Текст книги "Песня для зебры"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Самая приличная пара обуви оказалась самой неудобной. И все же я выбрал именно ее, опрометчиво позволив тщеславию взять верх над здравым смыслом. Пиджак оказался из добротного твида ручной выделки, с совершенно железными подмышками, и едва я повел плечами вперед, как воротник врезался мне в шею. Назад – и мне будто надели наручники. Нейлоновый галстук оливкового цвета дополнил унылую картину.

Вот тут на какое-то мгновение я пал духом, так как от матери-конголезки, не иначе, унаследовал пристрастие к хорошим портновским изделиям, умение ценить цветовые сочетания и эффектно носить одежду. Загляните ко мне в портфель в любой рабочий день, и что вы обнаружите, помимо записей допросов свидетелей, конспектов, вспомогательных материалов и ордеров на депортацию? Правильно: бесплатные глянцевые журналы, рекламирующие самую дорогую мужскую одежду, вещички, на которые мне за дюжину жизней не заработать. И до чего я докатился…

Вернувшись в гостиную, я увидел, как Бриджет быстро строчит в большом блокноте, составляя опись моих вещей: один ультрасовременный мобильник – супертонкий, из матированной стали, с встроенным фотоаппаратом; одна связка ключей от дома; одно водительское удостоверение; один паспорт гражданина Великобритании, который я всегда ношу с собой – то ли из гордости, то ли по причине некоторой неуверенности в себе; один тощий бумажник из натуральной кожи, содержимое – сорок пять фунтов наличными плюс кредитные карточки. Повинуясь чувству долга, я вручил Бриджет последние свидетельства моего былого великолепия: парадные брюки, еще даже не помятые, галстук-бабочку от “Тернбулл энд Эссер”, гофрированную парадную белую рубашку из лучшего барбадосского хлопка, мои чудесные запонки из оникса, шелковые носки, лакированные ботинки. Не успел я завершить эту мучительную процедуру, как мистер Андерсон вновь включился в дело:

– А не знаком ли тебе, случайно, Сальво, некий Брайан Синклер? – Вопрос прозвучал как обвинение. – Ну-ка, подумай хорошенько. Синклер? Брайан? Да или нет?

Я заверил его, что впервые услышал эту фамилию несколько минут назад, когда он сам назвал ее, разговаривая по телефону.

– Вот и славно. Итак, с этого момента и на следующие двое суток Брайан Синклер – это ты. Заметь удачное совпадение инициалов – Б. С. При работе под прикрытием золотое правило – оставаться как можно ближе к реальности, насколько позволяют условия операции. Бруно Сальвадора больше нет, есть Брайан Синклер, переводчик-фрилансер, выросший в Центральной Африке, сын горного инженера, временно нанятый международным синдикатом, зарегистрированным на Нормандских островах, чью главную задачу составляет распространение передовых методов ведения сельского хозяйства в странах третьего и четвертого мира. Будь любезен, скажи, не будет ли это представлять для тебя трудности?

Я не огорчился, но и в особенный восторг не пришел. Тревога мистера Андерсона оказалась заразительной штукой. Напрашивалось подозрение, что и у меня должны быть причины для беспокойства.

– Я их знаю, мистер Андерсон?

– Кого, сынок?

– Ну, этот сельскохозяйственный синдикат. Если я Синклер, то кто они? Может, я когда-то с ними работал.

Разглядеть выражение лица мистера Андерсона мне не удавалось – он стоял спиной к свету.

– Сальво, речь идет об анонимном синдикате. Подобному предприятию просто нелогично иметь название.

– А у его руководителей есть имена, или как?

– У твоего временного работодателя как такового нет имени, как и у Синдиката, – отрезал мистер Андерсон, но потом вроде бы смягчился. – Тебя, впрочем – хотя, боюсь, эта информация преждевременна, – препоручат заботам некоего Макси. И прошу впредь никому и ни при каких обстоятельствах не упоминать, что ты слышал это имя от меня.

– Мистер Макси? – не сдавался я. – Макси Имярек? Если уж я сую голову в петлю, мистер Андерсон…

– Просто Макси, Сальво, этого вполне достаточно. По всем оперативным вопросам в рамках этой чрезвычайной операции ты подчиняешься Макси, если не будет иных указаний.

– Должен ли я доверять ему, мистер Андерсон?

Он вздернул подбородок, чуть не ответив – я уверен, – что всякий, чье имя он называет, по определению заслуживает доверия. Однако, взглянув на меня, удержался от резкости.

– Согласно поступившей мне информации, ты вполне можешь довериться Макси. Он, как мне сказали, гений в своей области. Совсем как ты, Сальво, в своей. Совсем как ты.

– Благодарю, мистер Андерсон. – Однако опытный слухач-мазурик уловил нотку сомнения в его голосе, поэтому я не унимался: – А кому подчиняется Макси? В рамках этой чрезвычайной операции? Если не будет иных указаний? – Струхнув под суровым взглядом босса, я поспешил переформулировать вопрос в более почтительном тоне: – Я имею в виду, мы ведь все кому-то докладываемся, не так ли, мистер Андерсон? Даже вы.

Когда его припирают к стенке, мистер Андерсон имеет обыкновение тяжело дышать, наклонив голову, точно какой-нибудь крупный зверь, который вот-вот бросится на тебя.

– Насколько мне известно, есть там некто Филип, – неохотно признал он, – или, рассказывают, если ему надо, – тут он фыркнул, – то Филипп, на французский манер. – Несмотря на свою работу с полиглотами, мистер Андерсон всегда придерживался мнения, что английского вполне достаточно для кого угодно. – Как ты в руках у Макси, так и Макси у Филипа. Теперь доволен?

– А у Филипа есть звание, мистер Андерсон?

Если только что он медлил с ответом, то на сей раз отозвался сразу, резко:

– Нет. Филип – консультант. У него нет никакого звания, он вообще не принадлежит ни к каким официальным структурам. Бриджет, будь любезна, визитные карточки мистера Синклера, свеженькие, только что из типографии.

С шутовским книксеном Бриджет подала мне пластиковый футляр. Открыв крышку, я вынул карточку из тонкого картона: она представляла аккредитованного переводчика Брайана С. Синклера, проживающего в брикстонском почтовом ящике до востребования. Номера телефона и факса, равно как и электронный адрес, были мне незнакомы. Ни один из моих дипломов не упоминался.

– А что обозначает “С”?

– Что хочешь, – великодушно отвечал мистер Андерсон. – Выбери любое имя, только потом не перепутай.

– А что, если мне кто-то позвонит? – спросил я, устремляясь мыслями к Ханне.

– Вежливый голос на автоответчике сообщит позвонившему, что ты вернешься через несколько дней. А если кто-то напишет тебе по электронной почте, что, на наш взгляд, маловероятно, тогда сообщение будет получено и обработано надлежащим образом.

– Но в остальном я тот же человек, что и всегда?

Мое упорство начинало действовать мистеру Андерсону на нервы.

– Тот же самый, Сальво, просто как бы переместившийся в параллельную реальность. Если ты женат, оставайся женатым. Если у тебя в Борнмуте живет любимая бабушка, можешь не отказываться от нее, на здоровье. Сам же мистер Синклер не оставит никаких следов: когда эта операция завершится, он перестанет существовать и в прошлом и в будущем. По-моему, я объясняю предельно просто, а? – И немного мягче: – Подобные операции – обычное дело в том мире, где ты вот-вот окажешься, сынок. Вся проблема лишь в том, что ты еще новичок.

– А деньги? Зачем вы оставили их у себя?

– Мне даны указания…

Он осекся. Поймав его взгляд, я понял, что он видит сейчас не Сальво, изысканного завсегдатая светских вечеринок, а “цветного” воспитанника миссионеров в спортивном пиджаке от Армии спасения, висящих мешком штанах и натирающих ноги ботинках. Эта картина, по-видимому, его тронула.

– Сальво…

– Что, мистер Андерсон?

– Крепись, сынок. Жить придется двойной жизнью.

– Это ваши слова. Я не возражаю. Я готов. Вы ведь меня предупредили. Мне бы только позвонить жене, вот и все.

“Жене” – читай “Ханне”, но вслух я этого не произнес.

– Вокруг тебя будут другие ведущие двойную жизнь. Понимаешь? Эти люди совсем не такие, как мы с тобой. Истина для них не является абсолютной. По крайней мере, та библейская истина, на которой нас с тобой воспитывали.

Я и по сей день не знаю, к какой церкви принадлежал мистер Андерсон, хотя подозреваю, что он склонялся к масонству. Но он никогда не упускал случая подчеркнуть, что мы с ним собратья по вере, какой бы она ни была. Бриджет подала мне мой мобильный телефон для последнего звонка, а сама удалилась в спальню, всего метрах в двух от того места, где я стоял. Мистер Андерсон, окопавшийся в гостиной, мог слышать каждое мое слово. Скрючившись в маленькой прихожей, я прошел мгновенный курс обучения трудностям супружеской неверности. Моим единственным желанием было сообщить Ханне о своей негасимой любви и предупредить, что целых два дня, вопреки данным обещаниям, я не смогу ей даже позвонить. Однако поскольку меня и мою аудиторию разделяла лишь хилая дверка, не было иного выбора, как позвонить законной супруге и выслушать сообщение у нее на автоответчике: “Голосовая почта Пенелопы Рэнделл. В настоящий момент меня нет на рабочем месте. Если желаете оставить сообщение, дождитесь гудка. Если хотите поговорить с моей ассистенткой, звоните Эмме по добавочному номеру 9124”.

Переведя дыхание, я выпалил:

– Здравствуй, милая. Это я. Слушай, мне ужасно жаль, но меня срочно вызвали в связи с одним очень и очень важным заданием. Один из самых старых и уважаемых клиентов. Вопрос, говорят, жизни и смерти. Это, наверное, на два-три дня. Постараюсь позвонить еще, однако с этим могут возникнуть сложности.

Кого мне напоминал мой собственный голос? Никого из тех, с кем я был знаком. И никого из тех, чьи голоса я прослушивал. Во всяком случае, с подобным типом мне вряд ли захотелось бы встретиться снова. Я постарался взять себя в руки:

– Слушай, позвоню, как только мне дадут передышку. Дорогая моя, я правда очень расстроен. Да, а твоя вечеринка выглядела потрясающе, повторяю: потрясающе! Костюм обалденный. Все только о нем и говорили. Так обидно, что пришлось вас покинуть. Когда вернусь, надо будет все как-то уладить, хорошо? До скорого, дорогая. Пока!

Бриджет забрала у меня телефон, подала сумку и наблюдала, как я проверяю ее содержимое: носки, носовые платки, рубашки, трусы, несессер с туалетными принадлежностями и серый джемпер с треугольным вырезом.

– Может, мы таблеточки какие принимаем, а? – проворковала она. – А контактные линзы требуются? Лубриканты какие-нибудь, коробочки всякие?

Я покачал головой.

– Ну, тогда пора, идите, – заключил мистер Андерсон.

Если бы напоследок он поднял правую руку, небрежно благословляя нас, в точности как брат Майкл, я бы ничуть не удивился.

Глава 4

Честно говоря, сегодня, когда я перебираю в памяти события тех дней, для меня остается загадкой, отчего это я – спускаясь следом за Бриджет вниз по лестнице на тротуар Саут-Одли-стрит, одетый под провинциального директора средней школы, не привязанный к окружающему миру ничем, кроме стопки поддельных визитных карточек да заверения, что меня подстерегают неведомые опасности, – считал себя самым счастливым из обитателей Лондона, а то и всей Англии, бесстрашным патриотом и агентом секретной службы? Однако так оно и было на самом деле.

“Фрам” – это название корабля, который построил Нансен, известный норвежский полярный исследователь, занимавший почетное место среди выдающихся деятелей в пантеоне брата Майкла. “Фрам” по-норвежски означает “вперед”, и именно этот призыв вдохновлял моего дорогого покойного отца, когда он на велосипеде безымянного еретика двинулся через Пиренеи. И лозунг “Фрам”, то есть “Вперед!”, волей-неволей определял мое собственное настроение с тех пор, как я ощутил то, что брат Майкл, хотя и в ином контексте, называл “Великим позывом”. “Вперед!” – пока я собирался с духом для предстоящего решительного шага; “Вперед!” – пока готовился выйти на передовую в “бесшумной войне” с настоящими головорезами; “Вперед!” и прочь, подальше от Пенелопы, которая уже давно стала мне чужой; “Вперед!” – пока я мысленно прокладывал сияющий путь к моей будущей жизни с Ханной. “Вперед!”, наконец, к моему загадочному новому предводителю, впередсмотрящему по имени Макси, и к его еще более загадочному консультанту Филипу.

Учитывал крайнюю срочность и важность операции, я полагал, что наш белый шофер Фред уже ждет у дома в нетерпеливо урчащем “мондео”. Но нет, заверила меня Бриджет, из-за всех этих полицейских кордонов у Мраморной арки да уличных пробок пешком выйдет куда быстрее.

– Ты ведь не против, Сальвик? – спросила она, крепко прихватив меня под руку: то ли не исключала возможности того, что я от нее сбегу (хотя подобного у меня и в мыслях не было), то ли просто была из тех, кто вечно норовит прикоснуться к собеседнику – и по щеке тебя похлопает, и по спине погладит, так что и не знаешь (во всяком случае, я не знаю), что это, “молоко сердечных чувств”[12]12
  “Пропитан молоком сердечных чувств…” – слова леди Макбет о чрезмерном добродушии мужа. У. Шекспир, “Макбет” (акт I, сцена V); перевод Б. Пастернака.


[Закрыть] или же приглашение в койку.

– Против? – откликнулся я. – В такой чудный вечер? Слушай, ты не дашь мне на минутку мобильник? Когда еще там моя Пенелопа автоответчик проверит.

– Извини, дорогой. Это, увы, против правил.

Знал ли я, куда мы направлялись? Спрашивал ли у нее? Нет. Жизнь тайного агента – это не что иное, как путь в неведомое, ничуть не хуже, чем жизнь тайного любовника. Мы просто шли: Бриджет задавала темп, а я чувствовал, как поношенные ботинки врезаются мне в щиколотки. В отсветах предзакатного солнца я вновь воспрял духом, в чем мне, пожалуй, неосознанно помогла Бриджет: она зажала мою правую руку чересчур высоко, аккурат под своей левой грудью, которая, судя по тактильным ощущениям, не нуждалась в бюстгальтере. Ханна разожгла мой светильник, и казалось совершенно естественным видеть других женщин в его лучах.

– А ты ее действительно любишь, да? – восторженно спросила Бриджет, прокладывая нам путь сквозь оживленную пятничную толпу. – Среди моих знакомых столько пар, которые только и знают, что ссориться. Меня это просто бесит. Вот вы с Пенелопой, похоже, совсем не такие, да? Здорово!

Ее ухо было всего сантиметрах в пятнадцати от моих губ, и пользовалась она духами Je Reviens, излюбленным оружием Гейл, младшей сестры Пенелопы. Гейл, свет папиных очей, вышла замуж за владельца автостоянки, из низших слоев аристократии. Пенелопа же в отместку выскочила за меня. Впрочем, даже сегодня ученый консилиум не разобрался бы в причинах моего следующего поступка.

В самом деле, откуда у новоиспеченного помазанника адюльтера, несколько часов назад телом и душой отдавшегося другой женщине впервые за пять лет брака, неодолимая потребность водрузить на пьедестал свою обманутую жену? Может, он надеется защитить ее образ, оскверненный его поступком? Или образ самого себя – до падения? А может, это извечное чувство вины, вбитое в голову католическим воспитанием, настигло меня в разгар эйфории? Или в расточении похвал Пенелопе я видел единственный способ расхваливать Ханну, не засветившись?

Я был твердо настроен разговорить Бриджет насчет моих новых работодателей, чтобы с помощью хитроумных вопросов получше разобраться в структуре безымянного Синдиката и в его взаимоотношениях с секретными службами Великобритании, которые денно и нощно пекутся о нашем благополучии, сокрытые от взоров среднестатистического Джона Смита. Но вместо этого, пока мы проталкивались через еле ползущие потоки машин, я принялся громогласно петь дифирамбы своей жене Пенелопе, объявляя ее самой привлекательной, восхитительной, утонченной и верной спутницей жизни, о какой только может мечтать лучший на свете переводчик и тайный защитник британской короны. Я называл ее блистательной журналисткой, сочетающей практичность с чуткостью, и вдобавок превосходной кулинаркой – откровенный занос в область фантастики, если знать, кто у нас в семье готовит. Не все, что я говорил, было абсолютно положительным, так не бывает. Если в час пик вы рассказываете незнакомой женщине о своей супруге, нельзя не приоткрыть, хоть чуть-чуть, и отрицательные черты ее характера – иначе вас просто перестанут слушать.

– Но как, черт возьми, мистер и миссис Совершенство вообще нашли друг друга? Вот чего мне никак не понять, – выпалила Бриджет обиженным тоном человека, который четко выполнял инструкции на упаковке – и все без толку.

– Эх, Бриджет, – произнес кто-то чужой моим голосом, – да вот как…

*

Восемь вечера в неприбранной холостяцкой комнатке, которую Сальво снимает в Илинге, рассказываю я, пока мы с Бриджет, рука об руку, стоим на переходе, поджидая зеленого света. Звонит мистер Амадеус Осман из “Всемирного агентства юридических переводов”, вонючей конторы на Тоттенхэм-Корт-роуд. Мне надлежит немедленно явиться на Канэри-Уорф, где Великая Национальная Газета предлагает бешеные бабки за мои услуги. Я пока еще борюсь за свое место под солнцем, а мистер Осман берет за посредничество пятьдесят процентов.

Через час я уже сижу в роскошном офисе, с одной стороны от меня редактор, а с другой их лучшая репортерша, с очень аппетитными формами – угадайте кто. Перед нами торчит на корточках ее стукач – бородатый африканский араб, матрос с торгового судна, который за сумму, превышающую мой годовой доход, согласен облить грязью продажных таможенников и полицейских, работающих в ливерпульском порту. По-английски он говорит еле-еле, его родной язык – классический суахили танзанийского розлива. Наша суперрепортерша, а с нею и ее редактор оказались перед классической дилеммой разоблачителя: проверь свой источник через органы – и потеряешь сенсацию; поверь ему на слово – и самого так обольют, что без адвокатов не отмоешься.

С согласия Пенелопы я беру расследование в свои руки. Под градом вопросов стукач начинает изменять и уточнять свои показания, добавляя новые детали, выкидывая старые. Я заставляю мерзавца повторяться. Указываю на многочисленные противоречия – и наконец, под моим перекрестным допросом, он во всем признается. Он враль, мошенник. Пятьдесят фунтов – и он уходит. Редактор рассыпается в благодарностях. Одним махом, восторгается он, я спас их лицо и банковский счет. А Пенелопа, переварив унижение, заявляет, что с нее море выпивки.

– Понимаешь, ведь считается, что переводчики – этакие старательные тихони в очочках, – скромно объяснил я Бриджет, пытаясь обратить в шутку жгучий и, пожалуй, чересчур откровенный интерес, который с самого начала проявила ко мне Пенелопа. – Ну а я вроде как обманул ее ожидания.

– Или у нее просто крышу снесло, – поддакнула Бриджет, еще крепче прихватывая меня за локоть.

Неужели я и остальное разболтал Бриджет? Назначив ее – за неимением Ханны – заместителем личного исповедника? Признался, что, пока не встретил Пенелопу, был, в свои двадцать три года, кромешным девственником, и пусть я культивировал образ денди, но за тщательно созданным фасадом крылось столько комплексов, что им следовало бы отвести отдельную комнату? Что близкие отношения с братом Майклом, а до него с отцом Андре спутали мою сексуальную ориентацию и я боялся с ней определиться? Что в полном объеме унаследовал чувство вины, преследовавшее моего покойного батюшку в связи с его запоздалым бунтом плоти? Что, пока такси мчало нас к дому Пенелопы, я с ужасом ожидал момента, когда она в буквальном смысле слова обнажит мою мужскую несостоятельность – настолько я был робок с женщинами? И что благодаря ее опыту и ловкости рук все в результате завершилось хорошо? Просто великолепно, лучше, чем в самых заветных ее мечтах, заверяла она меня, ведь Сальво – непревзойденный мустанг (могла бы добавить – лучший в ее конюшне), звезда среди суперсамцов. Ее “шоколадный солдатик”, всегда стоящий навытяжку, как она однажды сказала своей подруге Поле, когда обе думали, будто я их не слышу. Или что ровно неделю спустя, на седьмом небе от своей новообретенной неистощимой удали в спальне, Сальво, преисполненный благодарности и готовый принять постельные достижения за великую любовь, со свойственной ему импульсивностью и наивностью сделал Пенелопе предложение, моментально получив согласие? Нет. По счастью, хотя бы в этом отношении я нашел в себе силы сдержаться. Не успел я рассказать Бриджет и о том, какую цену платил из года в год за столь необходимый курс сексуальной терапии, – но только потому, что мы как раз миновали гостиницу “Коннот” и повернули на северную сторону Беркли-сквер.

*

Руководствуясь элементарной топографической логикой, я почему-то предполагал, что наш маршрут ведет на Пикадилли. Однако Бриджет, вцепившись покрепче в мой локоть, вдруг развернула меня влево и потянула вверх по ступеням к монументальной входной двери – номера дома я как-то не приметил. Дверь закрылась за нами, и мы очутились в прихожей с бархатными занавесями и двумя совершенно одинаковыми блондинами в спортивных пиджаках. Я не помню, чтобы Бриджет звонила или стучала, так что они, наверное, сами впустили нас, завидев на экране камеры скрытого наблюдения. Но помню, что у обоих были такие же, как у меня, серые фланелевые брюки, а пиджаки застегнуты на все три пуговицы. Я еще подумал: может, в том мире, где они обитают, так по регламенту положено и не надо ли мне тоже застегнуться?

– Шкипер задерживается, – сообщил Бриджет тот, что сидел за столом, не отрывая глаз от черно-белого изображения двери, в которую мы только что вошли. – Он ведь уже в пути, так? Минут десять – пятнадцать. Этого нам оставишь или сама передашь?

– Сама, – сказала Бриджет.

Парень протянул руку за моим багажом. Бриджет кивнула, и я отдал ему сумку.

Мы прошли в грандиозный вестибюль, где вместо обычного потолка был расписной купол, с белокожими нимфами и младенцами, трубившими в трубы, а величественная лестница разделялась посередине на два изогнутых пролета, ведущих к балкону, за перилами которого виднелся ряд дверей, все закрытые. У подножия лестницы имелись еще две внушительные двери, по одной с каждой стороны, – их украшали поверху позолоченные орлы с распластанными крыльями. Дверь справа перекрывал красный шелковый канат с латунными кончиками. Я не заметил, чтобы через нее кто-нибудь ходил. На двери слева пылало объявление – красные, подсвеченные изнутри буквы складывались в слова “ТИШИНА ИДЕТ СОВЕЩАНИЕ”, без знаков препинания – я всегда внимателен к пунктуации. Если подключить воображение, можно представить себе, что это такой телеграфный стиль: тишина, мол, идет на совещание – вот видите, какой бардак творился у меня в голове. Посткоитальное блаженство, легкомыслие, серьезность, полный экстаз… Я никогда не употреблял наркотиков, но если бы попробовал, то, наверное, пришел бы именно в такое состояние – поэтому мне нужно было зафиксировать окружающие предметы, пока они не превратились ненароком во что-нибудь другое.

Дверь слева охранял седой вышибала, на вид араб и, похоже, старше обоих блондинов, вместе взятых, однако явно по-прежнему активный член боксерского клуба – о том свидетельствовали его сплющенный нос, тяжело опущенные плечи и руки, сложенные на причинном месте. Я не помню, как поднимался по великолепной центральной лестнице. Если бы передо мной шла Бриджет в своих обтягивающих джинсах, тогда бы запомнил, а так, получается, мы шли наверх бок о бок. Бриджет, по всему видно, пришла сюда не впервые. Она знала расположение комнат, была знакома с молодыми блондинами. И с арабом-вышибалой тоже, потому что улыбнулась ему, и он ответил мягкой, восхищенной улыбкой, прежде чем вновь натянуть грозную бойцовскую маску. Без подсказок со стороны она нашла место, предназначенное для ожидания: оно оказалось на лестничной площадке между пролетами, совсем незаметное снизу.

Тут были два мягких кресла, кожаный диван без подлокотников, глянцевые журналы предлагали поехать на частные острова в Карибском море или взять напрокат яхту вместе с командой и вертолетом – цена договорная. Бриджет принялась перелистывать один, приглашая меня последовать ее примеру. Однако, даже фантазируя, на каком из этих “Фрамов” поплыли бы мы с Ханной в открытое море, я все равно машинально прислушивался к басистым голосам, доносившимся из зала заседаний внизу, – я от природы склонен и натренирован слушать, причем натренирован не только Говорильней. Как бы я ни был растерян, я слушаю и запоминаю, это моя работа. К тому же незаконнорожденный ребенок в просторных помещениях миссии быстро учится держать ушки на макушке, если хочет знать, чем его огреют в следующую секунду.

И вот, вслушавшись, я стал воспринимать ритмичное подвывание факсов, которые без передышки работали в комнатах над нами, и мгновенно обрывавшееся чириканье телефонов, и наступавшие то и дело мгновения напряженной тишины, когда ничего не происходило, но весь дом будто задерживал дыхание. Каждые две минуты, если не чаще, очередная молоденькая секретарша проносилась мимо нас вниз по лестнице, чтобы передать вышибале какую-то бумагу, а он, чуть приоткрыв дверь, просовывал ее кому-то внутри, а потом, захлопнув дверь, снова складывал руки на причинном месте.

Между тем из зала заседаний все еще слышались голоса. Мужские и все очень важные – в смысле, совет держали представители одной весовой категории, а не руководитель вещал перед своими подчиненными. Я также заметил, что голоса, хоть и говорили по-английски, принадлежали людям разных национальностей, отличаясь ритмом и модуляцией: вот индиец, вот американец европейского происхождения, вот белый из бывшей африканской колонии – точь-в-точь как на конференциях на высшем уровне, на которых мне порой выпадала честь переводить. Речи с трибуны обычно произносятся на английском, однако закулисные дебаты ведутся на родных языках делегатов, и вот тут-то переводчики выступают в роли непременных мостиков между жаждущими взаимопонимания душами.

Как бы там ни было, а один из голосов, казалось, обращался непосредственно ко мне. Голос уроженца Англии, человека из высшего общества, с приятным ритмом взлетов и понижений. Слух у меня настолько чуткий, что уже через несколько минут, пока я вслушивался своим, как я это называю, “третьим ухом”, мне удалось убедить себя, что голос принадлежит джентльмену, которого я знаю и уважаю, несмотря на то, что так и не смог разобрать ни единого его слова. Я все еще рылся в памяти, пытаясь вычислить обладателя голоса, когда мое внимание отвлек грохот внизу: в вестибюль, с трудом переводя дух, ворвался худющий, бледный как смерть мистер Джулиус Богард по прозвищу Бука, мой покойный преподаватель математики и корифей нашего злосчастного приютского походного клуба. Непреложный факт, что Бука погиб десять лет назад, когда в шотландском заповеднике Кернгорм повел за собой группу насмерть перепутанных учеников не с той стороны горы, лишь усугубил мое изумление при виде его реинкарнации.

– Макси! – с восторженным упреком выдохнула Бриджет, вскакивая. – Засранец! Кто счастливица на сей раз?

Ладно, ясно – это не Бука.

Сомневаюсь, что Букины девушки, если они у него имелись, считали себя счастливицами – скорее уж наоборот. У этого типа были полупрозрачные запястья – совсем как у Буки, и такой же широченный шаг, и то же ослиное упрямство в глазах, и та же всклокоченная, рыжеватая шевелюра, сдутая ветром набок да так и застрявшая, и те же неровные пятна румянца на скулах. Букина линялая парусиновая сумка цвета хаки болталась на плече, будто футляр для противогаза из старых фильмов. И очки, точь-в-точь как у Буки, удваивали окружность рассеянных голубых глаз, которые то появлялись, то пропадали за вспыхивавшими стеклами, пока парень вприпрыжку мчался к нам в свете тяжелой люстры. А если бы Бука и решился как-нибудь появиться в Лондоне (что противоречило его принципам), он бы, несомненно, выбрал именно такой наряд: мятый, застиранный палевый тропический костюм с вязаным жилетом в стиле “Фер-Айл”[13]13
  “Фер-Айл” – пестрый узор, характерный для вязаных изделий, зародился на крошечном островке Фер-Айл к северу от Шотландии.


[Закрыть] и ботинки из оленьей кожи, заношенные до пролысин. И если бы Буке пришлось брать штурмом величественную лестницу, чтобы добраться к нашему диванчику, он бы одолел ее именно так: в три невесомых прыжка, с противогазной сумкой, колотящейся о бок.

– Гребаный велик! – выругался он, небрежно чмокнув Бриджет, что явно имело куда большее значение для нее, нежели для него. – Прямо посреди Гайд-парка! Задняя шина ка-ак бахнула! Девки, суки, уржались до колик. Это ты толмач?

Он резко повернулся ко мне. Я не привык слышать от клиентов крепкие выражения, особенно в присутствии дам, но сразу скажу, что человек, которого мистер Андерсон аттестовал как равного мне гения в своей области, не походил ни на одного из моих прежних клиентов. Это я понял еще до того, как он устремил на меня рассеянный взор Буки.

– Это Брайан, душа моя, – поспешно вставила Бриджет, видимо опасаясь, как бы я не представился иначе. – Брайан Синклер. Джек все про него знает.

Снизу к нам воззвал громкий мужской голос, тот самый, над которым я ломал голову:

– Макси! Где тебя черти носят, парень?! Котлы под парами!

Однако Макси никак на это не отреагировал, а когда я глянул вниз, обладатель голоса уже испарился.

– Ты в курсе, Синклер, из-за чего весь сыр-бор?

– Пока нет, сэр.

– Что, этот старый пердун Андерсон не просветил тебя?

– Душа моя, – возмутилась Бриджет.

– Он сказал, что и сам не в курсе, сэр.

– Значит, у тебя французский, лингала и суахили со всякими прибамбасами, так?

– Да, сэр.

– А бембе?

– Без проблем, сэр.

– Ши?

– Ши тоже владею.

– Киньяруанда?

– Ты лучше спроси его, душа моя, каких он не знает, – посоветовала Бриджет. – Быстрее выйдет.

– Только вчера вечером переводил с киньяруанда, сэр, – ответил я, мысленно посылая любовный привет Ханне.

– Твою мать, круто, – задумчиво протянул парень, продолжая таращиться на меня, словно на представителя какой-то новой, удивительной породы. – Откуда столько?

– У меня отец был миссионером в Африке, – объяснил я, слишком поздно сообразив, что мистер Андерсон велел прикидываться сыном горного инженера. Вдогонку с языка чуть не сорвалось “в католической миссии”, чтобы он был полностью осведомлен, но Бриджет и без того уже глядела на меня волком, так что я почел за лучшее оставить детали на потом.

– И французский у тебя на все сто, так?

Как ни льстил мне его благодушный допрос, я все же возразил:

– Нет, сэр, я никогда не утверждаю, будто знаю язык на сто процентов. Я, разумеется, стремлюсь к совершенству, однако всегда есть возможности для прогресса.

Я говорю это всем своим клиентам, от самых могущественных до самых скромных, но сделать подобное заявление в лицо Макси казалось довольно смелым поступком.

– Ну, у меня-то французский на уровне три метра под асфальтом, – отмахнулся он, ни на минуту не сводя с меня своего неуловимого взгляда. – Что, готов рискнуть задницей?

– Да, сэр, если это на благо родины, – повторил я свой ответ мистеру Андерсону.