как и я. И наконец): Спасибо большое, Пэт. Великолепно. Именно то, чего я опасался, только хуже. Как раз то, что мы хотели – то есть совсем не хотели – знать. Я вам очень признателен. До свидания.

Ну вот, теперь все встало на свои места. Никаких саперов-жонглеров – Великие озера. Хадж назвал горнодобывающий консорциум, представителем которого в странах Африки является толстяк-голландец. Тут я замечаю Паука – он стоит у своего пульта, проверяет работу механизмов, заменяет пленки, надписывает новые. Я приподнимаю наушники и улыбаюсь ему из товарищеской солидарности.

– Видать, набегаемся в обеденный перерыв по твоей милости, Брайан. – Валлийская мелодия его интонаций звучит загадочно. – Столько всякого-разного запланировано…

– Например?

– Ага, так я тебе и сказал! Помнишь завет мистера Андерсона? Никогда не меняйся секретами, не то обязательно прогоришь на сделке.

Я вновь надеваю наушники, не сводя глаз со “схемы метро”. Сиреневая лампочка, обозначающая местонахождение Мвангазы, манит меня, словно вывеска борделя. Ну же, Сальво? Что тебя останавливает? Школьная мораль? Запретная зона, пока Филип лично не даст иных указаний. Только для архива, не для использования. Мы записываем, но не слушаем. То есть переводчики-зебры не слушают. Но если мне запрещен доступ к этим записям, то кому он разрешен? Мистеру Андерсону, который вообще не говорит ни на одном языке, кроме своего северного провинциального английского? Или бесхвостому Синдикату, как выразился Хадж? Им-то зачем? Может, в качестве развлечения за портвейном и сигарами в своей цитадели на Нормандских островах.

Куда это текут мои мысли? Неужели, сам того не заметив, я проникся вредительской агитацией Хаджа? Может, мое африканское сердце бьется куда громче, чем кажется? Или это сердце Ханны? Иначе отчего моя правая рука тянется к тумблеру так же решительно, как вышвыривала в мусоропровод приготовленный для Пенелопы ужин? И медлю я вовсе не от угрызений совести, проснувшихся в последний момент. Вдруг, если перекинуть тумблер, по всему дому завоют сирены? Или сиреневая лампочка начнет отчаянно мигать, подавая сигналы бедствия? Или Антоновы парни в “алясках” ворвутся сюда по мою душу?

Но я все равно переключаю тумблер и оказываюсь в гостиной королевских покоев, куда мне вход воспрещен. Франко говорит на суахили. Звук идеальный, ни помех, ни шумов. Я представляю себе пушистые ковры, шторы, мягкую мебель. Франко держится непринужденно. Может, ему налили виски. Но почему именно виски? Просто такой, как Франко, должен любить виски. Беседует он с Дельфином. Пока ничто не свидетельствует о присутствии Мвангазы, хотя что-то в их интонациях дает мне понять: он неподалеку.

ФРАНКО: Мы слышали, для этой войны понадобится много самолетов.

ДЕЛЬФИН: Верно.

ФРАНКО: У меня есть брат. У меня много братьев.

ДЕЛЬФИН: Благословил господь твою семью.

ФРАНКО: Мой любимый брат – прекрасный воин, но у него, увы, рождаются одни лишь дочери. Пять дочерей от четырех жен.

ДЕЛЬФИН (приводит пословицу): Сколько ни длится ночь, день все равно настанет.

ФРАНКО: У старшей дочери киста на шее, из-за этого ее никак не выдадут замуж. (Напряженное кряхтение поначалу сбивает меня с толку, но потом я догадываюсь: Франко показывает расположение кисты на своем изуродованном теле.) Если бы Мвангаза помог вывезти мою племянницу в Йоханнесбург на анонимное лечение, брат принял бы близко к сердцу Пути золотой середины.

ДЕЛЬФИН: Наш Просветитель – преданный муж и отец множества детей. Транспорт будет.

Звон бокалов скрепляет обещание. Следуют взаимные заверения в почтении.

ФРАНКО: Этот мой брат – достойнейший человек, все его любят и уважают. Когда Мвангаза станет правителем Южного Киву, благоразумие велит ему назначить моего брата начальником полиции всего региона.

ДЕЛЬФИН: При новом демократическом строе все назначения будут осуществляться путем открытого голосования.

ФРАНКО: Мой брат заплатит сто коров и пятьдесят тысяч долларов наличными за то, чтобы на три года получить этот пост.

ДЕЛЬФИН: Предложение будет рассмотрено в демократическом духе.

Паук пялится на меня с другой стороны своей стойки, удивленно задрав брови. Я стягиваю наушники.

– Что-то не так? – спрашиваю.

– По мне все так, сынок.

– А чего ты на меня так смотришь?

– А того, что колокольчик уже прозвонил. А ты и не слышал, увлекся прослушкой.

Глава 12

– Три базы, джентльмены! Каждая из них близ открытого, но минимально разработанного карьера и каждая – ключевая составляющая возрождения Киву.

Макси, стоя во главе стола с бильярдным кием в руках, снова толкает речь. Аэропорт взят, Мвангаза пришел к власти. В скором времени Синдикат возьмет под контроль рудники и шахты всего Южного Киву, но до той поры надо заняться вот этими тремя. Они находятся в глухомани, концессии на разработку официально никому не выданы, так что с этой стороны проблем нет.

У меня складывается впечатление, будто участники заседания сменили театральные костюмы. Хадж и Дьедонне, всего несколько минут назад обсуждавшие весьма щекотливые темы, теперь ведут себя так, словно даже не знакомы. Хадж что-то тихонько напевает, самодовольно ухмыляясь и глядя куда-то вдаль. Дьедонне задумчиво теребит бороду тонкими пальцами. Исполин Франко застыл между ними, его шишковатая физиономия – воплощение порядочности. Кто бы мог подумать, что он только что пытался подкупить блаженного Дельфина? И уж конечно Филип никак не мог гневно рычать на подчиненных по спутниковому телефону. Пухлые руки сцеплены на груди, взор праведника исполнен безмятежности. Интересно, он расчесывает свою волнистую седую шевелюру между заседаниями? Поправляет завитки-рожки за ушами? Лишь один Табизи, похоже, не способен притворяться, сдерживать обуревающую его ярость. В целом кое-как он с собой справляется, но мстительный блеск угольно-черных глаз выдает его с головой.

Карта, по которой ориентирует нас Макси, настолько велика, что Антону пришлось расстелить ее на столе, как скатерть. По примеру Шкипера он тоже снял пиджак. Руки его от запястья до локтя покрыты татуировками: голова бизона, двуглавый орел, сжимающий в когтях земной шар, череп на фоне звезды – символ вертолетного десанта, эскадрона смерти в Никарагуа. Он держит перед собой поднос с пластмассовыми фигурками: тут и тяжеловооруженные вертолеты с погнутыми винтами, и двухмоторные самолеты с отломанными пропеллерами, и гаубицы с прицепами для перевозки боеприпасов, и пехотинцы – одни бегут в атаку с примкнутыми штыками, другие, более осторожные, ползут вперед по-пластунски.

Макси, с кием на изготовку, вышагивает вдоль стола. Я стараюсь не встречаться глазами с Хаджем. Но всякий раз, как Макси указывает кием точку на карте, я отрываюсь от блокнота и натыкаюсь на его настойчивый взгляд. Что он пытается мне сказать? Что я его предал? Что никакого поединка не было? Что мы закадычные приятели?

– Вот здесь крошечный поселок под названием Лулингу. – Наконечник, кия норовит проткнуть бумагу. Макси обращается к Франко: – В самом сердце территории маи-маи. Le cœur du MaïMaï. Oui? D'accord?[42]42
  Сердце маи-маи? Да? Верно? (фр.)


[Закрыть] Ну, молодцом. – Поворачивается ко мне. – Допустим, я попрошу его отрядить сюда триста лучших бойцов – окажет он мне такую услугу?

Пока Франко размышляет над вопросом, Макси уже метнулся к Дьедонне. Не для того ли, чтобы посоветовать ему проглотить упаковку аспирина? Дескать, нечего тащиться позади стада, все равно вот-вот сыграешь в ящик?

– Тут ваша территория, так? Ваши люди. Ваши пастбища. Ваш скот. Ваше нагорье.

Кий движется вниз, вдоль южного берега озера Танганьика, на полпути останавливается, отклоняется влево и вновь замирает.

– Да, это наша территория, – кивает Дьедонне.

– А сможете мне вот тут поддерживать укрепленную базу?

Лицо Дьедонне омрачается.

– Тебе?

– Себе! Ради вас, баньямуленге. Ради объединения Киву. Ради мира, справедливости и процветания всех его жителей. – Похоже, Макси неплохо усвоил мантры Мвангазы.

– Кто обеспечит снабжение?

– Мы. По воздуху. Будем сбрасывать вам все, что понадобится, и столько раз, сколько нужно.

Дьедонне смотрит на Хаджа – умоляюще? – потом прижимает к лицу длинные тонкие пальцы и на некоторое время застывает в этой позе. На долю секунды я присоединяюсь к нему во тьме. Переубедил ли его Хадж? Если так, то переубедил ли он меня? Дьедонне поднимает голову. Лицо его выражает решимость, однако на что именно он решился, остается лишь догадываться. Четко, лаконично он выстраивает свои аргументы:

– Нас приглашали присоединиться к армии Киншасы. Но только затем, чтобы нас нейтрализовать. Нам предлагали посты, которые дают лишь иллюзию власти, а на самом деле ничего не стоят. Если состоятся выборы, Киншаса так очертит границы, чтобы баньямуленге не имели голоса в парламенте. Если нас начнут истреблять, Киншаса пальцем не пошевелит, чтобы помочь. Но руандийцы поднимутся на защиту. Что обернется очередной катастрофой для Конго. – И сквозь свои сплетенные пальцы Дьедонне заключает: – Мой народ не может позволить себе пренебречь таким шансом. Мы будем сражаться на стороне Мвангазы.

Хадж изумленно таращится на него во все глаза и издает короткий, визгливый смешок. А Макси уже постукивает кончиком кия по предгорьям к юго-западу от Букаву.

– Вот этот замечательный рудник принадлежит тебе, Хадж? Верно? Тебе и Люку?

– Номинально, – соглашается Хадж, пожимая плечами в своей раздражающей манере.

– Если он не ваш, то чей же тогда?

Тон у Макси отчасти шутливый, отчасти вызывающий, и я даже не пытаюсь смягчить его при переводе.

– Наша компания передала его субподрядчику.

– Какому?

– Есть у отца деловые знакомства, – уходит от ответа Хадж. Интересно, кто еще, кроме меня, расслышал бунтарскую нотку в его голосе.

– Руандийцы?

– Да, но эти руандийцы любят Конго. Так тоже бывает.

– И, надо думать, они верны Люку?

– В большинстве случаев. В каких-то обстоятельствах они верны только себе, и это нормально.

– А если мы утроим добычу руды и будем выплачивать им долю, пожелают ли они хранить верность нам?

– Кому это – нам?

– Синдикату. Если, конечно, они хорошо вооружены и у них достаточно боеприпасов, чтобы отразить любое нападение. Твой отец говорил, что они готовы сражаться за нас до последнего солдата.

– Что отец говорит, то и следует считать истиной.

Макси изливает свою досаду на Филипа:

– Я думал, это все согласовано заранее.

– Ну конечно согласовано, Макси, – успокаивает его Филип. – Вопрос решен, сделка состоялась по всем правилам. Люк давным-давно на это подписался.

Поскольку обсуждение ведется на английском и носит приватный характер, я не перевожу, однако это ничуть не мешает Хаджу мотать головой с придурковатой ухмылкой. Тихое бешенство Феликса Табизи едва не выходит из берегов.

– Итак, три лидера, три независимых анклава, – кует железо Макси, обращаясь уже ко всем. – В каждом есть собственная взлетно-посадочная полоса, которая не используется, используется частично или же целиком. Снабжение производится по воздуху из Букаву. Одним ударом разрешаются все проблемы доступа, добычи и транспортировки. Базы невозможно обнаружить, и они, если враг не задействует авиацию, неприступны.

Враг задействует авиацию? Какой именно враг? Интересно, Хадж задается тем же вопросом, что и я?

– Вы только подумайте, уникальная военная операция, позволяющая платить солдатам буквально из земли, на которой они несут службу, – настаивает Макси, как будто ему кто-то возражает. – Да еще испытывать удовлетворение от того, что заодно вы и стране своей помогаете. Скажи им, старик, ладно? Дави на социальные выгоды. Каждый гарнизон будет сотрудничать с дружественными нам местными вождями, соответственно, каждому вождю перепадет от щедрот. А почему бы и нет? При условии, конечно, что он поделится со своим кланом или племенем. В долгосрочной перспективе базы способны отлично функционировать как населенные пункты на полном самообеспечении. Школы, магазины, дороги, медицинские центры – все, что угодно.

Все отвлекаются, следя, как Антон устанавливает пластмассовую модель транспортного самолета на базу Франко в джунглях. Это “Антонов-12”, поясняет Макси. У него на борту экскаваторы, самосвалы, грузоподъемники, инженеры и техники. Длины взлетной полосы хватит с запасом. Кому бы что ни понадобилось, “Ан-12” все в лучшем виде доставит. И снова его на полном скаку осаживает Хадж. На этот раз он, как послушный ученик, благочинно поднимает руку и ждет, пока ему дадут слово.

– Месье Филипп?

– Да, Хадж?

– Верно ли мое впечатление, что, согласно предлагаемому договору, военизированные отряды должны будут занимать базы как минимум на протяжении шести месяцев?

– Совершенно верно.

– А что по прошествии этого времени?

– Мвангаза займет свой пост как народный избранник, и начнется создание мирного объединенного Киву.

– Но эти полгода, до того, как рудники перейдут в руки народа, кто будет их контролировать?

– Синдикат, кто же еще?

– И Синдикат будет самостоятельно добывать руду?

– Надо думать. Собственноручно. – Шутка.

– И вывозить ее?

– Разумеется. Мы все это уже объясняли Люку.

– А будет ли Синдикат также продавать руду?

– Вы хотите сказать – находить для нее рынки сбыта?

– Я сказал – продавать.

– А я сказал – находить рынки сбыта, – парирует Филип с блаженной улыбкой: дескать, ничего нет лучше дружеского спора.

– И все барыши Синдикат оставит целиком себе?

На другом конце стола Табизи, кажется, готов взорваться от негодования, но проныра Филип, как всегда, начеку.

– Барыши, Хадж, – хотя я бы употребил более уместное слово “доходы” – в первые шесть месяцев, как вы верно подметили, пойдут на покрытие предварительных издержек Синдиката. К ним относятся, кстати, и весьма солидные затраты на поддержку Мвангазы на пути к власти.

Все присутствующие наблюдают, как Хадж переваривает информацию.

– А вот эти рудники, три базы, которые выбрал ваш Синдикат, – по одному для каждого из нас…

– Так, и что с ними?

– Это же не просто какие-то старые рудники, выбранные наобум, правильно? Может, с виду по ним и не скажешь, но они представляют собой объекты особого назначения.

– Боюсь, Хадж, тут вы обращаетесь не по адресу. В технических тонкостях я совсем не разбираюсь.

– Там и золото есть, и алмазы, не так ли?

– О, я очень на это надеюсь! В противном случае мы совершаем ужасную ошибку.

– А еще там огромные отвалы.

– В самом деле?

– В самом деле. Их сплошь окружают терриконы колтановой руды. Руду добывали, ссыпали в накопительные отвалы, а потом забросили: наши были по уши заняты вымиранием, так вывезти руки и не дошли. А сейчас достаточно провести первичную переработку на месте, чтобы уменьшить вес, да организовать транспорт – вот вам и золотая жила. На это и полугода не нужно. Двух месяцев вполне хватит.

Краем глаза я замечаю, как Табизи кончиками унизанных кольцами пальцев бережно ощупывает оспины у себя на подбородке. По-моему, у него руки чешутся свернуть челюсть Хаджу.

– Что ж, спасибо за предоставленные сведения, Хадж, – невозмутимо отвечает Филип. – Не думаю, чтобы это ускользнуло от внимания наших экспертов, однако передам непременно. Вообще-то колтан уже не тот чудо-минерал, каким считался раньше, но это, разумеется, и без меня всем известно.

*

– Что такое “роумер”, Шкипер?

Я поднимаю руку, прося разъяснений. Макси раздраженно их дает. Ну откуда мне было знать, что это средства радиосвязи, которые так быстро изменяют частоту приема-передачи, что не только в Букаву, но и по всей Африке не найдется оборудования, способного их засечь?

– Какие еще гуси, Шкипер?

– Дикие, твою мать! Наемники! По-твоему, у нас тут урок зоологии? Говорил же, что знаешь военную лексику.

Не проходит и двух минут:

– А ЧВК, Шкипер?

– Частная военная компания. Ты, Синклер, вчера, что ли, родился?

Я извиняюсь – а этого переводчик экстра-класса делать не должен. Никогда.

– Кордоны. Сечешь, старик? Французское словечко, справишься. Закрепившись на базе, устанавливаем вокруг кордоны. Радиус – пятнадцать миль, никто не входит и не выходит без нашего разрешения. Снабжение всего предприятия осуществляется по воздуху, вертолетами. Вертолеты наши, пилоты наши, база – ваша.

Антон водружает на каждую точку по игрушечному вертолетику. Стараясь не встречаться взглядом с Хаджем, я не сразу замечаю, что Филип перехватил инициативу.

– Эти вертолеты, господа… – Любитель театральных эффектов, он умолкает, дожидаясь полной тишины, и когда она наступает, начинает снова: – Эти вертолеты, господа, жизненно важные для нашей операции, будут выкрашены в белый цвет. Так их проще опознать. В качестве меры предосторожности, чтобы обеспечить им свободу передвижения, мы также предлагаем нанести на них опознавательные знаки сил ООН, – добавляет он как бы невзначай.

Я по мере сил воспроизвожу его непринужденный тон, а сам тем временем гипнотизирую бутылку с минералкой и старательно игнорирую возмущенные возгласы Ханны, все громче звучащие в моем сознании.

Макси опять берет слово. Особым его расположением пользуются шестидесятимиллиметровые минометы, непременный атрибут столь любезных Пауку заварушек. Пару добрых слов находит Макси и для реактивных гранат, бьющих на расстояние около километра и способных разнести в клочья целый взвод, разорвавшись по приземлении. Но сердце его принадлежит шестидесятимиллиметровке. Переводя, я как будто бреду по длинному узкому туннелю, и собственный голос эхом доносится до меня из темноты:

В первую очередь завозим горючее, потом боеприпасы.

Каждому бойцу будет выдан “Калашников” чешского производства. Лучшего полуавтоматического оружия на всем свете не сыщешь.

Каждая база получит по три пулемета российского производства калибра семь шестьдесят два, по десять тысяч патронов и по одному белому вертолету для транспортировки войск и грузов.

На каждом белом вертолете в носовом обтекателе будет установлен пулемет Гатлинга, способный делать четыре тысячи выстрелов в минуту патронами калибра двенадцать и семь десятых.

Необходимо выделить как можно больше времени для боевых упражнений. Тренировка никогда не бывает лишней.

Давай, старик, выдай им все это.

И я выдаю.

Колокольчик молчит, но стрелка настенных часов не стоит на месте, а для нас, людей военных, режим – это все. Двойные двери в библиотеку распахиваются. Позабытые нами дамы стоят навытяжку в клетчатых фартуках у роскошно сервированной буфетной стойки. Из какого-то нематериального далека я рассматриваю омаров на льду, лосося с огурчиками, ассорти холодных мясных закусок, сырную доску, в том числе мягкий “бри”, счастливо избежавший мусородробилки, бутылки белого вина в запотевших серебряных ведерках, пирамиду свежих фруктов и – ни дать ни взять бриллиант в короне – двухъярусный торт, украшенный флажками Киву и Демократической Республики Конго. Как по сигналу, с улицы входят в строгом порядке, по старшинству, Мвангаза, его прилизанный секретарь Дельфин и, в качестве замыкающего, Антон.

– Перерыв на ланч, господа! – игриво провозглашает Филип, когда мы послушно встаем. – Прошу не стесняться!

Белые вертолеты с опознавательными знаками ООН, повторяю я про себя. Палящие из пулеметов Гатлинга в носовом обтекателе со скоростью четыре тысячи выстрелов в минуту в интересах мира, справедливости и процветания Киву.

*

Скажу прямо: за все годы работы переводчиком я ни разу не оказывался в подобной ситуации. Обычно клиенты радушно приглашали меня присоединиться к любого рода угощениям-развлечениям, запланированным в рамках мероприятия, будь то полноценный банкет по всем правилам светского этикета или скромный коктейль с закусками в баре, чтобы отметить окончание трудового дня. Однако приказ Шкипера был недвусмысленным. К тому же неясные дурные предчувствия, все назойливее дававшие о себе знать, напрочь отбили аппетит, хотя в бойлерной, вопреки разговорам Макси о галетах, меня встретил поднос, до отвала нагруженный бутербродами.

– Полный штиль, парень, – сообщает мне Паук, одной рукой отправляя в рот кусок сыра с корнишоном, а другой безнадежно махнув в сторону своих магнитофонов. – Прослушивай столики время от времени, а так отдыхай до новых указаний.

– Кто сказал?

– Филип.

Безмятежность Паука вовсе не успокаивает мою тревогу – скорее наоборот. То он обещал мне суматошный перерыв, а теперь вот с точно такой же заговорщицкой ухмылкой заявляет, что делать ничего не надо. Я надеваю наушники, но в них стоит тишина. На сей раз Сэм не забыла выключить микрофон. Паук вроде бы продолжает изучать потрепанный журнал о военной технике и энергично жевать, однако это еще не значит, что он за мной не следит. Я выбираю кнопку “Библиотека” на своем пульте и слышу, как и следовало ожидать, позвякивание тарелок и столовых приборов. Глэдис – или это Дженет? – спрашивает кого-то на удивительно правильном суахили: “Отрезать вам кусочек, сэр?” Библиотека, временно превращенная в столовую, так и стоит у меня перед глазами. Самообслуживание с ненавязчивой помощью наших женщин, отдельные столики – два двухместных и один на четыре персоны. Каждый из них, согласно моему пульту, снабжен отдельным же микрофоном. Стеклянные двери покерной распахнуты для желающих пообедать на воздухе. К их услугам столики в саду, также снабженные микрофонами. Филип играет в метрдотеля: